"Люди, не знающие историю, подобны детям". Цицерон Что такое история, чему она может научить, что может дать обществу знание своего и общего прошлого? Чаще всего о прошлом читают и вспоминают старики. Молодости не свойственно задумываться о былом, вглядываться и вдумываться в дела людей, которые тоже когда-то были сильны, дерзки и молоды, но уже уснули, пройдя свой век, рассеялись, и прах их истлел, и смешался с прахом более ранних поколений. Не могу сказать, что я издавна мечтал побывать на острове Куба. Однако предыстория всё же была. И началась она далеко-далеко в Сибири в мои школьные годы. Жили мы тогда с семьёй в старинном городе Красноярске, на берегу великой реки Енисей. Беспредельные сибирские просторы, необъятная тайга, могучие реки: Енисей, Обь, Лена, Амур, огромные расстояния в 1000 км, считающиеся, по сибирским меркам, "недалёкими" - всё это вызывало у нас, живших там, ощущение, что и такие далёкие страны, как, к примеру, острова Куба и Ява, находятся не так уж далеко. И побывать там, при возможности, хотелось бы. * * * Через 12 часов пути я вышел на перрон Варшавского вокзала в Ленинграде. Должен был явиться в отдел кадров 442-го окружного военного госпиталя, находящегося на Суворовском проспекте. В понедельник, 13 августа 1962 года, около 22:30 в наш зал вбежал посыльной и закричал: Первоисточник (фото) [21] Дежурный у трапа показал мне мою каюту, которая примыкала к помещению медпункта корабля. Около 23:15 двигатели начали работать. По всему кораблю пошла ритмичная вибрация. Я решил, что через несколько минут мы "отвалим", как говорят моряки. Было как-то неспокойно и неуверенно: ведь понедельник(!) 13(!) число – неприятное совпадение. Оказывается, оно волновало не только меня, но и капитана корабля! Запустили двигатели, но ещё проводились какие-то работы, матросы бегали по палубе, швартовы не были "отданы" и корабль стоял у стенки. Только после полуночи, в 00:10 минут 14 августа по бортовому радио прозвучала команда: "Отдать швартовы!" Первоисточник (фото) [23] Перед обедом мы вышли с доктором погулять по палубе. Я обратил внимание на поверхность воды - за бортом плавали, сбившись в кучки, водоросли. Это было уже Саргассово море и водоросли, давшие название этому морю. Значит, мы достигли Малых и Больших Антильских островов, и южной части известного "Бермудского треугольника", который ограничен Бермудскими островами, островом Пуэрто-Рико и полуостровом Флорида. После посиделок с доктором за стаканчиком сухого вина и вкусного ужина в кают-компании, я снова вышел на палубу. Наступал очередной тропический вечер: солнце в виде громадного пламенного шара быстро опускалось к горизонту (в данном случае, как бы в воду). Оно уже коснулось кромки горизонта и скрывалось за ним на глазах, разбрасывая по поверхности последние лучи. Солнце ушло. Быстрые сумерки. И вот уже наступила темная тропическая ночь с блёстками и россыпями ярких звёзд. Сейчас в темноте я видел в волне от форштевня фосфоресцирующий планктон, как и в кильватерной струе, отстающей от нас. А мы всё шли и шли вперёд. Это произошло 1 сентября 1962 года. Я внимательно прислушивался к говору этих людей и некоторые слова мне показались знакомыми – это был испанский язык. Тут легко удалось выяснить, что это остров Куба, а порт прибытия - - NUEVITAS – Нуэвитас, и одноименная бухта. Кроме людей, одетых как и лоцман, в военную форму, нас встречали и люди в гражданской одежде, говорившие по-русски – представители советского посольства и переодетые военные. См. - главу "Исторический обзор" [11]. Поездка на Кубу отнюдь не была прогулочной или туристической. Это была ответственная правительственная командировка, а растянувшаяся для меня на полных два года. Родные берега Родные берега грозою отшумели, Видимо, тоска по семьям, и по Родине, подтолкнула одного из коллег на создание этого стихотворения, которое правильно отражает наши переживания в то время. Долину Виньялес лучше рассматривать не вблизи, а со смотровой площадки ближайшего отеля, при котором есть ресторан, кафетерий, бар и установлена подзорная труба для туристов. Действительно – это Рай: такая тихая, спокойная, пожалуй, даже неземная благодать! Конечно, впечатление было бы более полным, если мы могли бы заплатить хотя бы за подзорную трубу, а так - мы очень стеснялись и могли пользоваться только любезностью нашего проводника – доктора Хосе, или как его называли кубинцы – Пепе, но побывать здесь и отказаться от детального осмотра долины Виньялес у нас просто не было сил. Уплывают вдаль… Бороздит корабль морские воды Припев: От любимой Родины не близко, Нам родней, чем пальмы и мимозы Но мы верим – годы пронесутся, Да, в то время были и тоска, и постоянные раздумья, очень тянуло домой. Но всегда от этого спасала постоянная нагрузка (приёмы в поликлинике, отбор больных на операции, суточные дежурства, проведение плановых операций), любимая работа, в которую окунался без оглядки и уверенность, что придёт и мой срок отправиться на Родину. Очень часто приходили на ум строки Константина Симонова, моего любимого поэта, из его поэмы "Пять страниц". Они очень созвучны моей жизни:
[10]
Первоисточник [11]
Часть I. Камагуэй, Сантьяго-де-Лас-Вегас, Восточная Гавана
Часть II. Кубинский альбом [12]Пролог [13]
Начало пути [14]
Морской переход [15]
Первые дни на Кубе [16]
Условия жизни и работы [17]
[18]
Панков Николай Константинович родился 5 октября 1928 года в старинном сибирском городе Красноярске в семье потомственного медика. Окончил Новосибирский Медицинский институт в 1952г., а в 1966г. – двухгодичный Факультет Усовершенствования Врачей. По специальности - травматолог и реаниматолог. Продолжительное время работал за Границей: в ГДР, в ЧССР, на Кубе, в Республиках Прибалтики.
До последних дней жизни проживал в Вильнюсе (Литва). В 2021 году умер от ковида.
Авторский раздел на "Проза.ру" - https://proza.ru/avtor/voiendoc [19].
Пролог
Кому захочется задуматься о том, что в каждом из нас та же плоть и та же, претворенная в соках земли, кровь: и в ветшающей памяти пращуров, и в старинных книгах, и в древних храмах, и в развалинах городов? И только на родных могилах доходит до нас (но слишком поздно!) тихая музыка былого. Эта музыка овеивает нас, сиюминутных, также бренных, коим в свой черёд придёт срок отзвенеть, отгулять и успокоиться в родной земле.
Личные, частные обстоятельства, переживания каждого из живших, под влиянием времени превращаются в некую историческую "массу", знать которую необходимо последующим поколениям для осознания своего долга в жизни на земле.
Быстро текущие годы неумолимо отодвигают от нас значение былых событий и тем более ценны свидетельства непосредственных участников и очевидцев прошедших событий.
Мы часто и с удовольствием берём и читаем книги, чужой рукой написанные, но редко выбираем время выслушать, узнать историю жизни родного человека. Пусть она, эта история, на первый взгляд, не столь знаменита, но она была и является крупицей той самой исторической "массы", которая очень важна для следующих поколений.
Чему может научить история? Не повторять прежних и чужих ошибок? Но мы их всё равно повторим… Каков смысл узнавания прошлого? Великий смысл его - в радости познания и осознания дел предыдущих поколений, в правильном анализе их деяний и справедливой оценке ушедших событий.
Моё пребывание на Острове Свободы охватывает два периода: собственно Карибский кризис, явившийся причиной нашего появления на острове Куба, и послекризисный, мирный период совместной работы с кубинскими коллегами в объединённом советско-кубинском госпитале в Гаване. Потому это повествование состоит из двух частей.Начало пути
В стране в 30-е годы ХХ века очень много внимания обращалось на военно-патриотическое воспитание молодёжи: создавались нормативы по овладению умением стрелять из табельного оружия – "Ворошиловский стрелок"; нормативы для разных возрастных групп молодёжи по укреплению здоровья и стимулирования занятий спортом: "БГТО – Будь готов к труду и обороне" - для подростков и "ГТО – Готов к труду и обороне" для юношей и девушек; комплекс "Готов к ПВХО – противовоздушной и химической обороне". По мере внедрения в армию вначале танковых частей – танкисты были кумирами населения, затем симпатии были отданы авиации и лётчикам, как военным, так и гражданским, а позднее, с развитием военно-морских сил, возникла массовая тяга к морю, к флоту. Естественно, что широкое увлечение морским флотом, возникшее в предвоенные годы, распространилось и на нас сибиряков, находящихся за многие тысячи километров от морей и океанов, но на берегах Енисея - большой сибирской реки. Организованные кружки "Юный моряк" распространяли знания о морях и флоте среди подростков и мы, с моим приятелем – Юрой Стародумовым, будучи в пионерском лагере, тоже увлеклись этой идеей, и прилежно позанимавшись в кружке, получили удостоверения и значки "Юный моряк", которые с гордостью носили на курточках.
Наш преподаватель географии Анна Фоминична Крачик, настоящий энтузиаст своего предмета, увидев значки "Юных моряков", поручила нам с Юрой сделать две указки с корабликами на конце и подготовить подробные доклады по двум маршрутам:
"Одесса – Гавана" - мне,
"Одесса – остров Ява" - Юре.
Предлагалось подробное описание всех океанов и морей, проливов, стран и побережий, встречающихся на пути. Мы с удовольствием взялись за дело, специально ходили в библиотеку Дома учителя, изучали карты, просматривали книги и справочники по этим вопросам. В результате получились два доклада. Класс слушал с интересом, учительница похвалила, а мы были полны гордости и надолго запомнили полученные сведения.
Перед окончанием школы папа - медицинский фельдшер ("лекпом" в период Гражданской войны) неоднократно поднимал вопрос о моей дальнейшей учёбе и настойчиво уговаривал поступать в медицинский институт, но я решительно отвергал этот вариант. У меня не было никаких других желаний, кроме учёбы в высшем мореходном училище, в той же Одессе, куда я с приятелем и отправил заявление о поступлении на электромеханический факультет (поскольку я тогда увлёкся электротехникой). Заявления были приняты, а после получения аттестата зрелости требовалось прислать копии всех документов и ожидать вызова. Приятель так и сделал, а у меня произошла огромная потеря (теперь я знаю – судьбоносная!) – были украдены ВСЕ документы, на руках остался только аттестат зрелости и в приёме в мореходку мне в этом году отказали. Попытавшись устроиться вначале в электротехнический институт в Новосибирске и получив отказ, как и во всех остальных технических вузах города, я поступил на учёбу всё-таки в медицинский институт. Начав учёбу, увлёкся медициной и принял решение стать не механиком судовых установок, а военно-морским врачом и перевёлся в Ленинградскую военно-морскую медицинскую академию.
Однако вскоре эта академия была расформирована. Я вернулся на свой курс в Новосибирский мединститут, где обучался до второго семестра 6-го курса. Затем нам-мужчинам, не служившим в армии, было в категоричной форме предложено перейти на военно-медицинский факультет Куйбышевского мединститута. Я попытался через областной военный комиссариат попасть на военно-морской медицинский факультет, но мне отказали. Пришлось продолжить учёбу на сухопутном факультете, а по окончании учёбы служить в танковом полку. Так море отодвинулось от меня. Но через 10 лет оно неожиданно, в категоричной, приказной форме позвало меня, именно по тому, описанному в школьном докладе, маршруту.
Летом 1962 года жизнь шла своим чередом, не предвещая каких-либо неожиданных поворотов. Я был начальником хирургического отделения ОМСБ (Медсанбата), но мы работали совместно с гарнизонным госпиталем. Кроме текущей работы в стационаре и поликлинике, у меня было десять суточных дежурств в месяц. На сложные случаи мои ординаторы обязаны были вызывать меня – это происходило и днём и ночью, без выходных и праздничных дней. Помимо этого – три операционных дня в неделю с моим обязательным участием. Словом, расслабляться возможности не было. Жизнь проходила между работой, домашними и семейными делами и моим увлечением автомобилем.
Свободное время я отдавал восстановлению старенького автомобиля "Москвич 401". В те далёкие годы не было даже понятия о каких-либо СТО (станциях технического обслуживания) или автосервисах, куда можно было бы обратиться по поводу ремонта машины. А те немногие смельчаки, кто не побоялся приобрести списанный автомобиль, должны были, кроме эксплуатации машины, уметь её обслуживать и ремонтировать. Поэтому почти все работы по восстановлению (исключая капремонт двигателя и покраску автомобиля) я делал сам, своими руками и за полтора года выполнил капитальный ремонт списанного "Москвича 401". Но мне это очень нравилось, и я трудился с энтузиазмом. Все работы по восстановлению машины уже были закончены, кузов заново покрыт грунтовкой. А мастер по покраске, не имея отапливаемого гаража, ждал жаркой погоды, чтобы во дворе покрасить кузов и высушить его на солнце. Словом, жизнь шла обычным размеренным ритмом: работа – дом, дом – работа и даже никаких учений не ожидалось.
Из газет и по радио (а телевизоров тогда ещё не было), мы узнавали новости в стране и за рубежом, где произошло землетрясение или извержение вулкана, в какой стране случился переворот, какие встречи прошли на высшем уровне.
Международная обстановка в начале 60-х годов была напряжённой: в Индонезии и Марокко сменились режимы, власти этих стран потянулись к СССР, их лидеры приезжали в Советский Союз. В тот же период наладились дружеские отношения с народной республикой Болгария (руководитель Тодор Живков).
На Кубе в январе 1959 года режим диктатора Батисты был свержен повстанцами во главе с Фиделем Кастро Рус, и в стране начались значительные социальные перемены. Но большой и грозный сосед – Соединённые Штаты Америки не желал терять тропический остров, куда американцы привыкли ездить на отдых. США не хотели социалистического развития Кубы и поддерживали контрреволюционеров, которые совершали авианалёты с бомбёжками, обстрелы территории с кораблей, диверсии, поджоги и многочисленные попытки физического устранения кубинского лидера - Фиделя Кастро.
В субботу 19 июля 1962 года я, как и всегда, приготовил себе завтрак и ушёл на суточное дежурство в госпиталь. Все эти сутки я делал свою работу: принимал больных, оперировал, писал истории болезни и наблюдал за прооперированными, словом выполнял весь объём работы дежурного хирурга военного госпиталя.
