Карпов Николай. Записки замполита роты, Нарокко (1967-1969)
(лайков: 10)
Загрузка...
НапечататьГлава 1. Дальше Кушки
Глава 2. Мы идём в Гавану
Глава 3. Другая планета
Глава 4. В батальоне боевого обеспечения
Глава 5. Вражеские голоса
Глава 6. Ох уж эти сапаты!
Глава 7. Очарованные Гаваной
Глава 8. Марчанда
Глава 9. Лягушки на завтрак
Глава 10. Контрас в роте
Глава 11. Китайские страсти
Глава 12. Как хоронили интернационалистов
Глава 13. На полигоне Алькисар
Глава 14. Миллионер-гусанос
Глава 15. Встреча с Фиделем
Глава 16. "Трассеры" прилетели
Глава 17. Стой! Стреляю!
Глава 18. Шпионка
Глава 19. Касабланка
Глава 20. Сафра
Глава 21. Барку давай!
P.S.
1. Дальше Кушки
Моя служба в небольшом прибалтийском городке Черняховске шла более-менее спокойно и размеренно, пока не поступило предложение, от которого, как говорится, я не мог отказаться. Надо было отдавать свой интернациональный долг и не где-нибудь, а за тридевять земель, в другой части света, в загадочной стране, под названием "Республика Куба". Должен сказать, что страной этой я в те годы, конечно, как и многие мои сверстники, очень интересовался, и интерес к ней с годами только увеличивался.
Ещё с начала шестидесятых прошлого века в советских газетах, по радио и телевидению регулярно шли сообщения о том, что под самым носом у Америки произошла демократическая революция, и диктаторский режим Батисты свергли повстанцы во главе с Фиделем Кастро. Особо подчёркивалось, что кубинцы теперь строят социализм, а американцы тяжело переживают потерю, по сути дела, одного из своих штатов, ведь Куба для них была не просто соседним островом, а даровым, огромным курортом. При этом были сообщения, что американские империалисты не хотят смириться с такой потерей, они объявили маленькой, но гордой, стране экономическую блокаду. А вскоре пошли ещё дальше - организовали высадку вооружённого десанта контрреволюционеров на остров, но те потерпели сокрушительное поражение.
В Советском Союзе в то время, наверное, не найти было человека, который бы не восхищался кубинцами и не сочувствовал им. Огромной популярностью в стране пользовалась песня А. Пахмутовой и Н. Добронравова "Куба – любовь моя!". Её слова, словно гвозди, прочно вбивались в память. Она не оставляла никого равнодушным, и мы с удовольствием повторяли очень патриотичные, будоражившие чувства, строки:
Куба – любовь моя!
Остров зари багровой…
Песня летит, над планетой звеня:
"Куба – любовь моя!"
Слышишь чеканный шаг?
Это идут барбудос.
Небо над ними – как огненный стяг…
Слышишь чеканный шаг?
Вовсе не нужно было знать испанский, чтобы легко запомнить лозунги кубинцев: Вива Куба! Венсеремос! Патриа о муэртэ! и др.
Но о том, что на Кубе дислоцируется советская воинская часть, я тогда и не подозревал. Помнится только, что когда был на втором курсе военного училища, поступило официальное сообщение о выводе Советским Союзом своих ракет с острова, и что так называемый Карибский кризис, завершился. Лишь спустя многие годы мне стали известны некоторые сведения о том, как там оказалась отдельная мотострелковая бригада советских Сухопутных войск. Ими поделился со мной бывший Министр Обороны, последний Маршал Советского Союза Дмитрий Тимофеевич Язов. Он незадолго до этого вышел из тюрьмы, где находился за участие в ГКЧП, заканчивал работу над книгой "Карибский кризис. Сорок лет спустя", и неоднократно обращался в Центральный музей Вооружённых сил, где я тогда работал, за помощью в подборе материалов.
От него я узнал, что в 1962 году в ходе операции "Анадырь" он со своим полком был переброшен на Кубу и принял активное участие в событиях тех лет. Несмотря на то, что на Кубе у меня была очень скромная военная должность, и что я там служил уже через шесть лет после него, у нас нашлись общие темы для воспоминаний, и как только книга маршала была опубликована, он как "кубинец" "кубинцу" подарил мне экземпляр с дарственной надписью.
Моему появлению на Кубе предшествовали некоторые события, о которых, наверное, стоит упомянуть. После окончания военного училища я получил назначение командиром взвода в батальон связи одной из дивизий Прибалтийского Военного округа. Сама дивизия дислоцировалась в упомянутом уже мною г. Черняховске, который при немцах назывался Инстербург. Когда я туда прибыл, почти треть города находилась в руинах, остававшихся ещё после Великой Отечественной войны, и с жильём для офицеров было очень трудно. Зато в добротных, построенных ещё немцами, казармах, недостатка не ощущалось. Месяца три мы с моей молодой женой Лерой, которая только что окончила институт иностранных языков, прожили в каком-то сарайчике, где бывший хозяин-немец когда-то держал кур. Я кое-как приспособил его для жилья, принёс с разрешения комбата две солдатских кровати и облезлый стол из класса, где обучал солдат работе на радиостанциях. Потом, уже с наступлением холодов, когда мы с женой ожидали ребёнка, к великой нашей радости освободилась комната в коммуналке. Она находилась в трёхэтажном доме, в котором из четырёх подъездов были заселены только два, остальные лишь угадывались, от них остались фундамент и кучи битого кирпича. Вскоре у нас родилась дочь.
Я с энтузиазмом командовал своим взводом и два года он, успешно сдавая все проверки, был признан лучшим в батальоне, а мой командир роты прозрачно намекал, что как только он уедет учиться в академию, я займу его место.
Конечно, было очень приятно, когда на совещаниях комбат отмечал мои успехи по службе, однако они послужили причиной, по которой на долгие годы моя военная биография круто изменилась. Совершенно неожиданно меня избрали, а потом утвердили приказом по части, секретарём комсомольской организации моего же батальона. Моим возражениям никто из моих начальников не внял. Комбат так и сказал:
- Нам нужен комсомольский работник, которого мы знаем, а не какой-нибудь "варяг".
И потом утешил:
- Не надо кочевряжиться, не получится у тебя комсомолить, вернёшься на взвод. Ты же знаешь, что лейтенанта дальше Кушки не пошлют и больше взвода не дадут. Какие проблемы?
У меня не осталось никаких аргументов для возражений, и я, хоть и нехотя, согласился. От прежнего секретаря мне достался закуток в штабе батальона, где стояли только стол, стул и солдатская тумбочка для документации.
Такой "комфорт" меня нисколько не огорчал, потому что почти всё время я находился на занятиях. С моим бывшим взводом их теперь проводил лейтенант, который в своём училище радиорелейные станции не изучал. А их во взводе было четыре и ещё по одному полукомплекту на двух новых плавающих бронетранспортёрах БТР 50 ПУ, которые только что были получены. Один предназначался для командного, другой для запасного пунктов управления дивизии. Технику других подразделений батальона я тоже знал неплохо, и, бывая в них, чувствовал себя уверенно.
"Комсомолить" меня никто особо не учил, и я действовал, как говорится, по своему разумению. Проводил политинформации, по выходным дням с солдатами батальона организовывал соревнования по бегу, работе на спортивных снарядах, тренировал футбольную команду, привёл в порядок наш клуб и даже наладил художественную самодеятельность. В общем, делал то, что считал нужным, чтобы занять солдат в выходные дни и в свободное от занятий время.
Однажды зимой, когда я с двумя своими бывшими подчинёнными и киномехаником ремонтировали кресла в нашем клубе, в помещение зашёл незнакомый капитан. Я к нему особо не присматривался, но обратил внимание, что был он, несмотря на зимнее время, без шинели, в одном только кителе. Из чего я заключил, что он видно вышел из помещения, которое находится где-то неподалёку и возвращаться, соответственно, будет туда же. Эмблемы у него были артиллериста, а ходил он как-то молодцевато, пружинистой походкой. Увидев, что я посмотрел на него, он поздоровался, продолжил обход помещения, и, не представившись, спросил: кто оформлял наглядную агитацию, которая была на щитах, висевших в клубе. Я решил, что это проверяющий из политотдела дивизии и ответил, что делал её сам с писарем роты связи и готов выслушать его замечания. Но, видно, капитан задал вопрос просто так, для проформы, а на самом деле хотел завести со мной разговор.
И не ошибся. Капитан без обиняков сказал:
- Николай, отпустите солдат на перекур, нам надо серьёзно поговорить.
Я, конечно, был удивлён, откуда он знает моё имя, но решил, что это скоро само собой прояснится. Когда солдаты вышли, капитан представился уполномоченным Особого отдела дивизии, и сообщил, что курирует находящийся в нашем военном городке режимный ракетный дивизион, а у нас бывает только в штабе, поэтому мы незнакомы. Потом немного помолчал, внимательно посмотрел на меня и чуть тише сказал:
- Вот что, Николай. Я должен сказать вам, что ваша кандидатура рассмотрена и утверждена для отправки на службу за рубеж. Учли то, что вы до армии по комсомольской путёвке два года проработали на ударной стройке в Казахстане, что у вас были хорошие показатели, когда вы командовали взводом, что ваша жена знает два иностранных языка и то, что вы легко находите контакты с подчинёнными. Конечно, подбирают людей в спецкомандировки кадровики, но мнение Особого отдела – решающее, и оно в отношении вас положительное. Теперь требуется только ваше согласие, и, имейте в виду, в батальоне об этом решении знает пока только один комбат. Жене можете тоже сказать, а больше не должен знать никто. Настолько я знаю, дочери вашей ещё нет трёх лет?
Я утвердительно кивнул, а он продолжил:
- Это хорошо. Там, куда вас направляют, советской школы пока ещё нет, есть только детсад.
И перед тем, как уйти, добавил:
- Это наша непоследняя встреча, поэтому предлагаю перейти на "ты". Зови меня Вячеславом, можно просто Славой. Посоветуйся с супругой и ответ скажешь при нашей следующей встрече.
Мы пожали друг другу руки, и он также быстро, как и вошёл, покинул клуб.
Первое, что я уяснил - со мною разговаривал работник Особого отдела дивизии. Сказать, что я был очень удивлён тем, что услышал, значит, не сказать ничего. При мне уже не раз офицеры уезжали служить в наши войска, находящиеся за границей: кто в Польшу, кто в Венгрию, кто в Чехословакию или Германию. Срок службы там был пять лет и секретом это ни для кого не было. А вот мне почему-то сделали исключение. Поразмыслив, пришёл к выводу, что, наверное, придётся ехать во Вьетнам. Я слышал, что там есть советская военно-морская база, а ещё в войсках работают наши советники. В то же время было не совсем понятно, как я - лейтенант могу быть советником, так как по моему разумению, на эти должности назначались старшие офицеры.
Жена, когда я сообщил ей новость, сильно испугалась, особенно тем, что придётся брать с собой и дочку. К тому же, она только год назад устроилась работать в школу и очень радовалась этому. Как мог, я успокоил её, сказав, что это пока только предварительное решение, и, может быть, никуда уезжать не придётся. Она немного успокоилась и высказала надежду, что может так оно и будет.
С Вячеславом я встретился уже через пару дней. Спешил утром на службу, боясь опоздать на построение, а он догнал меня перед самым контрольно-пропускным пунктом. У меня сложилось впечатление, что он специально поджидал меня где-то поблизости, скорее всего, за развалинами находившегося рядом здания, где, как говорили, при немцах находилось гестапо.
Поздоровавшись, он сразу спросил:
- Ну что? Едем в спецкомандировку?
Я сказал, что едем, и задал волновавший меня вопрос - как называется страна, куда надо ехать? Он ответил, что сообщить не может, но знает, что там жаркий и влажный климат. Я окончательно утвердился, что это Вьетнам.
Наступило лето. Со Славкой я не встречался уже месяца четыре, а тему спецкомандировки со мной никто не поднимал. Мы с Лерой уже успокоились, как вдруг в конце июля меня вызвал майор Егоров - начальник штаба нашего батальона. Честно говоря, я, как и большинство наших офицеров, его недолюбливал. Егоров был высокомерным, явно упивался своим положением – так как был вторым, после командира, начальником в батальоне. В войну командовал фронтовым узлом связи, хвастал своими дружескими связями с офицерами штаба армии и округа, по поводу и без повода, как говорится, "со смаком" любил рассказывать сальные анекдоты и то, как он на фронте "развлекался" с девушками-связистками.
Подозрительно глядя на меня, он сказал:
- Вот что, лейтенант. Мне приказано срочно отправить тебя в отпуск. Ты что, просил кого-нибудь об этом? Или как? Ведь июль на дворе, и, отправляя тебя греть пузо, тем самым приходится нарушать давно установившуюся в армии традицию.
И замолчал, сердито глядя на меня.
Я почувствовал себя виноватым, хотя "пузом" обзавестись ещё не успел. Но ведь это действительно неслыханное дело, чтобы лейтенант уходил в отпуск в июле, когда в части много офицеров и сверхсрочников с солидным стажем, почти половина из них – фронтовики, имели ранения. На всякий случай уточнил:
- А что за традиция такая, товарищ майор?
Егоров, посмотрел на меня, как на безнадёжно тупого, а затем снисходительно объяснил:
- А традиция такая: "Зима, на дворе январь холодный - в отпуск едет Ванька взводный. Июль, солнце жаркое палит - в отпуск едет замполит". Или ты считаешь, что за те пять месяцев, что ты на политработе, уже имеешь какие-то привилегии? А может, у тебя блат в Генеральном штабе? Ведь команда отправить тебя в отпуск вроде бы прямо оттуда пришла.
Я недоумённо пожал плечами и сказал, что никого ни о чём не просил, и в Москве у меня ни знакомых, ни родственников нет. Может быть, это какая-нибудь ошибка, меня перепутали с кем-то. И, осмелев, добавил, что тем не менее я очень рад этому и пока там "наверху" не разобрались, готов хоть завтра ехать на родину, тем более, у жены как раз каникулы.
- Я тоже пошутить люблю, - сказал начштаба, - но это не тот случай. Оставь машинистке почтовый адрес, по которому будешь проводить отпуск, и через час приходи за отпускным билетом и проездными документами.
Потом, усмехнувшись, добавил:
- Завтра, максимум послезавтра, чтобы духу твоего в Черняховске не было. Я буду докладывать в отделение кадров дивизии, что ты уже в пути.
Предыдущий отпуск у меня был в январе, и тут такая удача! Домой я почти бежал, чтобы обрадовать жену, но её дома не оказалось, где-то гуляла с дочкой. Я стал лихорадочно собирать чемодан, а вскоре и Лера пришла и тоже, очень обрадовавшись, присоединилась к подготовке в отпуск. Я же снова ринулся в батальон за отпускными документами. Они действительно были готовы. Я, ни с кем не попрощавшись, чтобы избежать вопросов, по какому "блату" ухожу в отпуск, поспешил домой. По пути зашёл на железнодорожный вокзал и взял билеты на поезд, который уходил на следующий день рано утром. Так, что, едва прошла ночь, духу не только моего, но и моей семьи, в Черняховске не осталось.
Отпуск проводили у меня на родине, в селе Круглом, что на берегу Азовского моря. Купались, загорали на солнце, я рыбачил, встречался с бывшими одноклассниками. В общем, всё было прекрасно, и я не переставал благодарить судьбу за такое везение. Но где-то дней через десять этой идиллии пришёл конец. Почтальон принёс мне телеграмму с очень лаконичным и строгим содержанием. В ней значилось: "Срочно прибыть в часть", и подпись – "Командир".
Ещё уезжая в отпуск, я уже не сомневался, что мне его подарили в связи со скорым отъездом во Вьетнам. Теперь же немного подумал и решил: видно, что-то где-то пошло не по плану и меня отзывают из отпуска, чтобы срочно отправить в спецкомандировку. Но какие-то сомнения всё-таки оставались, и я подумал: а вдруг причина в чём-то другом? Может быть, что-то случилось в батальоне? Хорошо бы выяснить: если нужен только я, то зачем срывать сейчас с места жену и дочь? Пусть они останутся.
Я тут же побежал на почту и послал в батальон ответную телеграмму с конкретным вопросом: "Мне ехать одному или с семьёй?". Довольный своей находчивостью, я прождал ещё день. Но ответа не последовало.
Мы с женой опять, как по тревоге, быстро собрались и уехали. В то время на дорогу до Черняховска, с пересадками в Москве, Риге и Калининграде, уходило больше двух суток. Подъезжая к Черняховску, я приник к окну вагона, пытаясь по косвенным признакам определить, что же там случилось. Если бы началась война, уже и так было бы всем известно. А, может быть, Калининградскую область возвращают Германии? Но за окном никаких признаков чрезвычайной ситуации не наблюдалось. Там текла обычная мирная жизнь.
Едва успев бросить дома чемоданы, я заторопился в батальон, и, как по заказу, сразу на пороге штаба встретился с подполковником Каспировичем - командиром батальона. Я лихо доложил, что по его приказанию из отпуска прибыл. Но командир куда-то спешил. У подъезда стояла его машина, а водитель, увидев его, тут же завёл двигатель. Не дослушав мой рапорт, подполковник нетерпеливо махнул рукой и уже на ходу сказал:
- Продолжай отдыхать! Cтрогий выговор тебе в карточку уже записали, а подробности узнаешь у замполита.
За два с лишним года, которые я прослужил в батальоне, мне ни разу взысканий не объявляли, и тут такой облом. Сразу же примерил на себя выговор, подумал, что его, наверное, будет достаточно, чтобы мою кандидатуру для отправки в спецкомандировку сняли.
Майора Колотий – заместителя командира батальона по политической части – я уважал, хотя и догадывался, что это с его лёгкой руки мне пришлось бросать взвод и переходить на политработу. Все те месяцы, которые я был на новой должности, он относился ко мне доброжелательно, я даже сказал бы по-отечески, особо не контролировал, похваливал. Мне его огорчать, конечно, очень не хотелось. В голове всё время вертелся вопрос: в чём же я так сильно провинился, чем подвёл всех?
Терзаемый тревожными предчувствиями, я постучался в его кабинет и, стараясь ничем не выдать своих переживаний, доложил о прибытии. Как и комбат, он тоже не дал мне договорить и указал кивком головы на стул. Затем без всяких предисловий сказал:
- Ты, вот что, Николай, за взыскание не переживай. Через какое-то время оно будет с тебя снято. Таких, как ты, в дивизии человек пятьдесят набралось, и все в один день были наказаны. Дело в том, что неделю назад прямо в Черняховск, минуя штаб округа и штаб армии, неожиданно прилетела комиссия Генерального штаба. Её возглавлял генерал Пеньковский.
Увидев мои округлившиеся от удивления глаза, он добавил:
- Успокойся, тот Пеньковский, которого расстреляли за предательство, был полковником, а это генерал. Наверное, однофамилец. Прямо на военном аэродроме, куда приземлился их самолёт, нашей дивизии была объявлена "полная боевая готовность" и приказано выйти в запасный район, а затем следовать на Добровольский полигон, чтобы провести там учения с боевой стрельбой. В таких случаях положено всех отпускников срочно возвращать в части, вот тебе и дали телеграмму. Дивизия справилась с задачами только на "удовлетворительно", и всё из-за танкового полка. Его командир, Герой Советского Союза, так спешил выполнить приказ, что выскочил с полком в запасный район, оставив на зимних квартирах весь возимый боезапас. Стрелять полку на полигоне было нечем.
Не без гордости он также сообщил, что наш батальон получил твёрдую четвёрку, а мои бывшие подчинённые сработали хорошо, связь комдиву и штабу обеспечили. Командира танкового полка, несмотря на его большие заслуги, уволили, а всем отпускникам, кто не прибыл в течение трёх суток, объявили выговор. Заканчивая своё сообщение, он улыбнулся, поздравил меня с первым взысканием, сообщил, что моя телеграмма всех изрядно повеселила. Затем сказал, чтобы я к своему отпуску прибавил ещё три дня и продолжил отдыхать.
Почти все наши с Лерой отпускные деньги уже были израсходованы на поездку к морю, и остаток отпуска я провёл в Черняховске. Ещё месяца четыре потом я служил в полной уверенности, что страна с жарким и влажным климатом для меня закрыта, как вдруг однажды меня вызвал вечно чем-то недовольный майор Егоров.
- Ну что? - спросил он, как только я переступил порог его кабинета. - Готов ехать в спецкомандировку?
Я ответил утвердительно, и он продолжил:
- А ты хитрец, оказывается! Знал, что отобран для поездки в страну с жарким и влажным климатом и ничего не сказал мне. Но я догадываюсь, почему. Тебе не хотелось мне оттуда бананов привезти!
И оглушительно засмеялся. Морщины у него на лбу вдруг сразу разгладились, и я подумал, что он, видно, не такой уж плохой человек.
- Взыскание с тебя снято, - продолжил он. – Сейчас получай командировочное предписание, проездные документы на себя и жену, а также денежное содержание за месяц вперёд. Ехать тебе надо в Ленинград, в штаб Прибалтийского военного округа, а там скажут, что делать дальше. Могу лишь добавить, что шинель, сапоги и шапку тебе года два носить не придётся. Продукты про запас надо иметь только для ребёнка, а вам с женой лишь на дорогу. О цели твоей поездки не должен знать никто.
2. Мы идём в Гавану
По моему прибытию в управление кадров штаба Ленинградского Военного округа, события стали развиваться очень быстро. Нас с женой, дочерью и ещё несколькими офицерами и их семьями, которые получили такое же, как и я, назначение, тут же отправили в город Пушкин, в штаб артиллерийской дивизии. Там поселили в гарнизонной гостинице, где все тут же успешно обзавелись вшами. На следующий день мы были изолированы в какой-то казарме, в подвале которой меня переодели во всё гражданское. Я получил приличный костюм, пару брюк, галстук, несколько рубашек с короткими и длинными рукавами, сандалеты, туфли и соломенную шляпу. Свою военную форму было приказано тоже везти с собой. Здесь же у всех нас, включая и жён, отобрали документы: у жен паспорта, а у нас – удостоверения личности офицера. Сказали, что они будут на хранении в Генеральном штабе, и мы их получим только по возвращении.
Общаясь со своими теперь уже коллегами, мы с Лерой решили, что нас здесь сосредоточили, чтобы отвезти в аэропорт "Пулково" и откуда самолётами отправить во Вьетнам. Но просчитались. Вечером следующего дня в крытых грузовиках под покровом темноты нас привезли в Ленинградский порт, к какому-то причалу и погрузили на круизный теплоход "Михаил Калинин". Лучше всех было дочери. У многих тоже были маленькие дети, от двух до пяти лет, ещё в гостинице они быстро перезнакомились, хвастались своим скромным запасом игрушек, их можно было везти не больше трёх. У дочери были плюшевый тигрёнок, кукла и детская книжка с картинками.
Старший пассажирский помощник капитана ещё на трапе вручил нам посадочные талоны, уточнил номера кают, рассказал, где они находятся, и дал полчаса на заселение. Запас вещей разрешалось иметь при себе минимальный, поэтому устроились все быстро. Наша каюта была по правому борту. Затем всем офицерам было приказано построиться наверху. Когда я туда поднялся, напротив офицеров уже стояло сотни три солдат, переодетых в "гражданку". Отличались они от нас лишь возрастом и тем, что у них были береты, а у офицеров - шляпы.
Из солдат, очевидно ещё на берегу, были сформированы временные отделения и взводы, а командовать ими поставили молодых офицеров-холостяков. Распоряжался всем какой-то мужчина, как позже выяснилось, начальник эшелона майор Ягнеша. Скомандовав всем нам: "Смирно!", он, приложив руку к шляпе, доложил другому мужчине, как позже выяснилось, полковнику Генерального штаба Авилкину, что все мы готовы к убытию. Несмотря на серьёзность ситуации, многие улыбались, глядя, как майор в гражданской одежде идёт по палубе строевым шагом, с приложенной к шляпе рукой. Полковник, вопреки сложившейся традиции, здороваться с нами не стал, а сразу же дал слово старшему помощнику капитана судна, и тот провёл краткий инструктаж. Указал, где находятся спасательные средства, какой режим подачи воды в каюты, когда и где будет приём пищи и даже просмотр кинофильмов. Остальной подробный инструктаж, занятия по спасению в случае чрезвычайной ситуации, обещал провести, когда мы уже будем в открытом море. Подчеркнул, что до особого разрешения никому на верхнюю палубу выходить нельзя.
Через короткое время всем офицерам, членам семей и солдатам было приказано занять места в своих каютах. Затем, даже без прощального гудка, в темноте наш корабль тихо отошёл от причала. Но мы, находясь в каютах, этого даже не сразу заметили, судно держалось на воде ровно и движения не ощущалось. Лишь корпус немного подрагивал, и в шкафчике позванивал небольшой запас посуды. Конечно, нас томила неизвестность, мы по-прежнему не знали, сколько дней будем плыть и главное куда. Все по-прежнему верили, что мы направляемся во Вьетнам, вопрос был только в том, как будем двигаться, через Суэцкий канал или вокруг Африки. Плыть, по нашим расчётам, придётся чуть ли не около месяца.
На следующий день мы позавтракали в ресторане, который стал обыкновенной столовой. Кормили там вкусно, но выбора блюд никакого не было, а потом офицеров собрали в клубе. Здесь майор Ягнеша сказал, что, как и было приказано, он только что вскрыл секретный пакет и из него следует - конечной целью нашего плавания является Республика Куба. Мы идём в Гавану. Время в пути примерно 14-15 суток. Одновременно он предупредил, что мы сейчас находимся рядом с территориальными водами Дании, напомнил, что эта страна входит во враждебный блок НАТО. Поэтому мы должны как можно реже появляться на верхней палубе и ничем не демонстрировать свою военную принадлежность.
Вскоре его слова подтвердились. Мы как раз выходили из Балтийского моря через проливы в Атлантический океан. В иллюминатор было видно, как по правому борту стали появляться иностранные военные корабли, с которых нас бесцеремонно рассматривали в бинокли и фотографировали. Это были небольшие суда, все какого-то стального цвета и находились буквально метрах в ста от нас. Однако вскоре мы понемногу стали к этому привыкать, и я с женой и дочерью ближе к вечеру всё же рискнули выйти на верхнюю палубу.
Перед этим внимательно ознакомился с картой. Она была вывешена в одном из коридоров, и кто-то из членов команды теплохода переставлял на ней кораблик с иголкой и красным флажком на мачте, отмечая, таким образом, два раза в день место нашего нахождения. Я сориентировался и понял, что мы в это время проходим узкий пролив, отделяющий Норвежское побережье Скандинавского полуострова от полуострова Ютландия. Сам пролив называется Каттегат, справа от него находятся берега Швеции, Норвегии, слева Дании, потом Германии. Норвежский берег был дальше, он скалистый и ничего примечательного не представлял. Зато Дания была видна хорошо, берег там низкий. К обеду мы прошли рядом с мысом, вдающимся в пролив, на нём был город Скаген. За ним уже начинался другой пролив - Скагеррак. На датском берегу и невооружённым взглядом были хорошо видны квадраты изумрудно-зелёных полей, какие-то строения в виде ангаров, аэродром, с садящимися и взлетающими самолётами, дороги с мчавшимися по ним автомашинами. Всё было очень необычно и интересно.
В дальнейшем пролив всё более расширялся, берега становились всё дальше, но корабли НАТО ещё долго "конвоировали" нас. Мы впервые видели живых вероятных противников. Их бесцеремонность вызывала раздражение, хотелось как-то обозначить своё отношение к ним, показать кулак, кукиш или хотя бы плюнуть в их сторону, но мы строго соблюдали инструкцию. В дальнейшем на карте стало видно, что слева находятся берега Германии, Франции, потом Португалии, но, сколько я не вглядывался в морскую даль, разглядеть побережье этих стран было невозможно. Только однажды, справа в дымке, увидели какой-то берег, как я потом понял, это были Азорские острова.
В детстве, в своём родном селе, я часто видел, как большие белоснежные корабли идут по Таганрогскому заливу Азовского моря, чтобы следовать в Чёрное и другие моря. Но на таком большом пассажирском судне был впервые и решил лучше рассмотреть его.
"Михаил Калинин" выглядел очень красиво и снаружи, и изнутри. Он обычно совершал круизы с состоятельными людьми на борту, прежде всего иностранцами, в тёплые заморские курорты. Так наша страна тогда зарабатывала валюту. На корабле, как я уже писал, было два ресторана, музыкальный салон с баром, кинотеатр. Для нас работали, конечно, только рестораны, но как столовые. Потом в клубе, находящемся на носу теплохода под палубой, стали показывать и кинофильмы. Кругом идеальная чистота, морёный дуб, надраенная до блеска медь, ковровые покрытия. Мы, можно сказать, впервые в жизни увидели, что есть, оказывается, и другая жизнь, которую ведут те, кто живёт в условиях "загнивающего капитализма".
Жизнь протекала беззаботно, знакомились друг с другом, ходили в кино, всё время строили догадки, что нас ожидает на Кубе. А между тем становилось всё теплее. Мы быстро уходили от осени и зимы и, пропустив их, а заодно и весну, попадали сразу в лето. Где-то дня через три уже можно было загорать на палубе. Главной заботой была, конечно, наша непоседливая двухлетняя дочь. Мы очень опасались, чтобы она не выпала за борт. Хорошо, что большую часть плавания погода держалась тёплая, волны в океане очень широкие, но не высокие, корабль качало не сильно. На палубе имелось, по сути, только одно развлечение, что-то вроде судового хоккея. Там были расчерчены квадраты, как для детской игры в классики, но поменьше, в них нарисованы цифры, и нужно было клюшкой с небольшого расстояния забивать туда шайбы, подсчитывая очки.
У борта лейтенант Карпов Николай Дмитриевич. Атлантика, теплоход «Михаил Калинин», октябрь 1967 г.
За бортом иногда встречались рыболовные суда под различными флагами. Большинство из них выглядели непритязательно – с очень ржавыми корпусами, с облупившейся на надстройках краской, на некоторых же вообще даже флагов не было. На фоне огромных волн эти судёнышки выглядели совершенно беззащитными. Однажды в океане разыгрался шторм. Мы шли в плотном тумане, на нашем корабле периодически стали давать протяжные гудки, и бывало так что, когда нас поднимало на гребень огромной волны, "рыбак" наоборот, неподалёку от нас проваливался в водяную яму и, казалось, что мы сейчас свалимся на него. В следующий момент "рыбак" оказывался на гребне волны выше нас, и тогда было впечатление, что он сейчас упадёт к нам сверху. На палубе этих судёнышек собиралась вся команда, и моряки нам приветственно махали руками. Нередко было видно, как вытянувшись по течению, вереницей плывут бочки, доски, ящики, какие-то деревянные обломки. Наверное, после кораблекрушения, но, скорее всего, на некоторых кораблях так избавлялись от мусора.
Однажды ночью, когда "Михаил Калинин" приблизился к тропикам, мы с женой уложили дочь спать, а сами вышли перед сном освежиться. Стояли на палубе, и вдруг увидели, как какие-то рыбки в лунном свете вылетают стрелой из воды и пытаются перелететь корабль, отчаянно работая плавниками, как крылышками. Несколько штук не смогли перелететь и упали на палубу и на брезент, которым укрыты спасательные шлюпки. Мы их рассмотрели, они были как наша плотва, только плавники шире. Пришлось их вернуть назад в океан. Моряки сказали, что эти рыбки так и называются "летающие", а мне сразу же вспомнился, врезавшийся в память замечательный рассказ писателя Э. Хемингуэя - "Старик и море", как он использовал этих рыбок для наживки. Несколько раз видели дельфинов, они двигались за нашим судном на небольшом расстоянии, потом куда-то пропадали.
Были, конечно, и некоторые неудобства, особенно для солдат. Им вообще днём не разрешалось выходить из кают самого нижнего яруса теплохода. Лишь в темноте, повзводно, и обязательно под присмотром командиров, их ненадолго выпускали на палубу. Когда однажды я спустился в помещение в самом низу теплохода, то увидел неприглядную картину. Там было очень душно, некоторых тошнило и несколько человек постоянно смывали то, что ещё недавно было содержимым их желудков.
Еще я обратил внимание, что некоторые пассажиры (я их сначала принял за солдат) отличаются от основной массы. Они держались особняком, были чуть взрослее, при просмотре кинофильмов садились вместе. В кинозале стульев не было, потолок был очень низким, смотреть фильмы приходилось сидя прямо на ковре, и я заметил, что некоторые из них, демонстрируя свою приверженность личной гигиене, прежде чем сесть, стелили под себя какую-нибудь бумажку, а то и носовой платок. Однажды мне показалось, что эти люди общаются на английском языке. В школе и в военном училище я изучал немецкий, поэтому, о чём они говорят, понять не мог. Когда мы в очередной раз пришли в клуб, я выбрал место неподалёку от этой группы ребят, и попросил жену прислушаться к их разговору. Она сказала, что они действительно переговариваются на английском, но видно терминология у них специфическая, явно военная, техническая, и понять о чём говорят ей трудно. Что это были за пассажиры, я понял только несколько позже.
Некоторые из офицеров и их семей тоже мучились морской болезнью. А у меня появился другой недуг. Наверное, от постоянной лёгкой вибрации корпуса судна, которую всё время производили работающие машины, разболелся зуб. Я не знал, куда себя деть и ночью бродил по всему кораблю. Там уже под утро меня встретил кто-то из дежурных членов команды и спросил, в чём дело. Я рассказал. Тогда он привёл меня к себе в каюту, налил в стакан немного рома и добавил туда несколько каких-то капель. По совету моряка я прополоскал рот, затем выпил и так три раза. Боль как рукой сняло, к тому же я захмелел и чуть не проспал потом на завтрак.
Мы уже знали, что будем служить в учебном центре, который на самом деле является секретной советской Отдельной мотострелковой бригадой. Сообщили нам и на какие должности мы предназначены. Мне, в частности, предстояло стать заместителем командира роты связи по политической части. Значит, моё дальнейшее продвижение по службе на командных должностях окончательно откладывалось.
Знакомясь с будущими сослуживцами, я нашёл ещё одного офицера-связиста, старшего лейтенанта, он тоже был с женой и дочкой. Я несколько раз пытался узнать, не в мою ли роту он предназначен, он всё отнекивался, а потом нехотя сказал, что у него совсем другая часть, о которой он говорить не имеет права никому. Только потом уже на Кубе я узнал - в пригороде Гаваны функционировал секретный разведцентр. Это одна из частей Особого назначения ГРУ. Она подчинена непосредственно Генеральному штабу и находится внутри одного из двух мотострелковых батальонов нашего учебного центра. Собственно, тот батальон и охранял этот разведцентр со всех сторон.
Чем дальше на юг мы спускались, тем теплее становилось. Мы хорошо загорели. Однажды неожиданно я узнал, что среди нас есть один сверхсрочник, который, оказывается, на Кубу едет уже второй раз. Он долго скрывал это, а потом кому-то всё же проговорился. Его фамилия была Хитрый. Это действительно нужно было ухитриться, так устроиться! Но, когда я потом встречался с ним на Кубе, то понял, что это был ценный работник. Он служил и жил непосредственно в Гаване, неподалёку от нашей припортовой базы, и числился начальником продовольственного склада, предназначенного для хранения продовольствия, привозимого сухогрузами и предназначенного бригаде, другим нашим военным структурам, и посольству находящимися на Кубе. Я потом бывал на этом складе. Он представлял собой большие помещения, которые охлаждались огромными промышленными холодильными установками. В этих камерах и находился запас скоропортящихся продуктов. Хитрый неплохо говорил по-испански, а это было очень важно, так как надо было находиться в тесном контакте с администрацией порта, и теми, кто его обслуживал.
Как только Хитрый обмолвился, что он два года назад уже служил на Кубе, то тут же стал очень популярным. Стоило ему появиться на палубе, как вокруг него собиралось человек десять, и тут же начинались расспросы. Нас интересовало всё: как там переносят жару, как к нашим солдатам и офицерам относятся кубинцы, сколько лет там положено находиться, какой паёк и так до бесконечности. Вскоре Хитрый стал буквально запираться от нас в своей каюте, но к нему и туда наведывались.
Узнав, что мы идём на Кубу, я попытался из крупиц тех сведений, которыми когда-то обзавёлся, восстановить в памяти всё, что знал об этой стране. Восстановить удалось немного, во всяком случае, гораздо меньше, чем хотелось. Но всё, что касалось Кубы, как говорится, схватывалось на лету. Кое-что сообщила жена одного капитана, историк по образованию и ещё один офицер, про которого поговаривали, что он разведчик. В итоге вырисовалась следующая картина. Примерно шесть лет назад на Кубе победила революция. Ситуация с тех пор более-менее стабилизировалась, но угроза вторжения контрреволюционеров с территории какой-нибудь из стран Карибского бассейна, да и самих американцев, оставалась. Ведь до Гаити и Доминиканской Республики было всего около 80 километров, до Багамских островов 140, почти столько же до Ямайки и до Мексики. Ну и США под боком.
Несмотря на то, что Советский Союз вывел с Кубы свои войска и ракеты, американцы не сняли экономическую блокаду с этой страны, перекрыли почти все контакты европейских и Латиноамериканских стран с республикой. Кроме того, в Америке очень боялись, что мы опять тайно вернём туда свои войска и ракетно-ядерное оружие. Поэтому стремились очень внимательно смотреть, кто прибывает из Советского Союза на Кубу, и какие грузы привозят наши корабли.
