Прусов Александр. Госпиталь, или Что еще нужно соловью для счастья? (1984)

* * *

^[20]
Утро, как всегда, началось с подъёма, беготни и всякой ерунды, предшествующей разводу роты на занятия и работу. Ротный, как обычно, нёс какую-то белиберду про службу, дисциплину, употребление алкоголя и гауптвахту. Так мучительно было всё это слушать, стоя в строю! Лишь одна мысль согревала и давала внутренние силы и даже какой-то душевный подъём. Мысль, что скоро прибудет новое пополнение.
После десятиминутного словоблудия ротный наконец-то приказал командирам взводов развести личный состав на работы, а сам слинял в канцелярию. Я ждал окончания развода, зная наперёд, куда и зачем сегодня мы, доблестные бойцы автороты, будем направлены. Опять пост боеприпасов, опять трава. Ладно, хотя бы мачете выдали (про косы я вообще молчу), ан нет – родные сапёрные лопатки. И вперёд, махать до обеда, правда с перерывами и перекурами, которые хоть как-то спасали от знойного солнца в тени под вышкой часового.
– Иваныч, выручи! – услышал я голос старшины. – Дай человека, работа есть.
Взводный Иваныч остановил свой взгляд на мне:
– Русов, выйти из строя.
Я вышел и замер, подумав: "Класс! Не надо сегодня до обеда вялиться на жаре, проклиная всех и вся!"
– Что-то у тебя вид квёлый. Заболел или опять шланговать вздумал? – улыбаясь, спросил взводный.
И, действительно, я как-то нехорошо себя чувствовал. Ощущалась сонливость, шевелиться и то было лень, рук не хотелось поднимать.
– Никак нет, товарищ старший лейтенант, не заболел! – как можно бодрее ответил я.
А самому так хотелось прилечь где-нибудь в тенёчке, и задавить массу на пару часиков, а то и до самой пайки обеденной.
"Эх, мечты, мля…", – подумал я, вдыхая влажный тропический воздух, наполненный запахами растений, цветов, столовой, близлежащем туалетом и ещё черт знает, чем.

* * *

Взвода, под строевую песню, которую пели лишь соловьи, ушли. В роте остались дневальные с дежурным, ротный с замполитом, старшина и я.
– Ну что, лоботряс, пилить умеешь? – спросил старшина, хитро взглянув на меня.
– А что пилить-то? – спросил я.
Подумал, что опять, наверно, привезли в роту старые шпалы из красного дерева. Их, трухлявые снаружи, но чертовски плотные и крепкие внутри, обычно распиливали (обильно смазав пилу солидолом) на короткие чурки для сувенирщиков. В дальнейшем из этих чурок получались изящные подсвечники или что-то иное на память.
– Работа непыльная. Считай, сегодня у тебя внеплановый выходной, – сказал старшина и поволок меня в каптёрку за пилой. – Пилить будешь одну доску, но вдоль.
Выдав инструмент и указав доску, со словами: "Дерзай, солдат!", он скрылся в направлении каптёрки.

* * *

Доска оказалась длиной около пяти метров и толщиной – миллиметров сорок. Пила, мать её ити, была настолько тупой, что годилась, наверно, только чтобы повесить её на пожарный щит в роли шанцевого инструмента. Определив на глаз середину доски, я начал запил. И чем дольше пилил, тем больше мне казалось, что этому не будет конца… В теле чувствовалась тяжесть, клонило в сон, было трудно сделать какие-либо движения… Кое-как осилив около метра, при этом вспотев, словно целый километр нёс бревно на себе, я решил перекурить. Благо, никого из старослужащих рядом не было, и запретить мне никто не мог.
"Надо бы по-маленькому сходить", – подумал я.
Вот только идти до туалета не было никакого желания. Я решил справить нужду прямо за рукомойником и душем, где был небольшой закуток.
"Что это?!"
Такой вопрос возник, когда я увидел цвет мочи. Тёмная, как пиво или чай.
"Желтуха!" – просто и радостно осознал я.
Радостно, потому что слышал от старослужащих, что ее лечат не в солдатской санчасти, а госпитале, в Гаване! А это значит – целый месяц отдыха от службы, офицеров, черпаков и дедов. В общем, всей той братии, которая так осточертела.
А где Гавана, там и мучачи! Эх, оторвусь!!!

