Захаренко Анатолий. МСУ. Часть I. Глава 3. Остёрские университеты

Размещаю главу №3 из части I МСУ - повесть о службе под названием "Мои солдатские университеты" Анатолия Захаренко.
Предыдущую главу №2 "Аты-баты - шли солдаты" - можно прочесть здесь
Вы также можете прочесть его поэму об Остерской учебке и стихи.

Эту главу (стр. 45-84) Анатолий ранее размещал в теме форума "Учебка".
Я специально оставил еще страничку 85, начало главы "Скрипач". Будем надеяться, что рано или поздно мы ее тоже прочтем.

Также вы можете ознакомиться с главой из МСУ, Часть II. "Куба. Служба в разведке". 10. Рассказ "Наталуха".

3. Остерские зарисовки

– Ну вот, братишка, наконец-то ты в армии, и это не сон! – в явные полголоса произнес я, глядя на свое отображение в зеркале, поглаживая при этом впервые наголо остриженную голову.
Щетинки волос с непривычки покалывали ладонь. Я оценивающе смотрел на себя, на лысину, на оттопыренные нескладные уши, поворачивая голову то влево, то вправо. Не хотелось думать, что неприятная и отвратительная рожа, которую я вижу в зеркале, это и есть я сам!
"Боже, какой ужас! И как это раньше я мог себе так нравиться? Маленькая глупая голова, уставшие похмельные с зеленцой глаза, длинная ребяческая шея и эти уши! Ну что во мне хорошего?" – Как тут не впасть в уныние и не заплакать!
Кто-то подошел сзади и сделал гримасу: высунул язык, надув обе щеки, выпучил, насколько можно, глаза и растянул руками свои маленькие уши. От неожиданности я застыл, глядя на него сквозь зеркало, но в этом отображении было что-то доброжелательное, а не злое и ехидное. И вот что-то, вдоволь налюбовавшись своим видом в зеркале, лукаво произнесло, хлопнув бесцеремонно меня по плечу:
– Что, не узнаешь себя в этой новенькой форме?
– Нет, – ответил я, еще не зная, как себя вести с этим, похожим на забулдыгу, пареньком, одетым в такую же, как у меня, робу со специфическим запахом пыльной мешковины.
– Я смотрю, у тебя тут тоже, как и у меня, знакомых – ноль. Давай знакомиться: Толян!
Мне вдруг стало на душе спокойнее, и грустные мысли отошли в сторону.
Я улыбнулся и ответил:
– Давай! И я Толян!
– Тезки, что ли? Вот удача – это к добру. Если еще и попадем служить в одно место, то вообще кайф! Я из Днепропетровска.
– А я из Ворошиловграда.
– Понятно! Донбасс порожняк не гонит!
– Само собою.
Тут мы, как будто были знакомы уже сто лет, по-приятельски обменялись крепким рукопожатием и искренне посмотрели друг другу в глаза. Было предчувствие, что вот так и начинается настоящая мужская дружба.
– Будем живы – не помрем. Прорвемся.
Вот так просто, в первые же минуты своей службы, я приобрел, как потом оказалось, верного и надежного друга на всё время, проведенное здесь в учебке, известной под кодовым названием: "Гладиаторская школа Остер". Это было еще не братство, но желание быть всегда рядом, чтобы почувствовать в трудную минуту поддержку друга, которое крепло у нас с каждым днем и часом.
А надо ли сразу забегать наперед? Не лучше ли будет, если обо всем по порядку?

Тянутся волнительные минуты ожидания своей участи. Мы в просторном предбаннике "крематория" – так все называли дивизионную солдатскую баню: поскольку топилась она мазутом, то густой черный дым из кирпичной трубы распространялся по всей округе. Пополнение в учебку сегодня прибыло солидное – человек сто, если не больше. Нас, ворошиловоградских, только тридцать человек, а ведь тут были еще из Днепропетровска, Полтавы, Львова и Одессы, Расея-матушка отметилась волгоградцами и ростовчанами, да узкоглазых смуглых среднеазиатов не сосчитать! Компания столь разношерстная, что по ней уже можно представлять демографию всей страны!
Все до одного наголо пострижены, в новом, с иголочки, обмундировании безо всяких опознавательных знаков, выглядели на одно лицо. Разве что чурки выделялись, их можно было безошибочно определить в общей массе. А так, поди угадай, где кто затерялся. Резо да наших с команды 555 никого не могу узнать. Но мы, два Толяна, держимся вместе, спокойно делимся впечатлениями о новобранцах. А людское море кипит, бурлит, всем уже надоели эти тягостные минуты ожидания.
Время приближалось к полуночи, а забрать нас отсюда явно никто не торопился. Но наконец в 23:45 всё сдвинулось с мертвой точки: заявились первые покупатели в лице молодцеватого капитана и двух сопровождающих сержантов, судя по петлицам – связистов. Один из сержантов держал под мышкой добрый ворох папок, очевидно, личных дел на призывников. Капитан начал громко зачитывать фамилию, имя и отчество новобранцев, те неспешно выходили из наших нестройных рядов и становились справа от офицера, на то место, куда он бесцеремонно указывал им взмахом руки. Всего было отобрано ровно двадцать человек. Среди них я увидел и нашего ивановского пацана Яцеленко Вовку, с которым мы всем составом трехпятерочной команды распивали коньяки в областном военкомате.
"Значит, одинаковый номер команды еще не гарантия, что все мы попадем служить в одном место", – подумалось невзначай.
По команде офицера эта партия призывников с вещами направилась куда-то в свою часть. Толпа оставшихся в предбаннике новобранцев, до того сохранявшая молчание, после такой "встряски" свободно загалдела. Но и сам процесс отбора теперь пошел значительно быстрее. Не вдаваясь в подробности, скажу, что в первые полчаса после полуночи, словно проснувшись от спячки, заявлялись один за одним представители различных подразделений, причем всегда по трое – офицер и с ним два сержанта – видно, в армии был заведен такой порядок – и уводили с собой, в основном, по десятку уже где-то намеченных заранее призывников. Толян только успевал запоминать рода войск: минометчики, артиллеристы, саперы, автомобилисты и т.д. И вот, в половине первого ночи, заявились мои "старые знакомые", которые сопровождали эшелон с новобранцами до Киева, тот же молоденький лейтенант и сержант-очкарик, и вместе с ними еще какой-то старший сержант. Только сейчас я обратил внимание, что они оба в красных погонах.
– Пехота, – разочарованно проговорил Лютый. – Я не я буду, эти супчики пришли по нашу душу, вот увидишь.
– Скажу тебе больше, это они нас и везли сюда в Остер от самого Ворошиловграда, – тихо, чтобы мало кто слышал, прошептал я ему на ухо.
Тут же очкарик громко скомандовал, поскольку лейтенант, как я помню, обладал писклявым голосом:
– Войско, равняйсь, смирно! Слушай меня внимательно! Те, кого я назову, выходят со всеми своими вещами наперед! Гордитесь, отныне вам выпала честь служить в гвардейском мотострелковом Кишиневском полку!
Сержант громко зачитывал из папки имя призывника и строго смотрел на него поверх своих минусовых очков. Все, безропотно повинуясь своей судьбе, выходили из общего строя и становились, куда указывал офицер. Где-то в начале второго десятка я услышал: "Лютый Анатолий Владимирович!" Тот молча вышел и встал в конец шеренги.
Мы с надеждой смотрели друг на друга: "Неужели нас разлучат?" Но судьба нам улыбнулась, через шесть или семь названных имен было произнесено и мое: "Захаренко Анатолий Григорьевич".
Я торопливо, будто опасаясь, что сержант может передумать, вышел из строя и присоединился к новобранцам-мотострелкам. Группа оказалась пока что самой многочисленной из всех, ранее отобранных, – 25 человек!
– На выход шагом марш! – скомандовал старший сержант, у которого были наши личные дела.
Я окинул взглядом оставшихся. Их там было всего ничего от первоначального числа, но Резо, лишившегося своей пышной шевелюры, я не смог заметить, хотя и пропустить его фамилию тоже никак не мог. Значит, он всё-таки еще среди них. "Ну, что ж. Счастливо оставаться, кацо! Дай Бог, еще свидимся!" В самый последний момент промелькнул земляк Васька Арчачар, и мы вышли из "крематория".