Через тринадцать дней мы с верхней палубы уже с нетерпением стали всматриваться вперёд, пытаясь в морской дали увидеть берега загадочной страны, в которой скоро придётся жить и служить. Вскоре на близость берега нам подсказали появившиеся птицы и авиация. Когда, наконец, мы вошли в воды Карибского моря, над нами стали летать легкомоторные самолёты, на бортах которых отчётливо различались нарисованные звёздно-полосатые американские флаги. На очень низкой высоте они периодически кружили над кораблём. Лётчики, открыв фонари кабин своих машин, свешивались через борт, фотографировали нас, что-то показывали на пальцах, грозили кулаками, с перекошенными от натуги ртами, пытались перекричать шум двигателей своих самолётов. В общем, мы им активно не нравились, и это было взаимно. Но всем было строго приказано до самого прибытия в Гавану из кают на палубу больше не выходить, а так хотелось чем-нибудь запустить в эти наглые физиономии.
Наконец на четырнадцатый день на рассвете, мы приблизились к Кубе настолько, что даже из иллюминаторов кают по левому борту открылся вид на Гавану. Он, конечно, всех очень впечатлял. У входа в порт на скалистой косе, далеко вдававшейся в океан, стоял маяк и старинная испанская крепость. Позже я узнал, что она называется "Эль Морро". Ещё недавно перед этим в Союзе я прочитал в моём любимом журнале "Вокруг света", что во времена последнего диктатора Батисты со стен её тюремщики на съедение акулам сбрасывали революционеров.
3. Другая планета
Вскоре мы, наконец, пришвартовались в гаванском порту. Там нас уже ожидали маленькие новые автобусы "ПАЗики" и крытые грузовые машины. Встречающие офицеры, одетые, так же, как и все мы, сформировали из нас две группы. Как нам пояснили, одна предназначалась в гарнизон Торренс, где стоял один из мотострелковых батальонов и радиоцентр, о котором я уже писал. Все те люди, которые вызвали мой интерес на корабле, отправлялись тоже именно туда. Из чего я сделал вывод, что пассажиры, которые говорили на английском, были уже подготовленными специалистами для разведцентра. Как после выяснилось, это были студенты разных наших технических вузов, их вторых и третьих курсов, прошедшие специальную допподготовку. Вторая группа, в которой был и я, направлялась в гарнизон Нарокко, где был расположен штаб бригады и основные её части и подразделения.
Не дав нам как следует осмотреться, каждую группу офицеров, семьи и солдат погрузили в транспорт, и мы покинули порт. Наверное, излишне говорить о том, как жадно мы из окон автобусов смотрели во все глаза на улицы старой и новой Гаваны, на всё, что попадалось по дороге. Складывалось такое впечатление, что находишься на другой планете. Вокруг всё другое: земля красная, на ней росли высоченные королевские пальмы, которые поначалу можно было принять за бетонные столбы, но это их сходство нарушалось пышной кроной на самом верху, деревья и кусты совсем другие и тоже диковинные. Листья на деревьях и кустах, как правило, огромные, а цветы с хороший букет. Птицы невиданные, много белых попугаев, а может цапель, сидящих на горбатых буйволах и коровах. Обратили внимание на машины совершенно незнакомых марок, но многие из них добитые, ржавые и мятые, видно американские.
Люди тоже были другими - всех оттенков кожи: белого, пепельного, жёлтого, получёрного и чёрного. Я уж не говорю о непонятном для нас языке, расцветках и фасонах одежды. Непривычно было наблюдать женщин, которые ходят по городу с бигуди на голове, которые, судя по всему, предназначались главным образом для украшения их причёсок.
Увидев нас, все радостно улыбаются, кричат "Ruso! Sovetiko!" (Русские! Советские!) и приветственно машут руками. Конечно, это было очень приятно, чувствовалось, что мы находимся среди друзей, нас не воспринимают как оккупантов, нам рады, мы здесь нужны.
Примерно через час привезли нас в бригаду, предупредив ещё во время посадки в транспорт, что нужно везде говорить не бригада, а "учебный центр номер 12".
(Советская мотострелковая бригада численностью в 1500 человек. Официально она предназначалась для подготовки войск РВС (Кубинские Революционные Вооружённые Силы) – примечание автора).
Ещё в пути сказали, что с этого времени рядовые солдаты будут называться "младшие специалисты", сержанты – "средние специалисты" и офицеры – "старшие специалисты". Как я уже отмечал раньше, внешнее отличие в форме одежды только в головных уборах, да ещё повседневные брюки у солдат были холщовые китайского и вьетнамского производства, а у офицеров шерстяные. Солдатам шерстяные брюки тоже выдавались, но только как парадная форма. Главным отличием был головной убор – у офицеров из рисовой соломки шляпа, а у рядового и сержантского состава – шерстяные чёрные береты.
Ещё по пути следования в Нарокко, с первых минут нахождения на кубинской земле, мы ощутили атмосферу большого траура. Он, как пояснил сопровождавший нас офицер, был только сегодня объявлен. Оказывается, в Боливии убили Че Гевару, ближайшего соратника и друга Фиделя Кастро. На улицах Гаваны и тех городков, которые мы проезжали, в глаза бросались вывешенные на стенах домов и на щитах стилизованные портреты Че в траурных рамках. Кубинские флаги с чёрными ленточками были приспущены. Между прочим, по Че Геваре траур длился десять дней, а по Фиделю девять.
О Че Геваре тогда мы почти ничего не знали, а между тем, как выяснилось позже, он и Фидель имели одинаковое звание - "команданте" (майор). Звали его чаще товарищ Че и даже - "Майор Америки". Любили его кубинцы самозабвенно. До этого у нас в стране о нём писали мало, а вскоре и вовсе перестали. Потом я узнал, что на то были свои причины. Немного расскажу об этом, потому что тогда на Кубе это производило на всех нас очень большое впечатление. Че Гевара по профессии хирург-аллерголог, по национальности – аргентинец, по убеждениям социалист, но главное его качество - он интернационалист, каких на земле, наверное, ещё не было. Че Гевара побывал почти во всех Латиноамериканских странах (Перу, Чили, Колумбия, Венесуэла, Гватемала), и почти в каждой из них включался в революционную деятельность и почти в каждой арестовывался и сидел в тюрьме. В Мексике он познакомился с Раулем Кастро, потом его братом Фиделем, вместе с ними высадился на кубинское побережье на яхте "Гранма". Провоевав против диктатора Батисты немногим более трёх лет, они добились победы.
Че был заражен вирусом экспорта революции, чего никогда не приветствовала наша советская коммунистическая идеология. Вопрос тогда ставился так: если какой-то группе социалистов, левой партии или движению в другой стране нужна помощь, в том числе оружием, специалистами и финансами, то она, как правило, оказывалась, но создавать там самим подпольные базы и вербовать себе партизан из числа местного населения мы избегали, так как провал был гарантирован.
Фидель же вместе с Че, были другого мнения. В начале шестидесятых Гевара уже однажды обжёгся. Он со 100 латиноамериканцами появился в Африке, в Конго, с целью создать базу сопротивления тамошнему диктатору, потом армию, чтобы, как недавно на Кубе, взять в итоге власть, а затем передать её народу этой страны. Но конголезцам пришельцы были непонятны и подозрительны, поэтому почти два года стали сплошными неудачами и поражениями. Но тем не менее, незадолго до нашего появления на Кубе, Че Гевара и Фидель предпринимают новую попытку так называемого "экспорта революции", теперь уже в Боливию. Это сейчас некоторые политологи высказывают предположение, что таким образом Фидель избавлялся от набиравшего популярность Че Гевары, чтобы он не стал конкурентом ему. В Боливии тоже создали подпольную базу, высадили отряд и начали вооружённую борьбу против местного режима. При этом Че Гевара оставил жену и троих детей, пост министра, все регалии третьего после Фиделя и Рауля человека. Надо также учитывать, что Майор Америки был очень больным человеком, страдал бронхиальной астмой.
Подготовились кубинцы тогда хорошо, у них было достаточно оружия, имелась связь с Кубой. Позже появлялись, не берусь утверждать, что правдивые, сообщения о том, будто в отряде Че Гевары была и одна революционерка – русская девушка по имени Таня, агент штази (разведки ГДР) и нашего КГБ. Но всё окончилось трагически. Боливийцы выдали своим властям и агентам американского Центрального Разведывательного Управления (ЦРУ) местонахождение отряда. Кубинские революционеры были окружены, завязался бой, во время которого Че Гевара был тяжело ранен, захвачен в плен и практически сразу убит. Это случилось 9 октября 1967 г. В день нашего прибытия на Кубу, и мы были свидетелями того, как оплакивали его, долго и искренне. Траур, как я уже писал, длился десять дней.
Ровно год спустя в нашем посольстве мне удалось добыть копию Боливийского дневника Че Гевары. Он был издан как приложение к №42 журнала "Новое время" от 18.10.1968 г.
Использовался в воспитательной работе с личным составом ББО 7 ОМСБр. Вверху обложки остались следы пребывания кубинских червей гусанос.
Из него я узнал, что в Боливии Че назывался майором Фернандо или Рамоном. В последнем бою он, будучи раненым в обе ноги, успел передать свои записи одному из пяти, сумевших спастись, сподвижников, которые в феврале 1968 года вернулись через Чили на Кубу и один из них - Гидо Перенти - доставил туда дневник Гевары.
Езды от Гаваны до Нарокко, где размещался штаб бригады, было меньше часа. Во многих местах, как в Гаване, так и в других населённых пунктах, в глаза бросались лозунги, на которых большими буквами значилось: "Viva Cuba!" (Да здравствует Куба!), "No pasaran!" (Они не пройдут!), "Patria o muerte!" (Родина или смерть!), "Venseremos!" (Мы победим!) и другие. Ехали мы по отличной автостраде, которая, как я потом узнал, шла через всю страну до самого Сантьяго-де-Куба, который находится на южной оконечности острова. Там же есть территория, на которой дислоцировалась и пресловутая американская военно-морская база Гуантанамо.
По прибытию в бригаду нас-офицеров собрали в классе танкового батальона, которым, как я потом узнал, командовал полковник Пятибратов, а замполитом был майор Тараненко. Пока наши жёны и дети сидели в автобусах, каждого из нас по отдельности приглашали на беседу. Никаких документов, как я уже писал, у нас с собой не было, поэтому всем предложили выбрать себе новую временную русскую фамилию, имя и отчество, но в пределах своих частей можно было называть друг друга и своими истинными именами. Я долго не раздумывал и взял себе и жене фамилию Ветров. Кадровик бригады тут же заполнил на меня что-то вроде удостоверения личности, напомнил, что официально я теперь специалист по производству и переработке сельхозпродукции. Здесь же снова подчеркнули, что для всех за пределами бригады мы должны представляться только специалистами по сельскому хозяйству.
Сразу скажу, что никакого продолжения эта история не имела – мне за всю свою службу на Кубе нигде не пришлось представляться Ветровым. Новых фамилий своих сослуживцев я никогда не слышал, но мы иногда подшучивали друг над другом: "Ты специалист по производству, или по переработке?".
На мой взгляд, вся эта секретность была шита белыми нитками. Так как и американцы и контрреволюционное подполье прекрасно были осведомлены о том, кто мы такие и чем занимаемся. Впоследствии я убеждался в этом неоднократно.
А в тот день нам, теперь уже официально, сообщили, кто и какую должность будет занимать. Спросили, не нуждается ли кто-нибудь в медицинской помощи, что, наверное, было нелишним. На улице стояла непривычно сильная жара, что при большой влажности очень ощущалось. Я представил себя в шерстяном кителе, затянутым портупеей, которые зачем-то было приказано привезти с собой, и подумал, что в них, наверное, здесь можно свариться заживо. На передачу должностей времени практически не дали. Тем, кто уже прослужил два года и убывал назад в Союз, оставалось только несколько часов до конца светового дня, в этот же вечер все они должны были на нашем "Михаиле Калинине" отправляться на родину, а их жильё занимали прибывшие.
Меня пришёл забирать мой будущий начальник, замполит батальона Боевого Обеспечения (ББО) подполковник Смирнов. Он был предпенсионного возраста, имел заметное брюшко, носил небольшие усы, а во рту сверкало несколько жёлтых металлических зубов, наверное, золотых. Держался он солидно, представившись, сказал, что мне менять некого, так как в ББО, как, впрочем, и во всей бригаде, ни одного замполита роты нет, они вообще только что введены в Советской Армии. Наперёд скажу, что они при мне в бригаде так и не появились, и я все два с лишним года был единственным на такой должности.
Смирнов познакомился со всеми остальными, предназначенными для ББО, офицерами. Оказалось, что вместе со мной в батальон прибыли: на должность начальника штаба наш бывший комендант эшелона майор Ягнеша, четыре командира взвода и сорок солдат. Затем Смирнов сходил с нами в офицерскую столовую, там нас вкусно покормили, сообщил, где будем получать продовольственный паёк, и все мы снова сели в свои автобусы. Их было всего два. Один шёл в населённый пункт Манагуа, что находится неподалёку к югу от нас, и там был жилой городок для наших старших специалистов, второй в Нарокко, куда мы прибыли. То есть, все семьи из моего батальона и управления бригады селились в Нарокко, неподалёку от штаба бригады. Солдаты и сержанты, естественно размещались в щитовых казармах своих частей и подразделений в этом же военном городке.
Ехать пришлось не более пяти минут. Весь посёлок состоял из двух кварталов, ограниченных по периметру асфальтовой неширокой дорогой. За ней в две линии тоже стояли жилища, но вытянутые в одну линию. Сопровождавший нас офицер из управления бригады, сказал, что дома, в которых мы будем жить, называются "касами". Мы опять приникли к окнам автобуса и стали жадно вглядываться в место нашего будущего жительства.
Все касы оказались обыкновенными коттеджами, и стояли на некотором возвышении, метров в сорока-пятидесяти друг от друга. Они были собраны из бетонных панелей, совершенно одинаковые, одноэтажные и небольшие. К каждой от асфальтированной дороги, по которой мы ехали, шла бетонированная дорожка, с мостиком через большой кювет. Вдоль дороги росли кокосовые пальмы и какие-то тропические кусты с огромными листьями. С одной стороны посёлка, почти рядом с ним, начинался лес, скорее заросли, которые все называли джунглями, с другой - вначале росли группы банановых и бамбуковых деревьев, а за ними проходила широкая автотрасса, по которой мы приехали в бригаду. Вдалеке высились горы, тоже все зелёные от растущего там леса.
У нашего провожатого был список, по которому он высаживал каждого у своей касы, предлагал самостоятельно "идти к себе домой" и через час-полтора всем офицерам, уже без жён и детей, быть в готовности снова сесть в автобус, чтобы возвращаться в бригаду.
Конечно, мы с женой волновались от всего происходящего, от новизны впечатлений, чего не скажешь о нашей дочери. Она увидела двух чернокожих детишек во дворе касы, что была через дорогу от нашей, и с изумлением их разглядывала. Никогда раньше негров она не видела. Они тоже перестали играть и с дружелюбными улыбками посматривали на неё. Впоследствии мы познакомились с ними. Это была семья из четырёх человек. Мужа звали Мигель, жену Маргарита, а детей Нарцисс и Дорайда. Мигель участвовал в революции, потом научился работать на тракторе и дома бывал редко, пропадал где-то на плантациях сахарного тростника.
У нашей касы, на небольшом и открытом её крыльце, стояли два плетённых кресла-качалки, и на одном из них сидела миловидная, примерно нашего возраста женщина. Она, при нашем приближении, встала, представилась Людмилой, поздравила с прибытием, пригласила зайти внутрь и показала, как устроена каса. С улицы сразу попадаешь в просторный холл, в котором были два холодильника, большой обеденный стол и несколько стульев. В углу стояли похожие на сабли два предмета, как позже выяснилось, они называются мачете и предназначены для борьбы с травой, которая росла здесь, как потом мы убедились, с фантастической быстротой.
Друзья-соседи. В первом ряду: Фидель, Дорайда, Ира, во втором – Нарцисс, Саша, Лена, в третьем - жёны офицеров: Л. Федотова и В. Карпова.
Нарокко .1967 г.
В доме было три жилых комнаты, одну из которых занимали: встретившая нас Людмила, её муж – капитан из управления бригады и двое их детей – близнецов, мальчик и девочка. Им было по четыре года, и они в это время находились в детском саду, который работал на общественных началах. Была также небольшая общая кухня с отдельным выходом на улицу, с минимальным набором посуды и электрическими плитами. Здесь же на улице за углом касы, к стене была приделана раковина, предназначенная для стирки белья. С удовольствием отметили, что душ и туалет у каждой семьи свои. Пол бетонный, похоже из шлифованной мраморной крошки, как во всём доме, так и на крыльце. Потом убедились, что он всегда хранил прохладу, по такому полу в жару было очень приятно ходить просто босиком.
В окнах - привычные рамы со стёклами отсутствовали, имелись только деревянные жалюзи и противомоскитная сетка. В комнате, которую соседка нам предложила, стояли две кровати для взрослых, одна детская и непривычно низенький, чуть выше метра платяной шкаф. Третья комната пустовала, так как надобности в ней не было. Там стоял огромный неподключенный холодильник и в углу лежала стопка старых военных журналов.
4. В батальоне боевого обеспечения
Уже ближе к вечеру всех нас привезли в свои части. Я и прибывшие со мной в ББО четыре других офицера узнали, куда идти, нашли штаб батальона и представились комбату, подполковнику Приходько Василию Никифоровичу. Замполита Смирнова и начальника штаба Ягнешу мы уже знали. Моим командиром роты оказался капитан Ярош Иван Иванович. Он был на шесть лет старше меня, среднего роста и плотного телосложения, постоянно утирался или обмахивался носовым платком. Говорил он каким-то тихим голосом с некоторой хрипотцой, при этом никогда не жестикулировал, и вообще производил впечатление стеснительного, медлительного человека. Как он мне пояснил, рота состоит из четырёх взводов. В одном на вооружении состоят радиостанции средней мощности, второй взвод тоже радийный, в нём коротковолновые радиостанции на машинах ГАЗ-67, третий взвод радиорелейных станций, и четвёртый телефонно-телеграфный. В нём есть подвижный бригадный узел связи и два телефонных отделения, одно из которых дежурит в штабе бригады на коммутаторе.
Офицеры ББО бригады. Слева направо: начальник штаба батальона майор Ягнеша, замполит роты связи старший лейтенант Карпов, командир 1-го взвода роты связи старший лейтенант Михайленко, командир роты связи капитан Ярош.
Нарокко, расположение батальона, декабрь 1967 г.
Сразу же я уяснил и то, что собой представляет наш батальон в целом. В нём было три роты: разведки, связи и инженерно-сапёрная. Разведрота состояла из взводов: мотоциклетного, танкового и двух разведывательно-десантных. Из боевой техники в ней были мотоциклы "Урал-72", на колясках которых установлены пулемёты Дегтярёва, а также плавающие танки ПТ-76 и бронетранспортёры БТР-152. Все разведчики, как, впрочем, и связисты, и сапёры были вооружены автоматами АК-47, в каждом отделении имелись два гранатомёта РПГ 7.
Инженерно-сапёрная рота и отдельный взвод химической и радиационной разведки имели также штатную специальную технику. Кроме того, в батальоне числился ещё хозяйственный взвод и музвзвод - бригадный оркестр.
Казармы личного состава моего теперь уже батальона размещались по обе стороны асфальтированной аллеи, вдоль которой росли и цвели огромные кусты роз, но не колючих, их почему-то называли "китайскими". Располагалась моя рота в дальнем от штаба батальона конце аллеи. За казармами был открытый душ с несколькими распылителями для воды, спортгородок с полосой препятствий и дальше шёл более чем двухметровый забор из колючей проволоки. Он опоясывал большую часть территории бригады, примыкая к джунглям. Как потом выяснилось, пробраться сквозь эти заросли было не менее проблематично, чем через забор из колючей проволоки. Всё там было заплетено кустами с острыми колючками, огромными кактусами и деревьями, увитыми толстыми лианами. За казармой моей роты была площадка с наваленными на ней кучами белого бесформенного с острыми гранями камня. Очевидно, его туда свезли, когда расчищали территорию для наших казарм. Сейчас там, среди камней во множестве росли всё те же огромные кактусы, усеянные длинными иголками, и пройти этот участок было практически невозможно.
Мы с Ярошем сходили в парк боевых машин. Он находился метрах в трёхстах на возвышенности. Я сразу же почувствовал, как непросто подниматься быстрым шагом в гору при большой влажности. Парк примыкал одной стороной к джунглям, там же были проволочные ворота для выхода техники по тревоге, через просеку. Иван Иванович посетовал, что работать в будках радиостанций, их называют кунгами, днём, особенно в полдень, почти невозможно. Кунги обшиты листовым железом и покрашены тёмно-зелёной краской. Эта краска как будто притягивает солнечные лучи и внутри радиостанций температура доходит до шестидесяти и более градусов. Лучи солнца в середине дня бьют почти вертикально. Если встать на открытом пространстве, то своей тени практически не видно, она вся собирается под подошвами ног.
Экипажи радиостанций в это время уже заканчивали занятия, и я решил залезть в одну из них. Но, взявшись рукой за ручку двери, тут же отдёрнул её, было такое ощущение, что она раскалена. Хотя было уже часов шесть дня, а дверь и окна кунга раскрыты настежь, внутри действительно было настоящее пекло.
Осмотрели также учебные классы и походили по казарме. Она, как и у всех остальных подразделений, находилась в старом, почерневшем от времени советском типовом деревянном бараке. Кровати стояли в один ярус, и каждая накрывалась накомарником – пологом из марли. Марля навешивалась на спинки кроватей, затем края её подтыкались под матрас. Образовывалось что-то вроде саркофага, в который москиты, с наступлением темноты появлявшиеся в великом множестве, пробраться не могли. Спали солдаты и сержанты совершенно голые. Окна были не только без стёкол, но и без жалюзи, только затянутые марлей. Пол был из бетона.
Когда рабочий день закончился, Ярош сказал, что представят меня личному составу завтра на утреннем разводе. А сейчас ожидать автобус не имеет смысла, почти все на службу и со службы добираются пешком, на это уходит минут пятнадцать, поэтому он проведёт меня коротким путём к моей касе, и покажет, где живёт сам.
Мы прошли с ним по тыльному расположению нашего батальона, и оказались на тропинке, по обеим сторонам которой росли различные кусты, всё та же высокая трава, затем спустились к какому-то ручью. Иван Иванович сказал, что эту речушку в шутку называют "Амазонкой". Она была чуть больше метра шириной и совсем мелкая. Ярош подчеркнул, что хоть в ней и водятся только безобидные черепашки, крабы и большие лягушки под названием "Голиаф", в воду лучше не ступать. Здесь как раз проходил забор из колючей проволоки, в нём, на нашем берегу Амазонки, кто-то разрезал нижний ряд проволоки и отогнул её концы в стороны. Иван Иванович, согнувшись вдвое и отчаянно пыхтя, начал протискиваться в дыру, а я в это время держал болтающуюся колючку, чтобы он не зацепился. Потом проволоку придерживал он, а я проползал под ней. Так мы оказались за территорией бригады. Через Амазонку мы перепрыгнули уже за пределами части, и вышли на асфальт, по направлению к касам. Я про себя решил, что в одиночку лучше этим путём не пользоваться, так как есть риск прийти домой в порванных брюках или рубашке. Да, судя по всему, за это и могло влететь от начальства.
К моему приходу жена с соседкой уже сходили на склад, где получили паёк, и они вместе накрыли скромный стол из консервированных продуктов и диковинных, никогда не виданных нами фруктов: бананов, манго, ананасов и авокадо. Вскоре пришёл со службы и сосед, фамилия его была Федотов, он был на какой-то должности в автослужбе бригады. Мы познакомились, его звали Анатолий. Наши дети уже подружились и играли во дворе.
Так прошёл первый день моего нахождения на Кубе. Было столько новых впечатлений, что почти все его события запомнились на всю жизнь.
На следующий день меня ожидал приятный сюрприз. На утреннем разводе подразделений комбат - подполковник Приходько, сказал о том, как прошёл предыдущий учебный день, предупредил о необходимости высокой бдительности, дисциплинированности и достижения высокого уровня боевой подготовки. Затем приказал по одному выйти всем офицерам, прибывшим вчера из Советского Союза и начал их представлять, начав с майора Ягнеши. Меня он представил последним, сказал, что батальону и особенно роте связи очень повезло в том, что теперь на одного офицера воспитателя стало больше и, указав на меня пальцем, добавил:
- Пока он загорал на палубе теплохода, в бригаду пришёл приказ о присвоении ему высокого звания "старший лейтенант". Погоны, как положено по нашей давней традиции, вручить не могу, давайте его просто поздравим и пожелаем все остальные звания получить досрочно.
Все заулыбались, раздались даже неуверенные аплодисменты. А я, как и положено, сказал:
- Служу Советскому Союзу!
И начались обычные служебные будни. Я занялся изучением личного состава, сначала по учётно-послужным карточкам, а потом проанализировал карточки взысканий и поощрений. Подавляющее большинство солдат и сержантов были русскими, украинцами и белорусами, многие со средним образованием, но были и те, кто закончил лишь семь классов. Взыскания были только за незначительные проступки. Внешний вид у всех солдат и сержантов был опрятный, они сами себя обстирывали вручную и гладили себе брюки и рубашки довольно часто. Баня была, но ею редко кто пользовался, все предпочитали душ. Он был оборудован рядом со спортгородком. Это обычные краны с распылителями, вваренные в трубы над головой. Их хватало на всех. Я сходил также в солдатскую столовую, убедился, что кормят там людей сносно, но в основном консервированными продуктами.
Вскоре я обратил внимание, что если с питанием, учёбой и досугом личного состава всё было организовано более-менее нормально, то со средствами информации дела обстояли, мягко выражаясь, неважно. Радио не было вообще. Газеты "Правда" и "Красная Звезда" приходили один раз в неделю и для батальона только в одном экземпляре. До подшивки они доходили редко. В пустующей, напротив нашей роты казарме, был установлен старый громоздкий американский телевизор с большим, по тем временам, экраном. Но передачи были лишь по воскресеньям и показывали только одни и те же американские мультфильмы. Изредка можно было посмотреть концерт с участием кубинской эстрадной звезды Роситы. Любимице публики было, наверное, уже за пятьдесят, но стоило только ей появиться на экране, как кто-нибудь из солдат-зрителей тут же срывался с места, мчался в казарму и орал:
- Пацаны! Баба Роса!
Этого было достаточно, чтобы все её почитатели сбежались к телевизору.
Я решил обратиться в политотдел бригады за советом - как решить проблему информирования солдат и офицеров. Начальником политотдела был майор Колиниченко Алексей Николаевич. При встрече он сказал, что уже знает о моём прибытии в бригаду и что как раз хотел лучше познакомиться, а тут я и сам явился. Мне пришлось рассказать ему свой короткий служебный путь и первые впечатления от службы на Кубе. Выслушав мою просьбу, он задумался, но, видно не зная, как её удовлетворить, предложил обратиться к пропагандисту бригады майору Штонде, чтобы тот рассказал мне, как наладить политическое информирование в роте.
Я встретился со Штондой в тот же день, но тот сказал, что обрадовать меня ему нечем. Кроме двух газет "Правда" и "Красная Звезда", батальону больше ничего не полагается. Доставляют их самолётом из Москвы по пятницам. Но есть возможность черпать сведения из "Информационного бюллетеня", он издаётся здесь же два раза в неделю. Пачку этих бюллетеней выкладывают на КПП бригады, и офицеры по пути на службу их разбирают. Штонда пообещал, что теперь специально для меня он будет оставлять их штук пять и передавать с моими телефонистами, которые дежурят на узле связи в этом же здании.
Я уже видел этот бюллетень. Он был размером чуть больше стандартного листа бумаги А4, как после узнал, зовут его фамильярно "брехунок" и действительно он давал определённую картину происходящих в мире событий. Однако сведения эти были, без всяких подробностей, больше похожие на телеграфные сообщения. И тут мне пришла мысль обзавестись собственным радиоприёмником и слушать, что угодно и когда угодно. Выяснил, что в углу нашего радиокласса пылится заштатный аккумуляторный приёмник р-311, предназначенный для приёма телефонных и телеграфных каналов. Командир взвода сказал, что пытался по нему поймать какую-нибудь советскую радиовещательную станцию, но ничего не получилось. Весь эфир забит большими помехами.
Принеся радиоприёмник домой и установив его в холле на свободном стуле, я в первый же вечер допоздна пытался что-нибудь поймать на русском языке. Но тщетно. Утром, перед выходом на службу, я повторил попытку, и мне повезло - какая-то радиостанция на чисто русском языке совершенно отчётливо вещала о событиях в мире, в Советском Союзе и странах социалистического лагеря. Я записал частоту, настроил приёмник получше, и решил, что теперь у меня проблем с политическим информированием личного состава не будет.
5. Вражеские голоса
На следующий день у нас была командирская подготовка, занятия проводил начальник связи бригады майор Яковлев и в перерыве я похвастался ему своей находчивостью. Тот подозрительно посмотрел на меня и спросил:
- А ты случайно не Би-Би-Си слушаешь? Или может быть "Голос Америки"? Имей в виду, у тебя могут быть большие неприятности.
Затем, подумав немного, добавил: - Я познакомлю тебя с оперуполномоченным Особого отдела, и он поможет тебе разобраться в ситуации. Он тебя сам найдёт.
А я времени не терял, старался в последующие дни улучшить качество приёма радиостанций. Принёс домой списанную антенну от коротковолновой автомобильной радиостанции, она называлась "диполь". Вместе с Анатолием – соседом по касе, мы установили две её мачты, на заросшем травой участке за касой, который очевидно предназначался для огорода. Качество приёма резко улучшилось, радиостанцию, которая вещала на русском языке, теперь можно было слушать, даже не одевая наушники на голову. Но вот незадача - я убедился, что это действительно те самые враждебные "голоса", о которых меня предостерегал майор Яковлев. Но всё-таки изредка можно было ловить и советские радиостанции, хотя слышимость по-прежнему была очень плохая. Создавалось впечатление, что помехи не атмосферные, а создаются искусственно.
Честно говоря, иметь источники информации мне хотелось не только потому, что это нужно было для работы с солдатами и сержантами, просто их очень не хватало и для самого себя. Когда живёшь в своей родной стране, об этом как-то даже не задумываешься, потому что постоянно работают радио и телевидение с их новостными программами, существует подписка на газеты и журналы, наконец, прессу в любой момент можно купить в киоске "Союзпечать" и т.д. А вот когда оказываешься в отрыве от родины, да ещё на таком огромном расстоянии от неё, и знаешь, что как минимум два года домой не попадёшь, этот информационный вакуум, мягко говоря, сильно напрягал. Не знаю, как остальных, но меня точно. Тогда солдаты служили ещё по три года, один год их готовили в Союзе и два остальных они служили на Кубе. Подбирали их тщательно, с учётом семейного положения, образования, состояния здоровья, чтобы ни у кого не было на теле татуировок. Учитывалось также и степень подготовленности их как военных специалистов. Все они к концу второго года пребывания на Кубе, как, впрочем, и офицеры с их семьями, очень скучали по Родине, по родным и близким. Никакие семейные обстоятельства для тех, кому выпало служить на Кубе, в расчёт не принимались, даже если у кого-то умирали самые близкие родственники, никто поехать в Союз не мог. Все, естественно, с нетерпением, ожидали писем.
Самолёт Ил - 62 прилетал на Кубу по пятницам, и мы все его видели. Аэродром имени Хосе Марти был сравнительно неподалёку и ближе к обеду в одно и то же время мы уже начинали посматривать на небо. Когда самолёт появлялся, солдаты радостно махали ему беретами, кричали "Ура!", казалось, что лётчики специально снижались над нами и делали круг, прежде, чем пойти на посадку.
На обед мы ходили домой, часового перерыва на это хватало.
В обеденный перерыв у своей касы.
Как-то, когда я возвратился с обеда в роту, дневальный сказал, что меня в пустующей казарме ожидает какой-то офицер. Я немедленно направился туда и не поверил своим глазам, за моим столом сидел и широко улыбался Славка, мой знакомый по Черняховску чекист, который принимал участие в том, чтобы я оказался на Кубе. Мы очень обрадовались этой встрече, обнялись и разговорились. Собственно, говорил в основном я, отвечал на вопросы, которые мне задавал Вячеслав. Как я понял, его мало интересовали наши внутренние проблемы, ему нужно было другое – где с кубинцами контактируют мои подчинённые, кто из них усиленно изучает испанский язык, как организуются экскурсии в Гавану, и кто туда ездит из солдат и офицеров с семьями и т.д.
Но ничего интересного я ему сообщить не мог. Показательные занятия для кубинских офицеров мы проводили нечасто, а на них все солдаты находились под контролем офицеров.
На показательных тактических занятиях. Перевязка раненого. Нарокко, стадион 7 ОМСБр. Май 1968 г.
На экскурсии в Гавану семьи, которые только что прибыли, ещё не были ни разу, солдат же возили пару раз в месяц по выходным, группами человек по 20, в качестве поощрения. Как рассказывали офицеры, во время этих экскурсий разговаривать с местными жителями им не рекомендовалось, да они особо ни с кем и не стремились общаться, так как языка, в необходимом объёме для этого, не знал никто.
Но непосредственно в Нарокко семьи общаться с кубинцами возможность, конечно, имели. Жилище моё, к примеру, было предпоследним на нашем квартале и с трёх сторон его окружали такие же касы, и во всех них жили кубинцы. Все три семьи были афро-кубинскими, но они, кроме Маргариты, поскольку у неё были дети-ровесники нашей дочери, не высказывали стремления общаться с нами. У соседа слева тоже был мальчишка по имени Фидель, одного с моей дочерью возраста, но он бывал у нас редко. Может быть, стеснялся, но думаю, что кубинцы тоже были проинструктированы соответствующим образом. Все взрослые местные жители входили в Комитет защиты революции (КЗР) и по ночам мужчины с винтовками по очереди патрулировали посёлок.
(Комитеты защиты революции были созданы в Гаване 28 сентября 1960 г. по инициативе Ф. Кастро, в ответ на акты саботажа и террора, развязанные сторонниками прежнего режима. Они взяли на себя охрану революционных преобразований и порядка. Вскоре КЗР были сформированы по всей Кубе и стали органами прямой демократии. Ныне это самая массовая кубинская общественная организация, объединяющая более 8 миллионов мужчин и женщин (91%). - примечание автора.)
На Кубе в то время кроме армии было и ещё одно вооружённое формирование – милисианос.
(Милисианос – территориальные формирования народной милиции. Они были всегда при оружии и носили особую форму – синюю рубашку, заправленную в брюки защитного цвета (verde оlivо – зелёная маслина). В 1961 г. милисианос первыми встретили десант противника на Плайя Хирон и сдерживали его до подхода регулярных частей кубинской армии - примечание автора.)
Комендантом гарнизона у нас был кубинский офицер, лейтенант Индио – небольшого роста пухленький, добродушный, вечно улыбающийся мулат. Он отличался словоохотливостью, хотя русский знал не очень и был вечно озабоченным. Однако его основное внимание было обращено не на нас, а на соотечественников, проживающих в Нарокко, он решал какие-то их проблемы. Его жена Элла, тоже офицер, но в звании старшего лейтенанта, и редко кто удерживался, чтобы, общаясь с Индио, не спросить его, например, о том, как Элла его наказывает, или кто ей чистит пистолет и т.д. Оба они и Индио, и его жена находились в партизанском отряде в горах Сьерра-Маэстра, участвовали в боевых действиях с войсками Батисты. Теперь Элла работала продавцом в нашем военторговском магазине, который был за пределами территории бригады, возле нашего контрольно-пропускного пункта и, кажется, одновременно руководила Комитетом Защиты Революции в Нарокко. Вторым продавцом там работала жена моего командира роты Мария Ярош.
Почти у всех нас были маленькие дети, и они с кубинцами готовы были "контактировать" всегда. Особенно с одним из них, все его звали сеньором Анелио. Нашим детям требовалось молоко, а его продавал нам этот самый Анелио - мексиканец, воевавший в армии Фиделя. Хотя таких, как он, почтительно называли "барбудос", он бороды не носил. Наверное потому, что партизаны Фиделя с самого начала боёв с армией Батисты дали обет - не брить бороды, пока не победят. Но после победы каждый поступал по своему усмотрению.
У Анелио была телега на резиновом ходу, запряженная низкорослой, хорошо упитанной и, как казалось, очень ленивой лошадью. Он по 2-3 раза в неделю, во второй половине дня, проезжал по дороге вдоль наших кас, кричал: "Leche!" (Молоко!) и разливал его из бидонов за умеренную плату. Откуда он привозил молоко, не знаю. Появления сеньора Анелио дети ожидали с нетерпением, и не столько из-за молока, сколько затем, чтобы прокатиться на его телеге. Когда он в первый раз увидел нашу дочку, подбежавшую с близнецами-соседями, то улыбнулся и сказал: "О! Pequeña bonita niña!" (Маленькая красивая девочка!) и посадил её на телегу вместе со всеми. C тех пор мы с женой, стали в шутку называть дочь - "Бонита нинья пекенья".