В воскресенье в 9.00 я передал дела сменщику, показал прооперированных и стал собираться домой…
И тут вмешалось Провидение! Раздался телефонный звонок и начальник отдела кадров – подполковник Самсонов приказал:
– Срочно зайдите ко мне!
- Но я только что сдал дежурство, не побрит и не завтракал, я к вам зайду в понедельник.
- Приказываю - срочно ко мне!
- Слушаюсь, – ответил я и пошёл в отдел кадров.
В кабинете Самсонова уже находился дивизионный врач. Кадровик меня спросил:
- Как дела по службе? Как семья?
- По службе всё в порядке. - Дивврач кивнул головой. - И семья – нормально.
- Сколько времени работаете командиром операционно-перевязочного взвода?
- Полтора года, на базе 300-коечного Черняховского госпиталя.
- Как он справляется с работой? Претензий нет? – спросил кадровик у дивврача.
- Подготовлен хорошо, справляется, и претензий нет.
- Пройдите в кабинет 20, там с вами поговорят.
- Слушаюсь!
Кабинет 20 - особый отдел. Там капитан держит в руках моё личное дело и спрашивает:
- Вы служили за границей?
- Да, с 1952 по 1956 год, в ГДР.
- Тогда всё знаете. Вас направляют для участия в международных манёврах с морским переходом в одну из дружественных нам стран. Идите в медсанбат, сдавайте все дела, получите расчет и оружие. К 16.00 будьте у военного коменданта железнодорожного вокзала, там вам заказан билет до Ленинграда. Вы сегодня выезжаете на формирование в окружной военный госпиталь Ленинградского военного округа.
- В какую страну переход? – спросил я.
- Мне это неизвестно.
- На какой срок рассчитаны манёвры?
- Этого я тоже не знаю.
- Разрешите идти?
- Идите.
Вот и весь разговор.
Ничего не ясно, но понятно, что я сегодня уезжаю из Черняховска; на время или навсегда – неизвестно. Впереди Ленинград, а там будет видно. Сразу из отдела кадров направился в медсанбат, передал имущество хирургического отделения по акту и больных моему старшему ординатору. Командир ОМСБ отдал приказ начфину и начштаба полностью меня рассчитать: выдали денежное довольствие за три месяца вперёд, личное оружие - пистолет Макарова (с 16-ю патронами), полагающееся вещевое имущество, и мы распрощались. У меня осталось меньше 3-х часов до ухода на вокзал.
У каждого офицера дома наготове всегда стоял так называемый "Тревожный чемодан" – необходимая экипировка по боевой тревоге, содержимое которого я здесь приведу:
1. Форма одежды по сезону (полевое обмундирование в чемодане) со снаряжением.
2. Личный номер, удостоверение личности, расчётная книжка и другие документы.
3. Деньги, ордена и медали.
4. Плащ-накидка.
5. Фляга с чехлом.
6. Сигнальный фонарик.
7. Полевая сумка, в которой: компас, набор цветных карандашей, складной нож, резинка, бумага писчая и конверты, карандаш и ручка, курвиметр, командирская линейка.
8. В чемодане:
- пара нательного белья,
- пара носок,
- пара носовых платков,
- несколько подворотничков,
- полотенце,
- туалетные принадлежности: мыло, зубная щётка и паста, зеркало, бритвенный прибор, одёжная и сапожная щётки, гуталин, нитки и иголки, набор пуговиц, звёздочек и эмблем,
- кружка, ложка, вилка,
- продукты на сутки (консервы, сухари, сахар, соль, чай, заварка).
9. Индивидуальный перевязочный пакет.
10. Кобура и личное оружие (получить в части).
11. Противогаз.
12. Противохимический пакет (в части).
Пришёл домой, собрал вещи и документы, проверил "Тревожный чемодан", в котором было всё необходимое для жизни в пути и на новом месте. Жена, как всегда, в воскресенье работала (у неё выходной день – понедельник). Я позвонил ей и сообщил:
- Я через два часа уезжаю.
- Куда?
- Пока в Ленинград - калининградский поезд, вагон четвертый, отправление в 16:30.
Положил трубку, прижал к себе и крепко поцеловал сына Игорька - Нёню (так он себя тогда называл), заглянул в огромные доверчивые глаза моего малыша и оставил его с няней, которую мы тогда нанимали, взял чемодан и пошёл на вокзал.
Получив у коменданта свой билет, я стоял у вагона: мне хотелось, чтобы жена пришла на вокзал. Я надеялся, что она успеет прийти с сыном к поезду. В 16:15 она появилась. За руку держался, едва поспевая, Нёнька. Я передал ей деньги за три месяца вперёд, оставив себе на дорогу сто рублей. Взял сына на руки. Стоя у вагона, попросил её сфотографировать аппаратом, что был со мной. Так появился снимок, отпечатать который я смог только на другом конце земли, да и то - через полгода, когда нам выдали первое денежное довольствие. Горько было прощаться с малышом, крепко державшимся за мою шею обеими ручонками, трудно было оставлять на перроне, когда поезд тронулся….
Так началось моё долгое путешествие из Прибалтики в Прибалтику через Центральную Америку, которое продолжалось ровно два года.
Мне выделили в общежитии койку для ночлега. До завтра я был свободен и, выйдя из проходной, пошёл по Суворовскому и Староневскому проспектам в центр города.
Прошло 14 лет, как я слушателем уехал из Ленинграда в Новосибирск. Теперь я был капитаном медицинской службы, и шёл по городу, не опасаясь ни патрулей, ни старших по званию. Мне хотелось снова увидеть город, о котором я мечтал в юности, и я прошёл пешком весь путь до Невы, побывал на Дворцовой площади, у Адмиралтейства, Исаакиевского собора и у памятника Медному Всаднику. На следующий день нас, вместе с другими прибывшими офицерами-врачами, стали вызывать по одному в отдел кадров. После короткой беседы предлагали должности – так шло формирование нового военно-медицинского подразделения. Мне предложили должность начальника общехирургической группы усиления, входящей в состав отдельного отряда медицинского усиления (ООМУ) фронтового подчинения. Это был прыжок из дивизионного звена, минуя армейское, сразу во фронтовое медицинское формирование. Но с ростом уровня учреждения возрастали и ответственность, и необходимый уровень знаний и умения.
Конечно, было заманчиво. Отряд состоял из 20 хирургических групп усиления (60 хирургов, собранных из Прибалтийского, Ленинградского, Белорусского, Киевского, Прикарпатского и Приволжского военных округов). Задачей этих групп было усиление, при необходимости, многопрофильных полевых подвижных госпиталей. Таких госпиталей было создано четыре. Формирование такой огромной медицинской мощности совсем не говорило, что мы пойдём туда (неизвестно куда) для отдыха, а точнее, наоборот. Смущало то, что в этих госпиталях работали опытные хирурги и поучать их мне, молодому хирургу, было как-то неловко. Для оценки предложения я попросил время подумать. Размышлял недолго. Решил, что двухгодичная работа в 300-коечном военном госпитале в Черняховске дала мне значительный опыт, и что работать мы будем вместе с госпитальными хирургами, вместе делать одно дело. Значит, и смущаться не нужно.
Вернулся и дал согласие. Теперь у меня в подчинении было два хирурга, операционная сестра, водитель, грузовой "ЗИЛ-164", палатки УСТ-41 и УСБ-41 и необходимые для проведения операций военно-медицинские комплекты (большая и малая операционные, перевязочная, инструментарий, необходимое оборудование, материалы и медикаменты), всё в ящиках. Каждая такая хирургическая группа усиления была автономной, мобильной операционной бригадой. Формирование отряда и оснащение его имуществом заняло около недели. О месте будущей службы и сроках командировки ничего не сообщалось.
Позвонил домой. Узнал, как Нёнька. Сообщил, что знал, а жена сказала, что выезжает в Ленинград. Я не стал возражать, понимая всю серьёзность нашей командировки. Была и ещё причина: очень хотелось увидеться с малышом перед уходом в неизвестность.
Встретил семью на Варшавском вокзале (туда прибывали поезда из Прибалтики). Как сейчас помню Игорька, стоящего с матерью у угла вокзального здания: маленький крепышок, в красивом костюмчике, с удивлением смотрящий на людской поток. Меня он сразу узнал и бросился ко мне. Надо было куда-то определить их для жилья. Я вспомнил, что в Ленинграде в то время учился в академии и жил Рэм Козлов с семьёй. Связался с ним, и он любезно пригласил моих в свою квартиру, которую они снимали с женой Леной. Так просто решился вопрос о краткосрочном проживании моей семьи в Ленинграде: они у Козловых, а я – в общежитии госпиталя, потому что отправка группы могла быть назначена в любое время. Поэтому с семьёй мы встречались в парке госпиталя, гуляли, разговаривали. Через неделю жена с Игорьком уехала домой. А ещё через три дня отправили и мою группу, в которую вошли Владимир Жук, Игорь Гуцу и Миша Лидин – ординатор моего ОПВ, прибывший в Ленинград перед нашим отъездом. Направили нас в порт Николаев. Уезжали мы с Витебского вокзала, из окна которого была видна моя бывшая военно-морская медицинская академия. Я увиделся с ней и попрощался.
Путь лежал на Киев, где была пересадка на поезд "Киев-Одесса". До отхода ещё было время, и мы походили по городу: прошли весь Крещатик, побывали в Софийском соборе, Киево-Печёрской лавре, а поскольку день был жаркий, переплыли на катере Днепр и сходили на пляж. Купались по очереди: двое в воде, двое возле одежды (ведь у нас были пистолеты с боевыми патронами). Так проводили время до отправления нашего поезда на Николаев.
Город Николаев стоит на берегу Бугского лимана Чёрного моря. Железная дорога в те годы к нему не подходила, поэтому пришлось высадиться на станции Водопой, а оттуда автобусом ехать в город. Через комендатуру нашли указанную войсковую часть. Затем явились в штаб части с предписанием.
Дежурный офицер отвёл нас в огромный зал, где стояло множество коек-раскладушек, и предложил выбирать места. Расположились мы рядом, за дорогу уже сдружились. На раскладушках валялись офицеры, кто в трениках, кто только в галифе, кто в майке и трусах. Каждый занимался, чем захочет: кто читал, кто спал, некоторые компаниями играли в карты. Все ожидали отправки.
С территории военного городка виден был порт. Многочисленные портовые краны грузили на палубы какие-то большие ящики, опускали в трюмы огромные сетки, наполненные лыжами, полушубками, валенками, что-то переносили и передвигали. Словом, работа кипела.
Распорядок был такой: из городка выходить запрещено, целыми днями отдыхаем, питаемся в офицерской столовой. В какой-то день, обычно после ужина, из штаба прибегает посыльной и громко называет фамилию офицера-хирурга. Это означает, что сегодня он уходит на корабле в должности хирурга эшелона. За несколько дней до этого его вызывали после завтрака на спецсклад, где он получал гражданскую одежду. На этом складе всё было, как при коммунизме – выбирай по вкусу полный комплект. Вот перечень имущества ОВС, которое нам выдали: фетровая(!) шляпа, гражданский плащ(!), два шерстяных(!) костюма, две рубашки с длинным рукавом(!), два галстука(!), две майки, двое трусов, две пары носок, пара туфель на микропористой(!) подошве. Восклицательные знаки я поставил, чтобы подчеркнуть несуразность такой экипировки для пребывания в условиях тропиков. До вызова на корабль это имущество, как и эшелонная аптечка, вместе с полагающимися группе усиления военно-медицинским комплектами, хранилось в каптёрке.Морской переход
- Капитан Панков, на выход!
Стало ясно, что пришёл мой час. Быстро собрался, в штабе получил предписание, в каптёрке – имущество и чемодан, в оружейной – пистолет и патроны. У аптеки стоял загруженный эшелонной аптечкой (два фанерных ящика с необходимыми средствами первой врачебной помощи) для повседневного пользования и военно-медицинским комплектами, которыми разрешалось пользоваться только в исключительных случаях. Меня привезли в морской порт. У причала стоял сухогруз "Лабинск". На его борт по трапу вереницей поднимались офицеры и солдаты. После них водитель и сопровождающий сержант занесли на борт моё имущество, попрощались и уехали.
[20]
Корабль стал медленно отодвигаться от стенки и двинулся в темноту. Но через некоторое время раздался грохот якорной цепи, и двигатели перестали работать. Мы встали на внешнем рейде, далеко от нас были видны огни города.
Ещё когда вносили моё имущество, подошёл пожилой человек и представился:
- Аристарх Васильевич, судовой врач.
- Капитан медицинской службы Панков Николай Константинович, – отрекомендовался я.
- Будем знакомы, коллега. Нам вместе трудиться, – он улыбнулся и пожал мне руку.
- Согласен.
Мы осмотрели моё новое место работы. Кроме каюты, в которой отныне мы будем жить вдвоём, в медицинский пункт входила смотровая, маленькая перевязочная (она же предоперационная), операционная и санитарный блок (душ и туалет).
Когда закончилась погрузка, в медпункт пришёл старший лейтенант медицинской службы Завьялов - старший врач воинской части, погрузившейся на корабль. Таким образом, на судне было три врача, санитарные инструкторы и санитары, хорошая операционная, всё необходимое для проведения операций. Оборудование, инструментарий, материалы и медикаменты были в военно-медицинских комплектах, сосредоточенных в медпункте. На судне я мог организовать при необходимости полноценную операционную бригаду: я и батальонный врач–ассистент оперируем, судовой доктор, операционная сестра, санинструкторы – помощники.
Военный врач и средний медперсонал входили в штатный состав отдельного радиотехнического батальона при дивизии ПВО, ранее дислоцировавшийся в районе Волгограда. Именно эта дивизия ПВО ракетой "земля-воздух" сбила в 1960 году разведывательный самолёт Локхид "U-2" ВВС США с пилотом Пауэрсом в районе Свердловска. Пилот спасся на парашюте и был пленён.
Несколько позднее Аристарх Васильевич представил меня капитану судна:
- Хирург эшелона - капитан медслужбы Панков Николай Константинович.
Капитан судна – Евгений Петрович, приветливый человек, предложил чувствовать себя, как дома.
И добавил:
- Условия нашего перехода очень жёсткие: в любых обстоятельствах нам запрещено заходить в иностранные порты. Так что все проблемы придётся решать на месте.
