Бутов Валерий Григорьевич. Пусть помнит мир спасeнный…

Из книги "Непризнанные 2"


Главным замыслом ВСО «Анадырь» было разместить на Кубе ракеты стратегического назначения с термоядерными боеголовками. Все работало на этот результат, а остальное было архитектурное оформление и обслуживание основной идеи.
Редакторы не могли не дать слово ракетчикам РВСН. Кто будет озвучивать эту тему, вопрос совсем не возникал – конечно, Бутов Валерий Григорьевич. Знакомы с ним и поддерживаем тесные дружественные отношения много лет. Он ветеран «Анадыря», в то время – старший техник стартового отделения в ракетном полку (командир И.С. Сидоров), молоденький гвардии лейтенант (т.е. полностью в теме). Теперь: член Союза журналистов и Союза писателей РФ, член Академии российской литературы, победитель и лауреат многих творческих конкурсов…, автор более 20 книг: проза (художественная и публицистическая), стихи, шесть книжек для детей (очень непростое дело). Но Валерий Григорьевич не просто «писарчук», каких много, ведь теперь все грамотные. Он «мыслитель» – интересный человек с особым аналитическим складом ума. Он умеет видеть истину и соль сквозь пелену напускаемого тумана, лжи, недомолвок. Активный общественный деятель: СМИ, телевидение, встречи с народом. Руководит региональной организацией ветеранов-«кубинцев» Пензенской области, заместитель руководителя МООСВИК, объединяющей «кубинцев» всех регионов РФ, плюс ныне оказавшихся за ее пределами.
С любезного согласия Валерия Григорьевича публикуем отрывки из его ранее изданной работы, адаптированные автором для данной книги.

В.Г. Бутов во время беседы с телевизионщиками Пензенской области в связи с окончанием работы над книгой «Кризис… 1962 (Карибский)… 20??, о чем помню и знаю». Декабрь 2011 г., с. Бессоновка