* * *

^[21]
– Солдат, сюда иди! – услышал я гнусавый, с нотками превосходства голос, едва ступив на территорию санчасти родной Бригады.
Повернувшись на такое, явно пренебрежительное, обращение, я увидел, что в тени дерева, на скамейке, сидел и курил "Популярес" аж целый ефрейтор медицинской службы. И весь его вид говорил сам за себя…
Неторопливость, вальяжность в движениях, манера затягиваться сигареткой и взгляд, в котором читалось высокомерие к моей персоне. Самооценка у него была явно завышена. Ефрейтор сразу опознал во мне "душару", так как моя форма была не ушита, великовата размера на полтора и практически висела на мне. Ну и я сразу понял, что он – не моего поля ягода. Уже давно по служебной армейской лестнице "черпак", и все "прелести" службы молодого бойца у него – давным-давно позади.
– Сюда иди, я сказал. Сигарету дай!
– Нет у меня, – ответил я, но подходить не стал.
Больно много чести. Обойдётся. Тем более, он всего лишь из санчасти, а не из нашей роты. Пупырь надутый…
– Ты чё? Борзый?! – угрожающе повысил он голос.
Точнее, подумал, что угрожающе. Вышло наоборот. Я даже чуть не рассмеялся. Его рост метр с кепкой, ушитая до неприличия форма, придающая ему вид глисты и голос... Таким в туалете пытаются сказать: "Занято!" в момент напряжения организма.
Но я сдержался. Не потому, что опасался его разозлить, а просто самочувствие становилось хреновеньким. Хотелось побыстрее попасть на приём, определиться на постой в санчасть, и упасть спать…
– Нет, больной, – ответил я. – Желтухой заболел, на приём иду.
– Тьфу ты, зараза ходячая! – произнес ефрейтор, смачно сплюнув.
И утратив ко мне всякий интерес, поднял со скамейки "своё высокомерие" и поплёлся куда-то по своим делам.
Приняли меня быстро. Посмотрев в глаза, и спросив, какого цвета моча, а также о самочувствии, майор медицинской службы что-то пробурчал. Затем, записав в журнал приёма больных мои ФИО и подразделение, отправил меня переодеваться в больничное. То есть, в пижаму.

* * *

В палате, кроме меня, с желтухой лежали трое – дед, черпак и такой же душара, как я. Свободных кроватей было достаточно. Выбрав понравившуюся, я прямо в больничной пижаме упал на неё и сразу уснул. Вырубился.
Проснулся оттого, что кто-то толкал меня в плечо. Самочувствие было не очень, хотелось спать… Я открыл глаза. Передо мной стоял один из больных.
– Пайку принесли.
"Ничего себе, пайку прямо к коечке носят! Нормалёк!", – подумал я.
Взял ложку и начал есть.
На первое – рассольник, на второе – пюре с рыбой, а также чай, белый хлеб и пара масляных "батончиков". Хлеб, белый хлеб… До чего же замечательным его пекли на "ПАХе"! Сколько лет прошло, а помню его! Многое бы отдал, чтобы снова попробовать…
После еды самочувствие улучшилось, но спать всё равно хотелось. Посуду за собой мыли сами и сдавали отдельно, так как мы считались "заразой" (так нас окрестили бойцы санчасти).

* * *

Позже, сидя вчетвером на лавочке и дымя "Популяресом", мы познакомились и разговорились. Предвкушали, что, возможно, завтра нас повезут в госпиталь, в Гавану. Деда звали Лёхой, черпака Серёгой, а духа, такого же, как и я, Юркой. Ребята оказались нормальные, я имею в виду деда и черпака. Общение было лёгким и непринуждённым. Видимо, общая болезнь и желание поскорее попасть в Гавану настраивали на лирический лад.
После ужина, перекурив, легли в койки. По очереди рассказывали, кто где работал или учился до армии, делились планами, что будем делать после службы. Так, за разговорами, я и отъехал в сон-тренаж…
За ночь пару раз просыпался, ибо на голову прилетала подушка. Храплю я чуток, бывает.