- Ясно, мы готовы к любым вариантам. Из трёх врачей на судне я составил операционную бригаду, всё необходимое для хирургической помощи и медикаментозного обеспечения имеется. Справимся.
Он разрешил мне посещать служебные помещения: от капитанской рубки до машинного отделения, куда однажды сопроводил меня сам. Там, осмотревшись, я вознёс благодарность воришке, который украл мои документы, когда я учился в 10 классе, избавив меня от машинного ада.
Военнослужащие располагались в первом твиндеке, т.е. сразу под палубой. В нижние твиндеки были погружены оборудование и вооружение батальона, а на палубе были установлены шесть огромных деревянных ящиков, на которых было по-английски написано "Сахароуборочный комбайн" (в них находились радары и локаторы).
В 6.00 по судовому радио был объявлен общий подъём. Затем мы переоделись в гражданскую одежду и построились на верхней палубе для встречи представителя Одесского военного округа. Странно было видеть в военном строю разномастно одетых "гражданских". На катере прибыл генерал-майор. Он говорил об интернациональном долге, который мы должны выполнить с честью и до конца.
Потом спросил:
- Какие будут вопросы?
- Куда идём? На какой срок? Когда вернёмся?
- Со временем узнаете: куда и на какой срок, а вернётесь, когда выполните поставленную задачу. – "Авторитетно и исчерпывающе" ответил генерал. - Счастливого пути!
Он взял под козырёк, сошёл в катер и убыл.
А мы разошлись по своим расположениям. Затем принялись завтракать: все военнослужащие, в том числе и я, питались из полевых кухонь, расположенных в первом твиндеке. Выбрав якоря, судно двинулось по Бугскому лиману на юг, перейдя в Днепровский лиман. Миновав Очаков, вышли в Чёрное море. Курс не менялся – мы шли на юг. 20 лет спустя после моего доклада в 6-м классе средней школы: "Морской переход Одесса – Гавана", я реально оказался в начале этого маршрута.
Пока мы двигались на юг по Чёрному морю. Это позволяло предположить, что наш морской переход, возможно, имеет целью берега Болгарии и последующие общие манёвры с её армией на дружественной территории. Но я знал, что если мы не изменим курс на запад, то дальнейший маршрут, включая Эгейское море, полностью совпадет с описанным в моём школьном докладе.
Летом 1962 года в мире было четыре точки, куда могло следовать наше судно: Болгария, Индонезия, Марокко и Куба. В начале маршрута, определить, куда мы движемся, было невозможно. Одно из направлений определиться после пересечения половины Чёрного моря, а второе – после выхода из Эгейского моря (на восток к Суэцкому каналу или на запад в Средиземное море) и третье – после выхода из Гибралтара. После завтрака, когда мы с судовым доктором остались в каюте, я спросил его о маршруте движения. Он ответил откровенно:
- Я, как и все, дал подписку о неразглашении, поэтому – извините.
- Буду ориентироваться по ходу и определяться по часам, этому я обучился в военно-морской медицинской академии.
- Правильно, – сказал Аристарх Васильевич.
Наше торговое судно обладало мощным современным дизель-электродвигателем и развивало скорость до 14,5 узлов в час, как принято считать у моряков: 1 морской "узел" равен 1852 метрам, т.е. 1 морской миле в час, или: 1852 м. х 14,5 уз. = 26,8 км. в час. Двигаясь непрерывно целые сутки, мы проходим: 26,8 км. х 24 ч. = 644 км.
Весь день мы шли строго на юг. К вечеру стало ясно, что наш корабль подошел к Босфору. Вначале изменилась линия горизонта, стала неровной, зазубренной. Потом с двух сторон по курсу обозначилась земля. Западный берег выступал в море – Босфорский мыс с Румелийским маяком, потом стал виден и восточный берег с Анатолийским маяком, затем – собственно пролив Босфор и город Стамбул по обе стороны.
Западная часть Стамбула расположена на берегу бухты Золотой Рог, а морской порт находится в восточном Стамбуле. По мере приближения пролив как бы расширился. К нашему судну подошёл лоцманский катер, а в нём человек в синей униформе, красной феске с кисточкой и крашеной хной рыжей бородой. Судно заметно сбавило ход, был спущен штормтрап, по которому человек поднялся на борт и прошёлся по палубе - осмотрел огромные ящики, находящиеся на ней. Он был, видимо, удовлетворён надписями на ящиках, заглянул и под тент, натянутый над палубой на корме, где были выведены "соски" душа для помывки личного состава, и проследовал в рубку, чтобы руководить проводкой судна через пролив.
В то время моста через пролив ещё не было. От берега к берегу сновали разных размеров судёнышки, парусные и весельные лодки, яхты и рыбацкие фелюги, перевозя людей с европейского берега на азиатский и обратно. Множество судов, судёнышек, яхт, парусных и моторных лодок следовало в разных направлениях вдоль и поперек пролива. Это напоминало оживлённую городскую улицу. Поэтому наше океанское судно двигалось медленно, с большой осторожностью, чтобы не столкнуться с этой мелочью. Как рассказал мне судовой доктор, бывали случаи, когда застрахованные малые катера или простую фелюгу – рыбацкую парусную лодку, умышленно подводят к столкновению с большим кораблём, чтобы получить страховую сумму. Для этого и нужен был турецкий лоцман, чтобы не обвиняли потом нашего капитана корабля.
Наше судно медленно двигалось словно по главной улице огромного города, раскинувшегося по берегам пролива. Расстояние до берегов небольшое, отчётливо видны гуляющие по набережным и сидящие в кафе, тавернах и ресторанах люди, отовсюду лилась громкая музыка. На правом берегу, на горе, был виден старинный замок, а величественная пяти купольная мечеть - на левом берегу. Я смотрел на всё, как зритель в кино, ведь ещё ранним утром был в Союзе, а теперь уже "за границей". Когда была пройдена черта города, лоцман покинул "Лабинск" также на ходу, отойдя на своём катере.
Пройдя Босфор, мы оказались в Мраморном море. От своеобразного волнения на поверхности моря и вследствие этого качки, которая является и боковой, и килевой, поверхность моря постоянно рябит. Такая качка плохо переносится и, именно здесь среди наших солдат, которые с момента отплытия именовались "сельхозрабочими", а офицеры – "бригадирами", появились первые укачанные. По моему совету врач части давал этим людям таблетки "Аэрона". Я переносил качку нормально.
После Мраморного моря судно оказалось в проливе Дарданеллы, являющимся тоже водным разделом Европы и Малой Азии. Здесь качка прекратилась.
Было раннее утро. На выходе из пролива, на южной оконечности западного берега, находится своеобразный сигнальный знак в виде четырех колонн, поверху соединённых между собой. Колонны ориентированы строго по сторонам света и по ним я снова определил, что мы продолжаем курс на юг.
Утром путь лежал на остров Наксос: солнце располагалось с левого борта нашего судна. Значит, мы по-прежнему шли в южном направлении. Но через некоторое время солнце сдвинулось на корму. Следовательно, судно изменило курс и теперь двигалось на запад. Это подтвердило определение мной сторон света по часам. Теперь стало ясно, что в Индонезию мы не идём. Проследовали мимо острова Милос, по проливу Китира (между полуостровом Пелопонес и островом Крит), мимо острова Крит и оказались в южной части Ионического моря, между Балканским и Апенинским полуостровами и островами Крит и Сицилия, которое, как и Эгейское море, является частью Средиземного.
Здесь удивил цвет морской воды: если в Чёрном море она была тёмно-синей, то в Эгейском стала светло-зеленовато-голубой, и отчётливо чувствовалось влияние субтропиков. С момента прохождения острова Крит, появились корабли НАТО, которые сопровождали нас, двигаясь параллельным курсом. К исходу третьих суток мы достигли острова Мальта, мимо которого прошли уже к вечеру.
С момента выхода из Днестровского лимана в Чёрное море под тентом на корме регулярно действовал душ – подавалась забортная вода, а на палубу выпускались наши "колхозники" строго по 10 человек. И, если в пределах Чёрного и Мраморного морей и Дарданелл вода всё же освежала, то в Эгейском и Средиземном такое купание уже не приносило облегчения: вода была тёплой. Однако для людей, находящихся под раскалённой палубой, даже этот короткий отрезок времени давал возможность подышать чистым морским воздухом и смыть липкий пот. Так продолжалось весь наш долгий путь.
Стояла тёплая южная ночь. Волнения практически не было. Судовые двигатели работали ритмично. Выйдя на палубу и глядя вверх на эти южные, более яркие и крупные звёзды, я не мог ощутить движение в пространстве этого большого судна. Вокруг тихо, лишь иногда где-то вдали мелькнёт огонёк и снова монотонно работают двигатели. Легко представить, что безмолвно летишь в пространстве. Странное ощущение - ночью идти на корабле: движение совсем не ощущается, а когда смотришь на небо, то создаётся иллюзия, что оно качается, а палуба неподвижна.
На третьи сутки, пройдя остров Мальта, судно приближалось к Тунисскому проливу. С этого отрезка пути "Лабинск" держался поближе к берегам Тунисской Республики, с которой у СССР были хорошие дипломатические отношения. Это была вынужденная мера, поскольку от острова Мальта, по мере приближения к водам Италии, над нашим судном стали летать самолёты НАТО. Они старались проходить над кораблём на наименее низкой высоте, едва не задевая мачты. В этих случаях по кораблю раздавалась команда: "Воздух" и на палубу выходить кому–либо запрещалось. Мне в этот момент нужно было внимательно следить из иллюминатора за пролетающими самолётами, а в случае обстрела быть готовым к оказанию врачебной помощи. Поэтому я своими глазами видел эти пролетающие "Нептуны" и, даже лица лётчиков. Мне ещё в начале нашего плавания выдали рабочий матросской костюм: белый "чепчик", натягиваемый на бескозырку, тельняшку, рабочую рубаху и брюки, чтобы моё появление на палубе не вызывало подозрений. Капитан вёл судно ближе к берегам Африки, и было удивительно видеть крутые, покрытые зеленью берега, искать там устье реки Лимпопо, пытаться разглядеть где-то в зарослях Бармалея. Тем временем мы прошли остров Сардиния. Утром солнце регулярно вставало с кормы – мы следовали на запад.
Лёгкая, мелкая волна ласково разбивалась о форштевень и борта нашего "Лабинска". Он без усилий, легко двигался вперёд. Изумрудно-голубоватые волны, лениво разбиваясь, создавали впечатление покоя и абсолютной безопасности нашего перехода. Наше судно было по предназначению "сухогруз", т.е. для перевозки сухих грузов, водоизмещением 17 тыс. тонн. По виду движителя – дизель-электроход, ещё достаточно нестарый. "Лабинск" имел пять твиндеков, загрузка которых производилась через огромные люки на верхней палубе. Люки имели соответствующие "крышки", сдвигаемые лебёдками при необходимости или при шторме.
С разрешения капитана судна и с помощью доктора мне удалось несколько раз побывать в машинном отделении. Довольно долго мы спускались по крутым трапам на глубину пяти этажей, пока не достигли машинного отделения. Это огромное помещение, заполненное машинами и механизмами, постоянно находящимися в движении. Дизели стучали клапанами (шум был постоянным и достаточно сильным). В воздухе, несмотря на интенсивную работу вентиляторов, чувствовался запах перегретого масла. Всё это, о чём я мечтал в свои 18-19 лет, находилось глубоко под водой: никакого моря, никаких красот и экзотики в помине не было. Я невольно сравнил свой медпункт, расположенный на верхней палубе, с этим душным, загазованным, шумным машинным "цехом" и ещё раз поблагодарил воришку, который лишил меня возможности попасть в этот машинный ад!
Действительно, иногда с нами случаются необъяснимые, но судьбоносные происшествия. Взять хотя бы тот урок географии в 1942 году, когда учительница поручила мне доклад: "Морской переход Одесса – Гавана", или кража документов в конце госэкзаменов, изменившая всю мою жизнь, или фраза приятеля Кости Моделя: "Сдай экзамены в мединституте и езжай в военно-морскую медицинскую академию", или расформирование этой академии и уход с военной службы, или призыв на военфак и уже офицером служба в сухопутных войсках, казалось бы далёких от морских походов, и отъезд по приказу со сборами в четыре часа и, наконец эти морские переходы, которые даже не снились моему приятелю Грише Сенокосову, закончившему Одесское высшее мореходное училище. И ведь во всех этих резких переменах моего личного активного воздействия совсем не было. Видимо, рука судьбы!
После прохождения острова Сардиния и мыса Бенц на тунисском берегу с севера появились два французских военных "фрегата" и пошли параллельным курсом, в пределах видимости невооружённым глазом, а облёты "Нептунами" продолжались.
Никаких враждебных или провоцирующих действий ни корабли, ни самолёты не предпринимали. "Фрегаты" сопровождали наше судно до города Алжир, откуда нас снова стали интенсивно облётывать "Летающие лодки" НАТО. Теперь, видимо, с военно-морской базы Гибралтар, принадлежащей Англии. Достигнув Алжирской народной демократической республики, судно продолжало двигаться постоянно на запад, поближе к алжирскому берегу. Берег и его контуры изменились: почти плоский, поросший зеленью в Тунисе, теперь стал обрывистым и голым, а вдали виднелись довольно высокие горы – Атласские, с юга к которым прилегает пустыня Сахара. Маршрут, которым мы следовали, полностью совпадал с изложенным мной в докладе 20-тилетней давности. Поэтому, следуя сейчас этим маршрутом, я иногда рассказывал офицерам подробности пути.
Многие с удивлением спрашивали:
- Вы что, служили в торговом флоте?
- Нет, я просто учился в школе, и мне нравилась география.
- Не может быть, что эти сведения со школы!
Теперь оставалось два возможных направления: Марокко или Куба – этот вопрос будет разрешён только после Гибралтара.
На 7-е сутки впереди появились высокие берега с очень широким проливом: это были мыс Гибралтар справа по борту и мыс Танжер слева. Пролив Гибралтар, по мере приближения, зрительно расширялся, высокие берега, его обрамляющие, с моря представлялись некими столбами (недаром древние звали это место "Геркулесовы столбы").
Проходя по Гибралтарскому проливу, мы и не подозревали, что под нами проходили охраняющие нас подводные лодки, маскируясь шумом работающих у нас двигателей (это выяснилось позднее, по прибытии на новое место службы). Вышли из Гибралтара уже в сумерках, и сразу почувствовалась качка – дыхание Атлантики.