Ракетные войска в Советском Союзе создавались под напором явной угрозы нападения и нанесения ракетно-ядерного удара со стороны США и в ускоренном темпе. Так, например, в 1960 году мы были выпущены из авиационно-технического училища на четыре месяца раньше срока, без прохождения стажировки в авиационных частях. Среди моих коллег в ракетном полку были люди из разных родов войск (из авиации, артиллерии, пехоты и даже морфлота) и разных возрастов – от 20 до 50 лет, в т.ч. – участники Великой Отечественной войны.
Начинали мы изучать наши «изделия» по техническим описаниям и инструкциям, а ракеты получили где-то месяца через три. Еще через пару месяцев заступили по приказу на боевое дежурство «По охране границ и территории СССР!». А через полгода узнали, что дежурим без ядерных боеголовок. Мы, естественно, возмутились, но нам тогда и в голову не могло прийти, что их просто не хватало для всех организуемых ракетных полков.
В апреле 1961 года наша батарея убыла литерным железнодорожным поездом на боевые стрельбы в Капустин Яр [испытательный полигон в северо-западной части Астраханской области, Ахтубинский район. До Волгограда – 107 км, до Астрахани – 351 км. Теперь называется 4-й государственный центральный межвидовой полигон Российской Федерации. Здесь и далее в квадратных скобках – примечания редактора.] На полигоне после небольшой подготовки произвели дневной пуск при температуре окружающего воздуха около 40 градусов в тени. Кстати, это нам помогло при подготовке ракет к пуску в условиях жаркого кубинского климата.
Через три или четыре дня наша батарея совершила второй, ночной, пуск. За дневной пуск мы получили «хорошо», ночной был оценен на пять баллов. Возвращались мы радостные, возбужденные, гордые тем, что не зря едим «народный хлеб» и что «Родина может на нас положиться».
С мая 1962 г. у нас в полку стали проводить непонятную вначале для нас замену некоторых командиров офицерами из других подразделений, в основном по «моральным соображениям». А с конца июня начали в условиях строжайшей секретности готовить к длительной, говорили, до пяти лет, командировке. Вероятно, для того чтобы сбить с толку «любознательных» и спецслужбы других стран, мы брали с собой теплую, в том числе и меховую, одежду, лыжи и даже печки-буржуйки. Поездом вместе со своей сложной и громоздкой техникой, с горючим и стройматериалами [со всем необходимым для службы и проживания на новом месте] прибыли в пригород Севастополя.
Погрузку осуществляли в основном сами [а также силами экипажа], иногда для большегрузной и крупногабаритной техники использовали огромные портовые краны. Все загружалось в нижние трюмы, надежно крепилось и десятки раз перепроверялось. Особая сложность была с подъемом и размещением установщиков ракет (длина около 17 м) и тележек с «изделиями» (длина ракеты около 23 м, тележки 25 м). Перед нами грузились «Металлург Байков», «Омск», кажется, «Депутат Луцкий», еще какие-то корабли, люки у которых и глубина трюмов не позволяли опускать ракеты в проемы ни горизонтально, ни вертикально. Их кое-как запихивали наискосок. Говорят, что некоторые в таком положении фиксировали и закрепляли для транспортировки. Мы же грузили свою технику на сухогруз «Кимовск», палубы которого открывались, как сдвоенные складывающиеся створки или как книжки. И в эти проемы мы свои «изделия» грузили безбоязненно плашмя, опускали на дощатый пол трюма, откатывали, словно по футбольному полю, на обозначенные места и надежно крепили стяжками, скрутками, тросами и колодками под колеса.
Откуда-то появилась информация, что сухогруз с такой конструкцией крышек люков был специально заказан и изготовлен в Финляндии для перевозки наших «изделий».
[«Кимовск» (KIMOVSK) сухогруз (постройка 1962 г., Финляндия, 9269 GT, 15,2 уз)]
Часть личного состава, в том числе и офицеров, ушла сопровождать технику на «Кимовске». Офицеры там располагались в каютах по схеме: вместо двух – четыре, вместо трех – шесть, вместо четырех – восемь человек. Половина спала просто на полу. Солдаты располагались в твиндеках. На свеженастланном деревянном полу были установлены двухъярусные койки. В твиндеке нашего полка было около четырехсот солдат и офицеров. И переход «Кимовска» длился почти двадцать два дня.
О том, куда идет «Кимовск», узнали на второй день после выхода в Атлантический океан. Через несколько дней попали в сильнейший шторм. Было видно, как то нос, то корма корабля зависали над водой на высоте трехэтажного дома. Особо остро ощущалась стихия океана у солдат в трюмах, когда гигантские волны с чудовищной силой ударялись в днище корабля, и казалось, что он сейчас просто разломится пополам…