Нельзя было без улыбки наблюдать, как лошадь чинно и медленно идёт по улице, Анелио еле умещается на своей телеге, или идёт рядом, потому, что она была усеяна детворой. Здесь был полный интернационал, наши дети перемешались с кубинскими, радостно галдели и общались на одном, понятном только им, языке.
Обо всём этом мы поговорили с Вячеславом, а он сказал мне, что его интерес к вопросам бдительности не случаен. Его кубинские коллеги и он сам серьёзно занимаются выявлением контрреволюционного подполья, пресекают его попытки установить связь с кем-нибудь из наших солдат или офицеров. Просил не расслабляться, внимательно смотреть за подчинёнными, особенно когда они ездят на экскурсии в Гавану или на работу на припортовой базе. Сообщил о том, что на Фиделя Кастро было совершено множество покушений. Но, слава Богу, безуспешных.
Перед тем как расстаться, Вячеслав сказал:
- Особое внимание обрати на солдат или офицеров, которые станут выделяться из общей массы тем, что тратят много денег, происхождение которых не понятно. Без внимания нельзя оставлять и случаи самовольных отлучек из роты, попыток несанкционированного использования радиостанций, как передатчиков, так и приёмников чтобы, например, слушать вражеские "голоса" и т. д.
Пришлось мне признаться, что эти самые "голоса" слушал и я сам. Рассказал, как принёс домой приёмник и по вечерам пытаюсь поймать отечественные радиостанции.
Вячеслав сказал, что он об этом знает от майора Яковлева и хорошо, что я быстро понял, что к чему.
Он предупредил, что лучше бы "вражеские голоса" не слушать, так как там работают очень опытные пропагандисты, и отличить, где американцы говорят правду, а где врут, не всегда можно и тогда невольно станешь распространителем вражеской пропаганды, а это уже уголовно преследуется.
- Поэтому, - сказал Вячеслав, - я хочу попросить тебя держать меня в курсе того, о чём мы с тобой сейчас говорили. Может так случиться, что тебе потребуется сообщить мне что-то срочное. Идём, я тебе покажу простейший способ для экстренной связи со мной, потому что в бригаде бываю не очень часто.
Мы с ним вышли из казармы, и я пошёл за ним. В конце помещения, в котором мы только что были, он глазами указал на ржавый гвоздь. Он был вбит в стену выше человеческого роста и согнут пополам. Затем Вячеслав сказал:
- Обычное положение гвоздя шляпкой вниз. Если я тебе потребуюсь, поверни его шляпкой вверх. Я узнаю об этом быстро. И ещё, если ты думаешь, что это стукачество, то выкинь из головы раз и навсегда. Мы здесь ни в бирюльки играем, а по-настоящему выполняем серьёзную боевую задачу и, не хочу громких слов, но всё же скажу - в любой день и час ты сам или любой из твоих подчинённых, можете не обратить внимания на какую-нибудь мелочь, а это потом выльется в большую беду.
Я не стал уточнять, каким это образом он быстро получит мой сигнал, но вопрос засел в моей голове, и я после расставания с ним стал сам строить догадки. В результате пришёл к выводу, что "снять показания с гвоздя" могут наши телефонисты или один из них. Они поочередно круглые сутки дежурят на бригадном узле связи и имеют возможность в любое время позвонить в Особый отдел. Второй вариант тоже был логичным. За пределами бригады в самом начале Нарокко была отдельно стоящая каса, в которой, как мне сказали, располагаются "особисты". Там, кроме офицеров, которых я ни разу не видел, хотя трижды в день, на работу, с работы и в обеденный перерыв проходил мимо, были ещё два очень рослых мужчины, вроде как солдаты. Во всяком случае, на голове они носили береты.
К этому времени проволочный забор вокруг бригады заменили на деревянный, и специально для особистов в заборе была проделана калитка. Она запиралась на замок, а ключ был только у этих солдат. Они ходили питаться в солдатскую столовую, а их маршрут пролегал как раз возле помещения с тем самым "сигнальным" гвоздём.
6. Ох уж эти сапаты!
В то, о чём меня предупреждал Вячеслав, как-то не очень верилось. Но вскоре мы все получили подтверждение о том, что враждебное подполье нас не забывает. Мы на сутки остались без воды, потому что кто-то взорвал, или просто вывел из строя водонасосную станцию. Наши соседи-кубинцы, когда мы высказывали предположение, что это какая-то неисправность, в один голос говорили, что это диверсия, которую совершили "гусанос". Что значит остаться без воды в таком пекле, объяснять излишне. Но потом опять пошла повседневная рутинная работа по организации учебно-боевой и воспитательной работы, которой мы занимались с капитаном Ярошем, и предупреждения Вячеслава отошли далеко на второй план, потеряли свою актуальность. Нужно было контролировать работу командиров взводов и сержантов, приходилось допоздна находиться в роте, заниматься теми, кто требовал к себе повышенного внимания, как, например, рядовой Ахвледиани.
Он прибыл в роту вместе со мной на "Михаиле Калинине", но выделялся из общей массы тем, что очень рано начал седеть. У него, как у большинства представителей кавказских народов, были густые вьющиеся волосы, но добрая половина из них поседела. Пока он вместе с такими же вновь прибывшими солдатами входил в общую колею и привыкал к новой обстановке, я пару раз заводил с ним разговор о том, знает ли он, почему так стремительно седеет, но он только пожимал плечами.
Вскоре мы начали привлекать к несению службы в карауле и молодое пополнение. После того как Ахвледиани сходил первый раз в караул, ко мне на следующее утро обратился командир взвода, который был в тот раз начальником караула. Выглядел он обескураженным и сказал, что Ахвледиани отказался заступать на пост по охране складов с боеприпасами. Пока было светло, он нёс службу исправно. Когда же стемнело, то после заряжания оружия вдруг заявил, что на пост не пойдёт, потому что боится нападения со стороны джунглей. Сначала это вызвало смех, думали, это какая-то шутка, но всё было серьёзно. Это случилось вскоре после того, как выстрелом со стороны зарослей был ранен в ногу один лейтенант, начальник караула от мотострелкового батальона. Впрочем, история это тёмная и до конца, как мне кажется, нерасследованная, потому что ходили слухи, что тот лейтенант сам себя ранил. Он потом долго ещё ходил с палочкой.
Сержанты, солдаты-старослужащие и сам лейтенант, начальник караула стыдили Ахвледиани, взывали к совести, предупреждали, что всё может окончиться военным трибуналом, но напрасно.
Чтобы не задерживать смену часовых на постах и не придавать пока гласности этот позорный случай, начальник караула тогда поменял Ахвледиани пост, назначил его охранять караульное помещение. А с рассветом тот без разговоров снова заступил на свой пост. Всё услышанное от лейтенанта было для меня неслыханным. За время моей службы солдатом, курсантом и офицером ничего подобного на моей памяти не случалось.
Я сразу же вызвал Ахвледиани и постарался расположить к себе рассказом о том, как я, тоже будучи солдатом и заступив в первой свой караул, задержал пьяного мужчину, который лез напролом на пост. Рассказал о тех случаях героического поведения часовых при нападении на их пост, о которых знал из литературы и наглядной агитации. Сказал, что у него на посту есть оружие, и он может его применять, если будет угроза его жизни или охраняемому объекту. Но это не помогало. Наконец я спросил его, по какой причине ему так страшно. И он, наконец, рассказал случай, который произошёл с ним в детстве.
Родом он был из Грузии, жил с родителями в городе Гори, но на летние каникулы его отдавали деду в горный аул. Дед пас отару колхозных овец и брал его с собой. Однажды под вечер, когда они собирали овец, чтобы двигаться к загону, на них напала целая стая волков. У него на глазах они загрызли собаку, зарезали несколько овец, ягнят утащили с собой. Но окончания этого нападения он уже не видел, так как от панического страха убежал, куда глаза глядят. Вскоре наступила ночь, и он остался в горах один. Дороги назад не знал, заблудился, и ночь просидел в каких-то кустах, не сомкнув глаз и трясь от страха. Его искали всем аулом, и нашли только с восходом солнца.
С тех пор к нему периодически приходит чувство панического страха, это может произойти даже от резкого окрика. В Союзе ему повезло, он прослужил в хозяйственном взводе полка сапожником, пригодились уроки деда, который чинил землякам обувь. Когда несколько человек из его батальона были отобраны в учебное подразделение связи, где их должны были готовить для службы за границей, он сам напросился. Посчитал, что в новых условиях он преодолеет свой недуг. Однако, прибыв на Кубу и слушая постоянные призывы о необходимости соблюдать высокую бдительность, так как наши вероятные противники могут пойти на любую диверсию или просто напасть, стал бояться ещё больше. Он даже так мне сказал:
- Товарищ старший лейтенант, стоя ночью на посту, я могу открыть огонь на любой шорох, начать стрелять по приближающейся смене или по проверяющему. Чтобы этого не случилось, я честно сказал, что боюсь заступать ночью на пост. Наверное, из-за своего страха я рано начал седеть и ничего не могу с этим поделать.
Я не знал, как мне быть. Наказывать его, стыдить перед сослуживцами было бесполезно. Ахвледиани мог что угодно сделать с собой. Посоветовавшись с командиром роты, мы решили: - я обо всём докладываю по своей линии замполиту батальона, а он сам поставит в известность комбата. Инцидент закончился тем, что Ахвледиани перевели служить в хозяйственное подразделение бригады на должность сапожника.
Это происшествие уже стало забываться, как случилась новая неприятность. Из ротной каптёрки пропало шесть пар новеньких сапат, так на кубинский манер все называли ботинки с высокими берцами. Их вместе с камуфлированными маскхалатами одевали только в караул и на учения. Одевали неохотно, так как находиться в них надо было сутки и больше, и из-за жары ноги у некоторых солдат и сержантов покрывались опрелостями, которые потом было трудно залечить. Тревогу забил старшина роты старший сержант Вороненко. Он обнаружил в своей каптёрке шесть пустых ячеек, в которых хранились недавно полученные сапаты. Хотя над каждой ячейкой были прикреплены бирки с фамилиями их владельцев, но, оказывается, солдаты обувь давно перепутали, и надевали, обращая внимание только на её размер.
Должен сказать, что на должностях старшин рот в Союзе находились только сверхсрочники, люди с солидным жизненным и профессиональным опытом, а на Кубе были сержанты срочной службы. Очевидно, это делалось с целью экономии, ведь сверхсрочникам нужно платить денежное содержание, почти такое же, как и офицерам. Старшин рот из числа сержантов срочной службы подбирали с особой тщательностью, так как в отсутствие офицеров они руководили подразделениями.
Вороненко уже почти год прослужил старшиной, освоился с новой должностью, и на него можно было положиться во всех случаях. По национальности украинец, он родился и вырос в Белоруссии, был физически развит очень хорошо, высокого роста, обладал зычным голосом и порядок в казарме держал хороший. Но всё-таки он служил срочную службу, и это накладывало свой отпечаток на его поведение. Он понимал, что придёт время окончания спецкомандировки и потом ему две недели придётся плыть домой с такими же солдатами и сержантами. Вот тогда ему могли припомнить его строгость и наказания, на которые он поначалу не скупился.
Однажды он попросил у командира роты разрешения посадить кактусы вдоль аллеи, на которой проходили вечерние проверки, утренние осмотры и другие построения нашего подразделения. Чем очень удивил капитана и тот поинтересовался, зачем ему это нужно, и не лучше ли посадить какие-нибудь цветы, но тот настаивал и командир, в конце концов, согласился.
Как потом оказалось, Вороненко решил использовать кактусы для повышения дисциплины в роте. Получив добро, он в первый же выходной устроил воскресник. За пределами роты, рядом на пустыре были навалены камни, а между ними произрастали огромные кактусы. Солдаты под его руководством стали их выкапывать, причём именно такие, которые имели большие колючки. На плащ-палатках они приносили их в роту и высаживали вдоль аллеи. При этом Вороненко ссылался на то, что так приказал командира батальона. Когда кактусы были посажены, он на асфальте, где обычно происходили ротные построения, провёл белой краской линию, по которой солдаты, стоящие в первой шеренге, должны были выравнивать носки обуви. Практически почти все построения роты проводились в две шеренги, и таким образом оказалось, что стоящие во второй шеренге почти касались спинами кактусов с их огромными колючками. В роте давно сложилась традиция, что на построениях в первой шеренге были молодые солдаты, а во второй прятались старослужащие. Вот они и донимали Вороненко тем, что, стоя за спинами молодых солдат, переговаривались, толкались, подшучивали над молодыми и т.д., в общем, говоря военным языком, нарушали дисциплину строя.
Теперь же, стоило только молодому солдату из первой шеренги, чуть двинуть корпусом назад, как находящийся ему в затылок старослужащий тут же натыкался на колючки кактусов. Старослужащие вынуждены были срочно переходить в первую шеренгу, и, следовательно, быть на виду у Вороненко, а именно этого и добивался коварный старшина.
И вот у Вороненко и у всех нас появилась эта головная боль – пропавшие сапаты. Мы понимали, что вор мог их продать только кубинцам. Вся кубинская армия была обута именно в них, да и многие гражданские на сельхозработах тоже носили их, и я не понимал, почему они так легко переносят такую обувь. При этом, чтобы продать сапаты, надо было самовольно покинуть часть и идти не куда попало, а по конкретному адресу. Но, сколько мы не старались вычислить вора, всё было бесполезно. Солдаты и сержанты только пожимали плечами и, похоже, действительно не знали, кто это сделал. Сапаты словно испарились.
Об этой пропаже мы с Ярошем вынуждены были доложить комбату и его заместителю по политчасти, и тут же получили по выговору "за слабый контроль личного состава и запущенность в воспитательной работе". Об этом стало известно и руководству бригады и вскоре в роту из Гаваны прибыли два офицера, представились прокурорскими работниками и потребовали всю документацию по учёту вещевого имущества. Мы очень удивились, откуда они вообще взялись, так как наших войск на Кубе кроме нас и радиоцентра нет, и непонятно было, где они находились до этого и чем занимались. Но этот ребус мы разгадать не смогли. А между тем прокурорские работники поработали в роте до обеда, проверили у Вороненко соответствующие книги учёта вещевого имущества, сделали ему ряд замечаний и уехали. На следующий день начальник штаба батальона вызвал нас с Ярошем в штаб и сказал, что за утерю вещевого имущества командир роты и я оштрафованы на сумму в размере месячного оклада каждый.
Конечно, и выговор и внушительный штраф настроения нам не подняли, но мы понимали, что наказывать кого-то было нужно, а крайние, как ни крути, оказались мы с Иваном Ивановичем. Денег на проживание нам с женой было взять неоткуда, пришлось занимать у сослуживцев. Но дело было не только в этом. Оставалось осознание того, что среди нас есть вор, мы его обнаружить не можем, и логично будет ожидать, что он продолжит воровать. А тут ещё на очередном совещании офицеров учебного центра комбриг поднял нас с Иваном Ивановичем, недобро посмотрел, и отчитал, как следует.
О командире бригады, генерал-майоре Серых Владимире Дмитриевиче, хочу сказать отдельно. Он прибыл на Кубу, по сути дела, одновременно со мной, ещё будучи полковником, но прилетел самолётом, и стал третьим по счёту комбригом со дня образования нашего соединения. До него бригадой командовали генерал-майор А.С. Токмачев (1963–1964) и полковник И.И. Кауркин (1965–1967). Полковник Серых был высокого роста и атлетического сложения, мужественные черты его лица подчёркивались волевым подбородком и суровым взглядом.
На совместных учениях с частями РВС Кубы. На переднем плане командир 7 ОМСБр полковник Серых В.Д. 1968 г.
Мне он запомнился тем, что постоянно кого-нибудь ругал. Однажды от него досталось и мне самому. В один из обычных дней в наряд по солдатской столовой должны были заступать 12 человек от нашей роты. Я себе взял за правило участвовать вместе с командиром в инструктаже тех, кто уходил в караул или в наряд по столовой.
В этот раз, как и всегда, сначала наряд проинструктировал Иван Иванович, а потом его сменил я. Спросил при этом, нет ли у кого-либо расстройства желудка, а это было не редкостью, о чём расскажу чуть позже, предупредил о недопустимости срыва по нашей вине графика приготовления пищи, о соблюдении правил личной гигиены, об ответственности за соблюдение дисциплины и т. д., а затем приказал старшине роты вести людей в столовую.
Не прошло и пяти минут, как ко мне прибежал запыхавшийся Вороненко и сказал, что наряд остановил комбриг. Он спросил, кто инструктировал личный состав, и, узнав, что это был я, приказал меня вызвать. Я тоже бегом отправился по направлению к столовой и возле неё увидел мой наряд и молча прохаживающего перед ним полковника Серых. Я чётко доложил о прибытии, но он молча продолжал рассматривать меня и вдруг буквально взорвался. Говорил о моей безответственности и разгильдяйстве, о том, что я и мои подчинённые позорят нашу армию. А я стоял и не мог понять, в чём же мы провинились, пока он не скомандовал:
- Немедленно уведите своих колодников, прикажите всем надеть уставную обувь и, не дай бог, чтобы ваше опоздание сказалось на графике приготовления пищи.
Я ответил: "Есть!" и повёл понурившихся моих бойцов в роту. Формально комбриг был, конечно, прав. В наряд солдаты обязаны заступать, будучи обутыми во всё те же сапаты. Но из-за нестерпимой жары и влаги, особенно в варочном цехе, кожа на ногах у людей не выдерживала, появлялись всякие грибки и надолго выводили солдат из строя. Поэтому все офицеры закрывали глаза на то, что у каждого солдата были изготовленные ими так называемые "колодки". Они представляли собой выпиленную по форме ступни доску, к которой гвоздями прибит ремешок. Эту "обувь" надевали в свободное от занятий время, а потом приспособились носить и в наряде по столовой. Пришлось всем обуваться по форме.
"Пеше по-танковому", тактическое занятие с танкистами. На бронетранспортёре командир 7 ОМСБр полковник В.Д. Серых.
Полигон Канделярия, весна 1968 г.
Когда командира нашего батальона подполковника Приходько сменил подполковник Кузнецов, комбриг почему-то его сильно невзлюбил и, как мне казалось, использовал любой повод для придирок. Он по два-три раза в неделю появлялся в расположении нашего батальона и распекал нашего командира: то за неровно скошенную траву, то за небрежно уложенные солдатами накомарники, то за нечёткие печати на пирамидах с автоматами, то за плохо выровненные кровати и т. д. Однажды я был свидетелем того, как он минут пять ругал комбата за то, что в яму на полосе препятствий натекло много дождевой воды, и потребовал срочно её вычерпать. Её вычерпывали, а она все равно текла ручьём из находящейся рядом лужи. Как раз начался период дождей, эта яма почти всегда была полна воды, но мы на это не обращали особого внимания. Она являлась одним из элементов полосы препятствий, длиной более двух метров и глубиной с метр. Во время её преодоления нужно было просто перепрыгнуть, и если кто-то срывался в воду, то оказывался по пояс в ней. По моему разумению это было только на пользу. Вода, во-первых, немного предохраняла солдат от травм, а, во-вторых, никому не хотелось свалиться в эту воду, и все стремились яму перепрыгнуть.
Кончилось тем, что у Кузнецова от нервных стрессов открылась тяжёлая форма язвы желудка и он, немного подлечившись в кубинском госпитале, убыл в Союз.
За глаза комбрига называли "Ото". Он почти каждое предложение начинал с этого слова: "Ото делайте, как я сказал", "Ото замолчите и слушайте" и т. д. Многим офицерам за какие-либо упущения по службе он обещал отправить в Союз первым же почтовым самолётом, пока ему на такую угрозу очень грамотно, как я считаю, не возразил один командир танковой роты. Услышав от комбрига обещание - отправить его в Союз, тот сказал:
- Товарищ полковник, я свою страну люблю не меньше, чем вы, и не надо пугать меня моей Родиной.
Больше комбриг так никого не пугал. Насмешки и злые шутки по поводу комбрига вызывало его подчёркивание своего превосходства, пользование неограниченной властью и даже самолюбование.
Занятие с офицерами-связистами кубинских РВС проводит командование 7 ОМСБр и специалисты роты связи ББО. Нарокко, расположение бригады, июнь 1968 г.
Однажды всему личному составу бригады было приказано срочно построиться на плацу. Из гарнизона Торренс на машинах привезли большую часть 20-го отдельного мотострелкового батальона. Потом на моей памяти такой сбор бригады был только ещё один раз, когда к нам прибыл Министр Обороны Маршал Советского Союза А. А. Гречко.
А в тот раз, как оказалось, из Москвы специально прилетел курирующий в Генеральном штабе нашу бригаду полковник Авилкин. Он привёз для Серых генеральские погоны. Видно, комбриг знал заранее, что присвоение ему этого звания состоялось, и решил хотя бы раз похвастать перед нами своими погонами. Но не прицеплять же их к гражданской белой рубашке с коротким рукавом. Поэтому бригадный портной за одну ночь сшил ему специальную форму – из тонкого светло-зелёного материала комбинезон. Вот в нём, перепоясавшись портупеей, он и докладывал полковнику Авилкину о построении бригады. Тот сказал несколько слов приветствия, передал нам привет с Родины, вручил Серых погоны, а потом сам ему тут же их и пристегнул к комбинезону. Все видели, что при этом комбриг даже слегка прослезился. И на этом мероприятие закончилось.
Моё негативное отношение к комбригу тогда было, конечно, по большей части вызвано чисто психологическим неприятием его излишней строгости, граничащей с жестокостью. Но сейчас я понимаю, какой груз ответственности лежал на его плечах, когда он командовал бригадой, находящейся так далеко от нашей страны. Сказывалось, конечно, и то, что его практически никто не мог контролировать, на него некому было пожаловаться. Старший группы советских военных специалистов генерал И.Г. Биченко со своим аппаратом пропадал в кубинских частях, у нас бывал редко, в основном накануне проведения показных занятий для кубинцев либо во время приезда Рауля Кастро.
Да я толком и не знаю, подчинена ли была ему наша бригада. Надо иметь в виду и то, что обстановка вокруг Кубы и так никогда простой не была, а в это время стала накаляться ещё больше и личный состав бригады, семьи офицеров в любой момент могли оказаться в центре больших и опасных событий.
Службу генерал-майора В.Д. Серых оценили очень высоко, и после Кубы он был назначен комендантом г. Москвы.
7. Очарованные Гаваной
Первой серьёзной отдушиной в нашей изоляции послужила экскурсия в Гавану. Об этом нам ещё за неделю сообщил замполит Смирнов. И мы, я имею в виду семьи, стали с нетерпением ожидать воскресенья.
В назначенный день все приоделись соответствующим образом, особенно, конечно, постарались женщины, дети тоже были наряжены как на большой праздник. Нам подали автобус, и мы сначала приехали в наше посольство. Смирнов сходил к его воротам, поговорил с кубинцем-полицейским, тот разрешил воспользоваться наружным телефоном и вскоре к нам вышел мужчина лет сорока, одетый так же, как и мы, только рубашка у него была с галстуком. Встав на нижнюю ступеньку у передней двери автобуса, он сказал водителю, чтобы тот её больше не закрывал, и представился. Помнится, фамилия у него была, кажется Саакадзе, а вид явно болезненный. Но он объяснил с улыбкой, что пребывает "с большого бодуна". Накануне до поздней ночи был на приёме в чешском посольстве с банкетом, и ему пришлось, как он выразился, по служебной необходимости "злоупотребить". Выспаться не успел, но от этого качество нашего общения якобы не пострадает. Ещё сказал, что он советник посла по культуре. Гавану, как мы убедились, и в целом историю Кубы, он знал прекрасно, говорил почти без остановки, и мы только успевали вертеть головами и усваивать то, о чём он сообщал.
Первое место, куда нас повёз Саакадзе, был Малекон - набережная Гаваны. Она вытянулась дугой вдоль Мексиканского залива и одновременно являлась городской улицей. Сколько раз я бывал в столице Кубы, и какие бы достопримечательности не смотрел, Малекон тянул к себе как магнитом. Наверное потому, что я вырос на море, а здесь открывался вид на его огромные просторы, и тут же возникало ностальгическое настроение. Появлялись мысли о том, что где-то за океаном тебя ждёт Родина, и хотелось верить, что рано или поздно мы снова преодолеем Атлантику и вернёмся домой. Водная стихия завораживала, на неё можно было смотреть бесконечно. Карибское море редко, когда не штормило. Огромные изумрудного цвета сильные волны из его глубин с постоянством и шумом летели на тебя, яростно били в каменное ограждение набережной и брызги на несколько метров летели на тех, кто пришёл полюбоваться ими. Белоснежные корабли, входившие в гавань, далеко в море вдающаяся средневековая крепость Эль Морро с маяком, разноязычные и разноплеменные группы людей дополняли необычность увиденного. На парапет можно было даже с опаской сесть, свесив ноги в сторону моря. И каждый старался сфотографироваться там на память.
Старший лейтенант Карпов Н.Д. с маленькими жителями Гаваны. На заднем плане крепость Эль-Морро и маяк.
Вдоль набережной стояли многоэтажные красивые дома. Совсем недавно в них жили состоятельные люди, потому что это место, безусловно, было очень престижным. Наш экскурсовод сообщил, что Малекон тянется на семь километров, вечером на нём собирается чуть ли не весь город, что здесь полно лавчонок, где можно приобрести сувениры. Потом он указал нам на один дом с необычными балконами, они были в форме гробов. Мы все конечно притихли, призадумались о бренности бытия. Очевидно, чтобы не менять тему, наш гид предложил поехать теперь прямо на кладбище.
Пока мы ехали, он сообщил, что оно называется Колон, основано ещё в 1872 году, и так случилось, что его главный архитектор Калиостро-де-Лейро стал первым, кого на нём и похоронили. Это кладбище на весь мир славится своими надгробными памятниками и скульптурами, наиболее красивыми из них числится более пятисот. Есть и те, которые впечатляют не только своими художественными ценностями, но и размерами, и в своё время об упокоении там мечтала вся кубинская элита. Мы оставили автобус за воротами кладбища и, стараясь даже ступать потихоньку, вошли на его территорию.
Ходить по этому кладбищу было хоть как-то и неловко, но всё-таки очень интересно. Мы увидели 23 метровый памятник пожарным, погибшим в 1890 году. Саакадзе обратил наше внимание на то, что на памятнике изображён ангел, на глазах которого повязка, и он уносит на небеса одного из погибших. Эта повязка символизирует то, что Богу безразлично вероисповедание, национальность и цвет кожи умершего. Посетили мы также могилу президента Кубы Хосе Мигеля Гомеса, поэтов - Николаса Гильена и Максимо Гомеса. Очень впечатляли памятники героям войны в Пуэрто Рико, участникам недавней революции на Кубе и другим знаменитостям. Знакомиться с кладбищем было очень удобно, на нём имеются даже улицы, у каждой из которых есть свои названия.
Особую торжественность надгробиям, скульптурам и памятникам придавало то, что все они были выполнены из белого мрамора. Обратили внимание так же на то, что могилы какие-то необычные, в форме больших белых саркофагов, закрытых массивными мраморными плитами. Саакадзе пояснил, что здесь, на кладбище, установлен такой порядок: сначала покойника хоронят в такой саркофаг, а потом через два года, когда в жарком и влажном климате от покойника остаются только кости, их вынимают и кремируют. Урну с прахом устанавливают в другом месте. В результате могила становится многоразовой и многие семьи этим пользуются.
Но самым впечатляющим и запоминающимся был рассказ Саакадзе об одной из легенд, которая связана с этим кладбищем. Речь идёт о "чудотворной" могиле Амелии, умершей в 24 летнем возрасте в 1901 году при родах вместе с младенцем. По сложившемуся обычаю, их похоронили вместе – ребёнка поместили меж ног матери. Так вот эта легенда гласит, что когда, по истечению положенных двух лет, могилу вскрыли для кремации, то обнаружили в ней не тронутые тленом оба тела, при этом ребёнок был уже в руках матери.
Саакадзе сказал ещё, что после этого Амелия стала для кубинцев символом материнской любви, покровительницей беременных женщин и новорождённых. С тех пор будущие матери приходят на эту могилу, просят благословения. Перед уходом надо постучать кольцом, желательно бронзовым, по надгробию, потом обойти могилу против часовой стрелки и удалиться, не поворачиваясь спиной к могиле.
После этого наш гид сказал, что в этом месте его рассказа он обычно просит мужчин удалиться вместе с ним, а женщины пусть ещё побудут, может быть, кому-то захочется соблюсти этот необычный ритуал.
Когда мы возвращались, и уже шли по направлению к автобусу, вдруг увидели въехавшую на территорию кладбища длинную, сверкающую чёрным лаком машину и догадались, что это катафалк. Она остановилась метрах в пятидесяти от входа в часовню, которая своими готическими архитектурными особенностями тоже привлекала всеобщее внимание. К машине подкатили что-то вроде носилок на колёсах, переложили туда гроб с покойником и медленно повезли в часовню. Некоторые из нас, и я в том числе, подошли к входу в неё, и заглянули внутрь. Первое, что меня очень удивило, это стоящая в конце зала кафедра с установленным на ней микрофоном. Где-то в углах помещения видно были установлены достаточно мощные динамики и всё, что говорил священнослужитель, громко передавалось ими. Прихожане и те, кто прибыл на похороны, сидели на скамьях. Я тут же вспомнил своё детство, как мама брала меня с собой в церковь. Во время богослужения периодически нужно было становиться на колени и отбивать земные поклоны. Мама следила, чтобы я всё делал правильно, могла и отвесить подзатыльник, коленкам было очень больно и, боюсь, что молитвы у меня тогда получались не очень искренними.
Эта первая экскурсия всем очень понравилась, взрослые были готовы продолжать её и дальше, но детвора проголодалась, и нужно было возвращаться в Нарокко. По пути мы спросили подполковника Смирнова - будут ли ещё экскурсии, он ответил утвердительно, но предупредил, что гида больше не будет и нужно как-то самим выходить из положения.
По ходу этой экскурсии и прибыв домой, я постарался восстановить в памяти всё, что почерпнул от этой поездки и записал в тетрадку. Так у меня появилась привычка вести что-то вроде кубинского дневника.
Прошло ещё какое-то время, и однажды замполит, вызвав меня в свой кабинет, сообщил:
- Николай Дмитриевич, в батальоне из штаба бригады получено приказание – выделить одного офицера в состав комиссии по приёму грузов, прибывающих на кораблях в Гавану для нашего учебного центра. Имеется в виду не техника, а продовольствие, вещевое имущество, различные строительные и хозяйственные товары. Мы с комбатом решили направить туда тебя. Это очень ответственная работа, надо внимательно принимать всё, что будет приходить в наш адрес. В Гаване, неподалёку от порта, есть большой склад с холодильником, вот туда и будешь сдавать то продовольствие, что привезёте с сухогруза. Разгрузкой трюмов корабля занимаются кубинцы, а доставкой на наш склад и разгрузкой их будешь заниматься ты с двумя-тремя своими солдатами. Учти, это очень ответственное поручение. Нужно быть внимательным, солдат всё время держать при себе.
Я остался довольным таким поручением, так как про себя посчитал, что теперь буду иметь возможность лучше узнать Гавану. Но случилось это нескоро. Шло время, я занимался своими делами по службе, а замполит батальона нагрузил меня ещё одним поручением. Сказал, что теперь политинформации будут проводиться в масштабе батальона, и это буду делать я. Помещением для того, чтобы собрать весь батальон, служил только клуб без стен и крыши, с кинобудкой, небольшой сценой, с экраном и вкопанными в землю лавками. Вообще-то клуб был бригадный и рассчитан не только на наш, но ещё и на соседний танковый батальон. Но танкисты ходили туда только лишь в кино, так что клуб был в моём распоряжении. По согласованию с майором Тарановым, замполитом танкового батальона, я там же проводил и репетиции батальонной художественной самодеятельности.
С тех пор каждый понедельник и четверг после завтрака батальон собирали в клубе, и в течение получаса я пытался информировать солдат и сержантов о событиях на родине и на Кубе, а также об общей международной обстановке. Офицеры штаба батальона, как говорится, тут же отошли в сторонку, командиры рот тоже и мне пришлось тянуть эту лямку из последних сил, так как сам знал очень мало. Мне крайне нужны были источники информации, их явно не хватало. Но неожиданно помощь пришла оттуда, откуда я совсем её не ожидал.
Однажды меня вызвал начальник инженерной службы бригады, сказал, чтобы я отобрал трёх, как он выразился "смышлёных ребят", из моей роты. На следующий день, сразу же после завтрака, нас посадят в автобус, который будет нас ожидать у контрольно-пропускного пункта. Он туда тоже подойдёт, и поедем в Гавану. Задачу он поставит по пути следования. При этом он подчеркнул, что форма одежды повседневная, а одежда и обувь только новые. Я высказал сомнение, что смогу именно так одеть солдат, новые у них только пиджаки, которые они как получили в Союзе, так ни разу и не одевали. На что он, подумав, сказал:
- Хорошо, иди в роту, забери людей и приходи к вещевому складу. Там вы получите всё новенькое.
Нужно отметить, начинж бригады был заметной фигурой – волосы, брови и ресницы у него были рыжие, нос картошкой и весь в веснушках, которых на жарком солнце только прибавлялось. Ему до всего было дело. По пути на работу он мог увидеть проникшую через ворота для выхода грузового транспорта кубинскую корову, и, сдвинув шляпу на затылок, до обеда гоняться за ней по всей территории бригады. По делам службы он, наверное, больше всех нас контактировал с кубинцами, как в нашем посёлке, так и за его пределами. На нём и заместителе по снабжению командира бригады лежала ответственность за функционирование всей системы жизнеобеспечения соединения, её личного состава и семей. Естественно с различными просьбами к нему обращались и кубинцы, но у него на всё был один ответ - "No, eso es imposible" (Это невозможно). Кто-то из местных назвал его этим словом, а потом посчитали, что у майора такая фамилия. Не знаю, как в остальных частях бригады, но в нашем батальоне солдаты его коронное выражение, прилепили к нему, изменив только на свой лад. Его за глаза незлобиво стали звать "Пасибля", причём делили это слово на две части, одна из которых, мягко выражаясь, была не очень благозвучной.
Теряясь в догадках, что же это будет за задание, я сходил в роту, специально взял двоих солдат и одного сержанта из линейного отделения, так как туда мы подбирали самых крепких и выносливых. На занятиях им приходилось бегать по нескольку километров с тремя-четырьмя катушками телефонного кабеля, общим весом килограмм за тридцать, чтобы давать проводную связь.
Взяв ребят, я прибыл на вещевой склад. Командовал им сверхсрочник, и видно не первый и не второй год, с виду очень важный, надменный и с высочайшим самодовольством. Откуда всё это берётся, всем было предельно ясно. Дело в том, что мы получали у него форму, и только от него зависело, какого качества и размера одежду или обувь ты получишь. Мог выдать, скажем, рубашку новую или залежалую, из такой ткани, которая сильно мялась, цвет одежды тоже мог быть не очень приятным, а ценились только белые и голубые рубашки с лавсаном. То же самое было с брюками и туфлями. Помогал ему солдат, копировавший своего начальника - одетый тоже с иголочки во всё высокого качества и наутюженный. Они видно уже получили распоряжение от майора и без проволочек выдали всё положенное, заставив меня расписаться, в ведомости, и теперь за ротой стало числиться вещевого имущества на три комплекта больше, чем положено.
На следующее утро, как только солдаты позавтракали, мы расселись в автобусе, а вскоре прибыл и наш майор. По пути он объяснил, что завтра в советском посольстве будет проводиться какое-то важное мероприятие с присутствием всех послов государств, с которыми у Кубы были установлены дипломатические отношения, а также много журналистов. Посол решил у себя в зале приёмов срочно поменять мебель. Она уже завезена и наша задача - быстро, грамотно её собрать и расставить.
Без приключений мы приехали в посольство. Там, у ворот, нас уже ожидал какой-то мужчина, наверное, хозяйственник. Он привёл нас в одну из комнат на первом этаже, показал на ящики, в которых были детали столов, шкафов и стульев, предупредил, что никто не имеет права покидать это помещение, дал инструменты и работа у нас, хоть поначалу и не очень быстро, пошла.
Когда я понял, что мы легко всё сделаем до обеда, то попытался решить свою проблему. Дело в том, что наш замполит, помимо того, чем он уже меня нагрузил, сказал ещё, что - по выходным дням я буду возить в Гавану на экскурсии наши семьи и солдат, которых поощрят таким образом. Сказал, что поэтому мне надо ухитриться и при первой же возможности разведать маршруты для проезда к достопримечательностям столицы, собрать как можно больше информации о них и посоветовал продолжать усиленно учить испанский язык. Язык-то я учил, но мои успехи были несравнено хуже, чем у жены, ей хорошо помогало знание английского и немецкого.
Я не знал, как подступиться к проблеме разведки маршрутов экскурсий, не покидая бригады, и вот сейчас вспомнил про советника посла по культуре Саакадзе. Судя по тому, как он провёл с нами первую экскурсию, было ясно, что у него есть необходимые информационные материалы о маршрутах экскурсий. Пользуясь представившейся возможностью, я решил разыскать его здесь в посольстве и попросить помочь мне подготовиться к новой для меня роли.