Ноябрьская ночь выдалась более чем прохладной, в одной гимнастерке сразу стало зябко.
Сержант скомандовал:
– Головные уборы заправить и одеть!
Мною овладело щемящее чувство тоски и неопределенности, оно угнетало всё мое естество. При построении Толян встал со мной рядом, что малость успокоило. Мы двинулись строем, если так можно это назвать, стараясь шагать в ногу, но сделать это было почти невозможно: каждый держал перед собой целую охапку вещей, своих старых и вновь полученных армейских – шинель и бушлат. Идти пришлось минут двадцать, пустырем в полной темноте. Затем, пройдя большую брешь в дощатом заборе и жиденькую посадку, вышли на территорию воинской части, на что указывало яркое наружное освещение и заасфальтированные дорога и тротуары. Сопроводив колонну еще метров двести, лейтенант оставил нас и, попрощавшись с сержантами, ушел восвояси. Видно, к себе домой.
Наконец, впереди показалась и наша казарма – большое четырехэтажное здание панельной постройки с двумя подъездами и большими окнами. По всему было видно, что его сдали в эксплуатацию если не накануне нашего прибытия, то две-три недели назад, не больше. Новострой не спутаешь ни с чем. В первую очередь его выдает стойкий запах побелки и краски. Вокруг разбросаны кучи всевозможного строительного мусора, дощатые настилы, остатки опалубки и оснастка, выброшенная за ненужностью. При хорошем освещении бросалась в глаза полная картина – свежеукатанный, еще пахнущий битумом, асфальт тротуаров и чистые бетонные бордюры перед казармой, уложенные, по всей видимости, только сегодня днем, а так вся остальная территория сплошь захламлена.
Да, если уборка территории, прилегающей к казарме, ляжет на наши плечи, то работы тут – непочатый край. Что же, служба намечается "веселая": два солдата из стройбата заменяют экскаватор, а нас тут вон сколько!
Строй, пройдя мимо казармы, остановился у второго дальнего подъезда. На крыльце, встречая нас, стоял среднего роста коренастый военный наших лет или чуть постарше, в погонах старшины и почему-то в пилотке, всем видом показывая вновь прибывшим новобранцам, что он здесь – полновластный и единственный хозяин.
– Пополнение в количестве двадцати пяти курсантов прибыло! – отрапортовал ему старший сержант.
– Очень хорошо. Рапортичку на новоприбывших отправили вовремя, так что уже с сегодняшнего утра они поставлены на довольствие, – уведомил он сопровождающих сержантов и занялся молодым пополнением.
Прошелся вдоль строя, внимательно всех осмотрел и по стойке смирно "взял под козырек", приложив правую ладонь к пилотке:
– Здравствуйте, товарищи курсанты!
Из нестройного хора нашего приветствия вычленилось банальное неармейское "Здравствуйте". На его лице отразилась высшая степень разочарования, которую только и может выдержать настоящий, боевой и закаленный, старшина. Не впадая в истерику, он с пониманием отнесся к своим молодым подчиненным, но произнес с некоторой долей строгой ироничности (мол, подобного я больше допустить вам не позволю):
– Всё ясно, бойцы, мать вашу так! Спишем на молодость и усталость. Будем учиться, как отвечать на приветствие начальников, но не сейчас, чтобы не напугать спящую дивизию! В казарму, на второй этаж по одному, за мной – шагом марш!
По широким лестничным маршам шагалось легко, и в мгновение ока мы добрались до второго этажа. На площадке перед входной дверью старшина, впуская нас внутрь, сразу же разъяснил нормы поведения:
– В казарме ходить на цыпочках и сапогами по паркету не шаркать! Строевой шаг – отменяется! Ходить в ногу строем, чтобы не расшатывать казарму – запрещается! Сейчас спокойно заходим внутрь, идем направо и там в углу аккуратно складываем все свои вещи на пол перед сушилкой под охрану дневальным по роте, запоминаем свое место и становимся на проходе в одну шеренгу по ранжиру (росту, весу и жиру). Разговорчики отставить!
Прохаживаясь перед строем новобранцев туда-сюда, как бы оценивая прибывшее пополнение, старшина одновременно знакомил нас с распорядком дня, установленным в части, и предупреждал о строгом наказании за его нарушения.
– Отныне казарма – это ваш дом. Здесь командиры заменят вам на время службы и отца, и мать! Внутри казармы самый главный для курсанта – я! Старшина в отсутствии офицеров для всех вас и царь, и бог! Уяснили?
– Так точно, товарищ старшина! – на одном выдохе гаркнули мы.
– Ну вот, уже лучше, – похвалил он. – Время позднее, подъем в шесть утра, так что не будем тянуть кота за хвоста! Схватываем всё на лету! Бойцы, слушай мою команду: на первый – четвертый рассчитайсь!
Когда расчет был закончен, старшина скомандовал:
– Первые номера, два шага вперед, вторые – шаг, третьи – на месте, четвертые – шаг назад: шагом марш! Сомкнуть ряды!
На проходе образовались четыре шеренги по шесть человек в каждой, и он тут же распорядился, чтобы заместители командиров взводов приняли и распределили новобранцев в своих взводах. Когда все страсти с распределением по взводам и отделениям улеглись, то следующей, по идее, должна уже стать команда "Отбой".