Затем установился штиль и невыносимая жара, в твиндеках – верхних отсеках трюмов температура поднималась до пятидесяти градусов. К этому времени в целях конспирации был запрещен дневной выход на палубу. Только ночью и по очереди. Затем «Кимовск» стали сопровождать подлодки и надводные корабли ВМФ США. Начались облеты самолетами на низкой высоте так, что было видно улыбающихся американских летчиков. [Американские] подлодки и эсминцы шли на опасно близком расстоянии от нашего корабля. Иногда явно провоцируя столкновение.
А остальной личный состав части через несколько дней загрузился в качестве сельскохозяйственных специалистов на пароход «Адмирал Нахимов» [флагман Черноморского морского пароходства]. Я шел на «Адмирале Нахимове». Если мне не изменяет память, этот пароход мог взять на борт при штатном заполнении кают 950 человек, а при туристическом варианте примерно 1100. Нас же на нем было около 2500 человек [интенсивно циркулировала цифра и 5000].
Прибыли мы ночью в порт Гаваны, а техника днями раньше в порт Касильда [примерно посередине южного побережья Кубы]. По пути в этот городок около тридцати минут видел на улицах Гаваны митинг, на котором выступал Фидель Кастро. Впечатление потрясающее. Даже без знания испанского языка. Собравшихся на площади невозможно, даже оскорбительно, назвать толпой. Это единый живой организм единомышленников. Это часть, нет – это сам народ Кубы слушает своего Фиделя!
Пытаемся спросить что-то у водителя, но тот возмущенно машет на нас смуглой рукой и снова весь превращается в зрение и слух. В одну из пауз затишья он улавливает от нас слово «гусанос». Выставив вперед ладонь левой руки, он, презрительно сморщив свое подвижное лицо, указательным пальцем правой стал изображать нечто извивающееся и ползущее – не то змею, не то червя, не то гусеницу. Но потому, как он несколько раз вытягивал палец вперед, горбил его и снова вытягивал, мы решили, что это слово означает гусеницу.
Как узнали мы потом, оно действительно переводилось, как червяк или гусеница. Так кубинцы презрительно называли контрреволюционеров и предателей. А единодушные возгласы переводились так: «Куба – да! Янки – нет!», «Родина или смерть!», «Мы победим!».
После выгрузки и проверки техники отдельными колоннами направились в сторону нового места дислокации, примерно в трестах километрах к востоку от Гаваны. Ночью на трассе и днем при движении по грунтовке нас сопровождали мотоциклы с одним или двумя пассажирами. Другого транспорта, ни встречного, ни обгоняющего нас, при довольно значительной тихоходности колонны, не попадалось.
Площадь для стоянки, подъезда и расположения техники и оборудования (в дивизионе числилось три батареи, в каждой из которых имелось по 46 единиц только крупногабаритной спецтехники) была явно маловатой. Надо было расположить пять-шесть, кажется, пятидесятиместных спальных палаток для солдат, а также для лазарета, столовой, походных кухонь, и порядка десяти трех-пятиместных палаток для офицеров батарей и штаба дивизиона. А еще необходимо было место для складирования разного имущества и продуктов питания. Поэтому первоочередными были проблемы по расширению территории базирования дивизиона, расстановке техники для обслуживания и ее охране, оборудованию самой стартовой площадки и прежде всего места под пусковые столы для «изделий».
В нашей батарее, мне помнится, было подготовлено два варианта. Один с забетонированным опорным местом, как на стационарных пусковых комплексах. А другой – мобильно-полевой, сборный вариант, применение которого мы отрабатывали с полгода до командировки…
Проблема заключалась в том, что под небольшим (10–30 см) слоем красно-бурой плодородной почвы находилась скалистая порода. Делать котлован, как на родине, диаметром три метра и, особенно глубиной больше одного метра, вручную было почти невозможно. Взрывать нам не полагалось. С учетом скалистого грунта решили: диаметр котлована увеличить до трех с половиной метров, а глубину уменьшить почти наполовину, и все основательно забетонировать. Все работы производились вручную: самодельными ломами из толстой арматуры, кайлами и кувалдами. Долбили по очереди. Через двадцать-тридцать минут выдыхались самые выносливые.
А мы не саперы и не инженерные войска. На нас еще подготовка и охрана техники, и задача: в кратчайшие сроки стать на боевое дежурство. А еще просто обустроить свой повседневный армейский быт. И все это при температуре окружающего воздуха ночью около 30 градусов, а днем иногда под 50 и влажности почти 90%.