Наш майор куда-то пропал и я, предупредив сержанта, что, если кто-то выйдет за пределы помещения, где мы работали, отсюда поедет прямо на бригадную гауптвахту, сам рискнул выйти во двор. Он был пуст, и я решил сходить в другое крыло здания, где из открытой двери виднелся подземный гараж. Не успел я рассмотреть машину посла, как из боковой двери, которую я вначале не заметил, выскочил мужчина в кубинской военной форме и на русском языке строго спросил:
- Вы кто? Чем тут занимаетесь?
Я объяснил ему ситуацию. Он снял трубку, наверное, внутреннего телефона, с кем-то поговорил и, успокоившись, сказал, что Саакадзе сейчас очень занят, готовится к брифингу. Я выразил сожаление и удручённый пошёл к своим подчинённым, но застал их растерянными и сильно испуганными. Спросил, что произошло, и они сообщили, что в моё отсутствие случилось чрезвычайное происшествие - чуть не погиб наш майор. Когда он появился сразу после моего ухода, то спросил у ребят - где я. Ему сказали, что вышел покурить. Майор сильно рассердился, страшно забеспокоился, как сказали ребята, даже запаниковал, видно сильно испугался - успеем ли мы всё сделать как надо и вовремя.
Как бы продолжением той комнаты, в которой шла сборка мебели, но за огромной раздвижной стеклянной дверью, находился тот самый большой зал, где намечался приём иностранцев, и там мы должны были расставить новую мебель. На противоположной стороне зала приёмов было во всю стену зеркало. Раздвижные, совершенно прозрачные, из толстого стекла двери открывались и закрывались специальной кнопкой. Мои смышлёные подчинённые это уяснили сразу, и успели меня предупредить, а майора в это время не было, и он ничего про кнопку для открывания двери не знал, да и о двери тоже. Как сказал сержант, когда тот появился, то не найдя меня, заметался, потом быстрым шагом, почти бегом зачем-то направился в ещё пустой зал приёмов. Вдали он видел в зеркале только себя, а прозрачное стекло между залами не заметил. Удар о стеклянную дверь был такой силы, что он съехал на колени и, наверное, даже потерял на какое-то время сознание, но стекло выдержало. На крик солдат прибежал встречавший нас мужчина, за ним ещё кто-то, майору дали понюхать нашатыря и куда-то увели.
Потом уже при мне к нам пришёл ещё один работник посольства. Похоже, это был врач. Он посмотрел на дверь, проверил, как она работает, и сказал, что наш начальник получил лёгкое сотрясение мозга, до нашего отъезда он должен полежать и предупредил, что по возвращении в бригаду я должен первым делом сразу же отвезти пострадавшего в наш медпункт.
Озабоченные, мы продолжили работу, потом нас пригласили пообедать. В помещении, оборудованном как кафе, угостили бутербродами с какой-то очень вкусной рыбой и с колбасой, дали бисквиты, кофе, по бутылке кока-колы и, перекусив, мы с удвоенной энергией занялись выполнением полученного задания. И тут неожиданно пришёл Саакадзе. Он сказал, что водитель посла сообщил ему о моих проблемах, извинился за свою занятость, но сказал, что минут десять он на меня потратить может. Мы присели за один из уже собранных столиков, и он открыл принесённую с собой папку. Сверху в ней лежала какая-то карта. Саакадзе сказал, что это самая подробная карта Гаваны, не преминул предупредить, что правильно надо говорить не Гавана, а "Лабана". Когда он её развернул полностью, я увидел, что она на испанском языке, правда, кое-где сверху от руки русскими буквами сделаны надписи: "Площадь Революции", "Малекон", и т. д. Но я решил, что разберусь с названиями сам, главное, что теперь у меня имеется сама карта.
Потом Саакадзе достал скреплённые канцелярскими кнопками листы стандартной бумаги, и сказал, что это примерные тексты экскурсий. Оказалось, что он также договорился и по поводу газет. При сортировке почты в аэропорту, бригадному почтальону на мою долю будут выдавать по одному экземпляру центральных советских газет, а кубинскую "Гранму" он будет посылать мне периодически с оказией. Потом сказал, что скоро в Союзе будет издана книга "Республика Куба", в написании которой он тоже участвовал, и когда она дойдёт до посольства, то один экземпляр я тоже получу. Моей радости не было предела.
Окончив работу, мы снова заняли места в автобусе, а вскоре появился и наш начальник. Вид у него, конечно, был удручающий. Нос заклеен пластырем, под глазами образовались фиолетовые полукружья, а на лбу такого же цвета большая шишка. Он не стал садиться рядом с водителем, а прошёл в середину салона, мне же приказал сесть на место старшего автобуса.
Было только часа четыре дня и я, окрылённый удачей, решил воспользоваться счастливым случаем ещё раз. Я сказал майору, что в следующий выходной везу семьи своего батальона на экскурсию в Гавану, и прошу его разрешить прямо сейчас провести рекогносцировку, найти места, куда можно возить людей на экскурсии. Майор призадумался, потом сказал:
- А что, давай покружим немного по Гаване, я кое-какие места здесь знаю неплохо, да и водитель, наверное, тоже здесь не впервые. Время свободное есть, вернёмся поздно вечером, а это мне только на руку, в таком виде меня кроме жены вряд ли кто увидит, ты подвезёшь меня прямо к моей касе.
Я тут же развернул карту Гаваны, нашёл несколько мест, где хотелось бы побывать, но майор сказал, что сегодня достаточно будет посетить зоосад, океанариум и зоопарк, но не полностью, а поверхностно, для общего представления. Он там уже бывал, и мы сейчас попытаемся туда проехать. Это тоже было пределом моих мечтаний, солдаты горячо согласились, сказали даже, что готовы пожертвовать ужином, если мы на него опоздаем.
Первым объектом, который мы посетили, был океанариум. Несмотря на большие трудности экономического плана, которые испытывала Куба из-за блокады, практически все зрелищные мероприятия для населения были бесплатными. В океанариум мы тоже попали, как говорится, без билетов. Он произвёл на нас неизгладимое впечатление, так как располагался почти на самом берегу океана, и создавалось впечатление, что это окно, ведущее в его глубины. За толстыми стёклами плавало большое количество диковинных рыб, огромных черепах, а на дне лежали изумительной красоты ракушки, и было видно, что они обитаемы - в них живут моллюски. Но самое большое впечатление производили стаи мелких рыбок самых ярких окрасок. Они словно исполняли какой-то замысловатый танец, проносились мимо, затем будто по чьей-то команде, вдруг одновременно меняли направление, а на смену им появлялись другие, ещё более красивые.
Мы, конечно, не разбирались, как называются те или иные обитатели океана, но акулу нельзя было ни с чем перепутать. Две из них подплыли к самому стеклу и уставились на нас. Видны были огромные зубы, и тут же возникло опасение: а вдруг стекло не выдержит? Пробыли мы там не больше 15 минут. Майор, получив памятный урок контактирования с толстыми стёклами, к ним вообще не подходил, а вскоре стал, чуть ли не взашей, выпроваживать нас к выходу.
Следующим был зоопарк. Я постарался запомнить и к нему дорогу, делал записи на листах, где были напечатаны содержание экскурсий, а когда подъехали, то стало понятно, что вход в него не спутаешь ни с каким другим. Справа от входа, на городской территории, примыкающей к зоопарку, высилась покрытая экзотической растительностью скала, наверное, искусственная, а на самом верху её сидел, величиной с небольшого крокодила, огромный варан. Он равнодушно взирал на нас и на проезжающие мимо машины. Мы сначала подумали, что это чучело, но потом увидели, что он ползает.
В зоопарке мы пробыли ещё меньше, чем в океанариуме. Но успели убедиться, что в нём практически нет вольеров. Все животные, в том числе и такие хищники, как львы, тигры и пантеры гуляли свободно, их от посетителей отделяли только каналы с водой. Берега этих водных преград заросли бамбуком, другими тропическими растениями и деревьями, что создавало впечатление, что находишься не в зоопарке, а на дикой природе.
Очень насмешили обезьяны. Их было множество всяких пород и видов, но наше внимание привлекла одна из них. Завидев нас, она стала одной ногой на землю, вторую подняла рукой вверх, в шпагате, свой огромный хвост второй рукой держала над головой, и чуть ли не со свистом как пропеллером вертела им, посматривая на нас. Видно, ожидая вознаграждения. Но угостить её нам было нечем.
До Национального ботанического сада было километров десять, и майор уже собрался возвращаться в бригаду, но нам, хоть и с большим трудом, всё же удалось уговорить его проехать и туда. С самого начала, когда мы вошли в зоосад, стало ясно – нужен, по крайней мере, целый день, чтобы осмотреть всё, что там произрастает. Как я потом узнал из материала, который мне подарил Саакадзе, площадь ботанического сада составляет 600 гектаров, и там имеется более четырёх тысяч растений, которые растут как на Кубе, так и привезены с различных континентов. И действительно посмотреть было на что. Особенно впечатляли не названия деревьев и кустов, а то, какую форму им придали. Это были: шары, эллипсы, призмы, ромбы, пирамиды, кубы, пружины, кольца и т.д.
Если всё привести в какую-то систему, то можно было увидеть, что растёт всё это не как попало. Экспонаты сведены в различные тематические зоны: тропики, японский сад, различные породы пальм, баобабы, имелась целая долина кактусов, плантации диковинных роз, табака и т.д.
В бригаду мы вернулись, когда уже стемнело и без происшествий. Как и договаривались, майора отвезли к касе. Он строго предупредил о том, что никто не должен знать о происшедшем с ним, а если его завтра кто-то будет спрашивать, сказать, что простудился в посольстве под кондиционером и на работу не пойдёт. Я, конечно, выполнил его просьбу, но на следующий день об очередном приключении начинжа знала уже вся бригада. Видно, проболтались мои "смышлёные" ребята.
Ещё один курьёзный случай при поездке в Гавану произошёл со мной вскоре по другой причине. Я постепенно "обживал" пустующую казарму и превращал её во что-то среднее между бытовой комнатой и комнатой отдыха. Моими стараниями там уже стоял допотопный бильярд, отремонтированный телевизор, двухпудовая гиря, столы для глажки формы и утюги. На стене висело треснутое зеркало, перед которым доморощенные парикмахеры стригли и солдат, и офицеров. Была даже небольшая полка с двумя десятками собранных отовсюду истрепанных художественных книг. Одна беда – не было столов и стульев, и я нигде не мог их раздобыть. Но и здесь мне опять несказанно повезло.
Секретарём партийной организации нашего батальона был капитан Финько. И вот однажды его пригласил зам по снабжению бригады и сказал, что на припортовую базу в Гаване недавно выгрузили доставленную из Союза партактивную мебель: двадцать столов и восемьдесят стульев. В мебели нуждались все части и подразделения бригады, но коль прислали только партактивную, то он решил отдать её в распоряжение кого-нибудь из секретарей парторганизаций батальонов, и остановился на ББО. Он предупредил капитана Финько, что тот, кто поедет получать мебель, должен будет в хозчасти штаба бригады взять доверенность и накладную.
Финько не мог взять в толк, что это за такая особенная мебель, но решил, что пока нас нет в Союзе, там додумались и до этого. Поскольку я, можно сказать, был свой человек на припортовой базе, капитан и поручил мне привезти эту мебель, а он пока будет думать, как её лучше использовать. Я сходил в штаб бригады за доверенностью и накладной и на другое утро с двумя своими младшими специалистами на двух грузовых машинах убыл в Гавану.
Уже подъезжая к порту, я решил проверить свои документы, посмотрел на накладную и чуть не умер от смеха, там значилась не партактивная, а портативная, то есть складывающаяся мебель. Привезя эти столы и стулья, я рассказал Финько и заму командира батальона по тылу о допущенной ошибке и попросил отдать эту мебель мне в комнату отдыха. Так благодаря случайности, я неожиданно обзавёлся желанными столами и стульями.
Хорошо запомнилось то, как очень близко к сердцу кубинцы восприняли пришедшее из Советского Союза сообщение о гибели первого космонавта Ю.А. Гагарина. Погиб он, как известно 27 марта 1968 года, а я узнал об этом на следующее утро от коменданта Индио и его жены Эллы. В тот день около шести часов утра я спешил в роту, чтобы проконтролировать подъём и физзарядку своих связистов и на перекрёстке столкнулся с Индио и Эллой. Я обрадовался этой встрече, так как двумя днями раньше сдал в ремонт ротный биллиардный стол. На нём солдаты гоняли металлические шары всё свободное время, разбили лузы, протёрли сукно, да и кии уже давно были самодельными. Индио, когда я к нему обратился, посоветовал сдать его в мастерскую, которая была в пристройке к нашему магазину, там специально ремонтом мебели занимались три негра. Я так и сделал, и теперь хотел узнать, будет ли бильярд готов к выходному дню.
Однако, поздоровавшись и пожав руку коменданту и его жене, я обратил внимание на то, что Элла была заплакана, а Индио имел какой-то скорбный вид. Решив, что они видно сильно поссорились, я попытался пошутить, сказал, что день только начинается и у них будет достаточно времени, чтобы ещё несколько раз помириться и поссориться. Но шутка моя не прошла, а Элла вдруг, смахнув слезу, с дрожью в голосе сказала, что сейчас сообщили - погиб Ю.А. Гагарин.
Гагарина на Кубе искренне любили. После своего возвращения из космоса он одну из своих первых зарубежных поездок совершил именно на Кубу. Причём это было вскоре после празднования там победы на Плайя Хирон. Первого космонавта под проливным дождём в аэропорту встречали сам Фидель, Рауль, Че Гевара и всё кубинское руководство. Фидель тогда впервые надел мундир команданте, а Гагарин введённую накануне нашу новую военную форму, только была она неустановленного для войск - белого цвета. Говорили, что якобы при встрече Фидель так и сказал - сейчас встретились два команданте, один кубинский, другой космический. Во время митинга на площади имени Хосе Марти, посвящённом празднованию второй годовщины Кубинской Революции, и в связи с прибытием с визитом Ю.А. Гагарина, при почти миллионе его участников, Фидель вручил космонавту только что введённый на Кубе орден "Плайя Хирон" за №1.
Гагарин тогда объехал всю страну, побывал на знаменитом курорте Варадеро, где поразил всех своей смелостью, сразу стал прыгать с самой высокой вышки в бассейн, а потом так быстро и так далеко заплыл в море, что все бросившиеся было его сопровождать отдыхающие, вскоре отстали. Рассказывали также случай, когда с целью безопасности, в печати и по радио сообщили, что визит Гагарина закончился, и он улетел на Родину. А на самом деле он был ещё в Гаване и вечером Фидель решил лично показать знаменитому гостю свою столицу. Чтобы обеспечить секретность поездки, Гагарин снял с себя военную форму, надел обыкновенную белую рубашку с коротким рукавом, а Фидель надел ему на голову свой берет. Когда они на университетской площади вышли из машины, Фиделя сразу же узнали, вокруг него столпилось множество студентов, задавали различные вопросы, а на Гагарина, стоявшего за его спиной, никто внимания не обращал, он выглядел как большинство кубинцев.
И вдруг один из них присмотревшись, неуверенно сказал:
- Да это же Гагарин.
Фидель, не оборачиваясь, сказал:
- Вы что не слышали? Гагарин улетел.
Но тут на него обратили внимание уже все и многие стали скандировать:
- Гагарин! Гагарин! Гагарин.
Фидель рассмеялся и вынужден был подтвердить, что это действительно Гагарин, а потом поскорее увёз его.
Когда во время одной из поездок на экскурсию в Гавану, я вместе со всеми поднялся на самую высокую смотровую площадку, она была на 125 метровой отметке в отеле "Гавана Либре", то там застал ещё фотовыставку, посвященную поездке Ю.А. Гагарина на Кубу.
А в тот день, когда я вечером пришёл домой со службы, жена сказала, что приходила кубинка-соседка, с сегодняшней газетой "Гранма", где сообщалось о гибели Гагарина. Она плакала и укоряла нас, почему мы не уберегли первого космонавта и дали ему такой "плохой самолёт". Высказала также предположение, что таким образом Гарина убили "ваши гусанос", и, по её мнению, именно так на Кубе в своё время был уничтожен и самолёт, в котором летел их национальный герой Камило Съенфуэгос.
(Камило Съенфуэгос Горриаран (06.1932- 29.10.1959 гг.) Кубинский революционер. Наряду с Фиделем, Раулем Кастро, и Че Геварой считается ключевой фигурой Кубинской революции. Был очень любим революционерами и мирным населением. Отличался необыкновенным мужеством и полным пренебрежением к смерти. Среди первых лидеров революции он был единственным выходцем из рабочего движения на Кубе. Погиб в самолёте при невыясненных обстоятельствах 29 октября 1959 г. во время перелёта из провинции Камагуэй в Гавану. Это произошло над Атлантическим океаном, обломки самолёта найдены не были. Кубинское руководство высказало подозрение, что самолёт сбили ВВС США, либо на его борту агенты ЦРУ взорвали бомбу - примечания автора.)
Газету эту, за 28 марта 1968 года я сохранил. Действительно третья часть её была посвящена Ю.А. Гагарину, кавалеру ордена Плайя Хирон №1 и его визиту на Кубу.
Вспомнилось, как 12 апреля 1961 года, нас, солдат роты связи 70 инженерного полка, что дислоцировался тогда в г. Балашиха под Москвой, в 4 часа утра вывезли и высадили на крыши домов в центре столицы. В то время наша рота обеспечивала радиосвязью салюты в Москве. Моё место с УКВ радиостанцией было на крыше здания Центрального военторга. Мы целый день мёрзли там и тренировались. Днём смотрели, не проедет ли по Калининскому проспекту к Кутафьей башне кортеж Гагарина, но он для доклада Н.С. Хрущёву приехал на Красную площадь другим маршрутом.
8. Марчанда
В памяти надолго осталось празднование на Кубе пятидесятилетия Советской Армии и Военно-Морского флота. (23 февраля 1968 г.)
Накануне каждому офицеру неожиданно вручили пакет с подарком от Министра Обороны Маршала Советского Союза А.А. Гречко. В том пакете была бутылка армянского коньяка, небольшая палка сухой колбасы, баночка чёрной икры и поздравительная открытка с факсимиле подписи нашего министра. Её я тоже сохранил.
В управлении бригады тогда была составлена обширная программа подготовки к этому празднику, так как ожидалось прибытие: Министра Обороны РВС Кубы - Рауля Кастро, нашего посла – им, тогда уже стал А.А. Солдатов, сменив Алексеева А.И. - кадрового сотрудника внешней разведки, бывшего на Кубе и во время Карибского кризиса. А также главного военного советника при министре обороны Кубы И. Г. Биченко и представителей посольств, в основном военных атташе социалистических стран. Как говорится, никому не хотелось ударить лицом в грязь, и практически все мы и солдаты, и офицеры прониклись важностью предстоящего события. Тем более, что нам всё время говорили - это мероприятие международного уровня и при подготовке к нему надо не жалеть ни сил, ни времени.
Мы и не жалели. Два раза в день почти все солдаты и сержанты выстраивались на стадионе в определённом порядке и под музыку бригадного оркестра долго тренировались синхронно делать различные физические упражнения и перестроения, с флажками и без них. Нас переодели в новенькие чёрные трусы и белые майки с красной звездой на груди. Я стоял в строю с батальонными участниками этого мероприятия и следил за тем, чтобы все правильно выполняли упражнения. Другая часть личного состава сидела на противоположных от гостей трибунах, держала в руках разноцветные квадраты и по команде составляли ими различные лозунги и призывы – "Вива Куба!", "Да здравствует КПСС!", "Слава Советской Армии!", "Слава РВС Кубы!" и др.
Особое место отводилось выступлению наших разведчиков. Часть из них показывала приёмы рукопашного боя, мотоциклисты демонстрировали мастерство вождения – прыгали с трамплинов, меняли на ходу колёса, снимали пулемёты и, заняв позицию, стреляли холостыми патронами. Другие подразделения разыгрывали встречный бой, рвались взрывпакеты, санитары выносили "раненых" и т.д. Завершалась тренировка общим построением и песней на испанском языке. Я сейчас не помню её названия, но в ней часто повторялось слово "marchar" (шагать), и мы пели её не только на стадионе, но и маршируя туда и возвращаясь обратно. Она порядком всем надоела и с чьей-то лёгкой руки всё, чем мы занимались на стадионе в эти дни, прозвали одним словом "Марчанда". Старшина Вороненко, каждый раз отправляя личный состав роты на стадион, громко командовал: "На Марчанду, строиться!".
Празднование состоялось, как и было запланировано. Мы отработали свои физические упражнения, потом пришла очередь военизированной части.
При её проведении не жалели ни холостых патронов, ни взрывпакетов, ни дымовых шашек. Присутствовали высокие гости.
Посол Советского Союза в Республике Куба А.А. Солдатов на праздновании 50-летия СА и ВМФ. На руках у посла сын Рауля Кастро - Алехандро Кастро Эспин, слева дочь посла примеряет советскую пилотку.
Мне запомнился Рауль Кастро. Он живо реагировал на происходящее, аплодировал, кричал, всё время объяснял что-то послу и генералу И.Г. Биченко. С ним был его сын, смуглый симпатичный мальчишка лет пяти, в полосатой рубашке. Он всё время порывался выскочить на поле стадиона, но отец крепко держал его за руку. Посол тоже был не один, с дочкой, которая всё время примеряла подаренную ей пилотку.
Первый слева посол Советского Союза в Республике Куба А.А. Солдатов, справа Министр Обороны Главнокомандующий РВС Кубы Рауль Кастро с сыном.
Рауля Кастро я и до этого и после видел несколько раз. Он был не так засекречен, как Фидель. Выглядел Рауль очень молодо, был проворным, но менее эмоциональным, чем его старший брат, а внешне они были мало похожи друг на друга. Как рассказывал мне маршал Д.Т. Язов, он во время Карибского кризиса тоже не раз встречался с Раулем. Говорил, что вообще сначала даже не знал, что они с Фиделем братья. В моё время Рауль присутствовал на многих занятиях, которые мы проводили для кубинских офицеров. Причём старался тут же повторить всё сам, из того, что показывали наши специалисты. Мог покувыркаться на турнике и брусьях, пробежать полосу препятствий, неплохо стрелял из любого оружия, одевал на голову радийную гарнитуру и слушал, как работают связисты. На учениях он садился за рычаги самоходной зенитной установки, стрелял из установленного на мотоцикле пулемёта по наземным и надводным целям.
Среди гостей на стадионе в тот день был и ещё один человек, очень похожий на Фиделя, и мы даже подумывали - не он ли это. Но позже выяснилось – то был ещё один брат его - Рамон Кастро – советник вождя революции по сельскому хозяйству. Он унаследовал латифундию отца. Рамон был огромного роста и почти не вынимал изо рта тоже огромную сигару. В годы вооружённой борьбы он помогал братьям тем, что обеспечивал их партизанский отряд продовольствием, оружием и даже готовил у себя на ранчо бензин, перегоняя его из спирта. Кстати, говорили ещё и о том, что у Фиделя есть две сестры - старшая Анхелита живёт в Гаване, а среднюю Хуаниту, якобы ЦРУ удалось завербовать, и год назад она бежала в США, как, впрочем, и жена Фиделя - Мирта.
Всем нам – участникам празднества в тот же день объявили благодарности, а с меня сняли взыскание за потерю сапат. Но история с ними на этом не закончилась. Однажды, как всегда внезапно, в батальоне появился Вячеслав, о чём-то поговорил с комбатом, потом подошёл ко мне и сказал:
- Сейчас подойдёт машина, и мы поедем искать твои сапаты. Кажется, кубинская полиция знает, где они находятся.
Командир батальона дал свой ГАЗ-67, и мы сели в него. Вообще-то у каждого комбата на Кубе было две машины, одна – такая, как нам тогда выделили, и вторая - "Волга" с фигуркой оленя на капоте. На ней подполковник Приходько ездил только в Гавану и Касабланку, на всякие официальные мероприятия с кубинскими военными и местными властями.
Когда мы с Вячеславом выехали за бригадный КПП, там уже стояли, поджидая нас, трое кубинских мотоциклистов - полицейских. Я не первый раз видел кубинскую полицию, и всякий раз поражался её внешним видом. На фоне большой бедности, сквозившей во всём, полицейские выглядели великолепно. Роста не менее двух метров каждый, как правило, это были негры во всём чёрном с иголочки, на ногах чёрные же лакированные сапоги со шпорами, на голове ослепительно белый шлем. Шикарно выглядели и мотоциклы, они были какой-то итальянской марки, будто только что сошедшие с конвейера. Основные детали сверкали чёрным лаком, а руль и выхлопные трубы - никелем.
Увидев нас, кубинцы сразу же вскочили на мотоциклы, и мы с большой скоростью понеслись к автостраде, а, затем, проехав по ней на юг всего километра два-три в сторону г. Куатро Каминас, свернули налево, на ухабистую просёлочную дорогу. Неподалёку в промежутках между деревьев и островков из зарослей бамбука вскоре показалось совсем небольшое селение, всего в пять, а может шесть домов. Если можно было назвать домами лачуги, половина из которых были под крышей из пальмовых листьев, а стены сложены из кривых стволов деревьев.
Я попытался сориентироваться и понял, что это селение находится неподалёку от бригады, по сути дела за нашим строящимся тиром и чуть в стороне от полигона танкового батальона. Но я о существовании этого населённого пункта не знал, видел впервые. Мотоциклисты с грохотом подлетели к домам и оттуда стали выглядывать испуганные люди, а только что носившиеся детишки спрятались в касах и кустах. Потом старший из полицейских собрал всех и что-то сердито стал говорить, из чего я понял - сейчас будут делать обыск, так как есть подозрение, что кое-кто из них скупает у советских солдат одежду и обувь, а потом спекулирует ими. Я спросил у Славки, зачем сюда привезли меня, сказал, что мне очень неудобно, обыскивать я никого не буду, но тот ответил:
- Твоя задача состоит только в том, чтобы посмотреть на конфискованное и подтвердить, что оно из твоей части.
Пока полицейские переворачивали всё в касах, мы со Славкой сидели в машине. Было стыдно участвовать в этой процедуре. Я был готов сквозь землю провалиться от позора за своих подчинённых. Надеялся, что полиция ничего не найдёт. Было очень жалко простых и бедных людей, оказавшихся в такой ситуации из-за нас. Но из двух кас полицейские всё-таки вынесли четыре пары новых сапат, три рубашки, несколько кусков советского хозяйственного мыла и принесли к нашей машине. Я бегло всё осмотрел и сказал, что обувь похожа на нашу, а за рубашки не ручаюсь. Нам их выдают без упаковки, эти же в пакетах. На что Славка ответил:
- Но этикетки всё-таки советские, а рубашки могли "уходить" в пакетах прямо со склада, так что надо с этим ещё разбираться.
Полицейские составили какие-то бумаги, ещё долго расспрашивали о чём-то жителей, особенно тех кас, где обнаружили сапаты и рубашки. Конкретного вора или воров пока выявить не удалось, хотя Славка сказал, что это дело времени.
Мы продолжали заниматься боевой подготовкой, боролись с помощью мачете с травой, что в том климате, казалось, растёт не по дням, а по часам и всем порядком надоела. Все мечтали о простой русской косе, с которой скашивать траву было бы гораздо быстрее, и всё удивлялись, почему их не завезут на Кубу. Я более-менее освоился со своей должностью, у меня сложились доверительные отношения с большинством солдат и офицеров. Приходилось, и командовать, и быть психологом, воспитателем, выступать с политическими информациями, организовывать политподготовку, художественную самодеятельность, экскурсии и т. д. Я отвечал за состояние бригадного летнего клуба и такого же, что был для семей в нашем посёлке.
Рассказывать солдатам и сержантам о положении дел на Кубе мне нравилось, потому что видел своими глазами, как руководство этой страны заботится о своём народе. Недавно, при подготовке этой повести, посмотрел свой материал, с которым выступал перед личным составом ББО 5 января 1969 г. Сведения тогда я "почерпнул" из "Гранмы" и нашего Информационного Бюллетеня. Конечно, они впечатляет даже сегодня, а было это более 50 лет назад. В сообщении говорилось: "Во всей стране бесплатное медицинское обслуживание и образование, снижены цены на медикаменты, школьникам бесплатно выдаются учебники, сокращена плата за электроэнергию, жители городов бесплатно пользуются общественными телефонами, более 200 тысяч студентов находятся на полном государственном обеспечении, бесплатны зрелищные и спортивные мероприятия, вход в парки, музеи и на выставки. В стране построены тысячи школ и в большинстве из них школьники получают бесплатное питание, одежду и обувь. В целом по стране бесплатным одно- либо двухразовым питанием сейчас пользуются более полутора миллионов человек …", и т. д.
Прошло, наверное, ещё полгода, и настало время, когда кубинцы начали очень серьёзно готовиться отмечать пятнадцатую годовщину штурма казарм Монкада. Об этом событии, конечно, мы все кое-что знали. К тому же я, получив из посольства в подарок от Саакадзе книгу "Республика Куба", подробно рассказывал солдатам и офицерам, как пятнадцать лет назад, 26 июля 1953 года, молодой Фидель со своими революционерами-подпольщиками напали в городе Сантьяго-де Куба на казармы местного гарнизона. В них тогда находилось 400 человек, а у Фиделя же было всего 165. Штурм не удался, Фидель попал в тюрьму, но эта дата дала имя его организации - "Движение 26 июля".
Как и следовало ожидать, кубинцы предложили командованию Советской бригады принять активное участие в военно-спортивном празднике. Согласие было дано, и что касается конкретно нашего батальона, то мы должны были соревноваться с кубинскими связистами в развёртывании радио- и радиорелейных станций. Вообще-то развёртывание радиорелейки, особенно её антенны, дело действительно зрелищное, но и очень непростое. Когда об этом узнал начальник связи бригады майор Яковлев, то схватился за голову.
Радиорелейные станции были нашей "Ахилесовой пятой". Их самые последние по тем временам типы появились в нашей роте с год назад, и тут повторилась та же ситуация, что и в Черняховске – командира взвода связи старшего лейтенанта Михайленко в училище работе на этих станциях не учили. Самостоятельно он кое-как их освоил, но для подготовки к соревнованиям такого масштаба готов, конечно, не был. А нам с первого же дня стали говорить о том, что этим соревнованиям, естественно, присваивается международный статус, и мы не имеем права опозориться, ведь мы - Советская Армия, с её огромным авторитетом и легендарной боевой историей.
Ещё раньше я взял над Михайленко шефство и в свободное время помогал ему проводить занятия. Об этом узнал начальник связи и начал уговаривать меня принять на себя всю ответственность за подготовку радиорелейщиков к соревнованиям с кубинцами. Дело усугублялось ещё тем, что такую же технику немного раньше нас получили и кубинские войска. Они и изучали её под руководством нашего советника в кубинском военном училище связи. Кстати, на стадионе именно этого же училища, а оно находилось в пригороде Гаваны, и проводился военно-спортивный праздник. То есть, говоря иносказательно, нашим соперникам там и стены помогали.
Надо было найти место, где бы можно было срочно начать тренировки, и мы с майором Яковлевым поехали на рекогносцировку. Сравнительно неподалеку от места нашей дислокации нашли в саванне ровную поляну с хорошим подъездом к ней. Я каждый день формировал колонну радиорелейных, коротковолновых, а также и средней мощности станций, выезжал туда с ними для тренировок.
В первый же день мои пронырливые подчинённые быстро и почти рядом с тем местом, где мы тренировались, нашли заброшенную хижину с небольшой усадьбой, там сохранилось и росло несколько деревьев манго, авокадо, диких лимонов, была банановая плантация. Солдаты стали просить меня разрешить им лакомиться этими экзотическими дарами кубинской земли. На паёк офицерам полагались только бананы, а остальные фрукты мы покупали в нашем магазине. Солдаты же не могли себе позволить такой роскоши, так как получали всего по пять песо в месяц, в переводе на наши деньги – по три рубля. К тому же многие копили их, чтобы по окончании спецкомандировки купить подарки домой. Так что, в перерывах они с моего разрешения стали лакомиться плодами манго и бананами. Кроме того, солдаты срезали и везли в роту стволы бамбука, так как некоторые из них занимались поделками, готовили себе сувениры на память о Кубе.
9. Лягушки на завтрак
Дня через два таких тренировок, когда учебный процесс был более-менее налажен, я оставил лейтенанта Михайленко продолжать тренироваться, а сам решил сходить к той усадьбе, чтобы оценить, какой ущерб нанесли ей солдаты и сержанты. Примерно на полпути я заметил, как от хижины быстро отъехал мотоцикл с коляской, а от него в кусты бросился человек, по внешнему виду, если судить по возрасту и одежде – один из моих солдат. Я решил поскорее посмотреть на это место, чтобы потом разобраться, кто же это мог быть. При беглом осмотре убедился, что жилище действительно заброшено, всё вокруг заросло высокой травой, участок ничем не огорожен, к нему идёт еле заметная дорожка, траву на которой примял только что уехавший мотоциклист. Убедился также, что пострадали от наших набегов больше всего манго. Это было самое вкусное лакомство, о котором мы на родине и не слышали. Плоды манго очень крупные, очень сочные, очень сладкие и солдаты, когда уплетали их, как говорится за обе щёки, не успевали слизывать с рук сок, который стекал у них до самых локтей. Правда, чрезмерное употребление их вскоре дало свои результаты, почти у всех расслабились животы.
Я вернулся, построил всех солдат и сержантов и спросил, кто из них только что был у хижины. Но никто не признался. Михайленко тоже пожимал плечами, сказал, что он находился внутри кунга и, что делается за его пределами, естественно, не видел. Пришлось продолжать занятие, но мысль о том, что кто-то встречался с местным жителем, и не признаётся в этом, меня сильно насторожила. Ну, мог же солдат, сказать, что встреча получилась случайной, получил бы замечание и на этом всё. Но виновник тщательно это почему-то скрывает.
Я стал анализировать, кто бы это мог быть, перебрал всех и пришёл к выводу, что незаметно отлучиться имел возможность только один из них, рядовой Кудряшов - водитель радиорелейной станции Р-403. Она базировалась на машине ГАЗ-69, в которой был установлен полукомплект станции Р405, что были в кунгах, а антенна представляла собой телескоп, закреплённый на заднем бампере. Экипаж станции состоял только из двух человек – радиста и водителя. Антенну разворачивать мог и один радист, так как нужно было просто, как у огромной удочки, выдвигать и фиксировать поочерёдно её колена. Водитель в это время мог быть свободен. Остальные же водители входили в расчёты, собиравшие громоздкие антенны радиорелейных станций Р-405. Там у каждого, в том числе и у водителя, были свои функции. Я подозвал Кудряшова, сказал, что узнал его и хочу только, чтобы он признался, так как отпираться и дальше бессмысленно. Но всё было тщетно, признаваться Кудряшов категорически отказался.
Тренировки проходили как раз во время нашей календарной, а не кубинской зимы, всех изматывала жара за 40 градусов. При большой влажности она, конечно, давала о себе знать. Субтропический климат даже наши молодые организмы при больших нагрузках переносили с трудом. Но руководство чуть ли не каждый день предупреждало меня об ответственности. Якобы уже окончательно известно, что на празднике будут Фидель, его брат Рауль Кастро, наш посол и много аккредитованных на Кубе журналистов. Я хорошо помнил, как на выпускных экзаменах в училище, при развёртывании радиорелейной станции, один член моего экипажа допустил оплошность, и я не "дотянул" до красного диплома. Поэтому решил не прибегать ни к какой самодеятельности, а до автоматизма отрабатывать те приёмы, которые рекомендуются инструкциями по развёртыванию антенного хозяйства.
На одной из последних тренировок присутствовали какие-то солидные начальники из Касабланки во главе Главным военным советником при Министре обороны Кубы генералом И.Г. Быченко. Кубинцы называли его "Большой Иван".
Ребята сработали очень хорошо, некоторые даже перекрыли установленные нормативы. Генерал И.Г. Биченко не высказал никаких замечаний, а начальник политотдела бригады, ставший уже подполковником, Колиниченко Алексей Николаевич потихоньку сказал нам с майором Яковлевым, что реакция "Большого Ивана" ему понятна. Тот, наверное, опасается, как бы мы не выиграли соревнования, иначе потом окажется, что кубинцев плохо научили, подчинённые ему его советники при кубинских войсках. Скорее всего, это была шутка, но нам она понравилась.
При этом хочу подчеркнуть, что Николай Алексеевич очень выгодно отличался от командира нашей бригады генерала Серых В.Д., как я уже писал, человека деспотического с диктаторскими замашками. Судьба меня сталкивала с Колиниченко потом ещё дважды. Один раз в Азии (Улан-Удэ, Иркутск и Улан-Батор), когда он был Членом Военного совета 36 общевойсковой армии, а я служил в Монголии, в политотделе 39 армии. Второй раз я снова попал в его непосредственное подчинение. Это было уже в 1991 году, когда он в звании генерал-полковника прибыл на должность Члена Военного Совета Западной Группы войск (Германия). Я тогда служил в политуправлении группы. А на Кубе он относился ко мне хорошо, и как мне кажется, покровительствовал неслучайно, так как знал, что я бывший комсомольский работник, а он сам прибыл на Кубу с должности помощника начальника политуправления по комсомольской работе Одесского военного округа.