Но внезапно установившуюся уже перед отходом ко сну тишину нарушил кто-то из курсантов.
– Товарищ старшина, разрешите обратиться, – громко произнес один из вновь прибывших, вроде бы как из третьего взвода.
– Обращайтесь. В чем дело, товарищ курсант?
– Насколько я помню еще из школьной арифметики: двадцать пять на четыре всецело не делится, один должен быть в остатке.
У старшины, когда до него наконец дошло, чуть челюсть не отвалилась. Он гневно посмотрел на сопровождающих сержантов:
– Мать вашу так, потеряли новобранца! Всему сержантскому составу подъем! Бегом, искать потерявшегося! Дежурный по роте, ко мне! Сделать перекличку, выяснить, кто пропал!
Быстро переворошили все папки. Оказалось, отсутствует Валентин Елкин из Волгограда. С десяток сержантов ринулись на выход, искать "пропажу".
– Ах ты, елки-палки, лес густой! – гневно сокрушался старшина. – Это же ЧП дивизионного масштаба! Я иду с докладом к дежурному по полку! Всем новобранцам готовиться к отбою!
Однако не успел он даже подойти к выходу, как навстречу в казарму с шумом ввалились сержанты, всего лишь пять минут назад направленные на поиски, и выстроились в шеренгу возле тумбочки дневального. Старшина уставился на них, ожидая известий, и тут, как ни в чем не бывало, заходит наш пропавший Елкин в сопровождении патрульного офицера.
– Товарищ старшина, разрешите доложить. Отставший от колонны по уважительной причине призывник Елкин прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы! – бойко отрапортовал виновник этой заварушки, и всем нам сразу вспомнился этот белобрысый и худощавый паренек.
Старшина внимательно выслушал потерявшегося и у него сразу отлегло от сердца – было видно, что своим поведением, да и сам Елкин ему понравился, и никаких "репрессивных мер" не последует, так что инцидент исчерпан в самом его зародыше.
– Сержантскому составу – отбой. Курсанта определите в четвертый взвод в первое отделение.
После рукопожатия обратился к патрульному офицеру:
– Ну вы молодцы, сработали оперативно. Где вы его нашли?
– Да это не мы его нашли, а он нас нашел. Так что принимайте пополнение. И окажите новобранцу первую медицинскую помощь, а с утра обязательно отправьте в медсанчасть.
– Товарищ старший лейтенант, можно ли будет обойтись без доклада о произошедшем случае дежурному по гарнизону?
– К сожалению, у него сотрясение мозга. Если вы, как старшина, гарантируете, что нигде в отчетности не всплывет истинная причина, где он его получил, то я не стану докладывать.
– Я вам обещаю это.
– Тогда всего хорошего.
В казарме начала устанавливаться тишина. Все разобрались со своими постелями и улеглись спать. Старшина подошел к расположению четвертого взвода. Елкин принял стойку смирно.
– Вольно, гвардеец. Ну, рассказывай, что там произошло.
– Вокруг темно было. У меня вещи выпали из рук. Когда я всё собрал, начал догонять своих, но упал, ударился головой о что-то твердое и потерял сознание. Потом вышел на свет – нигде никого. К счастью, встретился с патрулем и всё им объяснил. Они привели сюда.
– Хм, отряд не заметил пропажи бойца. Слов нет, одни выражения! Голова болит?
– Да, есть немножко.
– Младший сержант Рюмин, ты тут в роте по медицине главный, займись им и сделай всё, как следует!
Вот на такой ноте заканчивался мой первый день военной службы, когда я был определен в первое отделение первого взвода Третьей роты 354-го учебного Кишиневского ордена Суворова мотострелкового полка.

Военная служба, особенно ее начало, для всех новобранцев проходит одинаково, когда ты, насильственно взятый из дома, с "вольных хлебов" сразу же оказываешься зажатым в эти строгие и узкие рамки армейской действительности. Вся твоя натура внутренне сопротивляется обязательности подчинения командирам, особенно младшим, в большинстве своем твоим же сверстникам, с ухмылкой отдающих тебе глупые и тупые приказы, а ты обязан их беспрекословно выполнять. Чувство несправедливости и обиды переполняет тебя всего. Особенно в те моменты, когда ты по-армейски отвечаешь им, глядя прямо в наглую рожу: "Есть!" и "Так точно!" Лишь понимание, что this is the Law and the Prophets (порядок вещей не изменить) – удерживает от необдуманных поступков. Но вода камень точит и всё стирает. Проходят недели упорного труда над собой, а командиров – над тобой и ты, уже втянувшись в это, с самого начала казавшееся сплошным безобразием и надругательством, становишься совершенно другим человеком – солдатом в прямом смысле слова, готовым к выполнению любых приказов твоих командиров.
Основную роль, как добрую шутку, тут сыграли полутораметровый обрез белого бязевого полотна для подсушивания подворотничков, моток ниток и иголки, заботливо приготовленные мамой для службы в армии. Именно они способствовали и приучали меня к порядку, когда вечерами в свое личное время я начинал подшивать на грубый ворот гимнастерки белый подворотничок, сначала неумело исколов все пальцы. Тут же появлялось желание забросить всё к чертям собачьим, но, перегорев, понимал, что это надо, раз старшина требует. И я брался за дело снова и снова. Пришли навыки, затем сноровка, и всё наладилось. Помогли при этом воспоминания про наилучшие моменты моей жизни. Со временем я уже с нетерпением ждал вечера, чтобы приняться за шитье.
Вот так пришло ко мне чувство обязательности и удовлетворения от ощущения этого. Тогда же я понял, что дисциплина нужна во всем не только здесь, в армии, но и главное – в самой жизни, и не кому-то там, а прежде всего – мне самому. Все трудности, какими бы они ни были, надо преодолевать с упорством и настойчивостью до чувства полной победы. Первый месяц, ноябрь, ставил свои задачи, казалось бы, простые: ну, что там такого, 45 секунд подъем или заправка коек, но и они требовали от курсантов невероятных усилий. В снежном декабре на первый план вышли свои заморочки уже в чисто армейском аспекте, в плане боевой подготовки. Кроссы, стрельба, полигон – вот тут ты уже валишься с ног и падаешь в снег. Победит ли твоя выносливость банальную усталость?
И всё это время, а так будет и в дальнейшем – лишь одно желание остается незыблемым!
И как бы ни проходил очередной день, но каждый вечер, ровно в 22:00 после всех передряг, связанных с выполнением процедур, предусмотренных командой "Отбой!", наступал самый счастливый и долгожданный момент в твоей курсантской службе, когда ты резким рывком бросаешь свое тело на второй ярус кровати, замираешь, укрывшись одеялом и лежишь, не шелохнувшись. В казарме должна быть абсолютная тишина, но не дай Бог под кем-то заскрипит койка, и все с ужасом ожидают, что Сидоров скомандует: "Рота, подъем! Построение через 45 секунд!" И всё это лишь для того, чтобы после минутного замешательства, пройдясь перед строем испуганных курсантов и вдоволь насладившись своим могуществом над ними, опять резко прокричать: "Рота, отбой!" Так, эта катавасия с раздеванием и прыжками в постель должна повториться с самого начала.
И как только наступает тишина, все ждут того момента, когда под скрип сапог нашего старшины прозвучит нравоучительно зычный и немного с хрипотцой голос, напоминавший всем курсантам Третьей роты, что солдат спит, а служба идет, и все это только благодаря его неустанным отеческим заботам. Наконец, он удаляется с сержантами к себе в каптерку и дневальный после этого в расположении роты тушит свет, и мы остаемся на некоторое время предоставленными сами себе свободно вздохнуть и только тогда любой из нас, кто хочет, полушепотом произносит запоминание: "День прошел, ну и х%й с ним!"
Стараясь отвлечься от постоянно донимавших про службу, в те редкие моменты, когда заснуть сразу после соприкосновения с подушкой не удавалось, я с блаженной улыбкой на лице вспоминал про дом, родных и друзей. Вот интересно, а Нина вспоминает ли меня так же часто, как я ее, или только тогда, когда пишет письма. Побольше бы таких светлых и счастливых воспоминаний, а то мое "темное прошлое" не дает покоя и здесь во снах частенько напоминает про себя, не позволяя полностью отрешиться от пережитого.
Сумбур в голове такой, что невозможно ни на чем сосредоточиться, и я уже через несколько минут засыпаю.
В самый раз вспомнить и про мою мечту – аксельбант на парадной дембельской форме. Последнее время перед призывом я прямо-таки грезил этим, особенно, когда посмотрел фильм про красного адъютанта Павла Кольцова. Подогревал мою страсть и сосед, уже отслуживший старшиной роты: "Ну, Толька, теперь ты точно вернешься со службы домой с аксельбантом! Знай, наш Министр Обороны затем и вернул это армейское украшение, чтобы ты в солдатской парадке выглядел подобающе!" Я только посмеивался в себе в ответ на его неназойливые шутки, но был бы не прочь поверить его словам.
И, помнится, на сборах летом, почти перед призывом я действительно узнал от наших военкоматовских, что на парадную форму одежды для личного состава Вооруженных Сил СССР был возвращен аксельбант (Приказ МО СССР №229 от 16.02.1971).
Радости моей не было предела. Боже мой, как мало надо человеку для счастья! Повлиял ли на решение маршала Гречко вышедший недавно сериал "Адъютант его превосходительства", где главный герой капитан Кольцов, ставший моим кумиром, щеголял в безупречном мундире с этими самыми аксельбантами, я не уверен, но похоже моей мечте всё-таки будет суждено сбыться: на дембель я вернусь в щегольском виде и обязательно с золотыми аксельбантами. Правда, это нововведение касаются пока что только л/с рот почетного караула и знаменосцев при нахождении у Знамени, а простым солдатам – шиш с маслом! Но впереди еще целая служба и отношение к ношению парадки может измениться. А вообе0то кто сказал, что дембель – это простой солдат? Он совсем не простой солдат, и это давало мне затаенную надежду на хорошее будущее!
Не зря же бабулечка любила повспоминать про возвращение домой отслуживших солдат и казачков к Первой мировой, где их грудь, как она выговаривала, украшала "аксельбантия".