Нашему же стартовому отделению надо было еще проделать теодолитные ходы. «Проделать» – значит: прорубить, иногда почти среди джунглевой растительности, и расчистить от каменьев, валунов, острых выступов и валежника ровную, достаточно широкую тропу-полосу, по которой можно ходить от вешек (вместе с угломером, временно устанавливаемом на ракете, использовались для наведения ракеты Р-12 на цель путем разворота пускового стола вместе с ракетой на заданный для полета угол) до пускового стола в учебной и боевой обстановках, не опасаясь соприкосновения с ядовитыми листьями неизвестных нам растений и с шипами или «когтями» огромных, в два человеческих роста, кактусов.
С трудом выдолбив запланированный котлован, насыпали слой щебенки, слой песка, все утрамбовали, а сверху, предварительно выведя плоскостность «в ноль», уложили смонтированные сегменты полевых опорных плит. Затем собранную опорную плиту мы просто забетонировали вместе со «штопорными» винтами, благо диаметр ямы-котлована был больше диаметра собранных плит. Этим опорным железобетонным плитам надо было выдержать на себе и не отклониться от вертикали общий вес около 50 тонн: вес стартового стола около 7 тонн; полный стартовый вес ракеты около 42 тонн; и еще ударный выхлоп газов из двигателей при пуске ракеты. То есть, опорное основание под пусковым столом и ракетой должно было быть надежным.
Не меньшие трудности в борьбе с тропической буйной природой испытывали и другие технические отделения.
Кроме того, у электриков перегревались провода и штекерные соединения, не «прозванивались» или «шалили» электросхемы.
Двигателисты никак не могли получить так необходимую им «точку росы». Кстати, я до сих пор точно не знаю, что это означает не с физической, а с технической точки зрения, применительно к стоящим перед ними задачам. У заправщиков интенсивно расширялись объемы горючего и окислителей. При сильной жаре происходило их обильное, ядовитое испарение.
Вот один короткий, возможно, весьма обыденный и в то же время красноречивый эпизод, связанный с контролем и осмотром технических емкостей с топливом и окислителями для наших ракет. Их и в Прибалтике обслуживать было непросто. А в условиях тропической жары…
Я уже рассказывал выше о ракетном горючем и его окислителях. Как секретарь комсомольской организации батареи и редактор стенной печати дивизиона я все свободное и не совсем свободное время отдавал поиску людей и материала, в общем, информации для стенных газет и боевых листков.
Огромные бочки на земле и цистерны на колесах размещены по возможности так, чтобы хотя бы с одной стороны они находились под слабой тенью пальм. Они наполнены по объему согласно и даже ниже технических норм, но непредсказуемо и непрестанно увеличивают его.
Над их приоткрытыми, а во время обслуживания открытыми, крышками заливных люков и над дренажными клапанами стоят облачки ядовито-оранжевых и почти пепельно-бесцветных, но не менее опасных и ядовитых испарений. А между этими емкостями, шустро и ловко, вскарабкиваясь и спускаясь по коротким приваренным лесенкам, снует невысокий, щуплый стриженный наголо, но уже с заметно поредевшими волосами их «блюдитель» – сержант в гражданской одежде и в «кепочке» из старой газеты на голове.
Положенный ему спецпротивогаз, правда, в развернутом состоянии, болтается сбоку на солдатском ремне. Сержант быстро и ловко осматривает горловины, записывает в блокнот уровень показаний на мерных шкалах, берет какие-то пробы, сливает через краны излишки в закрытые не то банки, не то канистры и бережно ставит их на землю.
В метрах пятидесяти с наветренной стороны, где слабый бриз все-таки чуть сносит ядовитые испарения в сторону, стоит часовой с автоматом. Заметив меня, он, вместо того чтобы остановить и спросить пропуск и допуск, пытается неуклюже, в гражданской одежде, отдать мне честь. Впрочем, меня все знают и, вероятно, считают, что мне положено бывать на всех объектах.
Захожу со стороны ветерка. Увидев меня, «блюдитель» запрещающее машет мне рукой – я без противогаза. Подхожу ближе.
– А вы почему без противогаза? – спрашиваю я у него.
– Жара невыносимая, стекла потеют, дышать нечем. Да я уже приспособился.
– Так вредно же, и воняет вокруг на сотню метров!
– Да? А я этого не ощущаю.
– А где ваш помощник или сменщик? Вы, в основном, все один.
– В лазарете. Траванулся. Чуть не задохнулся в противогазе, отказала «спецзащита»...
– Как сам-то? – спрашиваю у сержанта.
– Да вроде бы бодр пока… – и помолчав, с грустью добавляет: – Говорят, детей… может потом не быть. Но ведь кому-то надо, – не то вопросительно, не то утвердительно просто и без пафоса произносит он.
Прости, сержант, прости, солдат, что не помню ни твоей фамилии, ни твоего имени…