Наконец пришёл день праздника, и мы с майором Яковлевым повели колонну нашей техники в кубинское училище на соревнования. Все трибуны на стадионе уже были заполнены до отказа. Фиделя я опять не увидел. Но были Рауль, Биченко, наш посол, командование бригады, советники, многие с семьями, ну и, конечно, кубинцы-курсанты. Многие гости были с фотоаппаратами. Видел я и Славку, и хотел, было поговорить с ним, но он быстро пропал из виду. Играл наш военный оркестр, было замечательное утро, не жарко, солнце ещё не вошло в зенит.
Учащиеся советской школы на тренировке к военно-спортивному празднику.
Отработка ружейных приёмов личным составом 4 ОМСБ.
У всех было праздничное настроение, хотя, конечно, все мы испытывали большое волнение за итог будущих соревнований. Лично у меня и моих подчинённых оно значительно прибавилось, когда наши команды вышли на стадион, и я посмотрел на соперников. Все они были неграми-гигантами, в глаза бросались их огромные кисти рук, и, хотя мышцы были скрыты под военной формой можно, было не сомневаться, что и они у них были тоже не чета нашим. Конечно, кубинцам было из кого выбирать, у них многотысячная армия, а у меня всего лишь рота наших солдат, при чём внешне ничем не примечательных.
В назначенное время кубинский Министр Обороны Рауль Кастро вышел на беговую дорожку стадиона. Держа за руку сына, вынул из кобуры свой "кольт" и выстрелил в воздух. Это был сигнал к началу соревнований.
Уже с первых минут я понял, что у нас есть все шансы, чтобы победить. Мои ребята действовали очень слаженно, быстро, как автоматы и строго по инструкции, сначала собирали на земле саму антенну, затем стыковали её с первым коленом. Далее собирали поочерёдно все остальные, стыковали их с первым. Потом по команде все разбегались по оттяжкам, поднимали ими вертикально это громоздкое сооружение медленно, без рывков, стараясь, чтобы антенна не гнулась и не раскачивалась. Кубинцы же сделали ставку на силу. Они делали в принципе почти то же самое, но, как говорится, скопом, номера расчётов не имели чётких обязанностей. Затем один силач хватал мачту за её основание и поднимал антенну. Она при этом изгибалась большой дугой, так как верхушку тянула вниз сама антенна, она раскачивалась, вообще грозила сломаться, "директора" (штыри) на её верхушке иногда выпадали из гнёзд, уже собранную конструкцию им приходилось опять опускать на землю и всё начинать сначала. Стоявшие по концам оттяжек остальные члены экипажа рано начинали тянуть за оттяжки, чтобы привязать их к кольям, и ещё более осложняли ситуацию. Наш экипаж радиостанции средней мощности, и возимых коротковолновых и линейщики также выступали успешно.
Всего соревновались семь экипажей. Когда мы выиграли шесть развёртываний, и оставался только один экипаж радиостанции Р-104 через весь стадион ко мне бросился кто-то из группы, где сидел генерал И.Г. Биченко и, с перекошенным то ли от страха, толи от возмущения лицом, передал приказ проиграть последний этап. Я успел предупредить ребят, хотя мне этого очень не хотелось, и те с большим сожалением стали халтурить. Мы выполнили этот приказ.
Потом было награждение победителей. Под мелодию нашего государственного гимна мы получили шесть больших вымпелов. Они были очень красивыми - из вишнёвого бархата с золотистой бахромой и золотыми надписями на испанском языке. Мне сказали, что их заказывали в Москве на спецкомбинате и привезли недавно на самолёте, который доставляет нам письма.
Довольные и счастливые, мы поехали обратно, а майор Яковлев и руководство нашей бригады остались на праздничный обед. Основная масса солдат и сержантов ехали в составе своих экипажей в машинах, а остальных я посадил в кунг подвижного узла связи П-299, куда наши радиорелейщики подавали линии связи. Эта машина имела то преимущество, что кабина водителя гофрированной резиновой трубкой, как от противогаза, сообщалась с кузовом, где находится экипаж и я, сидя рядом с водителем, мог на ходу общаться с ними. Под приятным впечатлением от победы я ехал в предвкушении радостной встречи в батальоне, но вскоре произошло такое, что я обо всём этом больше не думал.
Я вдруг услышал, как обычная болтовня в кузове машины сменилась сначала громким смехом, а потом вдруг начались какие-то вопли. Было понятно, что сразу несколько человек пытаются что-то кричать мне в трубку, требуют срочно остановиться. Я тут же приказал водителю затормозить и съехать на обочину. Остановилась и вся наша колонна. Мы с моим водителем выскочили и побежали к задней двери узла связи. Но открыть её не хватало сил. Запорный рычаг, на котором к тому же ещё было закреплено тяжеленное запасное колесо и железная лестница, оказался зажатым теми, кто давил на дверь изнутри. Наконец нам удалось открыть её. С грохотом рухнула, чуть не прибив меня лестница, а изнутри комом стали вываливаться солдаты. Они бежали к кювету, согнувшись, становились там вряд и, их рвало со страшной силой. В недоумении я заглянул во внутрь машины, и увидел, что весь пол и рабочий стол были испачканы. Хорошо, хоть аппаратура сохранилась в чистоте.
Последним, не спеша, вышел солдат, помню, он был из Ленинграда, по фамилии Зависляк. Я, естественно, спросил у него, что случилось. Он сунул руку в карман, вытащил бутерброд, и сказал:
- Посмотрите, товарищ старший лейтенант, что эти придурки съели.
На ладони у него лежал обыкновенный бутерброд. Когда шли состязания, каждый экипаж, отсоревновавшись, уходил вглубь стадиона, там стояли столики и каждому солдату давали такой бутерброд и бутылочку воды – "Кока-Кола" или "Драй Канада". Кстати, в Союзе тогда их не было ещё и в помине. Все эти бутерброды мгновенно съедали и запивали сладкой водой. Запасливый же Зависляк, воду выпил, а бутерброд есть не стал и положил его в карман, про запас.
Когда же мы выехали за город, Зависляк вытащил свой бутерброд, внимательно рассмотрел его, а потом показал товарищам. Там между двумя кусками хлеба лежала запечённая и присыпанная красным перцем лягушачья лапка. Что после этого началось, я уже написал. Подождав, пока моих ребят, как говорится, "вывернуло наизнанку", я рассадил их по радиостанциям и повёз поскорее в бригаду. Медсанчасть была неподалёку от КПП, и я на всякий случай решил показать их врачу. Врач, майор Самородов сказал мне, что ничего страшного не произошло, отравления, скорее всего, никакого нет. Надо только, чтобы "пострадавшие" какое-то время не видели друг друга. Стоит им только переглянуться, как процесс начинался вновь и вновь. Меня и самого, глядя на них, подташнивало. А ведь мне тогда на стадионе тоже хотелось сходить и съесть тот злосчастный бутерброд, но скромность не позволила. Зато теперь я лишний раз убедился, что быть скромным – это хорошо.
10. Контрас в роте
Все эти дни мысль о том, что рядовой Кудряшов имеет какую-то связь с кубинцами, мне не давала покоя. Наконец, я решил посоветоваться с нашим контрразведчиком. На следующий день, после описанных мною соревнований, я всё же решил воспользоваться советом оперуполномоченного Особого отдела Вячеслава, и повернул шляпку гвоздя, на которую он мне когда-то показал, вверх. Хотя и не очень-то верил, что мой сигнал дойдёт до адресата.
К моему удивлению Вячеслав появился в тот же день после обеда, поздравил с удачным выступлением на военно-спортивном празднике, сказал, что сильно торопится, и попросил объяснить, зачем я его вызвал.
Я вкратце рассказал о случае с Кудряшовым. Он неожиданно обрадовался, будто я принёс ему хорошую весть, а затем сказал:
- Молодец, теперь всё сходится. Мы с некоторых пор присматриваемся к этому солдату. Есть сведения, что он покупает кока-колу ящиками и угощает весь взвод. Когда ребята у него спрашивали, откуда деньги, он говорит, что накопил их почти за полтора года, а везти с Кубы подарки ему некому.
Фотография Юрия Артюшкина
Должен сказать, что покупать кока-колу ящиками у солдат было традицией. Стоила бутылка 20 сентаво. Выходной день у нас всех был только один, воскресенье, и солдаты с нетерпением ожидали второй половины его, когда до построения на ужин, предоставлялось личное время. Наши средние и младшие специалисты по 3-4 человека сбрасывались на ящик этого напитка, покупали его в офицерской столовой и рассаживались на траве в тени кустов и пальм.
Фотография Юрия Артюшкина
Как правило, для такой "гулянки" объединялись друзья или земляки, пили не торопясь, смаковали эту воду и вели разговоры о родине, девушках, родителях и т.д. Я знал, что иногда продавщица тайком продавала кое-кому и пиво, но, как говориться, за руку её ни разу никто не поймал. Кстати сказать, пиво в то время не считалось алкогольным напитком, и офицеры иногда выпивали в обеденный перерыв бутылку-другую, но никто особо не увлекался, наверное, потому что стоило оно довольно дорого.
Совместив наши сведения, мы со Славкой решили присмотреться к Кудряшову более пристально. Служить ему осталась меньше, чем полгода. Человек он был молчаливый, скорее угрюмый, на шутки ребят реагировал агрессивно, форму носил небрежно, за что получал замечания. До армии он окончил только семь классов и курсы водителей, ни с кем особо не дружил, в автопарке всегда старался уединиться. Ещё раньше, в личной беседе с ним, я выяснил, что родом он из подмосковной Балашихи, где я когда-то начинал службу солдатом, в семье был поздним и единственным ребёнком. Родителям его было уже за пятьдесят лет, отец - сверхсрочнослужащий, а мать - управдом.
Раньше, когда никаких подозрений в отношении Кудряшова и других водителей не было, я во время занятий в парк боевых машин ходил редко. Больше бывал в казарме, на спортивном городке или учебных классах. Теперь же стал ходить туда значительно чаще.
Кудряшова, как и всех остальных водителей батальона, после утреннего развода, забирал заместитель командира батальона по технической части и строем вёл их в парк боевых машин. Как я потом убедился, там зампотех ими практически не занимался. Приведя в парк, он всем наспех ставил одну и туже задачу "приводить машины в порядок" и исчезал. В принципе, понять его было можно. Нужно было организовывать ремонт техники, а, значит, добывать запчасти, так как их не хватало. Из Союза по нашей заявке детали для ремонта машин могли идти и три месяца и полгода. У зампотеха, видать, были налажены связи с кубинскими транспортными организациями, и он ездил к ним менять, как сейчас стало модно выражаться, по бартеру, своё имущество на кубинское.
Являться в парк я теперь старался внезапно, но Кудряшов всё время был на месте, только один раз я застал его спящим на чехле от станции в тени кустов. Но он сказал, что у него от жары разболелась голова, и я посоветовал ему сходить в санчасть. В другой раз я увидел стоящие возле его машины две канистры из-под бензина. Поднял одну, потом другую - они оказались пустыми. Я спросил, где с них бензин, и тот ответил, что забыл их заправить после недавнего выезда на тренировку. Я сделал вид, что поверил, и уже уходя, краем глаза заметил, что две, входящие в комплект радиорелейной станции, канистры закреплены, как и положено, в специальной кассете сзади машины. Они были как новенькие, а те, про которые я спрашивал, кое-где были со следами ржавчины, с вмятинами и облупившейся краской. Значит, пустые канистры были не его. Как и советовал "особист" Славка, я ничего не сказал Кудряшову, опять поднял гвоздь на казарме шляпкой вверх и пошёл готовиться в наряд. Вечером заступал дежурным по части.
На следующий день, вскоре после обеденного перерыва, в батальоне вдруг появился Вячеслав. Я сообщил ему о своих новых подозрениях в отношении Кудряшова, а тот, отведя меня в сторону, тихо сказал, чтобы я через час был в парке боевых машин. Там стоит "Волга" командира батальона, мы её забираем и, возможно, придётся участвовать в одном ответственном деле. Указав на мой пистолет, подчеркнул, что он мне может пригодиться. Это меня, конечно, окончательно заинтриговало.
Оставив за себя дежурить своего сержанта-помощника, я поспешил в парк боевых машин. Вячеслав был уже там, он как раз садился в командирскую "Волгу" на место водителя. Я присоединился к нему, мы подъехали к запасным воротам, встали за одним из плавающих танков, так, чтобы со стороны просеки машину было не видно.
Только потом Славка сообщил мне, что по оперативным данным кубинской контрразведки мой Кудряшов сливает бензин с наших автомашин, и устроил в джунглях тайный склад наполненных канистр. Бензин он, очевидно, сам того не зная, сбывает кубинским "гусанос". Те в нём очень нуждаются, так как тайно сообщаются моторными лодками через море с побережьем США, а бензин на Кубе очень дорогой и выдаётся только строго по карточкам.
Немного о настоящих "гусанос". На самом деле это очень неприятные, я бы сказал омерзительные, чёрные червяки вроде наших гусениц. На Кубе они появляются летом в огромных количествах, откуда-то выползают и почему-то облепляют все стены, двери кас, крыльцо и окна, усеивают бетонные дорожки и пытаются проникнуть во внутрь помещений. Средств борьбы с ними никаких не было. Ограничивались тем, что сметали их вениками на землю, но они за ночь опять облепляли все наружные стены. Вот этим презрительным именем кубинцы и назвали так называемую пятую колонну контрреволюционеров, которые хотели изнутри ликвидировать народный режим на Кубе.
Что касается другого названия контрреволюционеров, "контрас", то оно прочно закрепилось за теми, кто пытался уничтожить революционную Кубу извне. Прецедент 17 апреля 1961 г. уже был. В тот день наёмники высадились в бухте Кочинос. Однако тогда контрас потерпели сокрушительное поражение. Кстати, Фидель Кастро лично руководил этой операцией, а на заключительном её этапе во время наступления якобы находился в танке Т-34.
Пока мы готовились принять участие в операции против "гусанос", я успел ещё раз рассказать Вячеславу о тех моих новых подозрениях в отношении Кудряшова, которые у меня появились только вчера. Славка выслушал меня, сказал, что это ещё раз подтверждает сведения, полученные оперативным путём и сегодня, вся эта проблема, наверное, будет решена окончательно.
Замок на запасных воротах, затянутых колючей проволокой, кем-то уже был открыт. Вячеслав сказал, что по его команде я должен подбежать к ним, быстро распахнуть, а он быстро подъедет на "Волге". Потом я должен запрыгнуть к нему в машину, и мы двинемся к месту встречи Кудряшова с "гусанос", там к этому времени их должны будут арестовать кубинские полицейские. Наша задача состоит только в том, чтобы забрать у них Кудряшова к себе в машину. Потом мы вместе со всеми едем в штаб бригады, там Кудряшова допросят, если надо проведут очную ставку с его подельником-кубинцем и отдадут командованию бригады. Если что-то пойдёт не так, например, кубинец окажет сопротивление, будет отстреливаться, то надо действовать по обстановке. Славка сообщил также, что встреча Кудряшова с кубинцем-покупателем должна произойти где-то неподалеку от ворот. Сейчас он, по расчётам чекистов, с канистрами прячется где-то неподалёку от нас в джунглях и его нельзя спугнуть. Всю операцию проводят кубинские чекисты и полицейские.
Стояли мы так более часа, и я уже стал думать, что это опять какие-нибудь шпионские страшилки, о которых нас постоянно предупреждали. Однако, выглянув в очередной раз на просеку, увидел, как по достаточно высокой траве на очень маленькой скорости, так, что работы двигателя почти не было слышно, в нашу сторону из-за поворота едет мотоцикл с коляской. И хотя мотоцикл почти полностью скрывала трава, мне даже показалось, что именно такой же я видел недавно возле кубинской заброшенной усадьбы. Вел его какой-то кубинец, одетый в защитного цвета рубашку с короткими рукавами, а на голове его зелёная, как у солдат-кубинцев, кепка. Метрах в ста от нас он остановился, развернулся в обратном направлении, и, не выключая двигателя, стал озираться. Тут же из кустов выскочил Кудряшов и побежал к нему. Бежал он тяжело, так как в каждой руке нёс по двадцатилитровой канистре. Кубинец тут же соскочил с седла, вытащил из коляски такие же, но видно пустые канистры, принял те, что принёс Кудряшов, бросил их к себе, чем-то укрыл и полез в карман, видно за деньгами. Потом он что-то протянул Кудряшову, наверное, расплатился, и тут же мы услышали сигналы автомобиля, а потом и увидели двух полицейских-мотоциклистов, а за ними военную грузовую машину, полную вооружённых кубинских солдат. Они мчались по направлению к нам. Дальше всё завертелось с бешеной скоростью.
Неожиданно Кудряшов забросил в кусты пустые канистры и помчался не к джунглям, а к воротам, которые я "гостеприимно" распахнул. Когда он поравнялся с нами, мы выскочили из своей засады, и я приказал ему остановиться. Славка при этом направил на него пистолет. Кудряшов встал, как вкопанный, сразу сник, побледнел, рубашка на нём буквально на глазах потемнела от пота. Но в ту же минуту мы увидели, что на нас, вслед за Кудряшовым, на большой скорости несётся и мотоциклист с коляской. Очевидно кубинец, когда увидел, что путь ему в сторону шоссе заблокирован полицией, круто развернулся, и тоже рванул за Кудряшовым к нам в открытые ворота. Мы все трое еле успели отскочить к "Волге". Хотя оружие у нас было наготове, стрелять в кубинца не стали, о таком варианте развития событий никто не предполагал.
Вслед за "гусанос" в наш автопарк буквально влетели и кубинские мотоциклисты-полицейские, затем их автомашина с солдатами, и вся эта кавалькада, преследуя мотоциклиста с коляской, помчалась мимо нашей боевой техники на выход из автопарка. Стрельбы никакой слышно не было.
Мы с Вячеславом быстро посадили Кудряшова в машину и тоже на большой скорости поехали за ними. Когда выскакивали из автопарка, я увидел стоящего в недоумении нашего дежурного по автопарку. Он не мог взять в толк, что происходит на территории, где он несёт службу.
Выскочив за пределы бригады, сначала на нашу тыльную дорогу, огибающую бригаду с севера, а потом на Транскубинскую автомагистраль, все повернули направо в сторону города Сантьяго-де-Лас-Вегас. Славка прибавил скорости и сравнительно недалеко впереди мы увидели и мотоциклистов, и автомашину. На повороте было хорошо видно, как полицейские настигают кубинца.
В таком же порядке через некоторое время мы подъехали к городу Сантьяго-де-Лас-Вегас. Там был крутой поворот направо в сторону столицы, а на углу стояла автозаправочная станция. На ней мотоциклиста с коляской настигли, блокировали и заковали в наручники. Сюда же подъехали и мы.
Буквально рядом через дорогу находилось зелёное здание местного муниципалитета, и вышедший из полицейской машины какой-то кубинский начальник, который сносно говорил по-русски, пригласил нас со Славкой и Кудряшовым пройти в помещение. Там он вместе с полицейскими, с задержанным мотоциклистом и Славкой ушли в другую комнату, а меня и Кудряшова оставили ожидать в приёмной. Отсутствовали они минут двадцать.
Кудряшов во время погони почти всё время шмыгал носом, тёр кулаком глаза, просил простить его. Но, честно говоря, никакой жалости я к нему не испытывал. Было только одно омерзение, и сидеть рядом с ним приходилось только в силу необходимости.
Я подозревал, что больше Кудряшова не увижу и, воспользовавшись случаем, стал расспрашивать его, как он связался с "гусанос" и сколько бензина выкачал из боевых машин. Подозревал, что бензобаки наших радиостанций, наверное, уже пустые и в случае "тревоги" мы далеко не уедем.
Кудряшов тут же рассказал, из каких машин и сколько он слил бензина, сообщил, что совершенно не подозревал, кому он его продаёт. Кубинец ему говорил, что он рыбак, у него есть моторная лодка, бензина достать невозможно, а ему нужно кормить свою большую семью. Познакомился он с этим кубинцем, будучи в самовольной отлучке, когда ходил в тот самый небольшой кубинский посёлок, находящийся за нашей бригадой, продавать украденные им в роте сапаты. О каждой очередной встрече с мотоциклистом он договаривался с одним из жителей этого кубинского селения.
Я, конечно, помнил, что сравнительно недавно был свидетелем того, как часть из этих сапат были конфискованы полицией. Спросил у Кудряшова также и о том, почему он не признался мне, что на тренировках по развёртыванию радиостанций встречался с кубинцем, и зачем ему эта встреча нужна была. Тот сказал, что на занятиях привёз тогда кубинцу ещё двое сапат, опять же сворованных в ротной каптёрке, и договорился с ним об очередной встрече на просеке, чтобы продать очередные две канистры бензина.
Чтобы попасть в кубинское селение напрямую через тропу в джунглях Кудряшову требовалось всего полчаса, и он успевал делать это незаметно. На вопрос, как он установил связь с местным кубинцем в самом посёлке, он сказал, что ему эту явку передал уже уплывший год назад в Союз один земляк из мотострелкового батальона. Кудряшов торопился рассказать всё, что знал, видно рассчитывая на снисхождение, и даже сообщил о том, что по его подозрению в тот посёлок продавать ворованные вещи ходит не только он один. Но кто именно, он не знает.
Во время нашего разговора с Кудряшовым отворилась дверь, за которой находились полицейские и чекисты, оттуда вышли двое: руководитель операции и Славка. Обращаясь к нашему чекисту, кубинец сказал, чтобы он помог Кудряшову подробно описать своё участие "в борьбе против кубинского народа".
Когда Кудряшов закончил писать, кубинец, не читая, забрал его объяснительную записку и снова ушёл в комнату, где были остальные. Ещё минут через десять они все вышли. Отвечая на мой вопросительный взгляд, Вячеслав мне сказал, что сейчас состоялось заседание "революционной тройки" и "гусанос" был приговорен к расстрелу. Я сразу вспомнил о том, что читал когда-то про "революционные тройки" у нас в Союзе, которые в годы Гражданской войны и после неё вот также же быстро выносили расстрельные приговоры. Видно, кубинцы учли наш опыт.
После этого полицейские вместе со своим приговоренным уехали в направлении Гаваны, а я с Вячеславом и Кудряшовым отправились в бригаду. Кудряшов, услышав, что его покупатель только что приговорен к расстрелу, чуть не лишился чувств, но Славка сказал, что сам он жить будет, но позор на свою голову, на нашу бригаду и своих родителей заработал на всю оставшуюся жизнь. Затем мы, прежде чем отвезти Кудряшова на гауптвахту, снова заехали в парк боевых машин и обыскали его машину. Наш доморощенный "гусанос" сам отдал нам портсигар, полный кубинских песо в крупных купюрах. Он его прятал за медной сеткой, которая покрывала в виде экрана от радиопомех, всю внутреннюю часть кузова его радиорелейки. Отвезли мы его прямо на гауптвахту, а оттуда очередным почтовым рейсом он был отправлен в Советский Союз. Дальнейшей его судьбы я не знаю.
Вообще случаи, когда некоторые солдаты пытались как-то пополнить свой бюджет нестандартным способом, к сожалению, были и раньше, хоть и не так часто. Я помню, как однажды, возвращаясь с обеденного перерыва, столкнулся на КПП бригады с несколькими кубинцами, которые требовали от дежурного по части найти им солдата, который продал им несколько флаконов одеколона "Шипр". Жидкость, налитая во флаконы, оказалась обыкновенной водой, лишь закрашенной зелёными чернилами и слегка разбавленной настоящим одеколоном. Все, кто ею побрызгался, испортили себе белые рубашки.
11. Китайские страсти
История с воровством бензина была отнюдь не случайной. Бригада дислоцировались рядом с большой автомобильной трассой и по ней в обоих направлениях всё время сновали машины. Железнодорожного транспорта на Кубе, во всяком случае, в то время, не было, и все перевозки осуществлялись автомобилями. И вдруг машины на трассе почти полностью пропали. Отчего это произошло, меня просветил старпом одного нашего сухогруза, пришедшего в Гаванский порт. Я примерно два раза в месяц ездил туда на нашу припортовую базу, принимать материалы, приходящие в адрес бригады. Почти на всех наших кораблях имелись узкоплёночные киноустановки "Украина" и небольшой запас кинофильмов, которые команда за время пути на Кубу и обратно, просмотрела уже не один раз. У нас в бригаде тоже был дефицит фильмов, особенно современных. Я брал с собой нашего киномеханика рядового Бетера с просмотренными уже фильмами и моряки с нами охотно менялись. Кстати, Бетер по национальности был молдаванином, а я вдруг случайно выяснил, что молдаване хорошо понимают испанский и могут быть даже переводчиками. Это мне было на руку при работе с кубинцами в порту.
Так вот, приехав с пятью солдатами в очередной раз на припортовую базу, я не только удачно поменял кинофильмы, но и добыл на одном из сухогрузов краску, чтобы привести в порядок сцену и лавки в летнем клубе для наших семей. Тогда же у меня состоялся разговор со старпомом этого корабля, во время которого я высказал своё недоумение по поводу того, что мимо нас почти перестали ездить кубинские машины. Старпом нисколько не удивился, и разъяснил, что это результат портящихся наших отношений с руководством Кубы, а виной всему китайцы. На мой вопрос, причём здесь китайцы, он пояснил.
Они критикуют нас за то, что мы разоблачили культ личности Сталина, отошли от ленинских заветов, провели ревизию учения Маркса и Энгельса, и даже якобы снова строим капитализм и т.д. Ну, а то, что в Китае сейчас в самом разгаре так называемая "культурная революция", на митингах студенты и молодёжь призывают "разбить их (то есть наши) собачьи головы" я и сам знал, а старпом даже сказал, что дело доходит до вооружённых конфликтов на советско-китайской границе. Короче говоря, китайцы вредят нам, где только можно. Они пытаются помешать и нашей торговле с Кубой сахаром, начали в больших количествах поставлять сюда дешёвый рис, мясные консервы "Китайская стена" и т.д. Особенно эта работа усилилась после недавнего введения наших войск в Чехословакию. Очевидно, Фидель и его окружение почувствовали, что можно сыграть на наших противоречиях с Китаем, извлечь из этого свою выгоду. Кстати, Фидель при жизни всегда говорил, что это не Советский Союз помогает Кубе, а Куба помогает нам в борьбе с США. А это чего-то стоит. К тому же Фидель не мог безоглядно доверять сначала СССР, а потом и современной России, так как наше руководство, по их мнению, предавало Кубу, как минимум три раза. Первый – когда мы вывели свои войска с Кубы в 1962 году, второй – когда в 1993 году вывели нашу мотострелковую бригаду, и в третий – когда в 2002 году закрыли разведцентр "Лурдес".
А тогда, в описываемое мною время, Советский Союз решил показать, что на самом деле будет с Кубой, если мы начнём сокращать ей помощь. Для начала на остров стали отправлять танкер с бензином только один раз в неделю, а до недавнего времени они приходили сюда ежедневно. Вот на Кубе и начался бензиновый голод.
Я не знал об этом, хотя нельзя сказать, что отношения с Китаем были для нас большой новостью. Советские центральные газеты писали об этом регулярно, но что это коснётся и нас, мы не предполагали. Конечно, в какой-то мере обо всём этом были осведомлены и простые кубинцы. Я в этом вскоре убедился.
В одну из поездок на припортовую базу, как всегда бригада кубинских грузчиков принимала с ленты транспортёра, идущей из трюма сухогруза на палубу, мешки с крупами, мукой, и рисом, ящики с другими продуктами и грузила их нам на машины, а я всё фиксировал, чтобы потом отвезти на наш склад. В обеденный перерыв каждому грузчику-кубинцу дали по чашке кофе, бутерброду и бисквиту и все они пошли в отведённое для курения место. Я тоже вместе с Бетером пошёл туда, чтобы побыть на свежем воздухе. Здесь мы в очередной раз наблюдали, как эти сильные и симпатичные ребята от избытка энергии то затевали борьбу, то боксировали, то соревновались, кто больше, как штангу, выжмет мешок муки.
Вдруг двое из них схватили одного из своих товарищей, явно дурачась, подтащили ко мне, заломили ему руки за спину, и один из них сказал:
- Golpéalo, eso enemigon. (Ударь его, это враг.)
Я, естественно опешил от такого заманчивого предложения и через Бетера сказал, что не буду этого делать.
В ответ мне со смехом объяснили:
- Es chino. (Это китаец.)
Я оценил шутку, на китайца этот парень совсем не походил, и мы долго вместе смеялись.
В развитие этой темы хочу привести ещё один пример. Вскоре у нас в бригаде перед совместными с кубинской армией учениями, проводилось совещание нашего офицерского состава, на котором один из советников информировал нас о ситуации в мире и на Кубе. Кто-то спросил его - как на нашей службе отразится ухудшение отношений с Китаем. Тот успокоил нас, сказав, что опасаться пока не стоит, но при этом под большим секретом рассказал такую историю.
Вкратце речь шла вот о чём. Когда у нас только установились дипломатические отношения с Кубой, мы были, как тогда говорилось в популярной песне "русский с китайцем – братья навек". Вот тогда кубинцы и предложили и нам и китайцам занять под свои посольства в Гаване два соседствующих через забор здания. Теперь же этот забор китайцы нарастили до трёх метров в высоту, поверху обнесли колючей проволокой, а кубинцы очевидно, чтобы ещё больше досадить нам, собираются переименовать обе улицы, сходящиеся там под прямым углом. Одну назовут "улица академика Сахарова", другую "улица Боннэр", его жены. В это время академик Сахаров – создатель нашей водородной бомбы, приобретал скандальную известность за свои резкие высказывания в адрес Советского правительства. Впоследствии так и случилось, но это было уже гораздо позже.
12. Как хоронили интернационалистов
Постепенно и мы сами, и наши семьи, привыкали к новым условиям службы, главным образом к кубинскому климату. Здесь почти триста дней в году палит солнце, но докучают и ливни. Есть такой период, в тропиках его называют периодом дождей, когда с мая по октябрь они идут почти каждый божий день как по расписанию. Часам к 10 утра начинает нещадно палить солнце, всё разогревается так, что босиком на асфальт ступить нельзя. Часам к 12 вдруг в течение каких-нибудь минут 10 откуда-то из океана налетают тучи и ветер, сверкают молнии, гремит гром и начинает лить как из ведра. Вблизи королевских пальм находиться опасно, с них периодически срываются ветки. Одна такая длиной в три-четыре метра, весит килограмм пятьдесят и если сорвётся метров с двадцати, то попавшему под неё мало не покажется. Минут через 15 всё так же внезапно стихает, снова нещадно палит солнце, тут же начинаются испарения. Воздух перенасыщен влагой, рубашки нужно менять каждый день, а то и два раза. На следующий день тропический ливень налетает уже минут на 10 позже и так почти каждый день. Можно было рассчитать время, так чтобы добежать на обеденный перерыв до своей касы сухим. А вообще сезонной температуры на Кубе практически нет. В среднем за год она составляет 25 градусов, вода в океане 22-24 градуса, а летом все 30. Но бывают и тайфуны. Мне хорошо запомнился тот, который я однажды испытал сам.
Это было на командно-штабных учениях. Нас тогда подняли "по тревоге", это было перед рассветом, и ко мне прибежал посыльный уже с автоматом и подсумками. Почти как всегда, распространился слух, что намечается высадка вражеского десанта. Что же произошло на самом деле, объяснить мне солдат не мог, и тут же умчался в бригаду. Нас всех офицеров собрали в классе и объявили тему учений. Было приказано задействовать только командование батальонного звена и полностью нашу роту связи. Танковый и мотострелковый батальоны тоже вышли в запасные районы. Мы, офицеры, батальона и моей роты, как и положено, в таких случаях, перешли на казарменное положение. Для работы на картах вдоль берега "Амазонки" были расставлены складные столы и стулья, развёрнуты большие палатки. Ближе к обеду во главе с Раулем Кастро и генералом Биченко прибыла группа кубинских офицеров и наших военных советников.
На боевых стрельбах из БТР. Первый справа Министр Обороны, Главнокомандующий РВС Кубы Р. Кастро, в центре без головного убора старший Группы советских военных специалистов в Республике Куба генерал И.Г. Биченко.
Мы, офицеры, в таких случаях тоже надевали кубинскую военную форму и мало чем отличались от командного состава Кубинских РВС, разве только оружием: у нас были пистолеты Макарова, а у кубинцев за редким исключением американские "кольты".
С иностранными корреспондентами и офицерами РВС Кубы. 3-й слева старший лейтенант Карпов Н.Д., расположение 7 ОМСБр.,1968 г.
Наша рота обеспечивала эти учения связью, развернула радиостанции средней и малой мощности, но работали на эквиваленты антенн, чтобы не нарушать режим радиомолчания. Работа продолжалась и ночью, комары слетелись на свет электрических лампочек, наверное, со всей Кубы и "воевали" мы на два фронта.
Это было начало октября, период дождей уже заканчивался, и ничто не предвещало неприятностей. Но как только стемнело, Рауль Кастро о чём-то переговорил с прибывшим к нему офицером, с комбригом, потом быстро собрался и вместе с генералом Биченко уехал.
Как после выяснилось, им сообщили, что на Кубу надвигается тайфун. Кажется, он тогда получил название Гриэндрис. Буквально сразу же начался сильнейший ливень. Мы еле успели перейти в одну из надёжных казарм танкового батальона, она была из сборных бетонных панелей, а нашему батальону такие только начали строить. Тут же пронёсся сильнейший шквал, унося с собой крупные ветви деревьев, какие-то листы железа и шифера. "Амазонка" буквально за считанные минуты взбухла и из ручья превратилась в солидную реку, которая перехлестнула мостики, проложенные через неё по всему расположению бригады. Отрезала ББО от остальной территории бригады. Наши палатки сорвало и куда-то унесло. Мы их потом обнаружили на огневых позициях зенитной батареи, которая неподалёку на горке постоянно несла боевое дежурство. Не выдержали и мачты наших радиостанций, их согнуло – одни пополам, другие у самого основания.
Но больше всех досталось нашему новому деревянному забору. Его недавно, вместо старого проволочного, возвели по периметру почти всей бригады. Высота забора была два с половиной метра. Конечно, это создавало большую парусность. Тем не менее, посчитали, что щиты из досок надёжно прикреплены к бетонным столбам, и это сооружение выдержит любой ветер. Но это только казалось. Ураган шёл узкой полосой, значительную часть забора сорвало со столбов, разбило в щепки и разнесло в радиусе метров двухсот. Просто чудом никто не пострадал.
Мы все очень переживали за оставленных дома своих жён и детишек, не знали, как обстоят дела в Манагуа и Нарокко, не случилось ли там беды. Накануне тайфуна некоторые офицеры из других частей для оказания помощи семьям направили к себе домой по одному солдату, но в нашем батальоне – не разрешили. Только утром, по колено в воде, мы смогли добраться до своих кас, побывать дома. Там всю ночь никто не сомкнул глаз. Вода подошла к самому порогу, но потом, к счастью, остановилась, двери и оконные жалюзи тоже выдержали. В траве возле нашего крыльца пищали откуда-то принесённые то ли водой, то ли ветром маленькие цыплята. Кубинцы-соседи бродили по зарослям травы и кюветам вдоль дороги, разыскивая свои вёдра, веники, плетёную мебель, другие предметы быта, которые неосторожно оставили на крыльце или возле кас. Урон в бригаде был нанесён, конечно, но небольшой. В зенитной батарее пострадала станция орудийной наводки, у ремонтников частично раскрыло крыши мастерских. В посёлке на одну кубинскую касу упал ствол пальмы, но, слава Богу, все остались живы.
Кстати, кубинцы-соседи рассказали, что три года назад был ещё более разрушительный ураган "Глория". Тогда улицы Гаваны и других городов превратились в реки воды, погибли люди, в том числе и несколько советских солдат, спасавших местных жителей.
Я узнал тогда и о Русском кладбище в пригороде Гаваны, неподалёку от дислокации нашего 20-го мотострелкового батальона, в районе Чико. Вскоре и сам побывал там. Как оказалось, существовала традиция, каждый год в определенный день от наших частей и подразделений туда отправляли небольшую колонну автобусов и автомашин с солдатами, офицерами и членами семей. В один из дней я и попал в число тех, кто принял участие в посещении этого кладбища. Мы очищали могилы от травы, приводили их в порядок, подкрашивали обелиски, потом было что-то вроде короткого траурного митинга. Помнится, в то время на этом кладбище насчитывалось около пятидесяти могил.
Не знаю, почему наших умерших солдат и офицеров лишили права быть похороненными на родине. Думаю, что государство на этом банально экономило.