* * *

Утром было построение больных. Нас припахали убирать территорию. Дали огрызки пальмовых листьев, и мы зашуршали. Точнее, я и Юрка начали подметать, а дед Лёха и черпак Серёга, пристроившись в тени раскидистого дерева, закурили.
Они нас в шутку подтрунивали:
– Соловушки, шевелите батонами! Дембель ещё далеко!
Мы не обращали внимания, потому что все мысли были о госпитале и Гаване. Это грело душу и поднимало настроение до обеда….
А потом главврач объявил, что "желтушников" в Гавану не повезут, а будут лечить в Бригаде! Это был удар! Нет, не удар, а просто крах!

* * *

Так прошло ещё два мутных, противных, нудных дня. Аппетита не было, вообще ничего не хотелось, но… О, чудо! На третий день нас, отчаявшихся желтушников, ничего не объясняя, вызвали из палаты. И прямо в пижамах погрузили в медицинский автомобиль, в простонародье – "таблетку".
Вот оно, счастье! Мы всё-таки едем в госпиталь, в Гавану! Ура!!!
"Жизнь прекрасна", – думал я, наблюдая в заднее окно машины, как за нами закрываются клетчатые ворота "Литера" со звездой на каждой створке.
Всё дальше и дальше увозил, нас, желтушников, от Бригады, медицинский УАЗик. И всё ближе становилась Гавана. Точнее, кубинский военный госпиталь, где нам предстояло провести целый месяц лечения и отдыха от всех "прелестей" солдатской службы. И мы во все глаза смотрели на пейзажи, проносящиеся мимо. День был солнечным, ярким, под стать нашему настроению. Но даже если бы шёл дождь, он бы нас нисколько не огорчил. Настроение было праздничным!
Я, конечно, в душе, понимал, что пройдёт какой-то месяц и вновь – служба, наряды, деды, черпаки…
Стоп! Какие черпаки? Черпаками уже будет наш призыв!!! С этой соловьиной службой, точнее, беготнёй и шуршанием как "электровеник", вечными проблемами, "геморроями", какими-то косяками и служебными приколами, которые так въелись в сознание, совсем непросто было влиться в новую фазу службы.

* * *

– Ребята, я сигареты оставил в тумбочке, – вспомнил Юрка.
Как оказалось, и я их оставил в санчасти, в своей тумбочке. Специально не носили с собой в карманах пижам, чтобы не помять…
– Придётся в госпитале "стрелять", – проговорил дед Лёха.
– Да, придётся, – ответил я.
– Делаю маленькую поправочку, – заметил Лёха. – Стрелять-то вы, соловушки, будете, а мне по сроку службы не положено…
– Я стрелять не буду. Я – черпак, без пяти минут дедушка, – заметил Серёга.
– А мы тоже без пяти минут черпаки, – ответил Юрка за нас обоих.
– А вот хрен вам! Губу-то раскатали! Пока мы не в Бригаде, всё остаётся, как есть. Я – дед, Серёга – черпак, а вы, – тут Леха сделал такое слащавое лицо. – "Соловьииии", короче, "духи"!
И они с Серёгой жизнерадостно заржали…
"Ладно, поживём-увидим", – подумал я.
Так, за разговорами, мы доехали до госпиталя, под конец замолчав и задумавшись, каждый о своём.

* * *

Подъехали к приёмному покою. Старший медицинской машины сдал нас принимающей стороне. Он расписался в каких-то документах и, со словами: "Лечитесь", уехал в часть. Так мы оказались одни среди кубинцев, почти не понимая, о чём они говорят…
После осмотра кубинским врачом, пальпации в районе печени и записи в медицинских документах нас отправили в расположение нашей будущей палаты. Мы вчетвером следовали за молодой и симпатичной медсестрой, вполголоса обсуждая ее фигурку. Зашли в просторный лифт и стали подниматься. Здание, если память не изменяет, было в 7 этажей, но кнопок было 8.