Во время поездки за щебенкой для обустройства своего городка ночью попали под обстрел гусанос – контрреволюционеров. Выехали на группу самообороны небольшого кубинского поселения, где нас приютили на ночь, накормили, а потом стали показывать соцгородок. Мы смотрели недавно отштукатуренные стены. Сравнивая с виденными старыми кубинскими избушками, ветхими и собранными из подручного материала, с трудом представляли, что это будущее крестьянское жилище. Просторные комнаты, большие окна, высокие потолки, электричество, водопровод, канализация…
В нашем палаточном городке «военных аграриев» удобств практически не было никаких. В армейских палатках того времени ни от жары, ни от гнуса спастись было невозможно. Для помывки всего личного состава дивизиона использовали дезактивационную спецмашину в качестве походной бани, точнее – подогретый душ на базе этой спецмашины.
Склад продовольствия располагался недалеко в сравнительной тени под пальмами. Но дело в том, что мы перед отплытием из Севастополя забрали большое количество продуктов: мясные и рыбные консервы, сгущенку, сушеные мясо, картошку, лук, чеснок, сухофрукты, сухари, а также брикеты с кашей из гороха и различных злаков. Наверняка, часть продуктов разместили все-таки в кубинских или доставленных на Кубу холодильниках и рефрижераторах. Но и с тем, и с другим на Кубе были проблемы из-за малых емкостей [и недостаточного их количества], а также работе электрооборудования на частоте не пятьдесят герц [как у нас], а шестьдесят [как у них]. А затем, после блокады, – из-за явной нехватки мазута и горючего.
Примерно через полмесяца хранения продуктов, под символическим навесом и при влажной жаре под пятьдесят градусов, стали взрываться банки с консервами и соками, а в остальном завелись… элементарные маленькие «пищевые» черви. Они попадались в сухарях, в кашах, в сушеном мясе, картошке, компоте из сухофруктов. Многие морщились, брезгливо отворачивались, отодвигали пищу. В дальнейшем перед закладкой в котлы все сушеные продукты стали предварительно осматривать и перебирать, что, конечно, не гарантировало от попадания в уже готовой пище «сюрпризов». Ради справедливости надо сказать, что после 30 октября – в начале ноября у нас появились более свежие продукты и даже местные фрукты.
Признаться честно, у меня нет точного ответа на вопрос: почему столь открыто, если не сказать – небрежно-преступно, были установлены буквально на обзор наши «изделия» и другая крупногабаритная техника. Не знаю, как была замаскирована завезенная на Кубу (как мы узнали позже) другая военно-боевая техника: авиационная, бронетанковая, войск ПВО и механизированной пехоты. У нас, возможно, это было сделано [так] по упущению или недосмотру. Но не исключаю, что – специально.
Естественно, техника была зачехлена. Но контуры и размеры «изделий» и другой крупногабаритной техники были вполне просматриваемыми. Скорее всего, нас с большой высоты сфотографировали с самолетов-шпионов U-2. В самый пик противостояния, 27 октября, такой самолет был сбит не то кубинскими, не то советскими ПВО. (Уже здесь, в Пензе, я узнал, что сверхсекретный американский высотный самолет-шпион U-2 «Локхид» был сбит при участии пензенца [земляка автора] Семенова П.Ф.) Но кроме самолета-шпиона, которого мы, естественно, видеть не могли, периодически из воздушного марева, стоящего над океаном, появлялись юркие, совсем не похожие на военные, самолеты, пересекающие, как мне кажется, остров поперек, имеющий в поперечнике [в самом широком месте] около двухсот сорока километров, а в самом узком месте и того меньше – примерно пятьдесят.
Самолеты летали низко, буквально на бреющем, так что можно было разглядеть не только рубашку с коротким рукавом, но и веселую до наглости улыбку пилота. Нашему удивлению и возмущению, естественно, не было предела, но вразумительных ответов от вышестоящих командиров мы получить не могли. Через несколько дней после таких облетов как-то умудрились, зацепив за стволы королевских пальм и выставленные посередине высокие опоры, натянуть над спецтехникой и пусковым столом (на этом же месте!) маскировочные сетки. Однако они неплохо бы выполнили свое предназначение, если бы были вывешены сразу и… в средней полосе России с ее лиственными или смешанными лесами. На фоне же тропической растительности это была откровенная подсказка, если бы, конечно, «дураки»-американцы не сочли, что это так специально маскируют ложные позиции…
Ну а если бы и в самом деле нас стали бомбить или обстреливать ракетами наш «аграрный» городок, то они бы, наверняка, не промахнулись даже без уточнения геодезических координат. Посмею предположить, что такова была изначальная «задумка»: попугать, но не применять ядерное оружие. А если бы американцы поняли и решили все по-своему пониманию и своим расчетам?
Как бы то ни было, а к двадцатому октября мы стали на боевое дежурство без боеголовок на стартовых позициях. А после двадцатого нас информировали, что мы рассекречены, и нам надо срочно готовиться к боевым пускам и возможной обороне. Говорили, что числа восемнадцатого американскому президенту Кеннеди положили на стол снимки наших стартовых позиций. Ну а расшифровать то, что на них было зафиксировано, американским спецам особого труда не составило.
Еще позже на политинформациях или замполиты дивизиона и полка, или незнакомые «дяди в штатском» нам рассказали о серьезных политических и военных последствиях нашего ракетного пребывания на Кубе.
Впервые в истории США президент отменил традиционную воскресную игру в гольф, так как по докладу спецслужб, судя по снимкам и сообщениям тайных агентов на Кубе, советские стратегические ракеты средней дальности приводятся в боевую готовность. А по чьему-то образному выражению: «У Дяди Сэма в огороде появилось сорок девять советских карандашей». (В официальной литературе и периодической печати называются две цифры – 44 и 42 ракеты.)
Рассказывали уже гораздо позже, в начале ноября, что по сведениям американской разведки, в том числе находящейся на Кубе, и по здравой, американской логике такого количества ракет и личного состава на тех кораблях, что за это время прибыли на Кубу, доставить было просто невозможно. Когда в ООН американцы доложили, что, возможно, солдат и офицеров везли через Атлантику в трюмах, многие политики и даже военные многозначительно крутили указательным пальцем у виска. Дескать... «Вы что, с ума сошли? Почти три недели? Через Атлантику в трюмах? А люди? А ракеты?» [Нам после доводили информацию о том, что перевозка людей, в том числе военнослужащих, в подобных условиях запрещена международными конвенциями, т.е. были допущены многочисленные нарушения норм и правил.]
Двадцать второго или двадцать третьего октября нам объявили о полной блокаде острова [Президент США Кеннеди объявил о морской блокаде Кубы 22 октября 1962 года.] Впрочем, мы это почувствовали и сами…