Ну, а пока что немного огорчало, что на шинелях наших полковых знаменосцев из почетного караула при принятии нами воинской присяги аксельбанты не наблюдались, как я ни старался их рассмотреть под парадными лампасными лентами, перекинутыми через правое плечо.
Итак, мысли постепенно переходили в сновидения и в их власти находиться было так хорошо и приятно – век бы так и спал без просыпу. Но команда "Подъем!" всегда возвращала к жизни в этом кипучем муравейнике, где ты не только не принадлежишь себе, а по большей части даже зависишь от других.

Неспроста нашей Остерской учебке дали второе зловещее имя: "Гладиаторская школа". И было от чего! Хотя не скажу, что пехотный Кишиневский полк был в ней самым зверским и по части строгости соблюдения уставов ВС, и натаскивания курсантов с тем, чтобы выпускать в войска уже готовых солдат и сержантов. Вон танкистов гнобили куда сильнее, чем нас. Помнится, когда мы ходили на тренировки в их спортзал, то они нам почти завидовали, поговаривая: "Вам-то что, побегали в чистом поле на свежем воздухе и в люлю! Нам же приходится пахать с этими траками в мазуте и копоти днем и ночью; офицерье и сержанты – звери, задрачивают матчастью до изнеможения так, что к отбою уже не ощущаешь ни рук ни ног".
Мы сочувственно кивали в ответ и успокаивали, что это только в первое время, потом всё устаканится и станет полегче, а нам на свежем воздухе, поверьте, в сто раз труднее – гоняют, как лосей, попробуй не уложиться в норматив, еще сильнее будут дрючить. Вообще-то верно говорят: "Хорошо только там, где нас нету!" И на душе становится как-то спокойнее и легче при мысли, что не на тебе одном свет клином сошелся, кому-то в это время еще труднее.
Но легче было только в мыслях, на деле же служить становилось всё тяжелее и тяжелее. Ох, как долго втягиваюсь я, вместе со всеми, в эту самую службу! Всего только второй месяц на исходе, а я с надеждой всматриваюсь в свой календарик, но ничего утешительного там не нахожу: сам понимаю, служить-то мне еще как медному котелку! Ну хоть какая-нибудь отдушина бы, типа наряда (забегая вперед, скажу, что накаркал на свою голову), малость передохнуть от гоняловки.