* * *

Оказывается, на плоской крыше госпиталя имелась небольшая надстройка с четырьмя отдельными спальнями, двумя туалетами, душем и прихожей. Люкс, как я понял. В общем, выглядела она, как квартира. Одно отличие – круглосуточное дежурство (пост в прихожей) медсестры или медбрата. Когда мы туда зашли, то просто открыли рты, а Юрка произнес: "Оху…ь можно".
Мы-то ожидали, что нас поселят в обычной палате, а тут – такая роскошь! После наших казарм это было что-то! Кровати широкие, трое точно влезут, один минус – подушки. Плоские, как камбала. Просто наволочка, надетая на поролон, толщиной сантиметров десять. Я её складывал чуть ли не вчетверо, чтобы нормально спать.

* * *

Осмотрев свои апартаменты, я пошёл к ребятам. Комнаты у них и удобства были, как и у меня. Юрка всё ещё находился в состоянии восхищения.
Увидев меня, он сообщил:
– А я уже два раза в тубзик сходил.
– Что, по-маленькому и по-большому? – спросил я.
– Первый раз по-маленькому, а второй хотел по-большому, но не получилось, – ответил он.
Я напомнил ему, что мы не завтракали в санчасти. Сразу с подъёма и в машину, а обеда ещё не было, так что его все потуги были напрасны.
– Зато какой туалет!!! – Он аж глазки закатил от восхищения. – Не то, что дырка в Бригаде!
Да, туалет в Бригаде, это нечто. Особые впечатления, когда в первый раз посещаешь, и я не имею в виду "ароматы". Само устройство сортира, большая комната, побеленная как снаружи, так и изнутри, дырки (очки в бетонном полу), разделённые небольшими перегородками (где-то метровой высоты), дверей нет. А главное – содержимое в этой дырке практически чуть ли не на уровне самой дырки и шевелящиеся жирные белые черви (думаю, опарыши).
Ну да, что-то я отвлёкся…

* * *

Потом мы с Юркой зашли к деду Лёхе и черпаку Серёге. Каждый лежал на своей кровати и балдел.
– Эх, покурить сейчас бы! – мечтательно воскликнул Юрка.
– А у меня есть полпачки, – произнёс Серёга, хитро улыбаясь.
– Серый, выдели пару сигарет, не дай погибнуть соловьям, – попросил я.
(Напомню, что отношения с дедом и черпаком у меня сложились дружеские)
– Ладно, – сказал Серёга. – Угощайтесь! И помните мою доброту!

* * *

Пока мы разговаривали с Серёгой, Лёха куда-то выходил. Он вернулся как раз, когда мы с Юркой получили по сигарете.
– Парни! Все сюда! Смотрите, что я нашёл! – воскликнул Лёха и быстрым шагом вышел из комнаты.
Мы ломанулись за ним. Оказалось, он обнаружил выход на плоскую крышу. И этот выход был с двух сторон. С одной – вид на океан, с другой – на Гавану. А ещё на площадках стояли кресла-качалки.
И Юрка снова выдал: "Мля! Я, парни, второй раз х…ю!!!"
Лёха и Серёга тоже выдали пару крепких выражений… Ну и я добавил.
И вправду, панорама на город и океан была поразительная! Усевшись в кресло-качалки и закурив, мы погрузились в нирвану…

* * *

И тут услышали:
– ¡Militares! ¡Ven aquí! ¡Almuerzo! (Военные! Идите сюда! Обед!)
Конечно, смысла не разобрали, но было ясно, что зовут нас. Очень симпатичная медсестричка призывно махала рукой.
Когда мы зашли обратно в наше помещение, то увидели накрытый стол. И снова был шок. Нет, никаких яств не было, просто сам факт, что нам подняли в апартаменты обед.
Он был неплох. На первое – суп-пюре очень малосольный, на второе – мясо с картошкой. Также был положен рис, небольшая кучка. Рис был вместо хлеба, салат из помидоров и чай. Еще каждому – по две рисовых круглых булочки (мы их съели с супом).

* * *

После обеда пришла переводчица. Она спросила, как нас устроили, есть ли вопросы. Мы ответили, что нам всё нравится и мы всем очень довольны. Попросили её продиктовать нам несколько фраз по-испански, которые понадобятся в общении. Напоследок она сказала, что будет приходить раз в неделю.
После ухода переводчицы мы вновь расселись в кресла-качалки и закурили. Опять нас выручил Серёга, но пояснил, что осталась всего пара сигарет.
– Так бы до конца службы! – мечтательно протянул Юрка.
– Подними, у тебя упала, – заметил Лёха.
– Что упала? – не понял Юрка.
– Губу подними свою, а лучше закатай её, – ответил Лёха.
И мы все рассмеялись.