В гостях у кубинских зенитчиков. В центре лейтенант В.Г. Бутов

Всем раздали противогазы и каски. Офицерам выдали по дополнительной обойме патронов [личное оружие – пистолет, постоянно носился на поясе в кобуре]. Солдатам в «пирамидах» [место хранения личного оружия, автоматов и карабинов] выставили автоматы с примкнутым рожком и полным подсумком [в рожке 30 патронов, в подсумке 5 рожков]. И без особых распоряжений стало ясно: возможно вооруженное столкновение с внутренней контрреволюцией и высаженным с моря или с воздуха десантом.
Фидель Кастро ввел в стране военное положение. Мы были приведены в состояние повышенной боеготовности. Все, кто был свободен, рыли и долбили в скалистом грунте окопы и укрытия. Нам стало понятно: США впервые осознали реальность, почувствовали смертоносное дыхание возможной войны, угрозы атомного удара по своей территории, по своему населению. Впоследствии я замерял, уточнял по карте: наши ракеты накрывали Чикаго, Нью-Йорк и Вашингтон. Время же полета и «подлета» ракет с Кубы составляло около двенадцати минут. И для американцев это было очень осязаемо и опасно…
Чтобы избежать возможного ракетно-ядерного удара, США стали готовить собственное массированное нападение всеми родами войск и вооружений, прежде всего на Кубу, и превентивный, опережающий удар по СССР. Только во Флориде было сконцентрировано около 250 тыс. американских военнослужащих [штат и полуостров на юге США, ближайший к Кубе].
Как известно, в ответ Советское правительство отдало распоряжение о приведении в боевую готовность номер один [самая высокая] своих войск в СССР и на Кубе [и стран Варшавского Договора].
Мы не знали о том, что писали в газетах, передавали по радио и показывали по телевидению в эти дни на нашей родине [газеты двухнедельной давности были для нас свежайшими, прием радиостанций Советского Союза в Западном полушарии отсутствует, а телевидение и вовсе исключено], но мы ощущали напряжение, которое, казалось, сгущалось в воздухе, в атмосфере, особенно непроницаемо-темными карибскими ночами…