Вчерашние (среда, 22 декабря) полевые занятия по тактике современного боя, которые проводил наш ротный, очень хорошо запомнились. Собственно, не столько сами занятия, сколько то, что произошло на привале. Служил у нас во втором отделении нытик, вроде бы и спортсмен, вполне сложившийся на гражданке футболист, но одни сапоги повергали его в глубокое уныние. Ну не хотел он и не мог ходить в них, как мы все. Только Валерка водянку натрет, сразу же бежит в санчасть и там отлеживается. Блат, что ли, имелся какой?
И надо же, попал он тут в передрягу. Только объявили привал, мы сразу все попадали в снег, кто где находился. Лежишь, расслабился – красота! Потом собрались все в кучу, ротный разрешил развести костер и начал проводить воспитательную беседу. А Валера сидит недалеко от него и знай себе ноет, мол, зачем нас так сильно гонять, только угробите, да и пользы никакой. Пугачев посмотрел на него строго, потом засмеялся и по-отечески решил его подбодрить:
– Ничего, боец! Тяжело в учении, легко в бою! Значит, надо сейчас, на занятиях, использовать любую возможность для упрочения своих боевых навыков и не унывать!
Мы-то, курсанты взвода, все его хорошо знаем, а Пугачев, видно, был не в курсах про него. Тот же - в шутку или с целью кинуть ротному леща - отреагировал совершенно для нас неожиданно:
– Да что Вы, товарищ старший лейтенант, лично мне от таких нагрузок нисколечко не тяжело!
– Так чем же ты недоволен?
– Да, то я так радуюсь, что служить здесь хорошо!
Это выглядело с его стороны настолько смешно и неуклюже, что даже дружбанчик мой не удержался и съязвил:
– Ну и что же тут хорошего? Чему радуешься? Говорят же тебе, что в учении должно быть тяжело!
– А мне вот не тяжело, а легко, – настаивал на своем, видно, чтобы расположить к себе ротного, курсант Шевлюк.
– Ну, если тебе легко в учении, то значит будет тебе пи@#ец в бою! – многозначительно, как он обычно и умел, произнес Васька Цимбалюк, подкрепив свои слова еще кое-чем.
Минут пять вся рота ржала до упаду вместе со своими командирами. После этого случая наш неписанный Боевой Устав дополнился дилеммой Суворова-Цимбалюка: "Тяжело в учении, легко в бою – легко в учении, пи@#ец в бою!" – и все мы приняли это как установку, но каждый по своему усмотрению, ибо логика в этом была железная.
Еще пару дней "знаменитого футболиста" из шахтерского дубля сопровождали закулисные насмешки и ухмылки не только из числа его ближайших сослуживцев из отделения, но и почти всех, знавших про оконфузившегося курсанта и за его хвастовство перед ротным на полевой тактике. Но в лицо, вот так напрямую, ничего зазорного никто из нас сказать ему не решался. Было в его взгляде что-то такое острое, что всегда заставляло отводить свои глаза в сторону. Не этим ли объяснялось, что, хотя Валера под любым предлогом мог сачкануть от занятий по боевой подготовке, это почти всегда сходило ему с рук. Всё же надо отдать Шевлюку должное – при случае играл он в футбол на поле или в зале всегда самозабвенно и тащил на себе всю футбольную команду, за которую выступал.
Потом мало-помалу все утихомирились, и повседневная жизнь наша вернулась в прежнее русло. Однако на тактических полевых занятиях по боевой подготовке после этого курсант Шевлюк перестал появляться. Втихаря стали поговаривать, что скоро его переведут в спортроту, якобы к самому генерал-майору приезжал начальник команды "Шахтер" Бобошко и просил за футболиста. И действительно через месяц Шевлюка направили служить в команду Черниговского СКА. Исчез он тихо и незаметно, и у нас одной проблемой стало меньше.

Давненько я не припомню такой заснеженной и морозной зимы, что выдалась в конце этого года. Всю неделю мы едва успевали расчищать снег возле казармы: той узкой полоски, которую оставлял за собой снегоуборочный шнековый комбайн, явно не хватало, ее тут же заметало снегом, который он сам и отбрасывал в наветренную сторону. Имелись в Остре и более могущественные БАТы, но их нельзя было запустить сюда – слишком узко. Они расчищали в основном дороги, парки и дивизионный плац. Иногда нам отменяли занятия по боевой подготовке и бросали на расчистку от снега тротуаров не только возле казармы и к столовой, несколько раз мы освобождали от снежного плена занесенные подъезды домов в самом гарнизонном офицерском городке. Так продолжалось почти до кануна Нового года, когда дня за три до него метели, наконец, поутихли и снег перестал сыпать.
Самым же радостным событием в эти предновогодние дни для большинства курсантов стало безусловно то, что нас, в буквальном смысле слова, засыпали посылками из дому. Все уже давно вышли из того возраста, когда искренне верили в существование Деда Мороза и надеялись обязательно получить от него подарок под елочку. Ну а теперь мы словно впали в детство, радуясь посылкам от своих родных, воспринимали всё так, будто это были подарки от самого Деда Мороза! Единственное почтовое отделение в Десне было полностью завалено посылками и работало в эти дни на пределе своих возможностей. Учебная танковая дивизия насчитывала в своих рядах двадцать с половиной тысяч солдат и можно лишь представить, какой тут был ажиотаж, чтобы каждый смог получить свою посылку, хотя всё было по-армейски четко организовано и каждому подразделению отводилось строго определенное время! С нашей роты только 29 декабря вместе со мной 24 курсанта – это чуть ли не целый взвод – строем и с песней, под командованием старшины проследовали в гарнизонный городок к почте, для получения посылок из дому! Одна группа курсачей туда – другая обратно, и такое столпотворение, утверждал наш Сидоров, было здесь от открытия и до закрытия почтового отделения все эти четыре дня. Без преувеличения можно сказать, что все мы радовались как дети и "пировали" тут же, в казарме. При этом делились так, чтобы никого не обидеть, стараясь ничего из съестного не оставлять на потом.

Завтра последний день уходящего старого года. Наша рота назначена в караул. Уже сразу после обеда старшина зачитал перед строем список тех, кому выпала на долю такая участь: заступить в Новогодний караул. Я попал в число этих "счастливчиков", но без обид, просто этого и следовало было ожидать, поскольку в оба наших предыдущих караула я не попал. И как нельзя кстати, среди курсантов Третьей роты появилась эдакая недвусмысленная шутка-прибаутка в виде поздравления с Новым годом: "На дворе мороз трескучий, а в карманах ни хрена, х#й стоит на всякий случай, с Новым годом Вас, друзья!"
Авторство сразу приписали не иначе как Цимбалюку, хотя тот и отнекивался – ведь ему тоже завтра стоять на посту в карауле. Весь остаток вечера в роте весело судачили, пытаясь установить истину: "Так кто же будет стоять в Новогоднюю ночь в карауле – х#й или постовой?" и порешили так: "Один другому не помеха, пусть стоят потверже ради смеха!"
Я сразу не мог уснуть: все мысли вертелись вокруг предстоящего, моего первого, караула. В голове рисовались картинки – чем дальше, тем страшнее. Зима! Ночь! Темно, хоть глаз выколи! Сильный ветер, завывая, рвет полы шинели, колючий снег бьет прямо в лицо, пальцы обжигает леденящая сталь автомата! У-у-ужас! В темноте затаились вражеские лазутчики, какие-то подозрительные тени снуют туда-сюда, умом чую – диверсанты или шпионы! А я здесь один на посту Родину охраняю! Чтобы защититься от них, кричу: "Стой! Стрелять буду!" Даю предупредительный выстрел в воздух и закапываюсь в большой снежный сугроб, а там… укутавшись с головой в одеяло, наконец-то спокойно и тихо засыпаю.