* * *

Как я уже писал, в прихожей был медпост. Ближе к вечеру в наш блок на лифте поднялся медбрат, негр. Увидев нас, он сказал: "Ола!" (как мы потом поняли, "Привет!") Потом подошёл к медсестре и поцеловал её в щёчку.
– Жених, наверное, – предположил Серёга.
Но он ошибался. Оказалось, у кубинцев так принято здороваться, и мы взяли это на вооружение. Когда менялись медсёстры, мы тоже целовали их в щёчку. Это было непривычно и как-то завораживающе…
А главное, они не возражали.
Так шёл день за днём – процедуры, приём лекарств, общение, сон.

* * *

Через неделю, сразу после завтрака, пришла переводчица. Она сообщила, что нас переводят в другую палату. На лифте мы спустились на второй этаж и долго шли по коридору.
После апартаментов новая палата выглядела бедно и скудно. Да, к хорошему быстро привыкаешь! Но в целом всё было на уровне – балкон, туалет, душевая. А вот выход из палаты – в большой шумный коридор, где полно больных и тех, кто их посещает.
В палате было шесть кроватей. Мы заняли четыре, а две остались свободными, к нам никого не подселили. Теперь завтрак, обед и ужин нам не приносили, а мы стали ходить в столовую. Благо, она находилась на нашем этаже.
Вначале настроение упало, но подумав, мы решили изучить планировку.

* * *

Курево у нас давно закончилось, и мы решили "стрельнуть". Спустились на первый этаж в вестибюль. Народу там было много: и гражданские, и военные. Все куда-то спешили. Минут через 15 мои "коллеги по болезни" уже обзавелись сигаретами, а мне не везло. Все, у кого спрашивал (узнал у переводчицы, как спросить закурить по-испански), отвечали: "No fumo" (Не курю).
Ребята сказали, что идут обратно в палату, покурить лёжа, и со мной не поделятся.
– Ну и хрен с вами! – ответил я.
И пошёл дальше промышлять. Вскоре увидел, что навстречу идёт негр.
– Compañero, puedes fumar un cigarrillo? (Товарищ, можно сигарету?) – спросил я.
Негр остановился и на неплохом русском ответил:
– У меня нет сигарет, только сигары.
Я сказал, что и сигары курю (хотя пробовал всего раз). Думал, негр даст мне одну сигару, а он вытащил из портфеля большой бумажный пакет, где было сигар двадцать, и протянул его мне. Я взял и автоматически сказал:
– ¡Muchas gracias! (Большое спасибо).
– Por favor, (Пожалуйста), – ответил негр, и, улыбнувшись, пошёл дальше.
Когда я вернулся в палату, парни лежали на кроватях и попыхивали сигаретами.
– Ну что, стрелок? Как результат? Настрелял?
Мордаси у них были довольные, но, когда я вытащил из-за спины пачку сигар, выражение резко изменилось.
– Угостишь? – спросил Лёха, а Серёга с Юркой аж с кроватей вскочили.
– А вот хрен вам по морде, каждому в отдельности! – ответил я. – Вы меня там, внизу, бросили и делиться не хотели! Так что, курите свои хабарики!
Но, честно говоря, я это просто так сказал. Неужели я со своими парнями не поделюсь?
И мы вчетвером задымили сигарами, лёжа в кроватях!

* * *

Дня два-три мы привыкали к обстановке. А привыкать было к чему... Из палаты был выход сразу в общий коридор, шумный и многолюдный. К тому же не было кондиционера (в отличие от апартаментов, где мы жили раньше). Хорошо еще имелся выход на балкон!
Этот балкон тянулся по всему зданию, с него можно было пройти, не выходя в коридор, в другие палаты. Дверь на балкон всегда была открыта, что хоть немного спасало от жары.
Духоты, как таковой, не было. Наоборот, дикая влажность (океан-то рядом) плюс жара. Поэтому мы по несколько раз на дню принимали прохладный душ, а потом, полностью раздевшись, ложились в кровати, прикрывшись простынями, стараясь расслабиться и не шевелиться. Это помогало.