Всякая попытка ловить информацию на ультракоротковолновом диапазоне по имеющимся у некоторых радиоприемникам была безуспешной. Несколько раз среди треска и шума слышали на украинском языке, вероятно, радиостанции Канады, что-то о готовящейся войне… Мы не знали, что чувствовало в это время население в Союзе, но мы на Кубе, как военные люди, и кубинцы в те дни нисколько не сомневались, что нам предстоит и что нас ожидает: артиллерийский обстрел с находящихся вблизи американских военных кораблей; авиабомбардировка, в том числе, возможно, с применением тактического ядерного оружия; обстрел стратегическими ракетами средней дальности с территории США, а также их надводного и подводного флота, буквально окружившего Остров Свободы смертельным ожерельем. Затем – десанты морской пехоты с моря и войск спецназа с воздуха, вероятнее всего, в два-три заброса, эшелонами.
Мы же, если придется отбиваться, вероятнее всего успеем сделать по одному пуску своих стратегических ракет среднего радиуса действия и поразим с десяток военно-стратегических объектов и крупных городов США с [возможной] гибелью до восьмидесяти миллионов американцев.
Ну а далее – переход к позиционной войне по всему миру между странами Варшавского Договора социалистической направленности и НАТО, конечно, прежде всего, в лице США. В результате чего может наступить глобальная, всепланетарная катастрофа. Вероятно, нечто подобное предполагали, предвидели и обсуждали лидеры, политики и генералы США и СССР.
А в ближайшие дни нас ожидали еще более серьезные, я бы сказал даже, драматические события. Как мы узнали потом, наступал пик военной вооруженной конфронтации. Слушали непонятные [нам, из-за незнания испанского языка] страстные и горячие речи и выступления по кубинскому радио, начинавшему свои передачи с неизменной, звучавшей почти по-левитански фразой. Как нам объяснили, она означала следующее: «Внимание! Говорит радио Свободы! Говорит Куба – свободная территория Америки!»
На въезде в соседний городок установили что-то вроде блокпоста. Стенка из мешков с песком. Над ней дуло пулемета. Кроме двух военнослужащих в оливковой форме и трех, уже в возрасте, милисиано [народное ополчение] и человек восемь жителей городка. Особенно колоритно выглядели пожилой негр с курчавой, коротко стриженной седой головой и «гаврош» лет двенадцати, быстрый и подвижный, с более светлой, как у мулата, кожей. Вероятно, дед и внук. Пожилой сжимал в своих жилистых с вздутыми венами руках какой-то допотопный дробовик. А на поясе «гавроша» висел пистолет, наверное, девятнадцатого века с длинным стволом.
Не знаю даже, как квалифицировать поведение наших солдат и офицеров в это тяжелейшее в физическом и психологическом плане время: героизмом, ратным подвигом, воинской доблестью или добросовестностью, чувством ответственности и даже просто армейской дисциплиной? Думаю, что окажусь более прав и достоверен, если скажу, что это был некий сплав, сгусток всего перечисленного выше.
В моей памяти критическими остались даты: с 26 по 30 [октября]. А пик противостояния, точнее – наших самых серьезных опасений – в ночи с 27 на 28 и с 28 на 29 октября, когда нам снова объявили о повышенной боеготовности и о реальности ожидаемого нападения и ядерного удара по острову и прежде всего по ракетным позициям, то есть по нам. Мы буквально дневали и ночевали либо в окопах, либо у техники на стартовых позициях. Мы были готовы к отражению нападения и запуску ракет в случае получения приказа, чего бы нам это ни стоило. Несмотря на гражданскую одежду и дикую усталость, собранность личного состава и дисциплина были поразительными. Откуда-то появились и были установлены два крупнокалиберных пулемета и ящик с гранатами. Казалось, что сейчас прозвучит команда: «К бою!» и…

На тренировочных занятиях в двадцатых числах октября. Фотоколлаж В.Г. Бутова

Поздно ночью двадцать девятого или рано утром тридцатого нам сообщили, что в результате длительных и трудных личных переговоров между главой СССР Н.С. Хрущевым и президентом США Джоном Кеннеди, при посредничестве руководства ООН и активном участии А.И. Микояна, достигнута договоренность о взаимных уступках. И что в кратчайшие сроки нам предстоит демонтировать «изделия», пусковые столы и уничтожить стартовые площадки.
Но, возбужденные, усталые и измотанные, мы даже не обрадовались этой новости… Было ощущение, что нас крупно обманули или более того… Советский Союз не совсем обоснованно пошел на уступки. Естественно, мы не знали и не могли знать всех событий и сложностей переговоров, в результате которых был достигнут этот спасительный для нас, для Кубы, для США и СССР и всей Планеты разумный компромисс.