С самого утреца Кулабин, вместо того чтобы дать хоть какую-то видимость отдыха, наоборот загонял взвод в доску на полевых занятиях, словно пытался выместить на нас всю свою злость за испорченные новогодние праздники – он был назначен начальником караула. Надулся как сыч, гаркает на всех, орет, матерится – еще никогда перед своими курсантами он до таких конкретных оскорблений в наш адрес не опускался! В общем, конченый мудило: мы-то в чем перед ним провинились? Молоденький офицерик, лейтенант, всего-то на три-четыре года старше, а уже с такой неуравновешенной психикой. Понятно, что свою прежнюю репутацию среди нас, здесь, в учебке, он восстановить навряд ли сможет. Ну, разве только что сто раз извинится.
После всех этих "вы#босов" взводного заступающие в караул поступили в распоряжение к ротному. Тот провел с нами часовое занятие по подготовке к караулу и проверил у каждого знание своих обязанностей. После обеда – полуторачасовой сон и до отправления на развод проверка состояния оружия, получение боевых патронов и ознакомление с постовой ведомостью. Помначкаром идет старший сержант Левенец. Я назначен на 4-й пост по охране первого дивизионного парка и поступил в распоряжение второго разводящего младшего сержанта Хорошилова. Расчет поста: вместе со мной курсанты Михаил Трикуц и Тахир Алимбеков. Очередность боевого дежурства на 4 посту следующая: первую смену с 18 до 20 караулит Миха, я во второй – с 20 до 22, и Тахир в третьей – с 22 до 24. Мои караульные часы: 1) 20-22, 2) 2-4, 3) 8-10, 4) 14-16. Кажется, мне попалась самая оптимальная смена.
За полчаса до выхода на развод весь личный состав караула был полностью готов к несению службы и принят в подчинение Кулабину. Тот проверил наружным осмотром насколько все караульные утеплены, состояние оружия и снаряжения, наличие боекомплекта и после доклада о готовности Пугачеву скомандовал: "Шагом марш!".
По пути на развод караулов, который проводился на плацу 300-го танкового полка, на свежем морозном воздухе меня начало немного знобить от волнения. Я никак не мог внутренне успокоить себя не то, что на разводе, а и в первое время нахождения в караульном помещении. Дрожь прекратилась лишь после ужина и кружки горячего чая, а пришел полностью в себя я уже на посту после команды разводящего: "Рядовой Захаренко, на пост шагом марш!" После словесной сдачи поста я сам проверил исправность телефонной связи с караулкой и освещения. Разводящий помог мне одеть, не снимая сапоги, валенки, которые оказались как раз в норму и облачиться поверх шинели в овчинный тулуп размера чуть ли не 70-го (если есть такие), полностью укутавшего меня с головы до пят. С трудом накинул ремень автомата на плечо и доложил: "Товарищ сержант, рядовой Захаренко пост номер четыре принял!"
С этого момента я перешел из разряда караульного на положение часового. Вот теперь-то я остался один на посту и по-настоящему охраняю Родину! Погода мерзопакостная – морозная и ветреная, до прихода Нового года осталось меньше четырех часов, и два из них я должен караулить здесь военную технику. Не буду же я стоять чучелом огородным на одном месте, надо и с постом ознакомиться. На первых же шагах из-под валенок раздался такой скрип, что я чуть не присел. Мне показалось, что ветер подхватил его эхом и разнес по всему парку. А вверенный мне под охрану парк очень большой, хорошо освещены все боковые боксы и тупики, середина – так себе, в полутьме, но разглядеть нарушителя можно, тем более, его выдаст скрип снега. И я, для пущей храбрости, взяв автомат на изготовку, вполголоса скомандовал: "Стой! Кто идет?" и успокоился.
Чтобы обойти весь пост, потребуется не менее получаса, а учитывая, что на мне этот тяжеленный тулуп и валенки – сделать это будет непросто. А все-таки не зря меня мандражило, видно, было какое-то нехорошее предчувствие. И вот оно – первый блин комом! Ну, вечно я в какую-то двоякую историю вляпаюсь! Пипец полный! А что я не так сделал? Знать, ротный напрасно талдычил про первую заповедь, что часовой обязан: нести службу бодро, охранять пост бдительно и при обнаружении нарушения немедленно сообщать начальнику караула. Вот и сейчас, я так и поступил в новогоднюю ночь: из-за моего звонка в караулку про сорванную печать на боксе №247, начкар, не разобравшись, вызвал караул "в ружье"!
Затем впопыхах выговаривал тут же, в парке, что докладывать, как положено, не научился. Правда, после смены в караулке перед всеми похвалил за бдительную службу на боевом посту. Что там у командиров на уме, хрен разберешь, им виднее! Уже потом, когда я во второй раз заступил на пост, промелькнула шальная мыслишка: "Правильно начкар поступил, что навалял мне у того злополучного бокса. Это типа, чтобы я не расслаблялся, или, не дай бог, не подумал, что перед приходом Нового года он должен был угостить меня шампанским! Ну и шел бы я себе спокойно мимо той печати, ясно же, что никто и близко к ней не подходил дня три, не меньше. Вон какой сугроб намело! И всё прежним часовым сходило с рук и было нормально. Так нет же, я в пику всем заметил и из-за этого поднялась такая буча!" Всё, впредь даю себе зарок на всю оставшуюся службу – не лезь, куда тебя не просят, а то инициатива всегда наказуема и вылезет боком! А главное, подставил Миху: он плохой, а я хороший, или наоборот, тут как посмотреть. Ну да ладно – разберемся.
А в гарнизонном городке гуляния в самом разгаре: то тут, то там подвыпившие офицерики салютуют друг другу разноцветными сигнальными ракетами за встречу Нового 1972 года! Поднявшийся морозный ветер им не помеха, а лишь дополнительный повод выпить, чтобы согреться. Мне с горы видны только отблески этих салютов, да и это зрелище скоро надоедает. Укрыться от пронизывающего ветра и поднявшейся метели негде, потому я еще сильнее втягиваю голову в поднятый воротник здоровенного тулупа, сводя к минимуму требуемый часовому обзор и продолжаю нести боевую службу на доверенном мне посту, прохаживаясь от бокса к боксу по всему парку, едва переставляя по снегу несуразно большие валенки.
Да, в таком виде часовой из меня никудышный. Собственно, в тулупе мне не холодно, даже жарко и иногда приходится ходить нараспашку, чтобы не упреть совсем. При сдаче поста, валенки и тулуп передаются сменщику, в одном только шинельки здесь не выстоять – мороз к утру крепчает. Это я уже чувствую по себе и ветер весело гуляет между боксами, вот и не хочется уходить в караульное помещение налегке в "распаренном виде". Простудиться при этом – раз плюнуть, поэтому разводящий сразу же заботливо дает советы, как надо себя вести, чтобы этого избежать. Мой пост самый дальний из всех трех, и я уже было заждался, но вот наконец он сдан, разводящий дает последние указания Тахиру и уводит сменившихся часовых прямиком в караулку, расстояние до которой около километра.