* * *

Мыть и убирать палату, раз в два дня, приходили три молоденькие кубинки, на вид лет двадцати. Как мы потом узнали, им было всего по четырнадцать лет. Дело в том, что местные девушки очень рано взрослеют. Видимо, из-за жаркого климата. Например, в двадцать лет они выглядят намного старше, поэтому четырнадцатилетних мы и приняли за двадцатилетних. Но чего мы никак не ожидали, так это полного отсутствия смущения с их стороны, даже какой-то нагловатости. Точнее, я не ожидал. А дело было так.
После обеда и прохладного душа, мы, в чём мать родила, укрывшись одними простынями, разлеглись по кроватям. Попыхивая сигаретами (опять сходили и настреляли, но теперь уже "Популяреса"), расслабленно беседовали о мелочах. И я уже подумывал: а не задавить ли на массу минут так на сорок?
В этот момент к нам в палату зашли три юных девы со швабрами и вёдрами. Приступив к влажной уборке, одна из них заметила, что наши пижамы висят на спинках кроватей. И тут же спросила: "¿Está desnudo?" (Вы голые?). Юрка перевёл вопрос.
(Наш Юрка оказался полиглотом – язык осваивал моментально, просто на лету, шастая по всему госпиталю. Так обогащая свой словарный запас, он в дальнейшем нас крепко выручал своими познаниями в испанском.)
– Sí, desnudos... Mucho calor. (Да, голые... Очень жарко), – тут же ответил Юра.
Услышав следующий вопрос от девчонок, он произнес:
– Ни хрена себе запросы!
– Чего они хотят? – спросил я.
– Спрашивают, у тебя член большой или маленький....
– Grande-grande! (Большой-большой!) – гордо ответил я, думая, что мы будем только болтать об этом.
– О, наивный! Мы посмотрим! – воскликнули девы.
Они положили свои швабры и направились ко мне.
А я лежал под простыней и улыбался, не предполагая, что они начнут эту простыню с меня стягивать... Пытался сопротивляться, да куда там! Всё это происходило под дружный хохот ребят. Мне даже пришлось сесть на кровати, чтобы не дать им стянуть простыню. При этом я так матерился, что, наверно, было слышно в коридоре.
В конце концов мне удалось вырвать простыню. Кое-как ей обмотавшись, я схватил одну из девчонок и попытался затащить в душевую, но она вырвалась с помощью подруг. С громким смехом, схватив вёдра и швабры, девы выбежали из палаты.
– Ещё бы немного, и они бы тебя изнасиловали, – смеясь, сказал Лёха.
Я был шокирован поведением кубинок, потому что наши так бы никогда не поступили.
– Зато я им всем троим понравился, – ответил я. – На вас, болезных, они даже и не глянули.
Хотя, честно говоря, чувствовал какую-то досаду. Причем, на себя самого.
Надо же, девчонок испугался! Хотя действительно почему-то испугался. И палату они тогда так и не убрали....

* * *

После этой истории наше лечение шло своим чередом. Завтрак, душ, прогулки по госпиталю, вылазки за сигаретами, обед, сон, принятия лекарств, ужин и отбой. (Отбой был, когда сами захотим).
Ну и еженедельные визиты переводчицы. Дольше всего с ней беседовал полиглот Юрка, попутно записывая что-то в свой блокнот. Где-то через пару недель мы стали регулярно обращаться к нему за помощью, когда надо было что-то перевести, брали с собой, чтобы пообщаться с кем-то на испанском. (В госпитале было много военных кубинцев, которые лечились от ран, полученных в Анголе).
А ещё я заметил, что, когда Юрка возвращался со своих похождений, от него пахло спиртным. Он объяснял, что знакомился в процессе поиска сигарет с местными, а те иногда угощали его пивом (сарбэсо).
– Юрка, а ты в курсе, что при желтухе нельзя пить? – как-то спросил я. – На печень сильно влияет.
– Да, брось, ерунда! – ответил он. – Разве я много пью? Литр, не больше. Всё нормально. Я же всё понимаю.
– Ну, смотри сам, здоровье-то твоё, – заключил я, полагая, что он – не маленький, и сам всё соображает.