Нередко у солдат дома на родине возникали какие-то проблемы, о которых они узнавали, получая письма, и очень переживали, что совершенно никак не могут повлиять на их решение. Один сообщал мне о том, что отец или мать тяжело заболели и живыми он их уже вряд ли застанет. Другой ходил с опущенной головой и не реагировал на шутки друзей потому, что у него в автоаварию попала девушка и, скорее всего, она будет инвалидом. У третьего, как он считал, ни за что в тюрьму посадили родного брата. У меня тоже возможностей хоть как-то помочь им практически никаких не было, и я очень радовался, когда всё же что-то получалось. Однажды ко мне удручённый и очень расстроенный обратился младший специалист Пётр Сиволоб. Только полгода назад в посёлке под Курском у него похоронили сначала отца, а потом и мать, а он был в семье единственным наследником. Соседка написала ему письмо, в котором сообщила, что в их дом самовольно вселились незнакомые люди, показывают какие-то бумаги, из которых следует, что дом теперь принадлежит им.
Я написал по месту жительства Петра письма - в районный отдел милиции, в райвоенкомат и поселковый совет с просьбой разобраться в этой ситуации. К нашей большой радости оттуда пришли ответы, из которых следовало, что мошенников разоблачили и привлекли к уголовной ответственности. Председатель поселкового совета попросил у Петра разрешения, чтобы дом не пустовал ещё целый год, вселить туда на это время молодую учительницу, которой негде жить. Сиволоб согласился, а потом у него с этой учительницей завязалась оживлённая переписка, они обменялись фотографиями, и солдат повеселел.
Все наши дети ходили в детский садик, там, на общественных началах, работали воспитательницами Лера, а также жёны бригадного врача майора Самородова и одного капитана из мотострелкового батальона. К детсаду был прикомандирован также один солдат из танкового батальона. Он поддерживал в помещениях и на территории порядок, следил, чтобы там всё функционировало, сам ремонтировал то, что было ему по силам, в случае необходимости подключал коменданта Индио. Было заметно, что он очень любит детишек, и они ему отвечали тем же, висели на нём гроздьями, включали в свои игры и хороводы.
Рядовой из танкового батальона с детьми военнослужащих 7 ОМСБр.
Нарокко, детсад. 1969 г.
Детвора всё время норовила пробраться в джунгли, которые были неподалёку, но эти попытки, естественно, пресекались всеми воспитательницами и солдатом. Находились в детском саду дети только полдня, до обеда, потом их разбирали родители, как правило, мамы.
Серьёзной проблемой для наших детей было полное отсутствие детских книжек. Захватить их из Союза не удалось, а на Кубе я детской литературы ни разу в продаже не видел. Через полтора года, когда дочка немного подросла, детско-книжный дефицит стал ощущаться очень сильно. Учить её азбуке, читать сказки, показывать картинки не представлялось возможным. Но частично эту проблему помогали решать наши оставшиеся на родине родственники, как правило, дедушки и бабушки. Так как бандеролей и посылок на Кубу присылать было нельзя, то выходили из положения тем, что детские книжки высылали по частям, по два-три листа в каждом письме. Собрать и сброшюровать такую книжку, можно было только месяца за полтора. У кого они были, менялись потом между собой, и такие книжки зачитывались до дыр.
Все очень радовались приезду к нам артистов, но за два года в бригаде побывал только кубинский вокально-инструментальный ансамбль "Лос Папино" и Майя Плисецкая, тогда ещё молодая прима-балерина Большого театра.
В то время в Гаванском театре оперы и балета танцевал её брат Азарий, который женился на дочери старейшей кубинской примы-балерины Алисии Алонсо. Майя выбрала время побывать у нас в бригаде, встретиться с семьями. Встреча состоялась в клубе 20-го МСБ в гарнизоне Торренс. Майю засыпали вопросами о том, как дела у нас на Родине, будет ли она танцевать в Гаване, даже спросили - почему у неё нет детей, и планирует ли она обзавестись ими. Она старалась ответить каждому, а насчёт детей сказала, что пока должна повременить. Однажды мы были в Гаване на балете "Жизель", где танцевала сама Алисия Алонсо. Все были поражены, узнав, что она уже давно ослепла. Кстати сказать, кубинский балет мне тогда не понравился. Даже не знатоку было заметна американская балетная школа, а она очень сильно отличается от нашей, перенятой у французов. В кубинском балете движения у танцоров были какие-то отрывистые, больше напоминающие спортивную гимнастику, и я его окрестил нашим "вторым комплексом утренней солдатской физзарядки", была такая в то время в армии.
Замечательный концерт нам дала музыкальная группа "Лос Папино". В то время, как, впрочем, и впоследствии, она была на Кубе очень популярной, и её приезд к нам в бригаду был настоящей культурной отдушиной. Клуб приготовили, добросовестно отмыли сцену, убрали окурки, что были между скамьями, причесали граблями песок там, и уже задолго до появления артистов, он был переполнен и гудел как улей. Пришли и солдаты с офицерами из мотострелкового батальона, поэтому многим места на скамейках не хватило. Группа немного припоздала, но благодарная публика им всё простила и встретила, как говорится, бурными и продолжительными аплодисментами.
Но что это был за концерт! Темперамент исполнителей буквально бил через край, зажигательные песни вызывали бурю восторга, а когда начались ещё и латиноамериканские танцы, многие солдаты вскакивали с мест, подбегали к площадке около сцены, и тоже начали отплясывать, повторяя движения артистов. Я даже не представлял, что среди них есть такие умельцы и тут же взял их на заметку, чтобы использовать в нашей художественной самодеятельности. Окончилось всё тем, что одна плясунья шоколадного цвета и с пышными формами так разошлась, что под ней сломалась, видно прогнившая, половица и нога у неё оказалась зажатой под сценой. Но она не растерялась, сделала приглашающий знак солдатам, чтобы ей помогли выбраться. Те бросились на сцену, сразу несколько пар рук стали её вытаскивать и вместе с ней пляски продолжились уже там, на сцене. По окончании концерта артистов долго не отпускали всё теми же бурными и продолжительными аплодисментами и такими же овациями провожали до автобуса.
Много сил и времени у нас отнимала борьба с травой. Единственным средством этой борьбы оставались только мачете. Это что-то вроде укороченной, но с широким лезвием сабли. У партизан они использовались как оружие, а в мирное время ими кубинцы убирают сахарный тростник. В каждой роте таких "сабель" было больше сотни, и назначенные солдаты каждый день махали ими по 2-3 часа в день. Вокруг касы мы с соседом тоже рубили ими траву, но без соответствующей подготовки могли справиться только на участке в два, три метра.
13. На полигоне Алькисар
Каждую осень мы сдавали проверку по всем разделам боевой подготовки. Стреляли, водили машины, мотоциклы, танки и бронетранспортёры, бегали полосу препятствий, выполняли нормативы по защите от оружия массового поражения и т.д. Мне хорошо запомнились стрельбы мотоциклистов. Я тогда обрадовался, что поеду со взводом разведчиков-мотоциклистов на кубинский полигон Алькисар. Был ещё и полигон в Мариэле, но он предназначался для артиллерии и миномётов, для танкистов в Канделярии, мотострелков в Артемисе. Полигоны не новые, они функционировали и при Батисте. Полигон Алькисар, куда мы должны были отправляться, расположен на юго-западе острова, на самом берегу Карибского моря. Связь с этим взводом планировалось осуществлять с помощью радиостанции малой мощности, и с ней должен был ехать кто-то из офицеров роты. Я предложил свою кандидатуру. Комбат согласился, и я, переодевшись в кубинскую военную форму, в вечерних сумерках выехал с колонной мотоциклистов. Она состояла из 12 мотоциклов "Урал-72" и двух машин - нашей радиостанции и грузовика, где находились боеприпасы, санинструктор, термосы с водой и сухие пайки. Старшим был заместитель командира батальона по боевой подготовке, "зам. по бою", как мы его все называли. Из офицеров ещё были командир разведроты капитан Скоснягин, командир мотоциклетного взвода старший лейтенант Будяк и я.
Ехать пришлось недолго, всего около часа. Капитан Скоснягин дорогу знал хорошо, и мы вскоре уткнулись в шлагбаум полигона. Самостоятельно подняли его и беспрепятственно проехали к месту проведения стрельб. Мотоциклы были рассредоточены в мангровых зарослях, примерно в ста метрах от берега. Зам комбата ни во что не вмешивался, всем руководили командир роты и командир взвода, а нас тут же атаковали тучи москитов. Я приготовил радиограмму о нашем благополучном прибытии на место. Она состояла всего из одной кодовой фразы, а радист ключом в телеграфном режиме передал её в штаб батальона. Там для этих целей была развёрнута такая же радиостанция.
Воспользовавшись небольшой паузой, солдаты в сгущающихся сумерках стали обследовать окружающую местность в поисках каких-нибудь даров природы. И вскоре нашли. Буквально рядом обнаружили сравнительно небольшое дерево, усеянное красными плодами в форме перца, только очень мелкими. Все окружили, его не рискуя попробовать, тем более, что командир взвода старший лейтенант Будяк всех предупредил: "Никому ничего в рот не тянуть, можно отравиться". Никто, и я в том числе, никогда раньше такого дерева не встречали. Солдаты сделали вид, что послушались командира, но некоторые тайком всё же сорвали по нескольку штук этих плодов и рассовали по карманам. Как только все снова собрались у мотоциклов, вдруг в разных местах стал раздаваться душераздирающий кашель, кто-то закричал "Воды!". Так наши воины опытным путём определили, что такое перец "Чили", вернее его кубинская разновидность.
После небольшого перерыва всех построили у мотоциклов и Скоснягин начал инструктаж. Из него следовало, что наши стрельбы проводятся на тактическом фоне. Якобы стало известно, что условный противник на рассвете будет пытаться высадить десант. Необходимо занять оборону и оборудовать огневые точки. Начинать выдвижение на огневой рубеж нужно будет по команде "К бою!". Каждый водитель после этого должен был быстро завести свой мотоцикл, вместе с пулемётчиком выдвинуться на линию обороны, занять своё место, оборудовать его с помощью сапёрных лопаток, замаскироваться и наблюдать за морем. Ориентировочно "транспорты с противником" приблизятся на рассвете. В это время от кубинской полигонной команды придёт сообщение, что мишени на месте. "Выпускать" их будут с катера по три штуки с интервалом 5-10 метров. Катер находится слева за пределами сектора стрельбы, на его мачте будет гореть яркий красный фонарь и в ту сторону нельзя даже целиться. Мишени от катера будут тянуть под углом к нам лебёдкой, установленной на берегу справа. Кабель закольцован между лебёдками на катере и на берегу. Поэтому сначала мишени будут двигаться в одну сторону к берегу, потом в другую - к катеру. Стрелять нужно будет дважды – в первый раз из окопа, а второй, сняв пулемёт с мотоцикла и выдвинувшись к урезу воды. Осматривать мишени будут майор зам. комбата на берегу и лейтенант Будяк на катере. Выполняются стрельбы в две смены, по шесть экипажей в каждой.
Скоснягин пояснил также, что сами мишени установлены на плотах, на них, как паруса, натянуты квадраты из какой-то ткани. Таким нехитрым способом будет имитироваться высадка контрас. Подчеркнул, что стрельбу начинать только по сигналу зелёной ракеты и прекращать по красной.
Санинструктор всем выдал сухие пайки, предупредив, что содержимое каждой коробочки нужно разделить на три части – одну съесть сейчас, вторую за завтраком и то, что останется, за обедом.
Перекусив, все думали, что теперь можно будет прикорнуть, но не тут-то было. Наш старший на стрельбах приказал снова всем построиться, выдвинуться пешком на линию окопов, которые, очевидно уже не однажды использовались, их просто нужно было совершенствовать своими сапёрными лопатками, подготовить траву и ветви для того, чтобы ими потом замаскироваться самим и замаскировать мотоциклы. Потребовал соблюдать режим тишины, курить только на дне окопов, фар мотоциклов не зажигать ни в коем случае.
На всё это ушло ещё часа два, до рассвета оставалось всего ничего, и когда поступила желанная команда "Отбой", все заторопились устраиваться на ночлег. Майор ушёл согласовывать с кубинцами все вопросы, связанные с выставлением мишеней, солдаты натянули на головы и лица капюшоны своих зелёных пятнистых маскхалатов, засунули руки в карманы и стали, по сути дела, недосягаемыми для москитов. Большинство их них улеглись на полу автомашины, некоторые остались в колясках мотоциклов. Мы же офицеры были в кубинской форме и кепках, и отбиваться от кровожадных насекомых могли только с помощью рук. Охранять нас был назначен караул из 3-х человек, которые должны были сменяться через каждый час.
Ночь на Кубе, да ещё на побережье ни с чем сравнить невозможно. Ей предшествует дивный закат в полнеба. Вокруг стоит абсолютная тишина, луна спряталась в тёмных тучах, в их разрывах сверкали и дрожали крупные звёзды, а вокруг разлилась непроглядная темень. Дневная жара спала, с моря дул освежающий бриз. Только волны с едва различимым мерным шумом накатывались на берег, нагоняя сон. В мангровых зарослях иногда раздавалось хлопанье крыльев каких-то птиц. Просто не верилось, что эту идиллию скоро разорвут очереди 12 пулемётов.
Я всё же нашёл убежище, залез в радийный отсек машины, вместе с радистом опустили в ней полог, уничтожили максимальное количество комаров и кое-как приспособились провести остаток ночи. Водитель ещё с вечера улёгся на обоих передних сиденьях, мы его будить не стали.
Поднял всех капитан Скоснягин на рассвете и чисто по-военному. Он послал часового обежать всех, кто спал и громко объявить "тревогу". В считанные секунды солдаты и сержанты построились. Было приказано снарядить патронами диски, но на пулемёты их не устанавливать. Дальше всё было, как и объяснял с вечера командир роты. По команде взревели моторы первых шести мотоциклов, и машины с выключенными фарами, медленно, почти на ощупь, стали выдвигаться в сторону моря. Я пошёл пешком и догнал их, когда почти все они были уже в окопах. Правда, съезжать в них плавно получилось не у всех. Некоторые окопы с вечера подготовили плохо, они были с обрывистыми стенками, и в них мотоциклы почти запрыгивали. Наш зам. по бою, наблюдая эту картину, сказал, что те, кто поленился сделать пологий заезд в окопы и выезд из них, мотоциклы будут поднимать оттуда на руках сами, без посторонней помощи. Почти все окопы сильно заросли травой, и очевидно с моря их почти не было видно.
Солдаты сапёрными лопатками снова рубили метровую траву, попадались и кактусы, кто-то углублял своё укрытие, кто-то наоборот подсыпал песка под колёса, чтобы выровнять мотоциклы и обеспечить себе секторы обстрела. Я взял сапёрную лопатку у своего водителя и помог двум солдатам, у одного болела рука, он растянул на ней мышцу, а другой жаловался на головокружение, таблетки, которые ему дал санинструктор, не помогали.
Зелёная ракета, сигнал к началу стрельбы, взлетела неожиданно. Её дали с катера, а вскоре показались и три мишени. Двигались они от катера одной цепочкой, слева направо, довольно быстро, в сторону берега. Было до них метров двести, может, чуть больше. Погода благоприятствовала нам. Море не штормило, мишени в наступающем рассвете лишь наполовину то опускались с гребней небольших волн, то, как бы выныривали из них и тогда видны были даже плотики, на которых они были закреплены. Как только мишени вошли в сектор обстрела, Скоснягин первым трём пулемётчикам указал их цели, а когда появились ещё три – остальным, и дал команду "Огонь!". Когда мишени вышли из сектора обстрела, поступила команда "Прекратить стрельбу!". Стреляли, как и было приказано, короткими очередями и судя по трассерам, довольно таки метко. Когда мишени шли обратно к катеру, пулемётчики, сняв оружие с вертлюгов мотоциклов, опять вели по ним огонь, но уже короткими перебежками, выдвинувшись ближе к воде. Потом всё это вошло в колею, экипажи менялись, сначала отстрелялись пулемётчики, потом водители, под конец и я с моим водителем и радистом. Из пулемёта Дегтярёва я стрелял впервые, он был установлен на специальном вертлюге и свободно менял положение вправо или влево, вверх или вниз. Как потом выяснилось, отстрелялся я на тройку, но посчитал, что для первого раза и этого было достаточно, тем более что предстояла ещё стрельба по наземным целям, а там я чувствовал себя гораздо увереннее.
После того как все выполнили упражнение, был объявлен перерыв на час. Уже появилось солнце, москиты пропали, все позавтракали. Обрадовали нас и кубинцы из полигонной команды, они подвезли двадцатилитровый термос с горячим и очень сладким кофе. Некоторым его досталось даже по две полных солдатских кружки. Майор подвёл предварительные итоги стрельбы, объявил оценки, у большинства они были хорошими и отличными, а в среднем за взвод выходила твёрдая четвёрка.
Отдохнув и взбодрившись, все переехали в другое место, на направление для стрельбы по наземным целям - в движении и в положении лёжа. Оно тоже было рядом с морем. Левее от нас находилось ещё направление для вождения и стрельбы из бронетранспортёров и танков, а перпендикулярно ему примыкала трасса для их вождения. Вдруг послышался рёв танковых двигателей, а потом мы увидели, как со спины к нам на большой скорости приближаются самоходные зенитные установки, три штуки ЗСУ-2. Их орудия были направлены в зенит, а башни вращались. Внешне это были те же танки, только из больших вращающихся башен у них торчали две спаренные скорострельные пушки.
Встав рядом с нашими мотоциклами, кубинские экипажи заглушили двигатели, своих установок, спрыгнули на землю и подошли к нам. Это были стриженые наголо, совсем молодые ребята, разных оттенков цвета кожи. Мы стали жать друг другу руки, обмениваться сигаретами, в общем, общались. Кубинцы жаловались, что сегодня для них нет воздушных целей, хвастали, что если бы появились американские самолёты, то они бы их разнесли в пух и прах. Наши воины поддержали их, как могли, показывали, что в этом никто и не сомневается. Потом кубинцы попросили покатать их на мотоциклах, и Скоснягин нехотя дал согласие. Тут же завели четыре мотоцикла, наши союзники быстро заняли места в колясках и сёдлах сзади водителей, а командир роты предупредил, чтобы сильно не гнали, доехать только до КПП полигона и обратно. Вскоре они благополучно вернулись.
Потом поступила команда заканчивать перекур, снять с мотоциклов три пулемёта и установить их на огневом рубеже. Во время стрельбы все сделали по одному подходу, мишенная обстановка была сносная, при поражении мишени падали и всё уже заканчивалось, как случилось непредвиденное. Наш стреляющий, крайний слева никак не мог попасть в мишень, и когда у него закончились патроны, вдруг прогремели выстрелы из пушек ЗСУ. Кубинцы буквально снесли с лица земли мишень нашего стреляющего, и, громко смеясь, показались из своей башни. Потом прокричали, что так будет и в настоящем бою, мы будем огнём поддерживать друг друга и скрылись в облаках красной кубинской пыли. Подъёмник этого направления видно был разбит в пух и прах, мишень больше не поднималась, но кубинский лейтенант из полигонной команды сказал, что мы не виноваты, а со своими хулиганами будут сами разбираться. Так что стреляли из мотоциклов в движении мы уже только по двум мишеням.
Скоснягин сказал, что эмоциональность наших союзников часто буквально захлёстывает, и привёл ещё один случай, свидетелем которого был недавно, на танковом полигоне в Канделярии, когда проводил занятия по вождению и огневой подготовке со своими экипажами "плавунов". Какая-то кубинская часть тоже была в это время на полигоне и распределились так, что если кубинцы водят, наши стреляют, потом меняются местами. Наши должны были находиться на полигоне трое суток, поэтому им было отведено место в одной из кубинских казарм. Вечером, когда занятия закончились, кубинцы привезли наш фильм "Коммунист", который тогда пользовался очень большим успехом. Фильм показывали прямо на улице, а экраном служила простыня, которую закрепили на стене кирпичной ещё батистовской казармы. Хотя фильм и не был дублирован, кубинцы очень живо реагировали на его действие. Временами они свистели, что-то выкрикивали, грозили врагам-кулакам. Кстати, слово "кулак" звучит и означает на русском и на испанском языках как одно и тоже. Когда же по ходу действия кулаки стали убивать коммуниста, роль которого так талантливо сыграл тогда артист Урбанский, кубинцы стали кричать:
- Amigo! Compañero! Alzarse! (Друг! Товарищ! Вставай!)
Но дальше случилось нечто, ещё более неожиданное для наших солдат. Несколько офицеров-кубинцев выхватили пистолеты и открыли огонь по кулакам, то есть, по экрану. Хорошо, что стены казармы были надёжные, старой постройки, и никто не пострадал.
По окончании занятий я условным сигналом сообщил в наш штаб по радио, что задачу мы выполнили успешно, что никаких происшествий во время стрельб не произошло, и через час-полтора мы уже были в бригаде.
Новый 1969 год мы встречали в жару. С вечера мы, наши жёны и дети собрались в открывшейся недавно начальной школе, где стали учиться дети с 1-го по четвёртый класс. В холле стояла небольшая сосна, которую наш детсад украсил самодельными игрушками. Саму сосну привезли с острова Пинос, где, говорят, они произрастают. Вечер отдыха получился немного грустный. Каждый представил себе, как Новый год встречают на Родине, какие там трещат морозы и метут метели, некоторые, подойдя к сосне, трогали бумажные снежинки на ней. К двенадцати ночи мы все уже были в своих домах, где накрыли праздничные столы.
Запомнился тот праздник ещё по одной причине - к нам в самый разгар празднования, а нас было три семьи, неожиданно нагрянули гости - какие-то два совершенно незнакомых кубинских офицера, уже навеселе. Просто ехали на машине по улице, увидели, что у нас открыта на крыльцо дверь и слышно, как мы там поём что-то вроде "По долинам и по взгорьям" и зашли. Мы гостеприимно посадили их за стол, и они были с нами почти до рассвета. Общаться было не очень сложно, так как один из гостей недавно закончил у нас в Союзе краткосрочные курсы при Киевском танковом училище, где был иностранный факультет, другой знал английский, и жена выступила в роли переводчицы. То и дело звучали тосты: "За Советско-кубинскую дружбу", "За Советскую Армию", "За Кубинские Революционные Вооружённые Силы" и т. д. Под конец спели "Марш 26 июля", сначала мы на русском, а затем кубинцы на своём языке. Кубинцы говорили о том, что Куба непобедима, поскольку здесь находится Советская Армия. А то, что в этой самой армии насчитывалось всего полторы тысячи человек, в расчёт, видимо, не принималось. Кстати, и до этого случая и после него мне не раз приходилось видеть и слышать, как кубинцы с гордостью говорили: "С нами Советская Армия!".
Потом гости предложили обменяться пистолетами и очень удивились, что мы ходим без оружия. Расставались мы, как самые близкие родственники.
Интересные впечатления остались и от встречи праздника "День Победы". Сначала наши части проходили перед трибунами с командованием и гостями бригады торжественным маршем на плацу бригады, а потом события перенеслись на бригадный стадион, где выступали наши физкультурники и школьники, инсценировались фрагменты событий Великой Отечественной войны. "Прошла" даже Трептов-парковская статуя Советского солдата с немецкой девочкой на руках.
23-я годовщина Победы в Великой Отечественной войне. Парадный расчёт личного состав ББО. На заднем плане инсценировка – «Советский солдат со спасённой немецкой девочкой».
Нарокко, стадион 7 ОМСБр Май 1968 г.
Дома наши жёны накрыли праздничный стол. Но этому предшествовали события, о которых следует упомянуть. Они произошли ещё месяца за три, а может за четыре, до праздника. Тогда нашими соседями стала уже другая семья. Глава семьи – старший лейтенант Непочатый служил в ремроте. У них с женой Антониной было две дочери-погодки – четырёх и пяти лет.
Однажды, когда мы с Евгением пришли на обед, он сообщил мне, что полчаса назад у них в авторемонтной мастерской под крышей неожиданно поселился пчелиный рой, и они не знают, как с ним поступить. А делать что-то было надо, причём срочно, солдаты боятся даже подходить к мастерской, вся работа встала. Я тоже пчёлами никогда не занимался, и посоветовать что-либо не мог.
На следующий день Евгений приехал домой поздно вечером, когда уже стемнело, и привёз с собой улей. Он выменял его у кубинцев на какую-то дефицитную для них деталь к двигателю машины. Рой тоже был с ним, его элементарно смели веником в мешок. Мы отнесли улей метров за двадцать от касы на наш "огород", засунули его в высокую траву, сняли крышку и вытряхнули рой вовнутрь. Затем быстро закрыли улей, и тут же убежали от него. С тех пор месяца четыре мы видели, что пчёлы живут в нём, но подходить не решались.
Так вот, в День Победы, ближе к вечеру, к нам домой в гости пришёл бригадный доктор Самородов с женой и дочкой Ирой. Это её нёс солдат на плечах по стадиону. Во время застолья кто-то вдруг вспомнил, что у нас в хозяйстве имеется улей, а мы в такой большой праздник "как дураки" сидим без мёда. Тут же выработали план нападения на улей. Зная, что пчёлы боятся дыма, поискали, чтобы такое поджечь и вспомнили про залежи журнала "Коммунист Вооружённых Сил", его несколько поколений командировочных, проживавших в нашей касе, складывало в 3-ей пустующей комнате. Я, сосед Женя Непочатый и Самородов взяли ведро и нож, каждый поджёг себе журнал и, держа его перед собой, гуськом стали продираться сквозь траву к улью.
Но журналы горели плохо, дыма почти не создавали, а потом и вовсе погасли. Напугать пчёл мы, конечно, не смогли, но вошли в азарт и решили всё-таки продолжить поход к улью. Женщины и дети стояли на крыльце и кричали, требовали вернуться, но мы не послушались. А зря. Уже метра за два до улья пчёлы начали нас безжалостно жалить. Надо иметь в виду, что они почему-то не выносят запаха спиртного, это ещё более повысило их агрессивность. Но когда мы увидели, что улей переполнен мёдом, и он из-под крышки буквально стекает по его стенкам, остановиться уже не могли. Сорвав крышку, мы стали, как попало, резать соты и, торопливо наполнив ведро, пустились наутёк. Но пчёлы нас преследовали и продолжали безжалостно жалить. Только вбежав в касу и захлопнув дверь, мы оказались в относительной безопасности. Но досталось нам как следует. У меня, например, нестерпимо болели искусанные голова, шея и руки, и они тут же начали опухать. Но больше всех почему-то пострадал доктор. На следующий день его было не узнать, и он вынужден был не ходить на работу. Больше мы к этому улью не подходили, и я даже не знаю, куда пчёлы девали свой мёд.
14. Миллионер-гусанос
Вскоре закончилось строительство нашего собственного тира, и бригадные мотострелки, а также солдаты спецподразделений и офицеры получили возможность тренироваться в стрельбе прямо на территории бригады. С этим тиром была связана одна интересная, почти детективная, история.
Его строили ускоренными темпами наша инженерная рота и выделяемые ей в помощь солдаты из 4-го мотострелкового батальона, которым командовал тогда подполковник Мигаль. Для тира отвели место у дальней границы нашей территории. Он начинался у самой поверхности земли, а дальше уходил метров на двести, постепенно понижаясь, в лесные заросли. Наиболее глубокая часть его находилась там, где должны были устанавливать мишени. Но чем глубже солдаты кирками и ломами вгрызались в глубину, тем каменистей становился грунт, а потом и вообще пошла скала белого цвета. Уже подумывали, не использовать ли взрывчатку, но затем бригадный инженер где-то у кубинцев раздобыл на время компрессор с отбойным молотком, и дело пошло гораздо быстрее. Весь вынутый грунт не вывозили, а делали им обваловку по всему периметру тира, кроме передней части. В результате вероятность попадания пуль за пределы этого бруствера была сведена к минимуму.
Пару раз я ходил туда за цементом и наблюдал, как работали наши сапёры. С компрессором дело у них спорилось. Агрегат обслуживал солдат от Мигаля, а всем шанцевым инструментом: лопатами, киркомотыгами, ломами и цементом заведовал старый, лет шестидесяти, очень худой кубинец. Выглядел он измождённым, с морщинистым лицом, с которого не сходило страдальческое выражение, а в глазах застыла то ли боль, то ли большая печаль. Я тогда ещё курил, однажды подсел к нему, угостил сигаретой, а потом отдал всю пачку со спичками и попытался разговорить его, используя тот скудный запас испанских слов, который у меня к тому времени накопился.
Когда я спросил, почему он работает, а не на пенсии, его лицо приняло злое выражение, он схватил себя обеими руками за горло и показал, будто его душат, говоря при этом: "Фидель, Фидель". Из дальнейшего разговора я понял, что до революции он владел целым кварталом доходных домов в столице на Малеконе. После революции все их у него отобрали и национализировали. Он, как мог, сопротивлялся и за это попал в тюрьму. Его дети были уже взрослыми, бежали то ли в Мексику, то ли Америку. У него о них никаких сведений нет. Самому же, после освобождения из тюрьмы, эмигрировать не получилось, не пустили. Да и кому он там был бы нужен, старый и без средств к существованию. Несколько раз, когда возникала угроза вторжения "гусанос" или американцев, его, как и многих других таких же бывших заключённых арестовывали, собирали вместе и держали в Гаване во Дворце спорта до тех пор, пока угроза не миновала.
Я посочувствовал старику, и уже начал о нём забывать, как вдруг вокруг него вскоре разыгрались интересные события.
Случилось так, что один из наших офицеров – командир разведвзвода старший лейтенант Истомин, будучи дежурным по части, задержал солдата-самовольщика с золотом и драгоценностями.
Обычно каждый дежурный по батальону и его помощник-сержант делят ночь на две части и отдыхают по четыре часа. Как рассказывал потом Истомин, ближе к двум часам ночи он, прежде чем отдыхать, сделал последний обход расположения батальона и возвращался в штаб. Деревянный забор после тайфуна уже был восстановлен, в нём даже сделали из листового железа запасные ворота, которые были метрах в тридцати от входа в казарму музвзвода. Эти ворота были значительно ниже основного забора и находились постоянно на замке, а ключ хранился у дежурного в шкафу с пистолетами. Когда Истомин уже миновал эти ворота, вдруг услышал, что на них загремело железо, было такое впечатление, что кто-то снаружи пытается вскарабкаться на них, при этом видно дрыгая ногами. Судя по всему, спортивной подготовки тому, кто пытался таким вот образом преодолеть ворота, явно не хватало.
Зато у Истомина она была даже в избытке. Чемпион бригады по преодолению полосы препятствий и по бегу, отлично владеющий приёмами самбо, он к тому же обладал ещё и почти оперным голосом. Будучи холостяком, всё свободное время возился со своими разведчиками, учил их приёмам борьбы, пел в художественной самодеятельности или занимался на спортивных снарядах. В тот раз, услышав странные звуки, которые как он в шутку сказал "издавали ворота", Истомин поспешил вернуться и увидел, как с внешней стороны ворот сначала появилась чья-то голова, потом этот человек с большим трудом вскарабкался на них, перевалился и спрыгнул на землю. Истомин бросился к нему, приказав остановиться, но тот и не думал этого делать, бросился бежать. Спрятаться на территории бригады практически некуда, вся трава между казармами и на пустующих площадках постоянно вырубалась, а кусты росли небольшие. По внешнему виду Истомин определил, что это солдат - самовольщик, причём не из нашего батальона.
Он погнался за ним и быстро стал настигать. Было заметно, что самовольщик бежит из последних сил, как после выяснилось, он оказался ещё и пьян и вскоре свалился, тяжело дыша. Истомин, не давая ему отдышаться, схватил за воротник рубашки, но когда она выскользнула из брюк самовольщика, на его животе он увидел какой-то пояс, застёгнутый на пряжку. Истомин крепко взял его за этот пояс и повёл на КПП, где была комната дежурного по бригаде. Задержанный обмяк, был как в шоке, никак не мог отдышаться, за всё это время не проронил ни слова. Так совпало, что дежурил в этот день начальник разведки бригады. Истомин в двух словах рассказал о том, как он задержал самовольщика, его обыскали, но, кроме мелочи и сигарет в карманах, ничего не нашли. Но Истомин приподнял рубашку самовольщика и показал майору ещё и странный пояс, застёгнутый на животе у солдата.
Его расстегнули и рассмотрели. Был он из тонкой и мягкой кожи, с металлической пряжкой, а по наружной стороне виднелась небольшая молния. Когда её расстегнули, то просто оторопели, этот карман был наполнен сверкающими, судя по всему драгоценными камнями, кольцами, браслетами, наверное, золотыми, было даже небольшое женское ожерелье. На все вопросы солдат отвечать отказывался, потом всё же сказал, что он из мотострелкового батальона, работает в тире на компрессоре. Ещё после обеда он самовольно покинул часть и автостопом добрался до известного на всю Кубу ресторана "Тропикана". Там он якобы немного выпил, а в мужском туалете нашёл этот пояс. Содержимое его он увидел только сейчас.
Странный пояс дежурный запер в свой сейф, из состава гарнизонного караула вызвал двух солдат и разводящего и те препроводили задержанного на гауптвахту.
Как рассказывал потом Истомин, начальник разведки приказал ему на утреннем докладе сообщить комбату только о том, что он ночью задержал пьяного самовольщика. О драгоценностях не говорить никому. Слабо верилось, что солдат ездил в такой дорогой ресторан, в котором даже из офицеров почти никто не бывал - откуда же у солдата могли быть такие деньги.
На следующий день арестовали и кубинца-сторожа в тире. Он жил в каморке с инструментом, питался в солдатской столовой, а так как был на принудительной работе, то его постоянно контролировал комендант Индио. Он же попросил и компрессорщика присматривать за стариком. Но, как стало потом известно, те сдружились настолько, что кубинец доверился солдату, предложил ему выбрать время, уйти в самоволку и добраться до центра Гаваны. По нарисованной схеме он должен найти дом, в подвале которого в стене был замурован пояс с драгоценностями. Обещал отблагодарить так, что тому этой "благодарности" хватило бы прожить в достатке всю оставшуюся жизнь. Потом в бригаде говорили, что драгоценности предназначались для поддержки контрреволюционного подполья, и тот пояс был не единственным, что хранил в тайниках бывший миллионер. Солдата после допросов под арестом отправили в Союз.
15. Встреча с Фиделем
Когда я начал самостоятельно возить на экскурсии в Гавану семьи офицеров и солдат нашего батальона, то первым местом посещения выбрал площадь имени Хосе Марти и рассказы об этом апостоле кубинской революции надолго стали моей любимой темой.
Сейчас, в век Интернета, можно в считанные минуты найти информацию практически по любой теме, а тогда сведения для рассказов я подбирал по крупицам из всех доступных источников. Солдаты и жёны офицеров батальона, с которыми мне поручили проводить по пятницам политзанятия в клубе посёлка, были наиболее благодарными слушателями, они с большим интересом впитывали всё, что касалось Кубы, её истории.
А рассказывать действительно было о чём, ведь всё, что происходило на Кубе ещё в годы жизни Хосе Марти, так или иначе было связано с современностью. Фидель Кастро во многом повторил его жизненный путь, и учение этого пламенного революционера взял в основу борьбы, за свободу своего разноплеменного, если так можно выразиться, народа – потомков индейцев, африканских негров, белых испанцев и португальцев. Как и Хосе Марти, он рано начал революционную деятельность, был судим, бежал в латиноамериканские страны, готовил там вооружённую экспедицию на Кубу, высаживался на её побережье, из горстки сподвижников создавал многотысячную армию, пережил множество провокаций, покушений на свою жизнь и предательства. Фиделя Кастро и Хосе Марти роднило стремление не только освободить свою родину, но и сделать жизнь людей счастливой.
Взять, к примеру, хотя бы то, как Фидель сразу после победы революции взялся за ликвидацию неграмотности в стране, в которой почти 40 процентов населения не умели ни читать, ни писать. Из десяти детей только двое заканчивали школу. Поэтому 1961 год был назван годом Просвещения. Везде были открыты школы-интернаты, в них на полном государственном обеспечении училось всё молодое поколение кубинцев, несмотря на социальное положение и цвет кожи. Учились и взрослые, с населением страны работали 300 тысяч учителей. В течение года 96% населения научились читать и писать. Такого не было ни в одной латиноамериканской стране. А ведь это была давнишняя мечта Хосе Марти. Правда, он жил в других условиях и наивно хотел решить эту проблему ещё при существующем режиме - создав армию бродячих учителей, которые бы, переходя от одной деревни к другой, обучали крестьян грамотности. Будучи сугубо гражданским человеком, известным поэтом, он быстро освоил военное искусство, руководил военными действиями партизан против регулярных правительственных войск, за что народ присвоил ему воинское звание – "генерал-майор". Фидель своё звание "команданте" тоже получил от благодарного народа.
Площадь Хосе Марти поражала своими огромными размерами. В центре её на большом возвышении, в окружении пальм стоял высокий обелиск и величественный памятник. Бывая там, я втайне надеялся попасть на один из митингов, которые проводил Фидель, и на которые собиралась почти вся Гавана. Но не получилось. Хотя Фиделя я всё же увидел, но он вряд ли обратил на меня своё внимание
Во время ликвидации последствий тайфуна меня послали как-то за песком в рыбачий посёлок, что находится возле г. Батабано, на юго-западном побережье острова. У меня было три машины, в кузове одной из них сидело трое солдат, а сам я, как и положено, ехал с водителем в кабине первой. В двух остальных старшими машин были сержанты. Но, когда до места назначения оставалось совсем немного, в моей машине вдруг заглох двигатель. Водитель открыл капот, подошли ещё два других, солдаты-грузчики, и мы стали искать причину неисправности. Вдруг оттуда, куда мы ехали, к нам на большой скорости подскочил полицейский–мотоциклист и стал выяснять, кто мы и куда едем. Хоть он русского и не знал, но я его понял и попытался объясниться. Кубинец заскочил в кузов каждой машины, затем заглянул в кабины их, подумал и сказал, чтобы мы сели в кювет за машинами и не высовывались, пока не пройдёт колонна легковых автомашин, и уехал дальше.