Завтра утром будет ясно, куда мы движемся дальше. Солнце покажет: если слева по борту, мы повернули на юг и пойдём в Марокко. Если снова с кормы, то продолжаем движение на запад, на Кубу. Утром, выйдя на палубу для зарядки, я увидел солнце, находящееся за кормой, а качка усиливалась. Это означало, что мы идём по восточной части Атлантического океана, второго по величине после Тихого океана.
Меридиональный Срединно-Атлантический подводный хребет делит океан на Восточную и Западную части. глубина над ним 3000 метров, а по сторонам от него 5–6 тысяч метров. Температура воды на поверхности до 24 градусов, а высоких широтах замерзает. Поверхностные течения образуют круговороты: Северный субтропический - из тёплых: Северного Пассатного и Гольфстрима и холодного Канарского и Южный – из тёплых Южного Пассатного и Бразильского и холодных – Западных Ветров и Бенгальского. Северное продолжение Гольфстрима – тёплое Североатлантическое, а из Северного Ледовитого океана на юг, вдоль берегов Северной Америки, идёт холодное Лабрадорское течение.
Наибольшая величина приливов 18 метров. Вернувшись в каюту, я прикрепил к стене транспортир из планшета и повесил отвес, чтобы знать величину крена и этот "угломер" стал показывать отклонения от вертикали, за что доктор меня похвалил. Надо отметить, что по мере удаления от Гибралтара, облёты судна становились всё реже.
Следуя на запад, мы проходили вдалеке от Канарских и Азорских островов, постепенно переходя на более низкие широты. Наш курс, через ночь и ещё одни сутки, несколько отклонился: от строго "на запад" к югу, в сторону островов Мадейра, тоже вдали от них, т.е. сместился с 35-ти градусов северной широты, на 23-й градус, к Северному тропику. Океан был спокоен, мы ровно и без приключений следовали указанным курсом. Облёты самолётами "Нептун" полностью прекратились.
В своей матросской одежде я мог беспрепятственно ходить по палубе. Иногда выходил на бак и, с высоты почти четвертого этажа, смотрел на форштевень, легко разрезающий толщу воды. Наблюдал игру дельфинов, легко плывущих впереди судна, порой выскакивающих из воды. Кроме того, в Атлантике появились летучие рыбки. Некоторые из них, используя накат волны и ветер, пролетев несколько метров, иногда оказывались на палубе (двух из них я подобрал, высушил и сохранил). С палубы судна в открытом океане, когда вокруг только вода, горизонт видится частью сферы с ровным контуром. Чувствуешь себя, вместе с океанским судном, мелкой песчинкой на фоне огромных расстояний на север-юг и на восток-запад. Ни одного встречного или попутного судна – только вода со всех сторон! А во время шторма, в порывах ветра и грохоте волн, набрасывающихся на судно, в качке, которая доказывает, что даже океанское судно – игрушка в руках стихии, со всей ясностью понимаешь, что такое судьба, которой доверена жизнь: она может тебя вынести, а может очень легко погубить.
А в ночное время, когда вокруг кромешная тьма и нет никаких ориентиров, свидетельствующих о движении судна, кроме ощущения лёгкой вибрации от работы двигателей, чувствуешь себя на неподвижной платформе и только взглянув на небо в ясную ночь, видишь качающиеся звёзды относительно словно неподвижных мачт. Но мачты качаются вместе с палубой, и это создаёт впечатление неподвижности этих предметов. И, наоборот, рождается иллюзия движения неба и звёзд. Ночью появляются и иные чувства: стоя на палубе и глядя вверх, видишь освещенную прожектором с палубы фок-мачту, на которой у всех кораблей поднят флаг страны. Глядя ночью вверх, на мачту, где полощется ярко-красный флаг с серпом и молотом, сразу обретаешь уверенность, что ты - на своей территории. Ты вместе со своей страной, со своим государством, выполняешь приказ своей Родины! А рядом с освещенной мачтой на трубе судна отчётливо видна широкая полоса красного цвета, тоже с серпом и молотом: мы – дома, у себя! Далее видишь огромное, сферическое небо, усыпанное великим множеством звёзд, опирающееся на ровно очерченный водой горизонт, где-то беззвучно падает метеорит и гаснет на лету, иногда мигает огнями летящий самолёт, иной раз увидишь тихий, плавный полёт спутника.
Поутру, после зарядки на верхней палубе, я осматривал горизонт, но он был пуст: мы одни в огромном океане, а горизонт чётко ограничен со всех сторон ровным контуром воды. После завтрака мы подолгу сидели с Аристархом Васильевичем и говорили обо всём: я рассказал о своём юношеском увлечении электротехникой, и что меня отвело от службы в машинном отделении, а он похвалил мой выбор медицины и рассказывал случаи из практики плавания. В то время ни я, ни он не представляли себе всей грандиозности задачи, поставленной перед нами: сдержать вероятное приближение III-й Мировой войны (ядерной!). Утром и днём, вечером и ночью непрерывно, ровно и монотонно, работали двигатели, с каждыми сутками приближая нас к конечной цели. Бывало, сутки и больше океан был спокоен, качка не чувствовалась, но иногда качка была значительной – тогда нам помогал ориентироваться самодельный угломер, который я укрепил на стене каюты.
Хоть я и не имел прямого отношения к находившемуся в твиндеке радиотехническому батальону, однако я спускался вниз, и видел условия, в которых переносили переход люди. Солдаты располагались в твиндеке на нарах, раздетые до пояса, потные, разгорячённые: в трюме было очень жарко, душно. Воздух проникал в твиндек через открытый верхний люк, который в случае сигнала "Воздух!" тут же затягивался брезентом. На верхней палубе под брезентом были установлены душевые "соски", но на палубу выпускали помыться, или хотя бы облиться забортной водой только по 10 человек, а вода была тёплая, неосвежающая, да ещё и солёная. В солнечные дни металлическая палуба нагревалась так, что ходить по ней босыми ногами было невозможно. От этого в твиндеке было очень жарко, душно, а испарения множества человеческих тел ещё более усугубляли удручающую обстановку. Но люди переносили это, повинуясь приказу, – все были военными, которым присяга диктует: "…Стойко переносить все тяготы военной службы", хотя все числились теперь в списках, как "колхозники".
Наш поход отнюдь не был лёгкой морской прогулкой. Наоборот, это было тяжёлое испытание и духовных, и физических сил. О важности перевозимого свидетельствуют факты частых облётов нашего судна военными самолётами НАТО (в пути следования по Средиземному морю), а в конце пути, на подходе к Антильским островам – гидросамолётами США с целью контроля. Кроме того, начиная от острова Сардиния до Гибралтарского пролива, в пределах видимости нас сопровождали военные фрегаты НАТО, двигавшиеся параллельным курсом. Требование соблюдения секретности перевозимого груза диктовало необходимость обходиться в пути своими силами при любой, даже аварийной ситуации, в том числе и собственной медицинской помощью. Именно поэтому на каждое судно был назначен хирург со всем необходимым для оказания квалифицированной хирургической помощи, а всем капитанам, участвовавшим в этой операции, было категорически запрещено обращаться за помощью к иностранным судам или заходить в иностранные порты.
За прошедшую неделю никаких серьёзных повреждений и травм не было: самолёты только нас осматривали сверху, а я и моя "хирургическая бригада" (я – оперирующий хирург, врач батальона – ассистент, судовой доктор – операционная сестра, а остальное выполняют санинструкторы батальона), после команды: "ВОЗДУХ!" собирались в медпункте. Почти каждый день или через день-другой ко мне обращались несколько человек из батальона или из команды судна – все с небольшими ушибами, травмами, порезами и даже с ожогом кожи (повар батальона). В этих случаях я пользовался перевязочной медпункта и расходовал материалы и медикаменты судового доктора.
После Гибралтара мы шли на запад, склоняясь к югу. Уже не было сомнений, что впереди нас ждёт Куба. В связи с этим я попросил у Аристарха Васильевича "Испанско-русский разговорник". Испанский язык мне сразу понравился схожестью с русским: он прост, говорится и читается, как написано, и я заучивал в день по несколько ходовых фраз. Дни сменялись ночами, благодатная солнечная, тихая жаркая погода сменялась пасмурными днями с низкой облачностью, проливными дождями и штормами.
В один из таких штормов пострадал матрос из команды: во время такелажных работ серьёзно повредил голеностопный сустав. Правда, без повреждения кости, только растяжение связок. Вместе с доктором мы оказали ему помощь, наложили тугую повязку и уложили в медпункт. О происшествии доложили капитану судна. С этого дня я питался уже не из полевой кухни, а в кают-компании, рацион которой был совсем иным.
Серые тучи, сильный ветер, срывающий пену с крупных волн, затяжные дожди, когда мокро всё вокруг: и море, и небо, и палуба, и моя матросская роба, но дождь пресный и тёплый. В такие дни мы с доктором Аристархом Васильевичем коротали время за продолжительными беседами "за жизнь" и попивали сухое вино, которое доктор получал в субтропиках.
На 17-й день плавания, выйдя на палубу для утренней зарядки, я вначале услышал звук, а потом и увидел вдали самолёт. В тот же момент по судовому радио пронеслась команда:
- Воздух! Всем очистить палубу!
Несколько человек из команды ловко развернули и натянули на люки верхней палубы заготовленные брезенты и закрепили их. Матросы, демонстративно разбросав по палубе одежду, вбежали под навес на корме и стали с удовольствием принимать душ. Я исчез в своём медпункте и через иллюминатор наблюдал за приближающимся "Орионом" - гидросамолётом США. Он летел низко, нагоняя нас, проходил настолько близко от судна, что мне были отчётливо видны через стекло кабины лица двух лётчиков, а на воде, позади него, оставалась дорожка ряби от работы двигателей. Но и на этот раз обошлось только облётом и осмотром с самолёта палубы, где стояли огромные ящики с крупными надписями по-английски: "Сахароуборочный комбайн" (именно такими "комбайнами" и был сбит над Уралом высотный разведывательный самолёт ВВС США "U-2", а катапультировавшийся пилот Пауэрс был пленён).
[22]
Позднее, ночью, неожиданно налетел ураган. Может быть, Бермудский треугольник показывал свой нрав. Без всяких предвестников ураган обрушился на наше судно свистом ветра, гулом и шумом ударяющихся волн, сильной качкой, а сверху низвергался плотным, хлёстким ливнем.
Через три-четыре часа ветер стих, ливень прекратился и только расходившиеся волны продолжали бить в корпус судна, а вслед ушедшему урагану вдали сверкали молнии и слышались раскаты грома. А Саргассово море дало повод предположить о возможном скором окончании нашего морского перехода. Утром от ночного урагана, непогоды, и ливня не осталось и следа.
Около 8 часов утра 1 сентября 1962 года я, как и ранее, вышел на носовую часть палубы, делать физзарядку. Повернувшись вперёд по ходу судна, обратил внимание на странную особенность линии горизонта: только впереди судна она была зазубренной, а с других сторон – ровная, как и все эти десять дней. И тут меня осенило: так ведь это земля! Неясная зазубренность – верхняя неровная кромка леса! И я побежал к Аристарху Васильевичу:
- По-моему, это земля!
- Да, земля, - подтвердил доктор (он-то знал это по сроку перехода).
Итак, на 18-е сутки нашего перехода мы снова приближаемся к земле, которая впереди нас, а океан, окружавший нас весь этот срок, с каждой минутой остается позади, как и пройденные 11500 километров. На пересечение собственно Атлантического океана (расстояние в 8100 км) нам потребовалось 10,5 суток.
И хоть мы не знали, какая это земля (а только предполагали), всё равно было радостно, но время ожидания тянулось мучительно медленно. Наскоро позавтракав, снова вышли на палубу и вглядывались в контуры, ставшие более чёткими: да, это деревья, растущие на побережье. В бинокль доктора был виден лоцманский катер, отошедший от берега и направившийся в нашу сторону. Мы шли навстречу друг другу. Значит, не пройдём эту бухту мимо. Вскоре стал виден узкий пролив, к которому мы направлялись, между материком и островом (Сабинал, таково было название, которое я узнал позже).
Катер подошёл, пристроился к штормтрапу, по которому на борт поднялся человек в защитной, тёмно-зелёной униформе, с пистолетом на поясе. Брюки заправлены в высокие ботинки, на голове - кастетка (головной убор с большим козырьком). Под его руководством судно, пройдя узкий пролив, оказалось в большой бухте, на берегу которой был виден город, ярусами поднимавшийся по склону берега.
Судно подошло к пирсу и пришвартовалось.Первые дни на Кубе
Итак, переход закончен, мы на земле дружественной Кубы. Я пошёл попрощаться с капитаном и коллегой Аристархом Васильевичем, пожелать им традиционное: "7 футов под килём!". Капитан "Лабинска" Евгений Петрович, в прошлом военный моряк, подарил мне нагрудный знак "За дальний поход" и посебрённый брелок: с одной стороны изображение судна "Либерти", а с другой – Европы, плывущей на морской раковине. Капитан пожелал мне удачной службы, и мы навсегда расстались. Не скрою: эти два подарка навсегда остались предметами моей гордости.
Разгрузка радиотехнического батальона заняла несколько часов, а к 16.00 местного времени дошла очередь и до меня. И я наконец-то ступил на твёрдую землю. Нет, это не преувеличение моряков – неуверенно почувствовать себя на земле после 18 суток пребывания на неустойчивой палубе. Для моего имущества была подана машина, мы с водителем загрузили её.
В порту Нуэвитаса на воде качаются чайки. Они же проносятся и над водой. В воздухе остро чувствуется запах водорослей. Из порта машина поднималась в гору. Улицы города, как ряды амфитеатра, разбегаются вверх. Из города, раскинувшегося на склоне возвышенности, открывается синяя гладь бухты, где внизу, у причала остался наш временный дом, сухогруз "Лабинск". В этом первом городе неизвестной Кубы нас удивляли постройки, архитектура и внешний вид жилых домов. Необычная, порой "домашняя" для нас, растительность: пальмы разных сортов, фикусы вдоль улицы, цветущие рододендроны, туи, аспарагусы. Их мы привыкли видеть в домах, а здесь они растут на улицах. На островах Гуахабо и Сабиналь, прикрывающих бухту, порой высаживаются розовые фламинго.