Внутри тепло и в какой-то степени стало даже уютнее. Тут караульные, сменившиеся с постов, становятся бодрствующей сменой, а находившиеся в караульном помещении переходят в разряд отдыхающей и идут спать в комнату отдыха, оборудованную желанными топчанами. Я с Михой едва успел переморгнуться – мол, всё нормально. В бодрствующей смене 12 человек и помначкар, чтобы всех уравнять, разрешил меняться часовым у входа в караулку из-за сильных морозов каждые 20 минут, вместо положенных 30. В итоге каждый из нас отстоял этот пост по два раза. Валенки здесь мы не надевали, а вот без тулупчика обойтись было невозможно. В мою вторую бодрствующую смену, сидя с нами за одним столом, помначкар выдал неожиданную, но важную информацию: 354-й учебный Кишиневский полк, в котором нам выпала честь служить, в настоящее время является кадрированным, а в парке, который мы охраняем, стоит вся его законсервированная боевая техника, в основном БТР-60 и новейшие образцы БТР-70, а также приданные полку танки Т-62 и Т-64. Что такое кадрированный полк, я себе представлял смутно, потому не придал этому особого значения, а вот новость, что такой огромный полк полностью наш – впечатлила!
В свою третью смену часовым я заступал уже совсем с другим настроением, и чувство ответственности за вверенный мне пост зашкаливало. Мороз такому человеку нипочем, и, будто повинуясь моему желанию, утих ветер. Вот бы еще выглянуло солнышко, чтобы и оно могло порадоваться моему настроению, но небо оставалось всё таким же пасмурным. Хмурые тучи вовсе не собирались рассеиваться, хотя уже с полчаса, как рассвело. Таким запомнилось мне первое утро Нового, 1972 года.
Настроение настроением, однако одним им не согреешься – с приходом дня мороз крепчает. Я сильнее укутываюсь в тулуп и начинаю энергично двигаться от бокса к боксу, похлопывая себя рукавицами по плечам и бокам, пар изо рта при выдохе тут же оседает инеем на воротнике, шапке, бровях. Щеки начинают покалывать на морозе и приходится их периодически растирать.
– Ой, мороз-мороз! Не морозь меня – ведь часовой есть лицо неприкосновенное, – строго обращаюсь в никуда, а по сути дела начинаю нести всякую околесицу, что немного отвлекает. А где-то через полчасика, уже разогревшись, уверенно себя настраиваю:
– Ну, вот, еще разок обойду весь пост, а там уже и смена не за горами.
Хожу вприпрыжку, чтобы скоротать время, мурлычу себе под нос невесть откуда прицепившуюся к языку известную солдатскую шутку:
– Часовой есть труп, завернутый в тулуп, проинструктированный до слез и выставленный на мороз!
И с чего-то вдруг меня это развеселило, я сразу же умолк и остановился, затем осмотрелся – вокруг меня никого, одни серые угрюмые боксы да снежные кучи под воротами.
"Веселье – это не к добру! Надо заканчивать, а то еще, не дай бог, приключится новая оказия, как с той печатью, – промелькнуло в голове. – Тьфу-тьфу-тьфу!"
Вот так я спокойно откараулил третью смену: свои положенные два часа. Начинался праздничный день, и никто с утра ко мне на пост не заявлялся ни с проверкой, ни чтобы опломбировать 247-й бокс. Это уже хорошо, что обошлось без всяких там вводных, которыми нас стращали перед караулом, хотя у меня еще дневная смена в запасе, так что не буду загадывать наперед.

После третьей смены признаки усталости уже дают о себе знать. Хорошо еще, что часовым у входа в караулку я на этот раз не стою, и можно сосредоточиться исключительно на изучении уставов. Нас в помещении за большим столом сидит одиннадцать караульных, из них мне хорошо знакомы четверо. Остальных, из других взводов, я знаю только в лицо, виделись в казарме, иногда пересекались то на сампо [самостоятельная подготовка], то на политзанятиях или общеротных кроссах. Здесь мне все подмигивают, усмехаются после вчерашнего – типа узнают, но до прямого знакомства не доходит – в карауле не до этого. А если случай представился, почему бы не познакомиться? Где-то за час до наступления Нового года на посту у входа моим сменщиком стал часовой Литвинов.
Тогда я его и запомнил, а Серега Смолин с поста №9 о нем вкратце рассказал, что знал. Теперь обо всем по порядку – курсант Литвинов, киевлянин из Оболони, служит в третьем взводе. Не повезло парню: заграбастали в армию буквально на следующий день, как только исполнилось ему 18 лет. Значит, среди курсантов он – самый младший, но в своем развитии – умственном и физическом – фору даст любому. Я с ним познакомился только здесь, в карауле, до этого встречаться как-то не доводилось и даже в казарме наши пути не пересекались. В карауле же мы попали в одну смену, только он в подчинении у третьего разводящего, как и Смолин, и охраняет 7-й пост.
Так вот, в третьей бодриловке (так мы называли время в бодрствующей смене) случайно получилось, что за столом при повторении УКС [Устава караульной службы] мы сидели напротив друг друга и, как водится, в отсутствии старших понемногу разговорились. Он назвал свое имя: Александр. Правда, я это уже знал и почему-то сразу проникся к нему уважением. Ко всему прочему он еще и оказался хорошим собеседником. Ну а мне, понятно, представляться не надо было: я стал уже всем хорошо известен, поскольку вчера начкар хвалил меня перед строем за выявленное нарушение и особую бдительность на посту. После нескольких общих ознакомительных фраз я обратился к нему с заинтересовавшим меня вопросом, и между нами состоялся такой разговор:
– Санек, не знаю, секретная ли та информация, которую нам начкар выдал или нет? Если можешь, разъясни мне, что такое кадрированный полк и чем он отличается от обычного?
Парень немного смутился моей наивности, мол, такого и не знать:
– Что означает, что наш учебный полк кадрированный?
– Ну да.
– Только то, что он сформирован по штату мирного времени: командный офицерский состав за штат не выводится и остается весь в наличии, а солдаты присутствуют только для вида, ну там, поддержание порядка и несение всех видов службы, обычно процентов 10-15 от штатного. Вот и давай подсчитаем: в нашем полку, поскольку он учебный, вместо пяти-шести полноценных батальонов из четырех-пяти рот в каждом, лишь два учебных мотострелковых батальона. В каждом по две роты из четырех взводов по 30 курсантов в каждом – итого 480 человек. На четвертом этаже засекретили взвод механиков-водителей БМП – еще 30 человек. Сюда же прибавим для точного счета – 4 старшины и 4 освобожденных комсорга, да еще 16 освобожденных замков. Значит, в полку на данный момент рядового и сержантского состава – 534 человека, а сколько офицеров, не знает никто, кроме командира полка, поскольку всё засекречено. Есть еще полковой оркестр, но там в основном сверхсрочники. Если рассуждать реально, то наша нынешняя новая казарма рассчитана на 960 коек. Еще будут возводиться три таких же, судя по размаху строительства – это в сумме даст 3840 коек. Вот и получается, что тут может на месте кадрированного учебного полка развернуться полноценный боевой мотострелковый полк с личным составом под четыре тысячи солдат!
– Саня, ну ты голова! Я этими вещами никогда не заморачивался.
– Я же из семьи потомственных военных, и всё это знаю.
– Вот оно что. Так почему не пошел по стопам родителей?
– Еще всё впереди. Отец хочет, чтобы я уже этим летом поступил во Фрунзенку. С генералом Балдуевым – начальником училища – он знаком лично, когда-то служили вместе в Германии, я там и родился. Так что никуда мне не уйти от стези военного! Вот так-то, Толя. А что я здесь, так это дед настоял, чтобы я сам понюхал, как и чем солдатские портянки пахнут.
Я смотрел на него и вспоминал про Сумское военное училище. Не знаю, правильно ли я поступил тогда, что бросил всё. Смалодушничал, струсил? Да мало ли о чем приходится иногда сожалеть, у самой жизни ведь нет права выбора, каждый принимает решение самолично. Так что это моя жизнь, и к чему теперь рассуждать о том, что могло бы быть и лучше. А ведь всего лишь пару недель назад судьба, сведя меня с одним курсантом, если не сказать больше – с родственной душой, утвердила в моем сознании, что, собственно, смысл жизни не в самом ее прожигании. Он, оказывается, вне нас и выше нас, не поддающийся никаким абстракциям, и проверила меня с ним испытанием на духовность. И вот сейчас это знакомство, пусть наверняка мимолетное и случайное, но почему-то и оно вынуждает в итоге задуматься о все том же смысле жизни и о твоем месте в ней. Ну да ладно, сейчас не до высоких материй.