Ничего не понимая, мы сделали, как он требовал, и просидели так минут пять, может меньше. Через этот промежуток времени показались ещё два мотоциклиста. Они ехали рядом, а за ними два открытых Газ-67. В одном были кубинцы с автоматами, во второй, рядом с водителем сидел сам Фидель Кастро. Спутать его с кем-либо другим, было невозможно. Его портреты висели в каждой кубинской касе, нарисованы на их стенах, вывешивались на придорожных щитах, печатались в газетах. За его спиной ехали ещё два автоматчика. Они вроде бы как стояли, а может их сидения были выше обычных. Автоматы они держали так, что было видно – они откроют огонь по всему, что зашевелится у них на пути или сбоку. Замыкали колонну ещё двое мотоциклистов. Все они пронеслись на большой скорости и скрылись. Позже, когда мы, наконец, завели нашу машину, набрали песку и приехали в бригаду, я прочитал в информационном бюллетене, что в тот день Фидель ездил в район г. Батабано. Там он провёл митинг по случаю создания рыболовецкого кооператива, которому Советский Союз подарил небольшие рыболовные суда.
Вторым местом в моём экскурсионном маршруте был иезуитский католический храм Святого Христофора. Все хотели поскорее побывать в нём, так как там якобы похоронен сам Христофор Колумб. Когда я с нашими жёнами и детьми приехал туда в первый раз, то все, а лично я уж точно, испытали большое волнение, прочувствовали значимость того, в каком месте мы находимся. Ведь никому из нас раньше и не снилось, что побываем здесь. Немного смущало только то, что собор был иезуитский, а иезуитов мы откровенно не любили. Эта нелюбовь сложилась со школьных времён, когда на уроках истории нам говорили, что иезуиты благословляли суды инквизиции, а в Европе под их руководством на кострах сжигали невинных людей.
Не успели мы тогда выйти из автобуса, как к нам ринулась стайка ребятишек лет пяти-семи. Они бросили какую-то группу туристов, как после выяснилос,ь итальянских, и со всех ног понеслись к нам. Все радостно улыбались, протягивали смуглые ладошки, у некоторых там лежали какие-то маленькие ракушки и кричали: "Rusо! Soviético! Centavo! Change mariscos!" (Русские! Советские! Монеты! Меняем ракушки!). Мы отдали им всю свою мелочь, и они тут же нас оставили, уселись на ступеньках собора, подсчитывая свою выручку, и поджидая каких-нибудь ещё туристов. Было такое впечатление, что их не столько занимала выручка, сколько сам процесс её добывания. Каждый раз, бывая там, эта история с детворой повторялась всё время, а я заранее предупреждал своих, что сейчас им придётся раскошелиться, иначе нас не поймут. Как эти дети мгновенно вычисляли, что мы из Советского Союза, для меня является загадкой до сих пор. Наверное, нас выдавали наши новенькие автобусы.
Не имея своего гида, мы тогда пошли вслед за группой, в которой был экскурсовод. Гид говорил на английском языке, и жена тут же стала нам переводить. Вот тут-то нас и постигло разочарование. Оказывается, в соборе действительно был похоронен Христофор Колумб, однако ещё в 1898 году его останки перевезены в Португалию. Но была и хорошая новость – оказалось, что иезуитский колледж закончили и Фидель Кастро, и его брат Рауль. Это как-то смягчило наше отношение к иезуитам.
Двери собора были открыты, и мы тихонько вошли в него. Службы там в это время не было, и все опять обратили внимание на то, что католики не стоят во время богослужения, а сидят на скамьях.
Что же касается нахождения останков великого путешественника, то я потом и на Кубе, и по возвращении на родину потратил немало времени, чтобы выяснить, где же они находятся в настоящее время, но чётко уяснить это так и не смог. И не моя в том вина. Оказалось, что история захоронения Колумба очень запутана.
Доподлинно известно, что Колумб умер в 1506 году в возрасте 55 лет в Испании (город Вальядолид). При этом он завещал, чтобы его могила была на островах, которые он открыл в своём первом путешествии. Однако вопреки его воле тело было первоначально захоронено сначала в Вальядолиде, а вскоре перемещено в Севилью. В 1542 году по желанию сына Колумба - Диего останки были в очередной раз перемещены на этот раз согласно завещанию Колумба на остров Гаити (бывший остров Эспаньола) в город Санто Доминго (Доминиканская республика). Там они находились почти двести пятьдесят лет. Но потом, когда французы завоевали остров, гроб Колумба перевезли в Гавану, в тот самый собор, о котором я пишу.
Здесь останки Колумба пролежали 103 года и в 1898 г. после войны за независимость на Кубе они оказались уже в испанской Севилье, где его гроб поместили над землей. Он поддерживается скульптурами четырёх атлантов, представляющих королевства: Кастилии, Леона, Арагона и Наварры. Такое решение стало попыткой хотя бы отчасти выполнить желание путешественника, а именно не быть захороненным в испанской земле, но в то же время в Испании.
Однако неожиданно останки Колумба снова обнаружились в Санто-Доминго. Это произошло в 1877 году, когда рабочие, укреплявшие фундамент Кафедрального собора, вдруг обнаружили погребальную урну с надписью, гласящей, что в ней находятся останки "Известного и достопочтенного мужа Христофора Колумба". В урне находилось более сорока крупных и мелких фрагментов костей. Они хранились в этом соборе вплоть до 1992 года, когда их перенесли в специально построенный к 500-летию открытия Америки "Маяк Колумба". Это сооружение одновременно является мавзолеем и музеем этого отважного путешественника
Таким образом, сегодня существует два захоронения Колумба, а страны, где они находятся, так и не пришли к согласию, чьи останки они хранят и почитают.
Интерес вызывала также наша поездка к Хемингуэю, то есть, к дому, где он жил и писал свои замечательные произведения. В сам дом никого не пускали, было такое впечатление, что там вообще никого нет даже поблизости. Но жалюзи на окнах были открыты и все домашние предметы, интерьер комнат можно было хорошо рассмотреть. Особый интерес вызывал туалет писателя, оказывается, он любил там читать, поэтому справа и слева на стенах висели полки с книгами. Зато писал Хемингуэй стоя. Посреди одной из комнат находилась высокая кафедра, на которой были чернильница с перьевой ручкой, и лежала стопка листов бумаги. Внизу этой кафедры, на полу находились стоптанные меховые, видно, очень мягкие домашние тапочки. Я потом прочитал, что писал Хемингуэй только стоя, и именно в тех тапочках писателя посещало вдохновение. Зато знаменитая башня Хемингуэя оказалась открыта, там экспонировались шкуры диких зверей, чучела насекомых и рыб, добытых в своё время в различных районах мира самим хозяином этой усадьбы, страстным рыбаком и охотником.
Ненадолго заезжали ещё в национальную художественную галерею, посмотреть на картины старых именитых фламандских мастеров. Потом тоже недолго находились в музее Наполеона. Был он очень маленьким и, хотя, похоже, экспонаты там были подлинные, но поскольку сам Бонапарт на Кубе ни разу не был, особого интереса они не вызывали.
Что удивительно, многие солдаты и сержанты, не говоря уже об офицерах, пытались самостоятельно учить испанский язык. У некоторых имелись, неизвестно как к ним попавшие, словари и разговорники. Были и такие, которые за их неимением, слова и фразы записывали себе в блокноты. Такой тяги к языку страны пребывания, я с тех пор не замечал ни в Германии, ни в Монголии, где тоже служил. Во время экскурсий солдаты и сержанты задавали массу вопросов, и, если я не мог на какой-то из них ответить, то обязательно старался потом как-то восполнить этот пробел.
Случались и незапланированные выезды в Гавану. Однажды поступила команда отобрать по 50 человек младших и средних специалистов от каждого батальона, пригласить максимальное количество взрослых членов семей и быть к назначенному сроку готовыми выехать в Гавану. Перед посадкой в машины и автобусы начальник политического отдела бригады подполковник Колиниченко объяснил, зачем мы едем в Гавану, и чем там будем заниматься. Оказалось, что на Кубе проводится чемпионат мира по фехтованию и нужно поддержать нашу женскую команду. Приехав во Дворец спорта, мы компактно заняли указанные места. Я, как, впрочем и абсолютное большинство наших "болельщиков", никогда раньше не видел, как соревнуются фехтовальщики, и был даже немного разочарован тем, что это не бокс или борьба.
Но когда соревнования начались, мы все незаметно для себя так быстро включились в их атмосферу, что активнее нас на трибунах, наверное, не было никого, даже тех же темпераментных кубинцев. Соревновались женщины и, похоже, они и не подозревали, что в такой далёкой стране у них будет столько "фанатов". А для нас это был просто праздник, большой подарок судьбы. Мы видели девушек, которые только вчера ещё были в Советском Союзе, и может быть, уже завтра улетят туда обратно. Они прилетели не как туристы, а защищать честь нашей родины, мы даже почувствовали, что в этом наши задачи совпадают. Каждая атака, неважно удачная или нет, каждый укол, не говоря уже о победах наших спортсменок, сопровождались бурей оваций, криками: "Ура!", "Знай наших!", "Девчонки, вперёд!", свистом, и т.д. Наши спортсменки, те, что закончили бой и те, которым только он предстоял, снизу с улыбками и изумлением смотрели на наши трибуны. С первых же минут они взяли инициативу и стали одерживать победы - одну за другой. Некоторые, в том числе и жена, так сильно кричали на трибунах, что сорвали голоса и ещё некоторое время после возвращения домой разговаривать могли только шёпотом.
Всё время, изредка бывая вне бригады, в разных населённых пунктах, в том числе и в Гаване, я вольно или невольно искал зримые последствия той войны, которая некоторое время назад прошла на Кубе. Я имею в виду разрушенные и сгоревшие здания, инвалидов на улицах и т. д. Но тщетно. Ничего подобного нигде не было. Только прочитал где-то, что самые кровопролитные бои были при штурме партизанами города Санта-Клара, что находится в провинции Лас-Вильяс. Там батистовцы с самолётов бомбили повстанцев, применяли миномёты, танки и даже бронепоезд. У партизан тяжёлое вооружение тоже было, но почти отсутствовали боеприпасы. Тем не менее, огнём из захваченных танков они разрушили в этом городе несколько зданий, в которых засели снайперы противника и гостиницу "Гранд- Отель", подорвали полотно железной дороги и бронепоезд.
У меня же навсегда остались в памяти полуразрушенные города Батайск, Ростов, Таганрог, а сколько было других, таких городов и сёл, а сколько горя испытали наши семьи, практически каждая потеряла кого-нибудь из своих родных и близких. Я сам был пацаном в оккупации, на всю жизнь запомнил, как румынский солдат избил меня шомполом за то, что я, будучи постоянно голодным, съел несколько горстей их винегрета, когда они пьянствовали в нашей хате, а мы жили в норе, вырытой в саду. Сам собой напрашивался вывод - Фиделю и его сподвижникам победа далась неизмеримо меньшими потерями, чем нам во время войны с фашистами. Но это понятно, у нас была Великая Отечественная, а у них Гражданская война. Практически позиционных боевых действий здесь, по сути, не велось, а были рейды, нападения партизанских колонн на вражеские гарнизоны. Что-то подобное было и у нас в Гражданскую войну, на юге её так и назвали тогда "рейсовая война", так как велась она в основном только вдоль железных дорог. Кроме того, на Кубе очень большую, если не самую главную роль, сыграла работа профсоюзов, которые повсеместно проводили манифестации, стачки и забастовки.
Большим событием для всех нас стал визит на Кубу самого Министра обороны Маршала Советского Союза А.А. Гречко. Выполняя важные государственные задачи непосредственно в Гаване, он один день посвятил пребыванию в бригаде. О его прилёте мы, конечно, ничего не знали, но приняли посильное участие в обеспечении его безопасности. Два взвода из состава разведроты однажды в пять утра подняли "по тревоге", переодели в кубинскую военную форму и вывезли в район аэропорта имени Хосе Марти. Как потом рассказывали радисты ультракоротковолновых радиостанций из нашей роты, которых тоже включили в эти взвода, на аэродроме их разделили на три группы. Две из них окружили лётное поле по всему периметру на расстоянии зрительной связи между солдатами, а третью выставили вдоль дороги от аэропорта до выезда на автотрассу.
Конечно, там хватало и кубинской охраны, но вот такое участие и бригады тоже кем-то было предусмотрено. Наши ребята, не понимая, кого же они охраняют, простояли на указанных им местах чуть ли не до обеда, пока не прилетел наш ИЛ-62 и кого-то на машине увезли с него прямо от трапа самолёта.
А в бригаде в это время был большой аврал. Мыли асфальт и сцену летнего киноклуба, застилали свежее бельё на кровати, в мотострелковом батальоне косили траву, подстригали кусты, белили бордюрные камни вдоль аллеек и дорог. В итоге к обеду везде была чистота и порядок. К 17 часам всем офицерам было приказано прибыть в клуб мотострелков и ожидать прибытия большого военачальника, но мы уже к тому времени знали, что прибыл наш Министр Обороны. Как и следовало ожидать, его сопровождал Рауль Кастро, сзади шли ещё три каких-то кубинца и генерал И.Г. Биченко. Несмотря на жару, они были в чёрных костюмах, белых рубашках и при галстуках. Переводчик семенил сзади, иногда перебегая то к Раулю, то к Гречко. Министр Обороны был в маршальской форме, но, несмотря на жару, мундира не снимал. Шли они к клубу с Раулем, как два закадычных друга. Огромный Гречко приобнял низкорослого Рауля и положил на левый его погон свою руку. Они весело о чём-то говорили. Рауль выглядывал у Гречко где-то из-под мышки и, как всегда, энергично жестикулировал. Комбриг встретил министра строевым шагом и доложил, что офицеры советской мотострелковой бригады по его приказанию собраны.
Гречко поздоровался, не прикладывая руки к головному убору. Может быть поэтому, наше "Здравия желаем, товарищ Министр Обороны Советского Союза!", получилось громким, но не стройным. Гречко сразу занял место за трибуной, и минут тридцать говорил о том, как идёт боевая учёба в наших Вооружённых Силах. Он напомнил, что мы находимся на самом переднем крае борьбы с американским империализмом, что надо быть готовыми к любым его провокациям и добросовестно выполнять свой интернациональный долг. Особо подчеркнул, что вместе с кубинскими братьями по оружию мы защищаем кубинский народ и его революционные завоевания. Советовал нашим руководителям больше проводить учений и занятий на местности, для стрельб патронов не жалеть, их после вывода советских войск оставили здесь для нас в избытке.
После окончания выступления министра мы ринулись в свои подразделения, чтобы быть в готовности встретить его там, но он только побывал в одной из казарм танкового батальона, постоял на нашей центральной аллее, там ему что-то опять рассказывал Рауль, а комбриг кивал головой. Потом они ушли в здание штаба, находились около часа и уехали.
Когда маршал А.А. Гречко покинул Кубу, мы заметили, что его визит в бригаду для нас имел некоторые последствия. Стрельб действительно стало больше, привлекали даже наших жён. Тир к тому времени уже был готов, на прошедших потом соревнованиях моя жена даже получила грамоту за меткую стрельбу из пистолета. Сказались, видно, тренировки с утюгом, которые я с ней проводил накануне.
Было и ещё одно доказательство того, что Министр обороны побывал в бригаде не напрасно. Как я уже писал, в ББО кроме нашей роты была ещё два боевых подразделения – разведрота и инженерно-сапёрная рота. У всех подразделений был свой объём задач. Самая трудная на тот момент была поставлена сапёрам. Они в авральном порядке стали строить бункер. Место для него было выбрано на самой границе нашей территории. Там находилась небольшая гора, вот в её подножье и стали вгрызаться, рыть что-то вроде убежища. Говорилось, что там будет создан запасный командный пункт управления бригады, а ещё поговаривали, что в случае ядерной угрозы, в бункере может укрываться и наше посольство, и управление главного военного советника при Революционных Вооружённых Силах Республики Куба.
В окончательном виде я этот бункер так и не увидел, потому что уехал до того, как его закончили делать. Но что за работу выполняли наши ребята, я видел. Она была тяжелейшей, без какой-либо механизации, кроме отбойных молотков, конечно. Эту роту поделили на три части, и они, меняясь через каждые восемь часов, работали там, как каторжники круглые сутки. Роту освободили от боевой подготовки, нарядов и хозработ, она только копала, долбила и бетонировала. На ребят было жалко смотреть, они сильно исхудали. Потом, увидев, что солдаты выбиваются из сил, им ввели более щадящий режим работы. Когда я в первый раз из любопытства сходил на место строительства и зашёл в штольню, то через пять минут был мокрым, будто искупался. Хотя там и было прохладней, чем на улице, дышалось все равно с трудом. Потом, когда с вершины горы к её основанию пробили вентиляционную шахту, стало чуть легче. Побывав там, в следующий раз, я увидел уже герметически закрывающиеся тамбуры и комнаты со стенами и потолками из бетонных конструкций.
16. "Трассеры" прилетели
Постоянное ожидание какой-нибудь провокации со стороны контрреволюционеров не проходило зря, и на этой почве со мной приключился курьёзный случай. Однажды я в очередной раз заступил дежурным по батальону. Часа через два после отбоя оставил своего помощника в дежурке, а сам пошёл делать обход подразделений. Ночь была тихая, с океана дул обычный прохладный бриз, вовсю "пели" комары, хотелось спать. Но служба есть служба, и я стал ходить из казармы в казарму. Выйдя от сапёров, я вдруг увидел, как из зарослей китайской розы вылетела трассирующая пуля и застряла метрах в двадцати в фикусе. Не успел я обмозговать происшедшее, как из другого направления вылетело сразу несколько таких трассирующих пуль и уже в мою сторону. Я успел пригнуться и недоумевал, почему пули летают не так быстро, как обычно, а звуков выстрелов не слышно вообще. Увидев, где упала очередная "пуля", я бросился туда и нашёл в траве насекомое величиной с большую муху. Я принёс его в дежурную комнату, и там мой помощник просветил меня. Оказывается, в ту ночь начался период свечения у каких-то жуков-светлячков.
Поражала мощность их свечения. Положив штук пять в стеклянную банку, можно было, лишь слегка напрягая зрение, читать книгу. Это очень забавляло нашу детвору, и каждый раз, выходя вечером погулять перед сном, или возвращаясь из летнего клуба после просмотра кинофильма, мы разрешали дочери ловить светлячков в банку, а когда она засыпала, мы выпускали насекомых на волю. Интересно было наблюдать и за крабами. Мы никогда не знали о том, что есть такие из них, которых, наверное, можно назвать сухопутными. До моря от нас было далековато, а они, то ли постоянно жили в траве, то ли мигрировали на другой берег острова и вечерами перебегали прямо перед нами через дорогу. Они выглядели как огромные муравьи, голова была размером с хорошую картофелину, а их панцирь отсвечивал перламутром зелёно-серо-фиолетового цвета.
Особое беспокойство доставлял один из них. Он поселился в канализации, взял моду отдыхать в унитазе и когда кто-нибудь хотел пользоваться туалетом и включал свет, тот нырял и скрывался где-то в трубах. Причём поселился он именно в нашем туалете, и пока он куда-то не пропал, мои жена и дочь вынуждены были пользоваться туалетом соседей.
Донимали и "кукарачи" - тараканы. На Кубе они большие и красноватого цвета. Среди них попадались и просто гиганты, их называли "кукараччон". Бороться с ними было трудно, средств борьбы, кроме кипятка, никаких, а они всё время появляются откуда-то из травы и проползают под дверь. Еженедельно наши жёны устраивали на них охоту, нагревали до кипения ведро воды и проливали ею места обитания этих насекомых, в основном на кухне. Но занималась этим, как правило, только моя жена, а соседка Тоня была крайне брезгливой, и уже сам вид таракана вызывал у неё ужас и тошноту.
Водятся на Кубе также удавы. Солдаты периодически ловили какого-нибудь из них метра два с половиной длиной и, обвивая им себя, как поясом, или вокруг шеи как галстук или как воротник, фотографировались.
По веткам кустов и деревьев бегали многочисленные хамелеончики. Это такие кубинские ящерицы. Они были двух видов, зелёные и пёстрые и могли менять цвет кожи. Солдаты учили их курить. Давали в рот зажжённую сигарету и те начинали пускать дым.
А ещё в нашей "Амазонке" жили огромные лягушки и небольшие черепашки. Лягушки по ночам издавали очень громкий рёв, как бык или корова. Однажды, это было накануне годовщины кубинской революции, уходя утром на работу, я не мог открыть входную дверь. Что-то попало под неё и заблокировало. Когда, наконец, дверь удалось открыть, то увидел, что ей мешали, связанные за лапки, лягушка и черепашка. Видно они тащили друг друга в разные стороны, подползли под дверь, и черепашка своим панцирем заблокировала её, как булыжником. Чтобы разобраться, кто это так над нами подшутил, я пошёл к соседке Маргарите и спросил её об этом. Она мне объяснила, что это подарок, приятный сюрприз и деликатес к празднику победы кубинской революции. Лягушек и черепашек ночью наловили патрули КЗР и разнесли по касам, для праздничного стола. Я, конечно, поблагодарил за "угощение" и к большой радости наших женщин и детворы, отпустил несчастных животных на волю.
Закончу перечисление, ставших мне известными, экзотических представителей кубинской фауны, с которыми пришлось мне встречаться, пауком-птицеедом. То, что я увидел, уцепившимся за ручку входной двери нашей касы, не было похоже на обычных пауков, а я, придя на обед, за эту ручку чуть не ухватился. Размеры паука просто поражали. Он веером расставил все свои ноги, а были они не менее семи сантиметров каждая. Паук был чёрного цвета, очень мохнатый и с какими-то серыми и красными пятнышками на спине и ногах. В это время он как раз доедал таракана. Я прокричал, чтобы домашние меня впустили, предупредил их об осторожности. Дверь мне открыли и все собравшиеся со страхом стали рассматривать непрошенного гостя.
Когда все насмотрелись, я веником смёл его в ведро, отнёс далеко за дорогу и выпустил. Придя в батальон, рассказал об этом случае сослуживцам и наслушался от них массу сведений о пауках-птицеедах. Наверняка не всё там было правдой, но впечатляло. Оказывается, хотя их укус редко бывает смертельным, но вызывает сильную аллергию и оказывать помощь пострадавшему не просто. Паук-птицеед не только поедает птенцов, лягушат и другую мелкую живность, но он ещё и каннибал, может съесть и собственное потомство, и своего же товарища. Рассказали случай, который был год тому назад в Манагуа, где жили семьи танковой, мотострелковой и других частей бригады. Из-за жары, мы, как правило, спали с включённым мощным вентилятором и практически без одежды, иногда обёртывались мокрыми простынями. Так вот в Манагуа паук-птицеед ночью как-то прокрался в касу к одному офицеру и прополз по спине ребёнка. Место, где он прополз, так воспалилось, что потом неделю не могли найти средство для лечения. Оказывается, у паука-птицееда ядовитая не только слюна, но волоски на брюхе и даже желудочный сок.
За два с лишним года пребывания на Кубе нам пришлось дважды испытать что-то вроде эпидемии. И оба раза в одно и то же время, в мае. Ни с сего, ни с того, у многих вдруг начинали сильно расстраиваться желудки и обычным делом становились частые и изнурительные "походы" в туалеты. Дело доходило до того, что мы разрешили солдатам, не спрашивая разрешения, выскакивать из строя без разрешения и бежать в туалет, чтобы не опоздать. Длилась эта напасть недели две, а потом также, как начиналась, она вдруг пропадала. За это время многие очень теряли в весе и потом медленно восстанавливались.
17. Стой! Стреляю!
Приходилось нести службу и в ночном офицерском патруле. Солдаты-патрульные вооружались только штык-ножами, а офицер пистолетом. Начальник штаба, майор Ягнеша, инструктируя меня перед моим первым заступлением на патрулирование, подчеркнул, что маршрут его выбран не случайно, это наиболее угрожаемое направление, с которого можно проникать в бригаду. Всех, кто покажется в этом районе в ночное время, нужно задерживать и доставлять в караульное помещение. Особое внимание надо обратить на кубинский интернат, ни в коем случае не заходить на его территорию, там вооружённая охрана. Её несут сами воспитанницы, по сути дела ещё дети, и можно, как он выразился, легко "схлопотать пулю". Хорошо помню, что это было 7 марта, накануне Международного Женского дня.
Солдаты очень любили этот наряд по двум причинам. Во-первых, потому что после него весь день - с утра и до вечера - можно было отсыпаться, а во-вторых, именно из-за того самого интерната. Он находился в конце маршрута патрулирования, там стояла неизвестно кем построенная примитивная беседка, укрытая пальмовыми листьям, в ней можно было укрыться в непогоду или передохнуть, чтобы идти в обратном направлении. Метрах в пятнадцати от неё проходил двойной проволочный забор, за которым и находилась та самая женская школа-интернат. Там жили и учились девочки в возрасте от 10 до 17 лет, вроде бы это были сироты - дети погибших революционеров. В наш наряд по традиции назначались исключительно солдаты-старослужащие. Кажется, такую привилегию им по традиции обеспечивал старшина роты.
Воспитанницы интерната были в такой же, как и кубинские солдаты, зелёной военной форме, только вместо брюк носили юбки. Охраняли они себя, как я уже сказал, сами, часовыми были старшие девочки. Все они вооружены какими-то длинными винтовками, которые в руках их смотрелись, мягко выражаясь, необычно. Службу они несли на сторожевых вышках, и передвигаясь вдоль проволочного забора с внутренней его стороны. Но обо всём этом я узнал потом.
А в тот раз, выйдя от начальника штаба, после инструктажа я уточнил у старшины, назначил ли он патрульных и сказал, чтобы одним из них был рядовой Новиков. Мне нравился этот солдат - умный, симпатичный, хорошо развитый физически, всегда в чисто выстиранной и наутюженной форме. Часто видел, как в свободное время он занимается изучением испанского, или, попросив у оркестрантов кларнет, играл на нём. Я постарался, чтобы ребята избрали его секретарём комсомольской организации роты, и назначил посыльным к себе домой. Каждый офицер бригады должен был сам выбирать себе посыльного, показать ему, где живёт. В случае "тревоги" или, когда нужно было, скажем, в выходной день или ночью вызвать офицера в часть, к нему бегал его посыльный. Родом Новиков был из Тулы. Вторым патрульным был назначен младший сержант Василевский, в частной беседе он как-то мне нехотя сказал, что является племянником знаменитого Маршала Советского Союза А.М. Василевского.
После обеда, когда я уже уходил домой готовиться к наряду, ко мне подошли Новиков и Василевский, они попросили разрешить им взять с собой в наряд кое-что перекусить, а во фляжки налить кока-колы. Не найдя ничего в этом плохого, я согласился. Они пошли стирать свои маскхалаты, а я домой.
В назначенное время, мы вышли на маршрут патрулирования. Он проходил по асфальту с внешней стороны бригадного деревянного забора, а дальше был поворот направо. Там деревянный забор заканчивался, и надо было двигаться вдоль ограды уже из колючей проволоки. Она огибала стадион, парк боевых машин, расположение и огневые позиции зенитной батареи, строящийся бункер. Заканчивался маршрут той самой беседкой, о которой я уже писал. Внутри её была лавка, с вкопанными в землю ножками и вся изрезанная, солдатскими штык-ножами. Там оставляли свою "память" интернационалисты со всех концов Советского Союза. Вот туда мы и добрались, когда уже полностью стемнело.
Ещё далеко на подходе стали слышны то музыка из репродуктора, то звонкие ребячьи голоса, то песни на испанском языке, то какие-то команды. Только мы присели, отбиваясь ветками от туч комаров, как Новиков обратился ко мне со словами:
- Товарищ старший лейтенант, вы, наверное, не знаете, но у нас существует традиция, во время патрулирования мы угощаем девчонок – часовых из интерната. Поэтому захватили с собой по банке тушёнки, сгущёнки, шоколадки и печенье. Разрешите нам пообщаться с ними через проволоку, завтра Женский День, мы их поздравим и угостим.
Его просьбу тут же поддержал и Василевский, сказав, что кроме пользы от такого общения никому ничего не будет, девчонки в интернате живут впроголодь. А то, что они с винтовками не опасно, они уже давно так встречаются с нашими патрульными, и, наверное, уже заждались.
Я был в замешательстве: если мои патрульные будут общаться с кубинскими часовыми, то это будет нарушение устава. Правда, только со стороны кубинок, а наши патрульные не часовые, им разговаривать с кем-либо не запрещается. Но с другой стороны, всё это непредсказуемо, и может закончиться чем угодно. А Новиков с Василевским уже разгружали свои карманы, часть консервов они принесли за пазухой комбинезонов. Видно, потратились изрядно, банка сгущенного молока, например, в магазине стоила 20, а шоколадка 50 сентаво. Пока я думал, со стоящей рядом караульной вышки вдруг раздался звонкий девчоночий голос:
- Ruso! Аlto! No atrás! (Русские! Стойте! Не уходите!)
- Ну вот, видите, они нас зовут, отпустите, мы ненадолго, - взмолились мои патрульные.
- Хорошо, - сказал я им, - даю только пять минут, отдадите подарки и назад.
Уже уходя, Новиков сказал мне:
- Только вы сами не подходите, мало ли что, они боятся офицеров.
Должен сказать, что всё это происходило во время очень короткой кубинской зимы. Ночью температура доходила всего до пятнадцати градусов тепла, я был в пиджаке, и поэтому внешне резко отличался от моих патрульных. Солдаты пошли по уже протоптанной к проволочному забору тропинке, а я стал с тревогой их ждать. Потом не выдержал и решил понаблюдать за этой встречей. Но стоило мне только выйти из-за кустов, как с вышки прозвучала команда: "Аlto!" (Стой!). Я посмотрел вверх и увидел, что оттуда с вышки в меня целится девчонка лет шестнадцати. Проклиная себя за мягкотелость, я остановился, но совсем не ушёл, а только сделал пару шагов назад, и стал наблюдать за происходящим.
Мои ребята в это время проворно пролезли через дыру в первой линии проволочного заграждения. Она была, наверное, сделана давно, другими патрульными. Штык-нож от автомата Калашникова, используемый как ножницы, подходил для этого идеально. Они приблизились ко второй полосе, видно было, что она в целостности, во всяком случае, в этом месте. Там с внутренней стороны вплотную к забору стояла молоденькая мулатка и приветливо улыбалась. Её винтовка лежала неподалёку на траве. Та же, что была на вышке, продолжала держать меня на прицеле.
С вышки светил фонарь и мне было хорошо видно, как Новиков и Василевский дольше, чем требовалось, жали девчонке обе руки, поздравляли с "Оzo marzo" (8 марта). Василевский даже пытался протиснуть голову между нитками проволоки. Но девчонка сделала испуганное лицо, показала, что боится и очень торопится, надо всё делать быстро. Ребята стали разгружать карманы и вынимать из-за пазухи свои подарки. Мулатка охотно всё принимала, складывала у своих ног, а банку сгущёнки вернула. Новиков попытался объяснить, что это тоже подарок от всего сердца и снова протянул ей сгущёнку. Та, засмеявшись, сказала: "Bayoneta" (Штык) и показала, как он должен проткнуть банку своим ножом. Новиков радостно улыбнулся, выполнил её просьбу, а она тут же поднесла банку ко рту и стала с наслаждением пить молоко. Девушка, наблюдавшая за происходящим с вышки, видно не выдержала искушения, что-то прокричала своей подруге, закинула винтовку за спину и стала торопливо спускаться вниз.
Она тоже пожала ребятам руки, затем, вернула Василевскому его банку сгущёнки и попросила и её проткнуть. Тот сноровисто всё сделал. Она тоже пригубила банку, затем, видимо на правах начальницы, разделила всё приношение на две кучки, сказала нам: "Hasta mañana" (До завтра) - и показала на свои часы, дескать, пора прощаться. Я тоже с облегчением сказал своим, чтобы они уходили. Снова были рукопожатия, благодарности и даже воздушные поцелуи, причём и мне тоже. Ребята уходили, пятясь, всё время махали девчонкам на прощание руками, а те, забрав подарки, пошли в разные стороны, наверное, по своим маршрутам. Всё было очень трогательно, и видно, что и Новикову и Василевскому очень не хотелось уходить. Но я вздохнул с облегчением и поскорее увёл моих кавалеров подальше от забора.
Потом ребята предложили мне углубиться немного в джунгли, обещая сюрприз. Сказали, что они там уже не раз бывали. Я согласился и вскоре мы подошли к скособоченному старому строению. Оно было со всех сторон укрыто деревьями, перевитыми лианами, какими-то колючими кустами и естественно высокой травой. Судя по всему, во время Карибского кризиса это был склад какой-то воинской части. Удивляться, конечно, было чему. Дверь помещения была сорвана с петель и прислонена к косяку, а половина его от пола и до потолка завалена лыжами и лыжными палками. Когда я посветил фонариком, то мы увидели, что там на стеллажах лежали заплесневелые тулупы, кирзовые сапоги и даже валенки. Это так обеспечивалась секретность при передислокации на Кубу наших частей, они уходили с лыжами и тулупами. Нужно было иметь очень богатую фантазию, чтобы догадаться, что та или иная часть передислоцируется в субтропики.
По дороге назад, я сказал ребятам, чтобы они никому не говорили о происшедшем у интерната, те клятвенно обещали, но я уверен, что слово своё они не сдержали. Потому что через пару дней уже другие солдаты подходили ко мне и спрашивали, когда меня снова назначат в патруль.
18. Шпионка
Через год службы в бригаде отпуск офицерам с поездкой на родину не полагался, но предоставлялись две недели для семейного отдыха на нашей базе в Гуанабо. Там был Дом отдыха и пляж. Каждой семье предоставлялся номер на вилле. Это были 1-2 комнаты в двухэтажном домике. Спальная наверху и кухня с холлом и бильярдом внизу. Но питались мы в общей столовой. На пляж иногда привозили и солдат.
К такому отпуску тщательно готовились. Вернее, к подводной охоте. У нас были только старенькие маски с трубками, передаваемые по наследству теми, кто уезжал домой. Ни ласт, ни подводных ружей не было. Я сам изготовил что-то вроде гарпуна из трёх колен от антенны УКВ радиостанции, запасся камерой от колеса легковой машины, прикрепил к ней десятиметровый шнур, а снизу её - брезентовый поддон, куда можно было складывались дары моря.
В назначенное время мы прибыли туда со своей сменой на бригадном автобусе и получили комнату на втором этаже одной из вилл. Внизу находился холл, кухня, столовая, комната отдыха с бильярдом. Вверху были спальни. Но нам, кроме спальни, ничего было не нужно. Питались мы в общей столовой, а всё остальное время проводили на пляже с перерывом на обед. Вечером каждый ежедневно там показывали кинофильмы.
В первый же день я отправился на разведку по поводу охоты. От уреза воды вглубь океана в километре, а может быть и в двух, начинались рифы. Их можно было определить на глаз. Там волны значительно тише, а вода как бы кипела и пенилась. Дело в том, что рифы – это живые морские камневидные организмы. Вернее, их скопление. Они образуют гряду, похожую на скалы, но выше воды не вырастают, и тянутся на многие километры вдоль берега, не давая морским судам приблизиться к нему. Если за них взяться голой рукой, то ощущается покалывание как от мелких колючек или как лёгкие удары током, а цвета они коричневатого. Там же можно встретить и различные кораллы, но они на самом дне, желтоватого цвета, и, чтобы получить белоснежный цвет, их приходилось обрабатывать хлоркой.
Нас предупреждали, что за рифы заплывать нельзя. Во-первых, это далековато, и в случае необходимости на помощь никто не придёт. Во-вторых, там легко напороться животом на острые верхушки рифов. И, в-третьих, там уже бывают акулы. Предупреждали нас также об опасности, которую несут две ядовитых рыбы - барракуда и мурена. Плавать во время охоты нужно обязательно в лёгком спортивном костюме, в море запросто можно было получить очень сильные солнечные ожоги. Никакой службы спасения тогда не существовало, каждый должен был сам заботиться о своей безопасности.
Ещё одна отрицательная особенность пляжа заключалась в том, что на мелководье можно было наступить на морского ежа. В один из наших приездов на пляже, ещё до отпуска, Лера уже испытала такое "удовольствие". Это очень болезненная травма, иголки вытащить невозможно, они очень хрупкие и внутри их какое-то молочко. Лучшее средство борьбы с этим злом – камень-голыш, валяющийся на берегу. Нужно набраться терпения и постучать им по месту, куда вонзились иголки. Они размельчатся, и через пару суток всё пройдёт. Но выдержать эту процедуру без воплей ещё никому не удавалось.