За городом стеной встают плантации сахарного тростника, а дальше – ровными шпалерами - апельсиновые рощи. По мере приближения к столице провинции Камагуэю пейзаж меняется: появляются пальмовые рощи, зелёные квадраты пастбищ и редкие селения на равнине.
Водитель привёз меня в город CAMAGUEY – Камагуэй (бывший "Пуэрто Принсипе - Порт первый") в военный городок, где я был размещён в казарме. Расположился среди своих, хоть и незнакомых людей, прибывших несколько ранее. Поблизости, на одной из соседних улиц, расположена церковь святой сеньоры Каридад - покровительницы Кубы, построенная в честь освободителей Камагуэя 30 ноября 1898 года.
Первые дни после выгрузки мы наслаждались твёрдой почвой под ногами, устойчивой кроватью, а также отсутствием качки и постоянного вибрирующего звука работающих двигателей. Ни работы, ни обязанностей – ничего, кроме завтрака, обеда и ужина. Как и во всех кубинских домах, стёкол на окнах в казарме не было, а потому ночами мы страдали от нападения местных "братьев" комаров - москитов. Поэтому, несмотря на жаркие ночи, приходилось закутываться в простыни, как в кокон, оставляя небольшое отверстие для дыхания.
Когда мы бродили по городу, всюду ощущался дух старины: узкие улочки, одноэтажные дома, реже в два этажа, с обязательными балкончиками и галереей, которая продолжается от дома к дому (в период дождей это необходимо, чтобы укрыться от проливных тропических ливней). В старой части города большое количество костёлов, памятников, в названиях улиц пестрят фамилии генералов, в разное время боровшихся за независимость страны. А в новом городе многоэтажные дома органично сочетаются со средневековыми кварталами. В Камагуэе родился известный кубинский поэт Николас Гильен.
По улице Республики, ведущей к железнодорожному вокзалу, в войне за освобождение Кубы от испанцев патриоты перевозили оружие. Коммерческая улица Масео с типичной традиционной застройкой.
Мы жили в военном городке свободно, но непосредственно в город Камагуэй разрешалось ходить только группами по несколько человек. Из знакомых врачей был только Завьялов из радиотехнического батальона, с которым вместе шли на корабле, а он знал нескольких своих офицеров – "бригадиров".
Мы представляли, конечно, любопытную картину: в городе гуляет группа мужчин, одетых в клетчатые рубашки с длинным рукавом, в шерстяные брюки и туфли на микропористой подошве. В такой одежде ходили все - от рядового до генерала. И никто не удосужился в службе ОВС (одёжно-вещевая служба) министерства обороны, изучить, как и во что одеты жители тропического острова. Ведь наша одежда была не только странной, но и непрактичной. Однако даже это никаких враждебных или неприятных действий не вызывало, разве только утверждающий вопрос:
- Ruso (русские)?
- Si, senior, – говорили мы на первых порах, а несколько позднее, добавляли: - Naturalmente (естественно).
В Камагуэе, ничего не делая, мы прожили ровно неделю. Прогуливались по городу, удивлялись архитектуре, застройке улиц, своеобразности общего вида города, восхищались красотой и необычностью природы и растительностью. Было непривычно видеть вдоль дорог заросли рододендрона, олеандра и огромные фикусы. Я уж не говорю о фруктовых деревьях: лимоны, апельсины, грейпфруты, гуайявы, манго, агуакаты, папайя (фрута-бомба), бананы, сахарный тростник, кофейное дерево, дерево-какао и многие другие.
Нам-северянам было трудно поверить, но всё росло само по себе.Исторический Обзор
Условия жизни и работы
Итак, мы оказались далеко от дома, от своей страны, в городе Нуэвитас. Ожидали очереди на разгрузку и перевозку медицинского имущества в военный городок главного города провинции Камагуэя, где нас разместили в обычной казарме. Никаких занятий, работы или обязанностей у нас не было. Мы по распорядку ходили на приёмы пищи и ждали неких перемен.
В нашей казарме, где стояли двухъярусные кровати, был постоянным дежурным весьма пожилой кубинец. Хоть он знал всего несколько русских слов, мы с ним довольно легко объяснялись с помощью жестов. На поясе он носил огромный, древнейший пистолет, видимо, эпохи Хосе Марти.
Этот кубинец был для нас словно "дядька" для кадетов: немного понимая по-русски, он помогал нам осваиваться в совершенно новой обстановке, привыкать к климатическому экстриму.
Через пару дней после приезда я заболел: поднялась температура, появились сильная головная боль, насморк, общая слабость. Причиной стало устройство жилищ на Кубе: вместо стёкол на окнах устанавливаются жалюзи. Только ими регулируется приток воздуха и вентиляция помещений, в результате чего создаётся постоянный сквозняк, слабый или сильный – зависит от силы ветра. Меня просквозило, и я пластом лежал на кровати. Очень плохо, и никаких лекарств. Более того, я опасался, что мог уже здесь заболеть одной из тропических болезней, переносимых москитами: лейшманиоз, москитная лихорадка. На латыни я сказал нашему "дядьке", что у меня "фибриллитет". Тот понял и тут же раздобыл где-то таблетки аспирина, подчеркнув, что это американский и очень хороший:
- Muy bien Aspirina – "Bayer". – И он протянул мне на грязной ладони две таблетки.
Хоть и неизвестно было, что это за таблетки, я их взял. Он показал, что принимать надо по одной таблетке. Через два-три часа мне стало намного лучше. На ночь я принял ещё одну таблетку и утром проснулся здоровым. Значит, это следствие сквозняков, которые я переношу весьма плохо. Тот же солдат спрашивал нас жестами на полном серьёзе, есть ли у коммунистов, каковыми он нас считал, "дьявольские рожки на голове". И даже просил самому дать пощупать. Мы с хохотом разрешали.
В один из дней наше "общежитие" посетил большой кубинский начальник. Он собрал нас в столовой, произнёс зажигательную речь, в которой часто повторял: империализм, милитаристы, американос. Он был очень просто, даже небрежно одет: берет под левым погоном, на правом погоне нет значок отличия, военная рубашка расстёгнута до четвертой пуговицы, одна штанина заправлена в ботинок, а вторая – нет. Во время ужина я оказался слева от него и разглядел на левом погоне большую звездочку, как у Фиделя. Он дружелюбно похлопал меня по плечу и предложил всем выпить за традиционный кубинский призыв: "Patria o Muerte! Venceremos!". Как позднее я узнал, это был командующий 3-го Восточного фронта, команданте (майор) Хуан Альмейда Боске (1927–2009 гг).
Утром 9 сентября 1962 года нам поступил приказ: готовиться к выезду. Мне это было сделать очень легко: собрал в мешок, выданный в Николаеве, гражданскую одежду, подхватил "Тревожный чемодан", в котором спрятана военная амуниция, и готов. За истекшие девять дней ко мне пришли на других судах два хирурга – Игорь Гуцу и Владимир Жук - ординаторы моей группы усиления, а операционная сестра будет нас ожидать в городке – Santiago de las Vegas – Сантьяго-де-Лас-Вегас, который русские назвали по-своему: "Старая деревня", куда мы и направлялись.
На грузовиках нас отвезли на железнодорожную станцию. Это были два-три домика, заросшие деревьями, густыми кустарниками и буйной травой, как, и собственно железнодорожный путь: шпалы и рельсы были едва видны в густой траве до 25-30 см высотой. Подошёл тепловоз, на платформы загрузили "сахароуборочные комбайны", автомобили и какое-то крупное оборудование, в товарные вагоны – личный состав, а в трех пассажирских - "бригадирский" состав. И тепловоз, и вагоны были старинные, и очень напоминали похожие из американских вестернов и мексиканских фильмов о борьбе за независимость в XIX веке, в которых лошадь легко догоняет идущий на всех парах поезд. Окон в вагонах не было, а двери висели на одной петле и не закрывались. Мы втроём заняли один вагон и прикидывали, как быть дальше. Наконец погрузка была полностью закончена, и состав тронулся в путь. Я определился по своим часам и выяснил, что везут нас на запад, в сторону Гаваны.
Когда поезд тронулся, на ходу в вагон вскочили два кубинских солдата мрачного вида. Не очень опрятные, с винтовками и пистолетами на поясе. Они молча расположились у входной двери. Никто не предупредил нас об охране, если это была охрана. А мы могли думать всё, что угодно, ведь это могли быть и злоумышленники или даже "gusanos", - "гусеницы, черви", т.е. контрреволюционеры, которые нападают на сторонников Фиделя Кастро. А поговорить друг с другом ни мы, ни они, не могли, поскольку не знали языка. Так мы и ехали без какого-либо контакта с этими сопровождающими. Посоветовавшись, решили быть начеку и постоянно нести четырехчасовую вахту, т.е. один должен постоянно бодрствовать, а пистолеты все держали наготове.
Поезд "разогнался" до скорости пешехода и потихонечку двигался вперёд. Казалось, мы едем по полю, заросшему травой. Подошло время обеда, мы достали свой сухой паёк и пригласили тех двоих. Они отказались, что ещё больше насторожило. Мы положили пистолеты в карманы брюк.
Днём можно было на ходу сойти с поезда и идти рядом со своим вагоном, а как надоест – снова вскочить на подножку. Вечером и особенно ночью, было как-то неуютно оттого, что обе двери раскрыты настежь и окна без стёкол, а поезд движется с черепашьей скоростью. Маршрут движения нам не объявили, карты у нас не было, поэтому в солнечную погоду я снова определялся по часам – в какую сторону света мы едем. А ехали постоянно на запад. Около 14 часов следующего дня прибыли на какую-то станцию, где получили команду "Разгрузка!".
SANTIAGO DE LAS VEGAS – Сантьяго-де-Лас-Вегас - так назывался городок, на окраине его располагался квартал из сборных домиков, где нас поселили. Это был "Barrio Obrero" - "Рабочий посёлок". В каждом домике имелись две небольшие комнаты, в каждой комнате - две кровати. На окнах стёкол не было, а только деревянные жалюзи, которыми можно регулировать поступление воздуха в помещение. При распределении жилья я оказался в одной комнате с подполковником медицинской службы Альхимовичем из Куйбышева. Он тоже был начальником общехирургической группы усиления. В городке были устроены две столовые для "колхозников" и "бригадиров". Развлечений не было, занятий тоже, единственной отдушиной стали поездки на попутках в Гавану, которая была в 12 километрах от нашего посёлка. В Гаване также находилось управление нашего отдельного отряда медицинского усиления (ООМУ).
Жили пока без дела, без работы, в ожидании каких-то событий: ели, спали, отдыхали от сна и не имели ни песо, ни сентаво, чтобы купить бутылочку "Кока-Колы". И это в тропической жаре, вдали от воды и моря. Газет тоже не было, радиоприёмники отсутствовали. Местное радио вещало на испанском. Мы его не понимали, но уже привыкли к утреннему приветствию:
- "Agui Radio Revelde!" - "Говорит Радио Повстанцев!".
Каждое утро, когда мы шли на завтрак, в наши жилища приходили горничные – негритянки и мулатки. Они убирали помещения и меняли постельное бельё. Вечером, когда спадала жара, мы выносили кресла на маленькую веранду, говорили о прошлом, пытались понять, что ждёт впереди и когда закончится эта затянувшаяся командировка.
Нам уже было известно, что местные москиты они не выбирают место посадки (как российские и европейские), а издали рассчитывают свой полёт, а в момент прикосновения к коже успевают сделать укус и тут же улетают. Если нашего комара можно засечь по писку, подкараулить и прихлопнуть, то москит успевает улететь. Здесь у нас были кровати с высокими спинками и боковинами, на которые можно накидывать полог из марли и спокойно спать, не боясь укусов.
Домики наши все одноэтажные. Веранда находилась на сваях до 20 см., но это не спасало от нежеланных гостей: иногда на веранду вползали тарантулы, скорпионы, огромный чёрный волосатый паук – пелуда. Поэтому, сидя вечерами на веранде, мы постоянно следили за своей территорией и, при необходимости, старались избавляться от непрошеных гостей с помощью швабры или тапочек. При очередном посещении пелуда медленно переползла через оградку веранды, и стала спускаться на пол. Не дожидаясь нападения (а прыгает она до 60 см.), пришлось её ликвидировать, после чего удалось рассмотреть на её спине множество маленьких паучков. Утром, просыпаясь, не раз замечали ходящих по стене или потолку светло-зелёного цвета древесных лягушек с присосками на каждом пальчике. Но они были нашими друзьями: уничтожали комаров, москитов и других насекомых. Так мы прожили первое время на Острове Свободы.
С начала октября 1962 года над нашим посёлком стали летать американские реактивные истребители. Они с высоты выходили в пике и, достигнув минимально-допустимой высоты, включив форсаж, взмывали вверх. Тут же раздавался сильный грохот, словно близкий раскат грома, и самолёт, выпустив две черных струи дыма, улетал. Однако обстрелов не было, хотя каждый раз при их приближении можно было ожидать и стрельбу, а потому надо было уходить с открытого места. Конечно, не Рабочий посёлок интересовал авиацию США. Эти облёты имели целью обнаружить привезенные на Кубу советские стратегические ракеты.
Мы в это время проживали в провинции. Газет у нас не было, радио не пользовались (потому что приёмников не было). Какая-либо информация об обстановке в мире отсутствовала, поэтому приказ о срочном прибытии в Гавану, в расположение нашего Отряда Усиления стал полной неожиданностью. Однако, переезд в Гавану был фактором положительным: там нам легче разобраться в событиях и обстановке.
4 октября колонна грузовиков "ЗИЛ", в кузовах которых сидели мы, въезжала в Гавану. Был солнечный день. На улицах толпы кубинцев встречали нас криками приветствий…
Настроение у нас было радостно-восторженное. Мы чувствовали себя такими же интернационалистами, как наши люди, отправлявшиеся в 1937 году в Республиканскую Испанию. Машины прошли по центру Гаваны, по площади Революции, по 5-й авеню выехали на набережную – Малекон, по ней попали в тоннель между Старым городом и Восточной Гаваной, проложенный под Гаванской бухтой, и въехали в городской район "Сasablanka (Белые дома)". Далее по "Via blanka" - (Белая дорога), проехали до "Habana del Este" – (Восточная Гавана), и прибыли в расположение "Esguela de Politika" - (Политической школы), где одновременно с нами находились и кубинские военнослужащие. Жили мы в огромном помещении казармы, где были устроены спальные месте, удобства – примитивные, для гигиены – только душ. Питание из полевых кухонь плюс офицерский паёк.