Солдаты и офицеры 8-й стартовой батареи 79-го ракетного полка. Седьмой слева во втором ряду рядовой Габриелян

Вероятно, это ощущение поддерживалось и у кубинцев, и у нас тем, что даже после 30 октября «контрас» и «гусанос» [у кубинцев презрительно-уничижительные названия контрреволюционеров] продолжали вести себя довольно активно по всей стране. Выходить из расположения «городка» ночью было опасно. Диверсии и нападения не прекращались. Часто со стороны кубинских постов слышались выстрелы и даже взрывы гранат.
На прежнее место дислокации в г. Плунге [Литовская ССР] прибыли во второй половине декабря. Остро нуждающимся по семейным обстоятельствам разрешили убыть в отпуска, а уже в первой декаде января 1963 года из очередных отпусков были отозваны многие офицеры. Всем, в том числе и мне, пообещали дать очередной отпуск, как только…

Валерий Бутов с невестой Людмилой, июнь 1962 г.

Несмотря на все бытовые, технические и служебные неувязки и передряги и почти стопроцентное обновление рядового и сержантского состава, но при наличии еще некоторых старослужащих, уже к середине января 1963 года мы вновь заступили на боевое дежурство. Я думаю, что причиной тому была сложная, в целом, международная обстановка и ситуация внутри страны.
Дел было много, а я чувствовал постоянное ухудшение состояния здоровья. За полтора года после прибытия из «командировки» с перерывами пролежал в военных госпиталях около восьми месяцев.
В возрасте 24 лет уволен был по медицинскому заключению с формулировкой «ограниченно годен в военное время…» [такую запись в медицинских документах и в приказе об увольнении из армии делают тогда, когда дело уж совсем плохо]. В течение 1963–1964 годов среди солдат и офицеров ходили слухи о странном заболевании нескольких старослужащих. Уже перед самым увольнением в декабре 1964 года я узнал, что в госпитале за это время скончались два солдата из нашего полка. Проблемы со здоровьем были и есть и у других «кубинцев».

Гвардии лейтенант В.Г. Бутов, январь 1963 года

Как сложилась моя дальнейшая судьба, конечно, с явными последствиями тех лет, – это уже другая история и непосредственного отношения к Кубинскому кризису не имеет. Но заболевание, полученное мною в то время, наложило отпечаток на всю мою жизнь…

«НО ПАСАРАН!»

В Испании, в пыли горячей,
слабея от жары и ран,
шептал солдат уже незрячий:
«Но пасаран… Но пасаран!»
Имен история не прячет –
да, он – Джованни, он – Иван.
…В Карибском море ожерелье
Антильских островов – «О’кэй!»
И от жемчужины жирели,
и торговали жар очей.
Но ведь народ лакеем не был.
О, Куба,
гордая из стран!
Бездонно-голубое небо,
вокруг – безбрежный океан.
Чтоб детям было вдоволь хлеба,
«Но пасаран!
Но пасаран!»
Народа гнев сумей измерить:
Страна – очищенный банан…
…Не то чтоб не боялись смерти,
не для кино во весь экран, –
сурово:
«Патриа о муэрте!» –
«Но пасаран!
Но пасаран!»

КУБА – ДА!

Много в жизни событий случалось.
Все, кто честен, всегда против зла.
… Вновь тревога в сердца постучалась –
это Куба на помощь звала.
Лег подковою конкистадора,
что разъедена солью морей…
этот остров, как Родина, дорог.
Был готов за него умереть.

Припев:
Мы были молоды, честны, верны присяге
и не надеялись остаться мы в живых…
И пусть не реяли над нами наши стяги,
мы верили! – мы помнили о них.

Никогда, никогда не забуду –
вот такая судьба мне дана, –
как в горах воевали барбудос,
как боролась за счастье страна,
как мы плыли Атлантикой жаркой,
выставляли ракеты на старт…
И конечно, немного нам жалко,
что пришлось вывозить их назад.

Припев:
Мы были молоды, честны, верны присяге
и не надеялись остаться мы в живых…
И пусть не реяли над нами наши стяги,
мы верили! – мы помнили о них.

Вновь наполнен тревогой и болью,
Словно не было этих годов.
Куба, Куба! – мой Остров Свободы,
я тебя защищать был готов.
Пока жив, повторять не устану –
вот такая судьба мне дана:
островов много есть в океанах,
только Куба-надежда – одна!

Припев:
Мы были молоды, честны, верны присяге
и не надеялись остаться мы в живых…
И пусть не реяли над нами наши стяги,
мы верили! – мы помнили о них.
2012 год.