Совсем непросто, можно сказать, с некоторым трудом, давался мне этот первый караул. Время в нем летит молниеносно: только сменился с поста, не успеваешь ни капельки отдохнуть из-за такого короткого сна, как тут же над самым ухом слышится голос помначкара: "Смена, подъем!" Спросонья резко вскакиваем с топчанов и улавливаем приятный запах обеда, доносящийся с комнаты приема пищи. Часовой перед заступлением на пост не должен ощущать чувства голода, и моя вторая смена уходила на боевое дежурство сразу же после четырехразового приема пищи: ужин, ночной ужин, завтрак и, вот теперь, обед. Но рассусоливаться и тщательно пережевывать пищу тут некогда. Лично я привык есть быстро, поэтому такая спешка меня не напрягает, и я заканчиваю еду одним из первых. Помначкар торопит и подает команду: "Закончить прием пищи, выходи строиться!" Одеваемся без спешки, экипируемся по полной и выходим наружу, вдыхая всей грудью свежий морозный воздух. Строго по команде своего разводящего к автомату примыкаешь штык-нож и подсоединяешь рожок, перед этим щелкнув затвором, ставишь на предохранитель. Тот же сиплый голос командует своим караульным: "За мной шагом марш!" и всё как бы начинается сначала. С той лишь разницей, что наконец-то со второй половины дня начало проглядывать солнце и стало немного веселее, но отнюдь не теплее. Градусник на посту в караульное помещение показывает минус 23(!), ночью было намного холодней – минус тридцать под небольшой ветерок.
Мы все спускаемся с горки и расходимся в разные стороны, разводящие уводят своих караульных к вверенным под охрану постам. В праздничные дни в Остре к гарнизонным караулам, а их здесь два, обычно добавлялись еще несколько новых постов за счет того, что объекты, в рабочие дни находящиеся под охраной дежурных суточных нарядов, после их снятия передавались под военную охрану. Поэтому сейчас у нас самый многочисленный караул – в его составе 42 человека на 12 постов вместо назначенных семи!
Родной пост встречал нас сияющими цветными переливами на снежных сугробах, так сверкали лучи солнца, уже начинавшегося клониться к закату. При мысли об этом стало как-то спокойно и радостно на душе. Часовой уже стоял у телефонной будки, с нетерпением ожидая своей смены.
При словесной сдаче поста он четко и ясно доложил:
– Согласно табелю поста №4 на всех 430-ти боксах двери в исправном состоянии, все печати на них в целости и сохранности и соответствуют слепку: "Войсковая часть 89250". Во время несения боевой службы никаких происшествий не случилось. Товарищ сержант, рядовой Трикуц пост номер четыре сдал!
"О-ба-на! Значит, бокс всё-таки опечатали, не дожидаясь окончания праздников. Представляю, какими крепкими словами "крестил" меня ответственный за этот технопарк, которого вытащили из-за новогоднего стола, чтобы он опечатал двери", – сразу же промелькнуло в голове, и я без задержки бойко отрапортовал:
– Товарищ сержант, рядовой Захаренко пост номер четыре принял!
А еще мне было радостно, что пост я принимал, уже не считая себя новичком. И с первых минут повел себя так, словно бывалый и опытный часовой, побывавший во многих передрягах. Первым делом, начиная обход своего поста, я направился к тому злополучному боксу, чтобы убедиться, что его действительно опломбировали. Да, печать на своем месте, всё в порядке. Но только сейчас, внимательно глядя на нее, до меня дошло, что на всех пломбах сделаны оттиски с номером именно той войсковой части, который я указывал на обратном адресе всех моих писем домой. За два месяца я выучил этот номер наизусть, разбуди меня среди ночи и спроси номер части, в которой служу, и я без запинки отвечу: "89520", а тут так лохануться, ну и дела! Как же я не смог догадаться об этом раньше сам без подсказки помначкара? Получается, что читал одними глазами, а не умом; вдоволь посмеявшись над собой, я двинулся дальше.
Время тянется медленно. И по мере того, как солнце клонится к закату, проясняется небо, предвещая морозную ночь. С поста сменяюсь перед самыми сумерками, интересно дело – на небосклоне наступает безвластие: солнце уже зашло, а луна, хотя сегодня и полнолуние, еще не взошла, да и звезды не спешат показываться.
Ну, вот и всё. Роту в карауле меняют курсанты из соседнего автобата. Поговаривают, что в нем оттачивают свое мастерство водители наших законсервированных полковых боевых машин. Даже если это и так, то всё равно флаг им в руки – караульте, парни! Пересекая главный плац, мы приближаемся к казарме. Промерзший бетон эхом разносит звуки чеканного строевого шага, лишь только так можно двигаться по плацу, далеко вперед.
Наконец, мы дома. А это значит, что перевернута еще одна страница главы про службу в армии из Книги Жизни, и можно спокойно вздохнуть. В казарме ничего не поменялось, хотя нас, по большому счету, здесь не было целый год. Не потому ли мною овладело единственное и непреодолимое желание забросить свое уставшее тело на второй ярус и там, в чистой и мягкой постели, спокойно отоспаться за весь этот, пролетевшим мимо меня, 1971-й год!