На следующий день было приказано развернуть несколько палаток "УСБ" - двухмачтовых и "УСТ" - одномачтовых, и начать работу: поликлинический приём, отбор больных на операции, проведение хирургических операций и послеоперационное лечение больных, тоже в палатках (на 40 мест). Несмотря на октябрь, днём температура воздуха поднималась до 40 градусов. Полотно палаток раскалялось, духота в палатках неимоверная, сидеть в ней было тяжело, а оперировать при такой температуре - сто потов прольёшь за время операции, оба халата насквозь мокрые. Поработав в таких условиях два-три дня, мы поняли, что надо начинать операции не утром, как обычно, а на рассвете, когда еще не так высока температура воздуха. Стали начинать операции в 4 часа утра, так, чтобы к 8 часам уже закончить, и пойти на завтрак. Но и так тоже было тяжело: с 6 часов утра воздух нагревался, и несмотря на то, что надевали 2 стерильных халата на голое тело, всё равно они оба были мокрыми от пота. Так жили, переносили трудности и тяготы, и работали. Надо оговориться, что всем 60-ти хирургам в одной операционной работы, конечно же не нашлось, поэтому работали только те, кто не хотел сидеть сложа руки, а остальные отдыхали, резались в карты (чаще – преферанс), играли в шахматы. Я, будучи не любителем ни карт, ни шахмат, сразу же пошёл работать в хирургическое отделение развёрнутого в палатках полевого госпиталя.
Но до сих пор звучит мелодия гитар,
Остались позади российские просторы,
А где-то впереди – Босфор и Гибралтар.
Мы молоды душой и духом мы упрямы,
Везде у нас друзья – на Кубе и в Мали.
От берегов родных до берега Гаваны
С попутным ветерком несутся корабли.
Огромная страна лежит за Чёрным морем,
Где в городе родном живёт моя семья.
Я знаю, что домой я возвращусь не скоро,
Но верю, братцы, я, что ждёт она меня.
Родные берега вновь встретят нас снегами,
И снова зазвучит для нас мелодия гитар,
Останутся вдали Карибские просторы
И там же, вдалеке – Гавана и Наваль.
Прожив некоторое время в Политической школе, мы познакомились с полицейскими из соседнего участка и стали ходить к ним на территорию, где был бассейн - купались в пресной воде. Кубинцы с удивлением смотрели, как мы подолгу плавали и бултыхались в бассейне в это холодное для кубинцев время года: "Mucho frio" и "Muj fria agua", - говорили полицейские: "Холодно" и "Очень холодная вода".
В этом полицейском участке имелась патрульная машина – "Шевроле" защитного цвета с автоматической коробкой передач. Машина была огромная: около 6 метров в длину, очень широкая (почти полторы "Волги"). Мне очень хотелось прокатиться на ней; попробовать, что такое автоматическая коробка передач, тем более, что права у меня были с собой. Ребята-полицейские частенько выезжая на вызов, приглашали нас прокатиться. На третий-четвёртый раз я набрался храбрости и попросил разрешить проехать самому. С собой взял права и показал полицейским, а они только пожали плечами и разрешили поехать, кое-как объяснив порядок работы и последовательность операций. Сев за руль такой громадной машины, я всем своим существом ощутил разницу этой машины с моим "Москвичом". Кубинец показал, как надо поставить первую передачу, а там – регулируй скорость подачей газа. А когда осторожно тронулся с места, то машинально потянулся правой рукой в поисках рычага переключения передач. Ехал я по Белой дороге – Via Blanсa, широкой, с четырехрядным движением по автостраде и освоился быстро. Приятно и легко ездить на такой комфортабельной американской машине!
После ужина, когда спадала дневная жара, мы с коллегами ходили на берег Атлантического океана (расстояние было около километра): посидеть, послушать шум волн, полюбоваться закатом и подолгу молча смотреть на восток, в сторону Европы, где далеко-далеко была наша Родина. Мы грустили и не знали, сколько еще проживём здесь, как всё обернётся, и когда мы сможем вернуться домой. К океану и обратно мы проходили мимо фруктовых садов: слева росли лимонные, а справа – апельсиновые деревья. И, возвращаясь в казарму, мы не могли удержаться от великого соблазна: сорвать несколько лимонов и апельсинов для утреннего чая.
Жара, непривычная для октября, заставляла людей как можно больше пить воды (а ведь всем нам не платили ни сентаво, и всем приходилось пить простую воду из-под крана). У нас в госпитале, в хирургии, в частности, была возможность пить кипячёную воду: мы кипятили её в стерилизаторах и хоть не холодную (ведь холодильников в казарме, где мы тогда жили, не было), но пили.
Вскоре выявилась основная патология: почечные колики и мочекаменная болезнь. Конечно, не были исключены и обычные хирургические болезни, требовавшие оперативного лечения. Причиной участившихся урологических заболеваний явилось употребление некипячёной воды (питьевая вода на Кубе артезианская и очень жёсткая), которую солдаты, да и офицеры, пили в огромных количествах прямо из водопровода, а денег на покупку питьевой или минеральной воды, "Кока-Колы" у нас не было, нам просто не платили. Узнав об артезианской воде, я, сразу по приезде на Кубу, пил только кипячёную воду.
Причиной большой потери воды из организма, кроме жаркого климата, была и наша одежда, совершенно не соответствовавшая климатическим условиям: рубашки с длинным рукавом, их приходилось закатывать из-за жары. Сидящий в ОВС (вещевой службе минобороны) "умник" решил, что в тропиках необходима шляпа и… нам выдали добротные велюровые шляпы. А как в ней ходить, если днём в тени температура достигает 38-40 градусов? А шерстяные пиджаки, габардиновые брюки с подкладкой и туфли на микропористой подошве, дополнявшие наш "тропический наряд", были скорее пыткой, нежели удобной одеждой и обувью. В таком одеянии люди ходили мокрыми от пота, теряли много жидкости, что приводило к сокращению количества мочи и повышению её концентрации, а в конечном итоге – к возникновению мочекаменной болезни в разных её проявлениях.
В этот период нас кормили по обычным офицерским нормам, поскольку продукты из СССР подвозили регулярно, но удивляло одно: мы проходили службу в тропической стране, а не в Заполярье, однако в службе ПФС (продовольственно-фуражная служба) Советской Армии было принято решение об увеличении калорийности питания, ввиду "особых условий службы" и в паёк было добавлено сало, а вместо имевшихся вокруг в изобилии овощей и фруктов, нам выдавали компот из сухофруктов. Словом, служба ПФС, как и названная ранее служба ОВС или не были поставлены в известность об условиях жизни направляемого в спецкомандировку контингента войск, или в этих службах не нашлось умного человека, который мог бы изучить эти вопросы досконально.
Кстати сказать, наше ВМУ (военно-медицинское управление) тоже было не на высоте: за период формирования в Ленинграде (около десяти дней) и периода ожидания отправки из Николаева (13 дней), а также месячного пребывания на Кубе, с нами не проводилось совершенно никакой работы, никаких занятий по ознакомлению с новыми условиями жизни и службы в тропиках: краткое ознакомление с вредными факторами тропиков, с особенностями питьевого режима, рационального питания и наиболее распространённой заболеваемостью в жарких странах - с тропическими болезнями (а ведь мы могли бы там встретиться и с этой патологией, совершенно неизвестной нам). Наглядный пример – тропическое ядовитое дерево Гуава (сородич пушкинскому Анчару), которое росло вдоль дороги, по которой мы ежедневно ходили. Никто не знал и не предполагал, что стоять под этим деревом во время дождя – нежелательно и даже (в зависимости от времени пребывания) опасно: вода, стекающая с листьев этого дерева, вызывает сильнейшую контактную аллергическую реакцию в виде покраснения, волдырей и даже поверхностного некроза кожи. Мы, встретив таких больных на поликлинических приёмах, не могли понять причину возникновения волдырей. Кубинские врачи разъяснили, что лучше промокнуть насквозь под тропическим ливнем, чем стоять под кроной этого дерева.
Следует указать и ещё на одну сторону обеспечения жизни войск – финансовую службу. Перед отъездом с мест постоянной службы нам был выдан трёхмесячный аванс (за август, сентябрь и октябрь 1962 года, естественно, в рублях). Советские военнослужащие находились на Кубе с момента прихода на кораблях на Остров по январь 1963 года, не получая ни одного песо, ни даже одного сентаво. Они не имели возможности покупать фрукты и соки, питьевую и минеральную воду, или напитки, уменьшающие жажду и потерю воды организмом в условиях жаркого климата, веками опробованных на Кубе и других жарких странах – "Кока-Колу". И как стало известно позднее, только потому, что ФУ (финансовое управление Советской Армии) всё это время не могло решить вопрос о денежном содержании: однократное (но ведь условия были, действительно, особыми и тяжёлыми), двукратное (в этом случае по закону полагается и срок службы считать 1 за 2), или трёхкратное (срок службы 1 за 3). Вполне возможно, что всё это было связано с жёсткими требованиями соблюдения секретности, но, как я упоминал выше, в то время на планете было три "горячие точки": Индонезия, Марокко и Куба. Все они находились в тропической зоне. Так что и соображения сохранения секретности не оправдывает недостаточно продуманного плана обеспечения группы войск и их жизнедеятельности. Кстати, позднее нам стало известно, что американские военнослужащие, проходящие службу на Кубе, на территории военно-морской базы Гуантанамо (Guantanamo), служат не более 3-х месяцев подряд, а выслуга лет и денежное содержание за этот период 1 за 3.
Наконец, ещё один аспект низкой организации этой стратегической военной операции: об информационном вакууме. Намного позднее мы узнали, что эта передислокация значительного контингента войск морским путём, имела собственное название – "Операция Анадырь". Значит, она была не спонтанной, а запланированной.
Но мы, ушедшие на кораблях из пределов Советского Союза, фактически оказались совершенно оторванными от мира: у нас до января 1963 года не было ни газет, ни радио, ни иной информации о событиях в нашей стране, в мире и в нашей группе войск. Мы совершенно не имели связи с семьями, с родными и близкими. Это упущение – упрёк в адрес Главного политического управления Министерства Обороны. Конечно, мы всё хорошо понимали свой долг, агитировать нас не было нужды, мы воспринимали ситуацию такой, какой она складывалась, мы переносили все трудности и тяготы службы, но до нас следовало доводить внутреннюю и внешнюю обстановку на Родине, изменения в мире. Уровень политической работы был весьма низок. В частности, мы видели своего замполита только на редких совещаниях и регулярно - в столовой, а из вышестоящих политработников – никогда и никого.
Как я указывал выше, приблизительно в одном километре от нашего расположения, которое было на возвышенности, находился Атлантический океан. Он соблазнял истомлённых жарой и жаждой людей обилием воды, своей заманчивой синью, обещая прохладу и свежесть. Но о купании не могло быть и речи: берег скалистый, обрывистый и глубины большие. Нас сразу предупредили, что на Кубе купаться можно только в строго определённых местах: на песчаных пляжах, на мелководье, где в море имеется коралловый риф, и потому туда не заходят большие акулы. Хоть и очень хотелось вечером искупаться, но предупреждение об акулах действовало, и никто не хотел рисковать. На Кубе вода только издали манит своей свежестью, а при входе в воду сразу понимаешь огромную разницу между купанием в умеренных широтах и в тропиках. В первом случае вода освежает, бодрит, а, во втором, она теплее, чем температура тела и не приносит бодрости и освежения.
Спускаясь к океану и возвращаясь назад (мы всё еще жили и работали на территории политической школы, которая располагалась в Восточной Гаване), мы шли по дороге, пролегавшей мимо апельсиновых и лимонных рощиц. Это было испытанием, поскольку нас тогда кормили согласно армейского меню, с обязательным компотом из сухофруктов на третье блюдо. Проходя мимо, мы обращали внимание на огромное здание поблизости, в стадии завершения строительства. Кубинцы объясняли нам, что в нём будет располагаться Центральный военно-морской госпиталь кубинских вооружённых сил. К середине октября строительные работы закончились и (О, чудо!) наш палаточный госпиталь перевели в это новое прекрасное здание.
Hospital Militar Naval Central "Dr. Luis Dias Soto". Центральный военно–морской госпиталь имени доктора Луиса Диаса Сото. Он размещался в шестиэтажном корпусе, вместимостью около 800 коек. Специализированные отделения находились в двух крыльях каждого этажа. Поскольку хирургическое и травматологическое отделения были отдельными, я, подчиняясь влечению, стал работать в последнем, которое располагалось на четвертом этаже, в его левом крыле.
Госпиталь расположен на возвышенности. Из окна нашей ординаторской, как на ладони, был виден Атлантический океан. Почти каждое утро мы наблюдали, как из-за горизонта, словно из воды, поднимаются корабли с широкой красной полосой на трубе, где изображён серп и молот. Они проходили мимо нас в Гаванскую бухту. Госпиталь был построен чешскими строителями, прекрасно отделан и оснащён. Во всех помещениях работали кондиционеры. Особенно приятно было войти в операционную, где температура держалась около 18-19 градусов, против почти 40 на открытом воздухе. Палаты для больных были двухместные, смежные, на каждую пару палат были отдельный душ и туалет. Вдоль всего крыла располагался сплошной балкон, длиной равный отделению. Предоперационная была прекрасно оборудована, удобна, и что больше всего удивило - при обработке рук использовался бачок с педалью, и хирург сам регулировал поток спирта на руки. Нам это было непривычно: у нас тампон со спиртом хирургу подавала операционная сестра. В операционной были гидравлические столы, легко меняющие своё положение и конфигурацию. Восторг моих коллег-травматологов вызывали прекрасные наборы внутрикостных штифтов - "гвоздей Кюнчера" всех размеров и иных приспособлений для скрепления переломов костей.
По прибытии в Гавану мы обслуживали только советских военнослужащих, моряков военного, торгового и рыболовного флотов, представителей советского посольства и торгпредства. С переходом в стационарное здание центрального госпиталя стали обслуживать и кубинских военнослужащих, а с выводом войск и вооружений, наш госпиталь приобрёл статус объединённого советско-кубинского госпиталя.