* * *

Как-то раз, объевшись после обеда и приняв охлаждающий душ, мы лежали и курили. Тут раздался осторожный стук.
– Заходи, дверь не на замке! Что барабанишь зря? – крикнул Лёха.
Дверь приоткрылась, и к нам заглянул молодой парень, мулат. Поздоровался по-русски. Извинился и сказал, что пришёл навестить отца, но перепутал палаты (в госпитале лечились не только военные, но и гражданские).
– Заходи, amigo (друг)! – сказал Серёга. – Не стесняйся!
Так состоялось наше знакомство с Эмилио. Он хорошо говорил по-русски, но с акцентом. Ещё у него была привычка перед каждой фразой добавлять: "Вы знаете…". Эмилио стал приходить к нам каждый день.
Мы с ним разговаривали обо всём, травили анекдоты, истории из жизни. Но больше всех Эмилио сошёлся с Юркой. Наверное, потому что Юрка старался улучшить свой разговорный испанский. Они чаще всего говорили на бытовые темы и о женщинах. (Я хоть и не полиглот, но тоже кое-что понимал.)
Теперь Юрка для нас стал вместо переводчика. Наверняка он говорил по-испански с сильным акцентом, но главное – сходу понимал, что ему говорили.

* * *

Как-то придя к нам, Эмилио сказал:
– Ви знаете, я сегодня биль на пляж. Рядом со мной загорать французский туристка. На ней не биль…, она биль с голой титька.
– Ну и как ты отреагировал на это? – спросил, улыбаясь, я.
– Ви знаете… Никак… Потому что рядом биль моя мамам.
– Да-а, не повезло тебе, – сказал Серёга.
– Да, я тёже биль очень расстроен, – признался Эмилио и тяжело вздохнул.

* * *

Заканчивалась третья неделя лечения. Мы чувствовали себя хорошо. К Юрке каждый день приходил Эмилио. Они сдружились и нашли общий язык.
Один раз Эмилио принёс в сумке гражданскую одежду. Юрка пояснил, что это для него и что Эмилио приглашает его в эту пятницу погулять по Гаване. Он знает все злачные места и хочет их показать, а также познакомить Юрку со своими друзьями. Сказал, что, если мы тоже хотим пойти, он принесёт гражданку и для нас (мы ведь все прибыли в госпиталь в больничных пижамах).
Можно было, конечно, так и сделать. К тому же обычно с пятницы и до утра понедельника большинство больных расходились по домам, и никакого надзора, даже в отношении нас, не было. Но, подумав, мы решили не рисковать. Пообещали, если что, прикрыть Юрку. Но за все выходные его отсутствия никто не заметил.
К утру понедельника Юрка уже был в нашей палате, довольный, весёлый и естественно с перегаром, но уже протрезвевший. Рассказал, что Эмилио показал ему много интересных мест, познакомил с друзьями и девушками, они посетили множество баров и много что из напитков попробовали.
В общем, будет потом, что вспомнить.

* * *

А в самом конце четвёртой недели пришла переводчица. Спросила, как у нас самочувствие. И добавила, что сейчас мы все пойдём к доктору на осмотр.
Он длился недолго. Врач что-то записал в медицинский талмуд, заполнил бумаги и выдал их нам – мне, Серёге и Лёхе. Переводчица сказала, что нас троих выписывают, а Юрка ещё какое-то время пробудет в госпитале.
Мы в тот момент все очень позавидовали Юрке! Ведь он ещё какое-то время будет вне "прелестей" службы, а нам предстоит возвращаться в Бригаду.
Часа через четыре за нами пришёл тот же самый УАЗик. Погрузившись в него, мы поехали обратно. Настроение было так себе. Особенно у меня, ведь оставался ещё целый год до дембеля….

* * *

С Юркой я увиделся в части через неделю. Вид у него был просто убитый. Его комиссовали домой. Как он объяснил, из-за цирроза печени. Вот и сказались его похождения по барам с Эмилио и употребление (весьма немалое) спиртного при желтухе.
Жаль парня. Не знаю, сколько он потом прожил. Наверно, его уже давно нет на этом свете.

* * *