С самого начала нашей работы в этом госпитале, мы трудились "рука об руку" с кубинскими коллегами. Работали на общей базе, но распределение больных шло по языковому принципу: нам – русские, коллегам – местные. Удручало, что не было переводчиков, поэтому профессионально общались с кубинским персоналом, используя латынь, и учили испанский язык в процессе общения. Дежурные бригады были сдвоенным: каждая бригада обслуживала "своих".
Приятно удивили принятые на Кубе "схемы-бланки историй болезни". У нас, в Советском Союзе, при поступлении больного в лечебное учреждение его сопровождал бланк истории болезни, на котором в приёмном отделении заполнены только паспортные данные. Всё остальное: жалобы больного, анамнез, общие данные физического состояния и локальные данные заполнял врач своей рукой. На это уходила масса времени.
Кубинский бланк истории болезни отличался тем, что там были типографски подробно внесены все перечисленные выше вопросы, касающиеся больного, а врач крестиками или галочками отвечал в двух графах - "Да" или "Нет", а в "Резюме" писал рукой диагноз и рекомендуемое лечение. Вместо часа и более у врача уходило на оформление истории болезни около 10-15 минут.
Штат госпиталя был сдвоенным: каждая должность была дублирована русским коллегой. К концу второй декады октября произошло еще одно важное событие – для персонала госпиталя и отряда медицинского усиления выделили весь 4-й этаж в высотном доме в городском районе Habana del Este - Восточная Гавана, в доме № 38, на берегу Атлантического океана. Мы с радостью перебрались в благоустроенные квартиры. Я со своими докторами поселился в двухкомнатной квартире № 404: с большим холлом, кухней, душем, санузлом, и окнами, выходящими на восток.
Квартира была обставлена простой и удобной мебелью. Полы были кафельные, плинтусы тоже, поэтому в жару мы просто наливали на пол пару вёдер воды и бродили босиком, охлаждаясь.
В первый период работы на острове Куба мы обслуживали только советский контингент. С началом вывода войск и вооружений, в госпиталь и в наше отделение стали поступать раненые кубинские военнослужащие, а для лечения или коррекции опорно-двигательного аппарата - члены их семей. В тот период военным советником при медицинском управлении кубинских вооружённых сил был старший преподаватель кафедры Военной травматологии и ортопедии военно-медицинской академии им. Кирова, полковник медицинской службы Жуков Пётр Петрович. Работа со специалистом такого высокого класса была одновременно и учёбой, и прекрасной практикой, и я глубоко благодарен П.П. Жукову за полученный опыт и оперативные навыки. Мы вели консультативную работу в поликлинике, при необходимости госпитализировали, лечили, в нужных случаях – оперировали и выхаживали, а граждан СССР, которым требовалось длительное послеоперационное лечение, отправляли в Союз, чаще всего в Москву, в главный госпиталь Советской Армии для долечивания. Вначале дежурили в госпитале сдвоенными бригадами, а позднее – смешанными: если дежурный общий хирург кубинец, то травматолог с ним дежурил русский и наоборот. Это позволяло обслуживать и, главное, лучше преодолевать языковый барьер (ведь в госпитале так и не ввели в штат переводчиков!). Контингент пострадавших был разнообразным: от раненых при ликвидации банд "гусанос" до несчастных случаев с оружием, боевой техникой и в автодорожных происшествиях.
22 октября из окна нашей ординаторской мы с коллегами увидели появление значительной массы военных кораблей, выстроившихся в цепочку и медленно двигавшихся друг за другом… И не могли понять, что это означает. А где-то вдали, на горизонте появилась вначале труба торгового судна с отчётливо-видимой красной полосой на трубе, а потом и весь корабль, идущий с востока – это было советское торговое судно! Оно остановилось, видимо получив сигнал с военных кораблей, а затем стало делать "циркуляцию", как говорят моряки, то есть разворот в обратную сторону и постепенно ушло за горизонт. Так вступила в действие морская блокада острова Куба. 23 октября 1962 года до нас был доведен приказ о полной боевой готовности, в связи с чем четырём группам усиления было отдано распоряжение убыть к месту расположения 4-х развёртнутых на Кубе многопрофильных полевых подвижных госпиталей (МППГ). В их число попала и моя группа усиления, направленная в Пинар-дель-Рио – "Сосны у реки", в самую западную провинцию Острова Свободы, Мы с коллегами: я – начальник группы, хирург-травматолог, Игорь Гуцу – общий хирург, Владимир Жук – хирург-уролог, операционная сестра Людмила Веткина и водитель, загрузили свои военно-медицинские комплекты и палатки в "ЗИЛ" и отправились на юго-запад по центральной дороге.
Проезжали через городки и города с поистине музыкальными названиями: Гуанахай, Артемиса, Канделярия, Санта-Круз-де-лос-Пинос, Сан-Кристобаль, Ентронке Эррадура, Консоласьон-дель-Сур и Пинар-дель-Рио. Мимо проплывали красивейшие места. Пальмы: реал - королевские, барригоны - брюхатые, кана, пробковые, кокосовые, гвинейские и прочие, насчитывается до 30 видов. Заросли кактусов – цереусов и тефрокактусов и до сотни иных, рощи очень высокого бамбука, кущи мимоз и акаций, стройные кипарисы, баобабы, эвкалипты, и, конечно, много сосен, они-то и дали название этой провинции. Плантации табака, огромные площади сахарного тростника и удивительный цвет почвы – настоящий терракот. В городах и посёлках удивляли растущие вдоль улиц и дорог рододендроны, туи, фикусы, олеандры, агавы, джут и другие растения, многие из которых мы привыкли видеть у себя дома на подоконниках.
В ПИНАР-ДЕЛЬ-РИО, точнее на его окраине, на территории бывшей Escuela de Commercio (Коммерческой школы) был развёрнут МППГ Ленинградского формирования с начальником – полковником медицинской службы Антоновым – так называемое "хозяйство Антонова". В основных учебных корпусах были развернуты операционные, перевязочные, гипсовые и палаты стационара, а в общежитии – размещён персонал госпиталя, туда же направили и нашу группу медицинского усиления.
В этот начальный период хирургическая работа была по оказанию помощи нашим "колхозникам", а также кубинским раненым и травмированным в ходе боевых операциёй по ликвидации банд контрреволюционеров.
Ранения были пулевые и осколочные, полученные в стычках при зачистке лесов и населённых пунктов. Однажды оперировали кубинца-негра с осколочным непроникающим ранением сердца, операция прошла благополучно. Поскольку работы было не очень много (Слава Богу!), то штат госпиталя с ней справлялся, и моя группа была не востребована: общий хирург и уролог были свободны, а я старался участвовать в оперативном лечении травм конечностей. Мы находились в состоянии постоянной боевой готовности, поэтому отлучаться с территории госпиталя было запрещено, даже в город сходить было нельзя. Прогулки разрешались только в пределах нашего городка - ведь неизвестно, через какое время потребуется помощь нашей группы.
Весь период напряжённости и боевой готовности с 23 октября и до конца декабря моя группа усиления была прикомандирована к МППГ в Пинар-дель-Рио, где мы, по необходимости, работали по специальности, в основном занимаясь травмами. Чаще всего поступали кубинские военнослужащие: не только с боевыми повреждениями, но и связанными с транспортными и бытовыми происшествиями.
Как указывалось выше, в Договоре об условиях пребывания военного контингента советских войск на Кубе чёрным по белому было записано, что содержание советских военнослужащих берёт на себя советская сторона. А поскольку по январь 1963 года нам не выплачивали денежное содержание, то покупать на месте овощи и фрукты, соки и хотя бы питьевую воду мы не могли, а в официальный рацион таких добавок тоже не вводилось.
В связи с морской блокадой острова Куба прекратилась доставка кораблями свежих продуктов питания для советского контингента и у нас резко изменилось - ухудшилось питание: для приготовления пищи стали использовать "НЗ"- сушёные овощи. А какое блюдо может быть приготовлено из сушёных: картофеля, свёклы, капусты, моркови, лука, даже, если в эту смесь добавляется кусок сала с прожилками мяса? Если это первое блюдо, то обычно мы выпивали жидкость, из второго - выбирали из сала волокна мяса (если они попадались), съедали немножко пюре из сушёного картофеля (типа клейстера) и заканчивали этот "обед", выпив стакан компота из сухофруктов! Такое питание, отсутствие свежих овощей и фруктов, привели к авитаминозу. Десны стали кровоточить, расшатывались зубы. Так мы питались весь период напряжённости, но тогда, осенью 1962 года многое нам, находящимся на Кубе, было непонятным, многого мы не знали, а потому были относительно спокойны, принимали складывающуюся обстановку, как должное, занимались своей работой, выполняли служебные обязанности.
Через дорогу от въезда на территорию коммерческой школы находилась хибара, где хозяин продавал настоящий кубинский кофе. Нам в то время зарплату не платили, а потому некоторые находчивые из нас придумали, как можно попробовать истинный кубинский кофе. С победой революции связи с США, откуда раньше везли всё необходимое, оборвались, поставки на Кубу парфюмерии и косметики прекратились (а из Советского Союза эту ерунду пока что тоже не везли, не до этого было, другое возили!). Поэтому кубинцы, точнее кубинки, очень быстро определили, что у русских имеется кое-какая парфюмерия, которую мы употребляли после бритья.
Начали обмен медсёстры, у которых кубинки буквально на коленях выпрашивали отлить хоть немножко духов или одеколона, а взамен отводили наших в эту хибару - "кофейню". И это стало своеобразным эквивалентом денег: за чашечку свежего, прекрасного, крепчайшего кофе нужно было отлить 3-4 грамма одеколона (а у меня в "тревожном чемодане" был целый флакон "Шипра"). Так что в свободное время мы с коллегами ходили в это "кафе" и наблюдали за приготовлением кофе по-кубински, а потом и пробовали его.
Хозяин при нас готовил истинно кубинский кофе: в ёмкость, в которой можно варить, насыпал 4/5 сухого свежемолотого кофе, оставшееся место – 1/5 заполнил сахарным песком, влил в эту посуду воды, сколько войдёт, и поставил на огонь. Когда эта "кашица" закипела, он снял сосуд с огня, дал постоять около пяти минут, а затем слил в полотняный конус с проволочным обручем и подождал, пока вся жидкость полностью стечёт в стакан. Затем хозяин разлил эту жидкость в 30-тиграммовые чашечки и предложил гостям. Этот настоящий кубинский кофе - очень крепкий и очень сладкий – называется "Un cafe", то есть, одинарный. Со временем, мы начали пробовать "Dubl cafe" - такой же крепости, но двойную порцию. Пьют кофе обычно очень горячим, маленькими глотками, запивают ледяной водой и курят при этом сигару. Сочетание горячего кофе и ледяной воды резко усиливает вкусовые качества кофе. А поскольку я ещё в 6-м классе близко познакомился с кубинскими сигарами, то на Кубе ни разу их не пробовал. Крепость даже одной чашечки такого кофе вызывала сильное сердцебиение, сокращения сердца становились мощными, появляется "симптом Мюссе" – покачивание головы в такт сердцебиению и резко поднимается артериальное давление. Здесь же, в Пинар-дель-Рио, я впервые попробовал плоды дерева Агуакате, которое называют "коровой бедняков": спелый, мягкий плод очищается от кожуры и намазывается на хлеб, чуть присаливается, и получается в полном смысле бутерброд, то есть "масло-хлеб" со вкусом, напоминающим кедровые орешки.
Только в средине декабря, когда отменили режим боевой готовности, можно стало сходить группой в город.
Пинар-дель-Рио – главный город самой западной одноименной провинции. Несколько меньше, чем Камагуэй, но архитектура, манера застройки и старые испанские здания в этих двух городах очень похожи. Прекрасная классическая кубинская архитектура – обязательные веранды с колоннами при каждом доме, при каждой резиденции. Они защищают жителей в период проливных тропических дождей. В каждом дворе местные жители имели огромные ёмкости (кувшины), куда в летний дождливый период собиралась вода. Проливные ливни в этот период наполняли эти сосуды полностью. Они служили запасом технической воды для хозяйственных нужд.
Необычная природа, тропическая экзотика, всё вокруг новое и непривычное, буквально манило, звало: посмотри, узнай, посети, не пропусти выдавшийся шанс увидеть все эти красоты своими глазами! И с разрешения начальника, в свободное от службы и дежурств в хирургии время, мы старались хоть на несколько часов выбраться куда-то в ближайшую командировку, а попутно посетить город или его окрестности
В период пребывания в Пинар-дель-Рио мы познакомились с доктором Хосе Альваресом Родригесом - терапевтом кубинского госпиталя. Он оказался большим патриотом своей страны, много рассказывал о Кубе и старался показать доступные примечательности. Он ходил с тросточкой, слегка прихрамывая. Оказалось, что он не очень давно попал в автоаварию и получил перелом костей левой голени и левого плеча, был прооперирован и вот теперь, через пару месяцев после операции, с внутрикостными гвоздями ездил на своей машине, чем очень удивлял меня. Но когда мы ближе познакомились, он оказался очень милым человеком, с радостью предлагавшим свою машину, чтобы свозить нас в ближние и дальние окрестности города, показать нам достопримечательности этой красивой провинции.
Сосны здесь растут в бесконечном разнообразии, в собственной цветовой гамме, зачаровывают туристов, путешествующих в окрестностях города и по всей провинции. Именно эти деревья дали название провинции и её главному городу. Удивительной особенностью является и необычная окраска почвы: она - терракот, то есть насыщенно коричневая, с красноватым оттенком. что было совсем необычно для нас, привыкших видеть землю чёрной, тёмной или серой.
7 ноября к нам в госпиталь приехал Фидель Кастро со своим бородатым другом – личным доктором и они присутствовали на торжественном собрании (у кубинцев – ассамблее) по поводу очередной годовщины Великой октябрьской социалистической революции. Фидель выступил с пламенной речью. Он говорил без конспекта, ярко, живо, широко жестикулируя. Сопровождавший его кубинец переводил речь. Нас всех удивила простота Фиделя и непосредственное общение в перерыве.
Возможность куда-то съездить появилась только после отмены режима постоянной боевой готовности. В удобное для нас время доктор Хосе заезжал за нами и показывал местные красоты: прежде всего – Valle de Vinales – Райскую долина Виньялес: среди живописных зелёных зарослей долины возвышаются скалы, а у их подножия и между ними разбросаны одиночные и скоплениями домики с приусадебными участками терракотовой земли (особенно поражал этот контраст цвета!).
[24]
Только к январю 1963 года пришли первые корабли, доставившие свежие овощи и особенно – картофель, по которому мы так скучали.
22 декабря на Кубе отмечался День медицинского работника. Нас пригласила на профессиональный праздник местная больница. Общее напряжение уже значительно снизилось, и, с разрешения начальника госпиталя, несколько советских врачей отправилось в гости к кубинским медикам. Угощение было платным, поэтому мы скромничали (деньги нам всё ещё не платили) и поспешили на танцы, но… тут потерпели фиаско: местные бурные танцы (самбу, мамбо, конго и др.) мы не знали. А когда зазвучал вальс, то снова конфуз: оказалось, что вальс там танцуют не на "раз-два-три", как мы привыкли, а на "раз-два" и попасть в такт никак не получалось. Одним словом, весь праздник прошёл комом. Тем временем приближался Новый год. Конечно, не было ни морозов, ни снега, ни сугробов, однако вечерами температура воздуха снижалась до 18 градусов.
Тогда кубинцы говорили:
- Mucho frio (очень холодно)!
И натягивали на себя: кто пончо – тёплую накидку, а иные просто одеяло, накинув его на голову. Нам этот период очень нравился: днём тепло, а вечерами – как у нас летом. И это в разгар "зимы" по календарю северного полушария!
Всё было спокойно до вечера 24 декабря. Мы, как всегда после ужина, собрались в общежитии компаниями по интересам. Кто-то уже спал; некоторые играли в преферанс; иные шутили, смеялись, острили; люди постарше, собравшись в кружок, о чём-то спорили. И вдруг, за несколько минут до полуночи, со всех сторон раздалась стрельба! И совсем не из хлопушек, а из огнестрельного оружия! Выстрелы раздавались всё ближе. Выбежавший из помещения замполит закричал: "Тревога! Занять круговую оборону!". Все офицеры тогда носили пистолеты (ПМ с 16–ю патронами) и вынуждены были выполнить приказ старшего по должности, а всем женщинам было приказано оставаться в помещении.
Территория коммерческой школы (госпиталя) была огорожена весьма условно: между бетонными столбиками натянули несколько рядов обыкновенной проволоки, поэтому "боевые позиции" мы стали выбирать именно у этой условной ограды, ориентируясь по направлению к городу. Хотя что мы могли сделать со своими 16-ю патронами в случае нападения? Через несколько минут небо буквально озарилось невероятно большим количеством разноцветных ракет, летящих со всех сторон, а восторженные крики кубинцев: "Jesus Cristos!" окончательно развеяли все сомнения. Выяснилось, что это местные отмечают Рождество Христово, а вовсе не нападают на советский госпиталь. С облегчением и смущением поднимались мы с травы, убирали пистолеты и радовались, что рядом не было кубинцев и они не видели нашего конфуза.
В связи с нормализацией политической и военной обстановки, демонтажом пусковых установок и готовностью ракет к вывозу, началась отправка военного оснащения в Советский Союз, согласно договора с США, на торговых судах, на которые по одному назначали наших хирургов из отряда медицинского усиления.
А З0 декабря поступило сообщение, что нас - трёх хирургов и операционную сестру из группы усиления - отзывают в Гавану, в наш отряд. Выезд был назначен на 10 часов 31 декабря 1962 года, чтобы приехать в Гавану в рабочее время. Однако почему-то долго оформляли документы, потом забарахлил "ГАЗ-69", на котором мы должны были ехать, потом что-то ещё помешало, поэтому мы выехали только после полудня. На "газике" мы планировали проехать 180 км до Гаваны за 3 часа, но на окраине городка Гуанахай машина снова встала, шофёр-кубинец что-то там пытался сделать. А время шло, по местному времени было уже 15:30, а учитывая разницу во времени в 8 часов, то в Москве было уже 23:30 и мы не успевали в Гавану к Новому году по московскому времени. С собой у нас ничего для встречи Нового года не было. Пришлось идти до ближайшей кофейни, где мы стали (в основном жестами) уговаривать хозяина продать нам одну из бутылочек, чтобы встретить Новый год по московскому времени.
Хозяин, помня строгий приказ Фиделя о запрете продажи спиртных напитков до 20:00, отказывался продать. Показывал на часы, что сейчас ещё только 16 часов (по местному времени). А мы пытались ему разъяснить, что мы – русские - Somos russos, и в Москве через 15 минут будет 24:00 и Новый, 1963 год. С трудом мы уговорили хозяина. Показали, что хорошо спрячем бутылку вина и попросили что-нибудь на закуску. Но в этой окраинной кофейне ничего не было, кроме консервированной папайи – (фрута-бомбы) в сахарном сиропе. Пришлось купить и эту банку консервов. С тем мы ушли и поспешили к машине, где нас ожидала операционная сестра Люда. Машина стояла у кромки плантации сахарного тростника. Тут же, на обочине, мы и устроились - встретили Новый год по московскому времени. Папайя оказалась приторно сладкой, заедать ею вино было невозможно, а потому мы отломили по палке сахарного тростника, ободрали с него кожуру и заели свой тост сырой мякотью сахарного тростника. Эта мякоть, похожая на сердцевину стеблей от подсолнухов, на вкус была точно такой же, как сахарный песок, только с меньшей концентрацией сахара. Водитель смог как-то оживить свой "газик" и через некоторое время мы поехали дальше, прибыв в Гавану к 18 часам.
Как я уже говорил выше, оставшаяся часть отряда усиления разместилась на 3 и 4 этажах 12-ти этажного здания на берегу океана, в Habana del Este – Восточной Гаване, напротив нового здания центрального военного госпиталя. Квартиры там были все двухкомнатные и небольшие. Поэтому решили отпраздновать Новый год по местному времени в здании реабилитационного отделения нашего госпиталя, которое находилось на пляже Санта-Мария, в 12 км от Гаваны. Так заканчивался очень сложный и тяжёлый, как в общеполитическом, так и в международном плане 1962 год, год приведший нас на экзотический Остров Свободы. Мы вступали в мирный, 1963 год.
31 декабря нашему дому в Гаване подошли два автобуса. Они перевезли нас в два двухэтажных домика на самом берегу Атлантического океана. Рядом с домиками находилось бунгало – огромный, крытый пальмовыми листьями сарай без стен, только крыша, опирающаяся на столбы. Вечером с моря потянул прохладный ветерок. Ровно в полночь мы вошли в воду и купались "зимой" в тёплом океане, ночью с 31 декабря на 1-е января. Из-под крыши бунгало, где мы танцевали под музыкальный автомат, был виден чёрный, шуршащий прибоем и приносящий тепло Атлантический океан. А на столах стояли открытые банки консервированной горбуши, приятно и непривычно парили большие блюда с настоящей отварной картошкой - эта царская пища с только что прибывшего из Союза судна. Морская блокада Кубы была, наконец, снята, и сообщение кораблями с Советским Союзом восстановлено.
Пляж Santa Maria – Святая Мария, отведенный нашему госпиталю, был официальным, поэтому песчаное дно было очищено от морских ежей, которыми изобилуют дикие пляжи. Входить в воду было приятно по мягкому и песчаному, медленно углубляющемуся, дну. Было тихо, прибой лениво плескался у берега, а в темноте, в тёмной же воде плескались, плавали, ныряли молодые, радующиеся празднику, люди. Было неповторимо хорошо и приятно выйти из черной тёплой воды, пройтись по песчаному пляжу до бунгало, перекусить что-нибудь, снова вбежать в чёрную воду и нырнуть в темноту. Большая часть побережья острова Куба "защищена" коралловым рифом: он располагается в 75-200 метрах от береговой кромки, и ограничивает малую глубину 2-4 метра от больших глубин по внешней стороне этого рифа. Днём эта граница хорошо видна – там зарождаются буруны, а в темноте она неразличима.
По рассказам кубинцев, Tiburon – большие акулы, которые могут напасть на человека, на такую малую глубину не заходят: на коралловом рифе глубина в разных местах всего от 50 см до 1 метра. Поэтому мы купались много и с удовольствием, не опасаясь акул. А ещё и потому, что пьянила экзотика – купание в океане в Новогоднюю ночь. А, в-третьих, мы были молоды! По всему пляжу разносилась музыка, хотелось танцевать, благо выбор дам был велик: кроме нашего отряда усиления праздновать сюда приехали свободные от дежурства сотрудники Гаванского госпиталя. Утихомирились лишь под утро, когда части сотрудников нужно было уезжать в Гавану на дежурства.
Весь день 1 января мы пробыли на пляже Санта Мария, а после завтрака всей группой пошли осматривать остальные помещения реабилитационного отделения (ведь мы здесь были впервые). Здесь, в помещениях для выздоравливающих, палаты были 4-хместные, санузлы на каждом этаже, помещение для приёма пищи – тот же бунгало. А главное: чистый морской воздух, много солнца, горячий песок и тёплое море – налицо все физические факторы, способствующие выздоровлению. Аэротерапия, загар, тепловые процедуры, бальнеотерапия и активное движение – плавание, всё это было.
А 2 января 1963 года нас, сотрудников Госпиталя Наваль и врачей Отряда Мед Усиления, пригласили на площадь Революции, где разместили на трибуне для почётных гостей, на празднование 4-й годовщины победы Социалистической Революции. Рядом с нами возвышалась 159 метровая стела – памятник Хосе Марти. Фидель Кастро произнёс речь, говорил азартно, широко жестикулируя, но совершенно без "шпаргалок", то есть от себя. По окончании его речи начался военный парад и демонстрация трудящихся. Всеобщее ликование, крики приветствия, смех и радость на лицах участников демонстрации наглядно показывали популярность Фиделя и заражали нас этими же чувствами, как соратников и соучастников.
Социалистическая Куба отпраздновала свою 4-ю годовщину, жесточайшее военно-политическое противостояние двух противоположных идеологий и ядерных держав, благодаря ПЕРЕГОВОРАМ, наличию ЖЕЛАНИЯ ДОГОВОРИТЬСЯ и УСЛЫШАТЬ собеседника, разрешилось мирным путём. Мир, Планета – сохранены. Начиналось мирное время и каждого из нас ждала своя судьба.
После снятия морской блокады и отмены состояния боевой готовности, нам стали разрешать официально ходить в город, но с обязательным условием – только группами, а женщинам – в сопровождении нескольких офицеров. Но даже с такими предосторожностями бывали случаи, когда какую-то, чуть отставшую от группы женщину, поняв, что она не кубинка, кто-то чёрный хватал за руку и пытался затащить в укромное место. Пострадавшая поднимала крик, и её возвращали в группу.
С начала января 1963 года наконец-то стали выпускать "Информационный бюллетень" - некое подобие газеты, размером с лист 11 формата, хоть немного информирующий о событиях на Кубе, в Союзе и в мире. Мы, находящиеся так далеко от своей страны, вышли из полугодовой информационной изоляции, когда совершенно не знали, что происходит вокруг. В частности, в бюллетене № 19 от 24 января, сообщалось, что с 7 января этого года налажено регулярное прямое воздушное сообщение между Москвой и Гаваной, воздушный лайнер "ТУ-114", прошёл трассу длиной в 11000 км. за 15 часов, плюс около 2-х часов для дозапрвки в Североморске, и приземлился в аэропорту им. Хосе Марти, в Гаване. Обратный рейс, вследствие вращения земли, прошёл всего за 12 часов с теми же двумя часами. Маршрут полёта в первой своей половине повторял маршрут, которым в 30-х годах летал в Америку известный лётчик Коккинаки, а от острова Ньюфаунленд продолжался строго на юг до острова Куба. Далее в бюллетене давался краткий обзор советских газет.
В середине января, можно сказать неожиданно быстро, пришёл приказ министра обороны о присвоении мне воинского звания "майор медицинской службы". Я конечно, ждал это событие, поскольку еще в декабре прошлого года меня попросили представить в штаб фотографию к представлению меня к очередному воинскому званию, но во время службы в Союзе обычно представление "ходило" около трёх месяцев, а здесь – всего около месяца.
В очередную поездку на пляж Санта Мария, собрав близких мне коллег на пляже, в тенёчке, мы отметили это событие бутылкой вина. Тут произошёл курьёзный случай. Один из докторов, ввиду отсутствия стола, разливал вино стоя. В какой-то момент он случайно выпустил из руки бутылку. Она упала, ударившись ребром дна о бетонную плиту, но, не разбившись, подскочила, и "виночерпий" её поймал и продолжил разливать вино. Все только охнуть успели, а он спокойно продолжил свое дело.
Теперь, при отправке вооружений в Союз, на каждый корабль снова назначался один хирург из отряда мед усиления. Мои коллеги покидали Кубу. Было тоскливо провожать кого-то на корабль, а самому оставаться неизвестно на какой срок. В один из дней ушёл в Союз мой ординатор – Альбинас Петрусявичус, и я остался один в двухкомнатной квартире. Снова обострилось чувство тоски. Это настроение характеризует стихотворение, которое удачно подошло к мелодии известной песни "Журавли".
Чайки над кормою теплохода,
Нелегка до Родины дорога,
Кораблей в пути далёком много.
В путь неблизкий провожать их выйдем
Им простор земли Советской виден.
В день любой: и ясный, и дождливый,
С Кубы до Отчизны: "Путь счастливый!"
Остров жаркий на море Карибском.
Жить нам здесь не месяцы, а годы,
Взглядом провожая теплоходы.
Белые российские берёзы,
Жён и матерей любимых руки,
Как они нужны нам всем в разлуке…
К матерям домой сыны вернутся!
А пока – зажавши сердце в горе,
Ждём суда из синей дымки моря.
"Но работа опять
выручает меня, как всегда.
Человек выживает,
когда он умеет трудиться.
Так умелых пловцов
на поверхности держит вода…"
2 комментария На "Панков Николай. Глазами военного врача ("Когда мир висел на волоске"). Часть I. 1962-1963"
#1 Комментарий Автор: Гаврилов Михаил - 08.12.2022 @ 10:17
продолжение следует...
#2 Комментарий Автор: Виталий - 25.12.2022 @ 10:15
Благодарю уважаемого Николая Панкова, за великолепную повесть военного врача, о прекрасной стране, о нелегкой медицинской службе, и о той счастливой поре жизни, которую испытал каждый из нас, в то тревожное время! уважением, Виталий Ветров