Вот, памятуя обо всём этом, я на второй день после завтрака и поплыл на охоту. Уже метров через сто оторвать взгляд от того, что видишь в воде через маску, было просто невозможно. Красота сказочная! Находящееся почти в зените солнце пробивало большую толщу воды и в ней резвились, сверкая всеми цветами радуги и сотнями их оттенков, большие косяки рыбок. Одна разновидность сменяла другую, а на людей внимания, казалось, они совсем не обращали. На дне никакого волнения не было, водоросли и кораллы под названием "фиговый листок" медленно, как во сне, завораживающе покачивались из стороны в сторону. Отплыв примерно на километр, я стал передвигаться параллельно берегу. Усталости не чувствовал, плотная солёная вода как бы поддерживала меня на себе.
Я знал, что нужно искать, так как уже у многих видел разного рода кораллы, чучела морских звёзд, рыбы-шара, лангустов, а главное ракушки. Их было несколько видов. Самая большая и, наверное, самая красивая среди них - "караколла", чуть поменьше были: "зубатка", "рог", "жемчужина Карибского моря" и совсем маленькая ракушка под названием "пуговица". Наверное, у всех у них есть какие-то другие, научные названия, но я назвал их так, как слышал от тех, кто ими уже обзавёлся. Проплавал я почти до обеда. Жена с дочерью, оставшиеся на берегу, конечно, переживали, но я вернулся целым и невредимым, но понял, что напротив нашего пляжа вряд ли что-нибудь можно найти, всё дно тут прочесало уже не одно поколение таких охотников, как я.
В последующие дни я охотился более успешно. Возле рифов была глубина более 15 метров, и мне нырнуть до самого дна не удавалось, поэтому уплывал вправо от пляжа и там стал находить кое-что. В итоге я насобирал целую коллекцию различных видов кораллов, несколько красивейших ракушек, морскую звёзду. Майкой, чтобы не пораниться, поймал колючую рыбу-шар. Каждый день с огромным удовольствием уплывал я на охоту и никогда не возвращался с пустыми руками. Один раз, правда, чуть было не пошёл ко дну. Длина фала, на котором я буксировал за собой автомобильную камеру, была метров десять, а я увидел на дне моря красивейшую и большую зубатку, но была вероятность того, что она на недосягаемой для меня глубине. Несколько раз я пытался донырнуть до неё, но каждый раз не доставал с метр или больше, начиналась нестерпимая боль в ушах и какой-то сильный звон в голове, воздуха в лёгких, чтобы вернуться на поверхность, уже почти не оставалось. Потом я понял, что меня не пускает слишком короткий фал, и, ныряя, приходится тащить на глубину ещё и автомобильную камеру. Я уже выбился из сил и решил передохнуть на камере. Но охотничий азарт меня не оставлял.
Немного отдохнув, я отвязал от себя автомобильную камеру, в надежде, что за то время, которое я буду под водой, она далеко не уплывёт. Затем нырнул без фала, и значительно приблизился к ракушке, успел её даже перевернуть. Она была раза в четыре меньше, чем казалась с поверхности воды. Это толща воды, словно гигантская линза, увеличила всё, что находится на дне моря. Выскочив на поверхность, я набрал в лёгкие как можно больше воздуха, и нырнул снова. Ракушку я всё-таки схватил, и на поверхность выплыл почти без чувств. Перевернувшись на спину и отдышавшись, стал озираться вокруг, но камеры нигде не увидел, а сил доплыть до берега, который находился в полутора километрах, а может быть и больше, с зажатой в кулаке ракушкой, я бы не смог. Но решил попытать счастья и поплыл, засунул ракушку за пазуху спортивной куртки. Вскоре, к счастью, увидел и камеру, она была не так уж далеко, её гнало не течение, а лёгкий ветерок к берегу. Догнав мой спасательный круг, я минут пятнадцать отлеживался на нём, а затем вернулся на берег.
Все добытые мной сувениры, после соответствующей их обработки хлоркой и формалином, мы потом привезли на Родину и почти всё раздарили друзьям и родным.
Гуляя однажды за территорией базы отдыха, я наткнулся на какую-то протоку или канал, видно, берущий начало в океане. Любопытство повело меня дальше вдоль его берега и, продираясь сквозь заросли, я вдруг вышел на оборудованный причал, к которому были пришвартованы два боевых катера. Сверху они были, наверно, незаметны, так как их покрывали кроны больших деревьев. На носу каждого была установлено какое-то небольшое орудие, а по бортам по пулемёту. По причалу ходил часовой, и я не замедлил ретироваться. Очевидно, я наткнулся на место, где находились бронекатера, переданные сравнительно недавно от нас Кубе.
Во время нахождения на базе отдыха был и ещё один эпизод, но из разряда неприятных. Один отдыхавший одновременно со мною офицер управления бригады предложил взять грузовую машину, предназначенную для обслуживания нашей базы отдыха и съездить за ракушками-пуговицами. Сказал, что он знает место неподалёку, где их можно насобирать на небольшой глубине. Они, как правило, прикрепляются к кораллам "фиговым листам". Машину нам дали часа на три, и мы поехали. Водитель дороги не знал, да и мой коллега, как выяснилось, на месте предстоящей "охоты" никогда не был и знал о нём только с чьих-то слов. Проехав километров пять по грунтовой дороге вдоль берега, мы свернули на появившийся подъезд к воде и остановились. Место было довольно-таки дикое. Вдоль берега и в самой воде были высокие мангровые заросли. То есть, деревья и густой высокий кустарник. Во время отлива корни их обнажались, становились черными, извивались и походили на каких-то гадов. Место это казалось жутковатым. Почему-то представлялось, что там водится всякая нечисть.
Тем не менее, мы быстро разделись и стали осторожно заходить в воду. И осторожность эта не была излишней. В самом начале и дальше в глубь воды из неё торчали очень острые гребешки каменистого дна, вдобавок между ними было ещё натыкано множество морских ежей. Сама Куба — это остров вулканического происхождения и на морском дне, там, где нет песка, камень попадается не всегда прочный и вымывается водой неравномерно, от чего образуются такие острые гребни, на которые ступать босиком просто невозможно. Нужно в тапочках быстрее преодолеть это место, чтобы поскорее лечь на воду и дальше передвигаться вплавь.
Когда я всё же поплыл, то волны стали бросать меня на острые камни, и я вскоре поранил себе бок. Не одевая пока маску, чтобы лучше видеть обстановку вокруг, я отплыл от берега метров на пятьдесят. Потом решил, что глубины достаточно, надвинул на глаза маску и посмотрел вниз на дно. А там увидел то, что бывает только в фантастических фильмах ужасов. Подо мной на глубине меньше метра были дыры, даже какие-то провалы наподобие больших колодцев с неровными рваными стенками. Солнце в них еле пробивалось, и они зловеще зияли чёрными глубинами, из которых появлялись и пропадали какие-то огромные рыбы. Я как бы завис над ними, при этом нужно было ещё как-то уворачиваться от острых пикообразных верхушек скал. Хотелось как можно скорее покинуть это место. Я по-настоящему испугался, забыл о всяких "пуговицах", о том, зачем мы вообще туда приехали, и стал лихорадочно грести к берегу. Когда держаться на мелководье было уже опасно, я принял вертикальное положение и стал выходить на берег. При этом приходилось опять балансировать между ежами и острыми камнями. Хорошо ещё, что можно было опираться на мой самодельный гарпун. Но, случайно посмотрев на него, я вдруг увидел, как какое-то змееобразное существо, словно пружина, обвило его основание. Распрямляясь, оно ползёт вверх к моей руке. Я бросил гарпун и, уже не разбирая дороги, ринулся бегом на сушу. Что это было, я не знаю, но очень походило на змею. Когда вышел из воды, увидел своего товарища, его ещё раньше обуял ужас увиденного, и он обогнал меня, поскорее выскочив из воды. Точно не знаю, что это было за место, но мы с товарищем решили, что это миллионы лет назад в воде так причудливо застывала вулканическая лава, образовав какие-то лабиринты, пещеры и колодцы.
Ракушек-пуговиц я потом всё же насобирал, но в другом месте, где подход к морю был песчаный.
Здесь же, в Гуанабо, мне пришлось ещё раз убедиться, что шпионы и "контрас" это реальные люди, и они действительно существуют. Однажды вечером все отпускники и мы с женой и дочкой, в том числе, были в летнем клубе и смотрели фильм, помнится, это был "Щит и меч". Я сидел с краю, у прохода, и вдруг почувствовал, как кто-то положил мне руку на плечо и, когда обернулся, увидел, не понятно откуда взявшегося контрразведчика Славку. Призывая меня к молчанию, он приложил палец к губам и сделал знак рукой, приглашая пойти за ним. Мы зашли в кусты, и он сказал, что нужна моя помощь. Сейчас кубинские чекисты будут арестовывать американскую шпионку и нашего солдата. Я сначала подумал, что этот солдат из тех, кто прикомандирован к базе отдыха для выполнения хозяйственных работ, и тут же высказал своё предположение. Но Славка отрицательно мотнул головой и сказал:
– Нет, это помощник начальника вещевого склада бригады.
Я даже не очень удивился, а уточнять было некогда, Славка явно торопился. Видно, идея привлечь меня для проведения столь серьёзной операции пришла ему в голову в последний момент.
Объяснять мне, как выглядит этот солдат, было не нужно, я часто видел его и последний раз буквально день назад. Он появился на пляже с новенькой маской и ластами, которые были большой редкостью в наших условиях. Вообще это неслыханная вещь, чтобы рядовому предоставили место для отдыха на нашей курортной базе в Гуанабо. Тем не менее, он его получил, и как мне кажется, по понятным причинам. Я уже писал, что, работая на складе, он пользовался безграничным доверием начальников, через его руки шло много хорошей гражданской одежды и, можно предположить, что кому-то он вместе со своим завскладом оказывали какие-нибудь меркантильные услуги, занимались незаконными сделками. Бывая в Гаване на припортовой базе, я его видел не раз и там. Он, вместе со своим сверхсрочником, получал присылаемое в бригаду вещевое имущество, и тот отпускал его погулять по Гаване. Видно, во время таких отлучек он и познакомился с женщиной, которая, представившись внучкой русского эмигранта, стала с ним встречаться.
Но всё это стало известно значительно позже, когда до всех нас дошли скупые сведения о том, что эта женщина была кадровым сотрудником Центрального Разведывательного управления США. Она предложила солдату сотрудничество, и он, за хорошие деньги и интимные услуги согласился. Думаю, он был для неё ценным информатором. Знал численность личного состава бригады, состав её подразделений, пофамильно всех офицеров, а может и кое-что ещё. Когда ему дали неделю для отдыха на нашем курорте, он, как и все мы, получил комнату на вилле. В тот вечер, о котором я пишу, к нему и приехала та самая женщина.
Кубинские чекисты уже следили за ней и установили её связь с нашим солдатом. Всё это я узнал потом, а в тот вечер Славка мне сказал, что я должен скрытно подойти к вилле, на которую он укажет, спрятаться в кустах напротив освещённого на втором этаже окна и, когда услышу громкий стук в дверь той комнаты, выйти и встать под окном. Я не должен прятаться, наоборот быть на виду и тот, кто захочет выскочить через окно, увидев меня, поймёт, что этот путь перекрыт. Задача простейшая и не опасная.
Мы, как бы прогуливаясь, пришли к вилле. Одновременно с другого направления к ней подошли ещё три кубинца. По команде одного из них все быстро рассредоточились. Славка и два кубинца стали подниматься на второй этаж, один остался у входа, а я побежал в кусты на своё место. Тут же раздался стук в дверь, я выскочил на свет и отчётливо услышал Славкин голос. Он по-русски назвал солдата по имени и попросил открыть ему дверь, якобы, есть разговор к нему.
Тут же распахнулось окно напротив меня, и я увидел, как солдат на руках спускает сверху женщину. Я узнал его. Это действительно он работал на вещевом складе бригады. Или он меня не увидел, или от отчаяния проигнорировал. Приказа задерживать женщину у меня не было, но инстинктивно я понимал, что она сейчас может уйти, и, как только её ноги коснулись земли, подскочил и обхватил со спины, стараясь блокировать руки. Женщина была небольшого роста и достаточно хрупкая, но сильная. Она стала отбиваться локтями, брыкаться ногами, и я пару раз довольно-таки сильно получил по рёбрам. Потом она попыталась дотянуться до висевшей у неё на шее сумочки, но тут ко мне подбежал кубинец, выхватил её и защёлкнул на руках женщины наручники.
Наверху никакой борьбы не было. Солдат, увидев, что я схватил его подругу, открыл дверь и впустил Славку. Тут же подъехало две машины и все, включая и Славку, уехали, а я пошёл досматривать фильм, хотя вряд ли хоть что-то потом от возбуждения понял в его содержании. Через пару дней мне Славка без подробностей рассказал то, о чём я и сам догадывался.
Солдата завербовала русская эмигрантка. Вернее, внучка русских эмигрантов, работавшая на ЦРУ. Он, видно, не на шутку увлёкся ею, и не заметил сам, как стал работать на американцев. Кстати, рубашки, которые когда-то я видел при обыске в деревне у кубинцев, продавал им тоже он. И то, что нами кое-кто интересуется, было не выдумкой сверхбдительных чекистов, я тоже убедился лично, ещё когда начал возить своих подчинённых в Гавану. В одну из первых таких поездок в Гавану с солдатами, я в конце экскурсии внял их просьбам и разрешил в Старом городе посетить три сувенирных лавочки, мимо которых мы проезжали. С одной частью ребят пошёл бывший со мной командир взвода из сапёрной роты, а другую я взял с собой. Получилось человек по десять на каждого. Чтобы не создавать толкучку в тесных небольших помещениях, мы расположились на лавочках в находящемся рядом парке, и я отпускал в магазин по четыре человека. Когда они возвращались с покупками, шли следующие. В лавочках были марки, открытки, поделки из ракушек и бамбука, значки, игрушки, бижутерия и т.д. Неожиданно вторая партия солдат из моей роты вернулась без одного солдата по фамилии Микитюх. Те, кто был с ним, сказали, что он ничего не покупал, и вроде бы разговорился с каким-то пожилым мужчиной и вышел на улицу покурить.
Я, конечно, сильно забеспокоился, сходил в те магазинчики, но и там Микитюха не было. Решил обойти парк и в середине его увидел своего пропавшего солдата. Он сидел на лавочке с каким-то пожилым мужчиной вполоборота к нему, а тот что-то говорил ему. Спинка у лавочки высокая, оба сидевших на ней были низкорослыми, и я видел только половины их голов. Я, стараясь не топать, подошёл сзади, и мне стало слышно, что говорил тот мужчина. К моему удивлению он, по сути дела, ругал Микитюха, причём на украинском языке.
Звучало, примерно, следующее:
- Чему же вас там учат? Ты не читал ничего! Ни того, что написал Тарас Григорьевич Шевченко, Леся Украинка или Ольга Кобылянская, не знаешь наших национальных героев – Симона Петлюру, Степана Бендеру, Евгения Коновальца, Романа Шухевича. И с таким багажом вы хотите построить счастливую страну? Вот до чего довели вас москали!
Микитюх сидел, наверное, красный как рак. Видно, старик перед этим устроил ему настоящий экзамен по украинским литературе и истории, во всяком случае, шея, часть которой я видел, у него покраснела. Он всё время порывался встать, но собеседник, предупредительно положив ему руку на плечо, удерживал.
Я понял, что нужно срочно вмешаться и, обойдя лавочку, вышел к ним. Увидев меня, старик без всякого перехода стал радоваться встрече с земляком, говорил, что скоро приедет в Ужгород, что, может быть, они с Микитюхом ещё встретятся, и заторопился уходить. Он, конечно, догадался, что я слышал какие-то его слова и, уходя, продолжил:
- Вот, земляка встретил, интересно было послушать нынешнюю молодёжь. Не очень-то они чтут нашу историю. Ну, да и мы когда-то тоже не ангелами были.
И, ссутулившись, он быстро засеменил прочь.
Я решил по горячим следам расспросить Микитюха, как случилось у него это знакомство, и чем он так рассердил собеседника. Должен сказать, что Микитюх был из Западной Украины, откуда-то из сельской местности, закончил 7 классов, звёзд, как говорится, с неба не хватал. Обыкновенный парень, но в разговоре использовал много украинских слов, чем и выдал себя в магазине. Находившийся там, скорее всего неслучайно, мужчина сразу же его "вычислил", обрадовался встрече и пригласил пообщаться на улице. Как рассказал Микитюх, там он узнал, откуда солдат родом, сказал, что сам тоже оттуда, очень скучает по родине, так как давно живёт в Канаде. Затем спросил, как он относится к творчеству известных украинских писателей, поэтов, к известным националистам. Микитюх не смог удовлетворить в полной мере любопытство этого деда, так как по многим вопросам знаний у него, как говорится "кот наплакал", а про перечисленных им политических деятелей сказал, что им в школе говорили, что они враги.
Микитюху тогда я сказал, что, в общем-то, он вёл себя правильно, но уходить от группы с незнакомым человеком не должен был, и на экскурсию в следующий раз поедет теперь нескоро.
19. Касабланка
Второй год службы, как казалось, тянулся гораздо медленней, чем первый. Начинала приедаться пища, основу которой составляли рыбные консервы, банки которых были без этикеток, и различить их можно было только по выдавленных штампам на крышках. Наши жёны вскоре освоили эту маркировку и иногда на кухне между собой шутили.
- Открою-ка я сегодня на обед баночку "Л-12", два дня ели "К-54", больше не хочется, а ты что будешь готовить? – говорила одна.
А вторая отвечала:
- "К-12" я тоже не хочу, мне почему-то в последнее время попадаются банки, где явно не хватает томатной пасты. Сделаю-ка я рыбный салат из "С-62", а на гарнир сварю бататы.
Батат – это травянистая лиана, по вкусу и внешнему виду напоминающая наш картофель, только сладкий и малокалорийный. Его, как и обычный картофель, привозили, кажется, из Мексики. Паёк занимал примерно половину нашего рациона, а все остальные продукты – в основном, овощи и фрукты все покупали в нашем магазине, но там выбор тоже был невелик. На складе ещё получали хлеб, выпеченный нашим полевым хлебозаводом. Он был очень вкусный, но изредка для разнообразия покупали кубинские тонкие и длинные батоны, пресные и безвкусные. Все мечтали поесть чёрного хлеба и селёдки, но ими за два года полакомиться не удалось ни разу. Но зато один раз в месяц давали по банке воблы. Она без голов запаивалась герметично в жестяных банках и считалась у нас большущим лакомством. Наверное поэтому, назначая проверяющему караул офицеру секретное слово, начальник штаба часто писал именно "вобла". Во всяком случае, мне оно доставалось дважды.
У кубинцев же кроме сахара-песка приобрести было нечего, всё им продавалось по карточкам. Конфет их дети не видели вовсе, и очень любили наш пиленый сахар, он на Кубе не производился. Приходя к нам, Нарцисс, Фидель и Дорайда просили: - Caramelo de azúcar (Конфета из сахара).
Промышленные товары у нас практически не продавались. Только два раза в год, накануне отъезда очередной партии закончивших службу солдат и офицеров, на стадионе устраивали что-то вроде ярмарки. Продавали, привезенные из Касабланки, одежду и обувь отечественного и импортного производства.
Кстати о Касабланке. Во времена нахождения на Кубе нашей группы войск (ГСВК) сюда сходились все нити управления мощной советской группировкой. В 1962 году в ней насчитывалось 43 тысячи человек. Были отдельные полки, ракетная дивизия, авиационные и артиллерийские части.
Такое неофициальное название штабу "Касабланка" дали сами русские военные специалисты – дом на испанском языке переводится как "каса", а так как он был белого цвета – ещё и "бланка". Так с чьей-то лёгкой руки место нахождения штаба стали называть, как сейчас стали говорить "хэштэгом", т.е. в одно слово - Касабланка. Я дважды побывал там, в том числе один раз буквально уже через месяц после появления на Кубе, на офицерском собрании, посвящённом 50-летию Октябрьской революции, накануне его.
Перед началом этого торжественного собрания к моей жене вдруг подошёл какой-то молодой человек, и они оба очень обрадовались встрече. Жена представила меня, а тот парень сказал, что уже давно работает на Кубе переводчиком, но где, не сообщил. Оказалось, что они с Лерой одновременно оканчивали Горьковский институт иностранных языков. Этот переводчик держал в руке пачку каких-то документов и один из них нечаянно уронил прямо мне на колени. Я его поднял и, невольно прочитав первые строки, понял, что это текст чьей-то речи, вернее, её копия. Спросил, чья она и тот ответил, что с ней сейчас будет выступать начальник Генерального штаба кубинских РВС. Я попросил, может ли он потом, мне подарить этот документ, я расскажу его содержание своим подчинённым. Переводчик пообещал.
Педро Меренга действительно потом по-кубински горячо и эмоционально выступил на этом собрании, а переводчик подарил мне копию этого выступления. Процитирую только несколько строк его, где Меренга, очевидно, проводил параллели между нашей и кубинской революциями: "…Стоявшая перед социалистической революцией миссия явилась вызовом силам рабства и агрессии. Волки и шакалы капитализма и империализма говорили тогда: "Это вопрос четырёх недель". Тем не менее, им не удалось за это время раздавить молодое рабоче-крестьянское государство. Ни за четыре недели, ни за четыре года, ни за 40 лет".
Я и сегодня храню эту речь. Во второй раз я побывал в Касабланке, когда привозил туда свою художественную самодеятельность.
А вообще в Гаване есть целый район Касабланка. Он знаменит тем, что там, на горе Кабанья, по сути дела в бухте рядом с крепостью Эль-Морро, установлена статуя Христа. Она тоже является местом посещения туристами, и я неоднократно возил туда на экскурсии наших военных специалистов и их семьи.
Эта статуя знаменита, прежде всего, тем, что является одной из самых высоких в Латинской Америке. У основания она три, а по высоте около 20 метров. Выше есть только в Рио-де-Жанейро, там статуя Христа возвышается почти на сорок метров и сделана из бетона и так называемого мыльного камня. В Гаване же статуя Христа изготовлена из белоснежного итальянского каррарского гранита, а с площади, где она установлена, открывается замечательный вид на гавань. Эту статую в 1958 году заказала скульптору Хильме Мадерс в канун Рождества Христова, жена Батисты, Марта Фернандэс. Накануне на диктатора было совершено покушение, он был ранен, и Марта дала обет, что если муж выживет, то она воздвигнет памятник Христу. Памятник необычен ещё и тем, что Христос везде изображается с распростёртыми объятиями, а здесь у него левая рука прижата к сердцу, а правой он благословляет Гавану.
Через год у меня сменился командир роты. На место капитана Яроша приехал, уже упоминавшийся мной, капитан Федорашко. Немного угрюмый, часто раздражающийся по поводу и без повода, неразговорчивый офицер. У меня с ним конфликтов не было, но и душевного контакта тоже. В это время проводился конкурс среди батальонов по художественной самодеятельности, и мне поручили руководить ею не только у себя в роте, но и в целом в части. У меня уже был небольшой Черняховский опыт этой работы, и я его, конечно использовал. Тем более, что и другие условия этому благоприятствовали.
Как я уже писал, у нас в батальоне был бригадный духовой оркестр, а располагался он рядом с моей ротой, и начальник оркестра часто просил меня выделить ему оборудованную мной "комнату отдыха" для своих репетиций. Дирижёр-лейтенант, кажется, его фамилия Стёпкин, был выпускником Московского военно-музыкального училища. Он давал мне своих музыкантов на репетиции, и за аккомпанемент можно было не беспокоиться. Хорошо выручал лейтенант Истомин, который замечательно пел. Я даже написал на солдатскую бытовую тему интермедию. Содержание её было незамысловатым, но зрителям она понравилась.
В ней рассказывалось об отделении связистов-линейщиков. Во время их дежурства на коммутаторе вдруг выяснилось, что пропала телефонная связь с разведротой. Сержант сделал вывод, что линию или перерезали диверсанты, или перекусил удав. Хамелеончики со стальным многожильным проводом не совладали бы.
Он посылает двух, только что прибывших из Союза, молодых солдат с автоматами проверить линию и устранить обрыв. Те находят его и начинают спорить, как соединять провода. Потому что как работать на коммутаторе их научили, а как устранять обрывы – ещё нет. Один предлагал сделать морской узел, другой настаивал на узле "бантиком". Наконец решили оба провода соединить по отдельности, как предлагал каждый. Естественно связи с ротой по-прежнему не было и только сержант, пройдясь по линии вместе с обоими линейщиками, устранил неисправность, показав, как надо оголять от изоляции концы проводов и соединять их специальным узлом, а потом обязательно заизолировать. Я привлёк к участию в этом концерте также наших жён, и они составили хор и вокальную группу. Всё это разбавили чтецами и специалистом горлового пения. В результате батальон занял первое место в бригаде, и мы своими силами даже дали тот концерт в Касабланке, о котором я сейчас упоминал.
Я ожидал, что Федорашко наша самодеятельность тоже понравится, а он, побывав на концерте, охладил нашу радость по случаю победы, сказав:
- На сцене выдрючиваемся неплохо. Посмотрю, как служить будем.
И словно накаркал. На следующий день у нас среди бела дня пропал солдат, предположительно ушёл в самоволку.
Вообще-то самовольные отлучки были крайне редким явлением, потому что контролю за личным составом мы уделяли самое серьёзное внимание. В день делалось не менее 5-6 построений, и при каждом из них проверялось наличие людей. После окончания рабочего дня и до "отбоя" в каждой роте оставался ответственный офицер. Дежурный по части не менее двух раз за ночь ходил по казармам и проверял, нет ли пустых кроватей. Если обнаруживал таковую, то убедившись, что этот солдат не находится где-то в наряде или не отлучился в туалет, – объявлялась "тревога", следовал доклад дежурному по бригаде, командиру батальона и начинались поиски отсутствующего.
Пропажу солдата обнаружил его командир взвода во время тренировки по работе "на ключе". В отдельном щитовом бараке за нашей казармой имелось два учебных смежных класса, и в обоих на столах были закреплены телеграфные ключи, соединённые проводами с коммутатором. Командир взвода сидел за ним в одном из классов и периодически подключал себе то одного, то другого телеграфиста и слушал, как они передают свои точки и тире, азбуку Морзе, указывал на ошибки, а мог также соединять солдат попарно, и они обменивались учебными шифротелеграммами.
Фамилия пропавшего была Алымов. В тот раз он, как только отзанимался с командиром, посчитал, что если его сразу не хватятся, то у него есть в запасе несколько часов. На перерыве он незаметно покинул класс, перемахнул забор и был таков. Ему оставалось только выйти на автотрассу подальше от бригады и автостопом через час уже можно добраться до Гаваны, а если в Сантьяго-де-Лас-Вегас, то в два раза быстрее.
У Алымова заканчивалась служба, а эта категория наших подчинённых была самой проблемной. Два года почти полной изоляции, нелёгкая служба на чужбине за океаном, да ещё в таком жарком и влажном климате некоторым давались с трудом. Не последнюю роль здесь играло и простое любопытство. Получалось, что каждый из них, прослужив столько времени так далеко от родины, да ещё в такой экзотической стране, самостоятельно пойти в увольнение не мог, а так хотелось увидеть хотя бы часть того, что их интересовало. Экскурсии были редкостью и только как поощрение за хорошую службу. А между тем им хотелось своими глазами, без контроля со стороны командиров, на всё посмотреть, пообщаться с местными жителями, чтобы потом было о чём вспоминать и рассказывать на родине. Вот Алымов и решился на такой отчаянный шаг. Подкопил немножко денег, и скрылся, надеясь, что его хватятся нескоро, и он успеет побывать в Гаване, побродить по ней, посетить магазины, купить что-нибудь на память, может быть, выпить и закусить, а потом и на гауптвахту собираться.
Хочу напомнить, что наши солдаты тогда заканчивали служить по три года, один - в СССР и два на Кубе. К концу службы им было по 21-22 года, а кто имел один или два года отсрочки, то и того больше. Нужно учитывать ещё, что в солдатской среде ходило много легенд о чьих-то состоявшихся похождениях такого рода, и о доступности кубинских женщин.
Вопреки планам Алымова, его отсутствие стало известно нам буквально сразу же после его ухода. Осмотрели все места, где он мог находиться, и поняли, что на территории бригады его нет.
Комбат, как и ожидалось, отругал нас с командиром роты и сказал:
- Ищите, где хотите, хоть носом кубинскую землю ройте, но своего подчинённого найдите.
Естественно, рыть землю носом было бесполезно, мы задумались куда, а главное, на чём нам ехать на поиски. Но подполковник Приходько, видно, сжалился над нами. Он уточнил, как внешне выглядит Алымов, и тут же вызвал свою "Волгу". В машину взял только меня, и мы выехали в сторону Гаваны. Уже немного не доезжая до неё, увидели, как впереди нас остановилась какая-то грузовая машина, из её кабины выпрыгнул парень, по внешнему виду напоминающий Алымова. Та машина свернула в сторону, а парень остался на обочине и стал ловить новую попутку, а тут и мы показались. Не узнав нашу машину, он поднял руку и, когда мы подъехали, быстро понял, кого он остановил, повернулся и пустился бежать дальше в сторону Гаваны. Но деваться ему было некуда. Справа по ходу нашего движения шёл высокий забор, а слева было оживлённое движение машин. Мы догнали его и снова поравнялись. Я через открытое окно машины окликнул Алымова и приказал ему остановиться. Но он, не оборачиваясь, буркнул: - No comprendo (Не понимаю), - и ещё быстрее припустил дальше.
Мы в третий раз поравнялись с ним, и теперь в разговор уже вступил Приходько. Помнится, его речь в основном состояла из непарламентских выражений, самыми благозвучными были слова:
- Ты бы свою рязанскую физиономию хоть гуталином намазал. Может, тогда бы и сошёл бы за кубинца, но ты даже этого не удосужился сделать. Марш в машину! По пути расскажешь, что ты ещё выучил по-испански!
Алымов остановился, я открыл дверцу машины, и он - испуганный и бледный - запрыгнул на заднее сиденье. Воспитательный процесс продолжался всю обратную дорогу, а по прибытию в батальон вступил в новую фазу. Приходько построил батальон, вывел Алымова перед строем, в цветах и красках рассказал, как тот решил своеобразно укреплять советско-кубинскую дружбу. Комбат всё больше распылялся и закончил, как обычно:
- Эх была бы со мной моя нагайка, я бы тебе показал, где на Кубе раки зимуют.
Нужно иметь в виду, что Приходько был кубанским казаком, в годы Великой Отечественной войны он служил в Гвардейском Кубанском кавалерийском корпусе и когда вот так заканчивал свой разнос какого-нибудь нарушителя, из строя, из задних его рядов кто-нибудь выкрикивал;
- А вы, товарищ подполковник, шашкой его, шашкой!
Приходько быстро успокаивался, объявлял взыскание и ставил нарушителя в строй. То же самое было и в этот раз. Алымову он объявил пять суток ареста с содержанием на гауптвахте, но потом, правда, передумал, и в записке об аресте приказал записать только трое суток. Вскоре после случая с Алымовым у Приходько был день рождения, и он пригласил офицеров батальона к себе, отметить это событие. Мы собрались у него в касе, и когда до меня дошла очередь говорить тост, я сказал:
- Выпьем за казаков, которые дошли от берегов Кубани до берегов "Амазонки", и остановились, только чтобы передохнуть и идти дальше.
Хочу подчеркнуть, что та самая "Амазонка" протекала сразу же за его касой. Василию Никифоровичу тост понравился, но он погрозил мне пальцем и сказал, что я, наверное, не только имел в виду его, но и себя, ведь мы с ним и на самом деле были земляками.
Вскоре он заменился, но я его ещё один раз встретил. Это было года через три после моего возвращения в Союз. Я, как и он, служил в Северо-Кавказском военном округе. Однажды на территории Калмыкии, на так называемых Чёрных землях, проводились учения. Я со своим подразделением обозначал танковый десант. Участвовали в учениях и курсанты Орджоникидзевского общевойскового (ныне Владикавказ) военного училища. Чёрные земли – это полупустыня, где барханы состоят из песка и земляной крошки. Когда там двигаются танки, то поднимаются такие облака пыли, что ехать можно было, только крепко зажмурившись, и уцепившись за какую-нибудь выступающую часть на его поверхности, главное было удержаться на броне.
Когда "атака" закончилась, я, как и все мои солдаты стал выковыривать из носа и ушей грязь и вдруг увидел Приходько, он уже был полковником. Я подошёл к нему поздороваться, а он, глядя на мою чумазую физиономию, засмеялся и сказал;
- Служба на Кубе пришлась тебе очень кстати, ты обзавёлся несмываемым загаром.
Мы обнялись. Он сказал, что командует батальоном курсантов в училище, что это, наверное, его последние учения, пора собираться в отставку. Спросил, не нужна ли какая-нибудь помощь. И мы расстались. Кстати, разбор тех учений на Тарском полигоне проводил генерал И.Г. Биченко, который после Кубы стал первым заместителем Командующего Северокавказским военным округом.
20. Сафра
Чем ближе было время окончания моей спецкомандировки, тем мне больше нравились сами кубинцы. На всю жизнь о них остались самые хорошие впечатления. Это очень весёлый, немного беззаботный, немного наивный, открытый народ, всегда готовый петь и плясать. Создавалось впечатление, что они поют и пляшут не в перерывах между работой, а работают в перерывах между плясками и песнями. Наверное, это было наследие прошлого, ведь долгие годы остров был одним большим курортом для США, поэтому там развивалась только индустрия обслуживания, большинство работали в отелях, гостиницах, ресторанах, кафе и т.д. Специальности у них тоже были соответствующие: садовники, прачки, официанты, певцы, танцоры, музыканты, лифтёры, повара, а также те, которых у нас с некоторых пор продвинуто называют "путанами" или с лёгкой руки нашего президента - "женщинами с низкой социальной ответственностью" и др.
Фидель и его сподвижники из сил выбивались, пытаясь наладить нормальные пропорции в дееспособном населении, создать больше рабочих профессий, развивать промышленность, сельское хозяйство, рыболовство. Я хорошо помню, как в то время было принято решение выращивать в больших масштабах кофе и выйти с ним на международный рынок, как, скажем, Аргентина. Ведь природные условия позволяли. Однажды возле наших кас вдруг остановилась колонна автомашин, наверное, штук пять, полных молодёжи с мотыгами. Должен сказать, что ездили кубинцы на добитом "до ручки" транспорте. Хорошо, если в грузовике есть борта, а, как правило, люди в кузовах ездили стоя, держась за кабину, и друг за друга. Водитель нередко сидит на табуретке, так как само сиденье уже давно износилось. И вот такой "десант", судя по всему студентов, несколько раз высаживался возле нас.
Как я уже писал, между коттеджами было много свободного пространства, предназначенного, наверное, для огородов. Мы, даже если бы захотели, ничего на ней не сажали, просто не было семян. Соседи-кубинцы тоже.
Вот эти пустующие участки местные власти и решили засеять уже пророщенными семенами кофе. Утром работа студентов начиналась, с большого "перекура" и часто прерывалась и заканчивалась песнями и танцами. Музыкальным сопровождением служили удары камнями о мачете или мотыги. Посеяли кофе не только на нашем поле, но даже на разделительной полосе, трассы Гавана – Сантьяго-де-Куба, почти на всём её протяжении. Зёрна взошли и прижились, урожай был выращен, но кофе оказался такого низкого качества, что не выдерживал никакой конкуренции на международном рынке.
Но когда дело касалось сафры, Куба преображалась.
Побывать на Кубе и не увидеть сафру – так называют период сбора и переработки сахарного тростника, по моему разумению было бы большим упущением. Тем более, что где-то я числился "специалистом по сельскому хозяйству". Но всё как-то не складывалось. А тут в начале ноября, уже, как говорится, под занавес пребывания на острове Свободы, вдруг из штаба бригады просочились слухи, что нас привлекут к уборке сахарного тростника. И вскоре эти слухи подтвердились. Офицеров батальона вызвали на совещание, где сначала комбриг, потом начальник политического отдела говорили о большой чести, оказанной нам, а в заключение начальник штаба отдал конкретные распоряжения.
Из них следовало, что наш батальон формирует три бригады по двадцать человек в каждой. Разведрота и рота связи выделяют каждая свою бригаду, а оркестр составит свою. Подчеркнули, что нужно быть в готовности работать на сафре целую неделю, причём автономно, то есть в отрыве от нашего военного городка. Питание придётся организовать в полевых условиях, поэтому необходимо иметь с собой походную кухню и запас продовольствия, водовозку и палатки. Вещмешки должны быть укомплектованы соответственно. Мачете обещали выдать на месте, но рекомендовали и свои взять тоже, как следует наточив их. Оружие при себе иметь только офицерам.
Уже в батальоне комбат назначил старших в бригадах: двух командиров взводов на боевые подразделения, а оркестр возглавил его штатный дирижёр. Общее руководство возложили на зама по боевой подготовке. Меня назначили его заместителем. Всеми тыловыми вопросами должен был заниматься заместитель командира батальона по снабжению. Стало известно и место нашей работы - провинция Матансас, полуостров Сапата. Там на подъезде к г. Батабано нас встретят представители местной администрации и отведут на конкретное место рубки сахарного тростника.
В назначенный день сразу же после завтрака наша колонна, состоявшая из трёх автобусов, грузовика с продовольствием, с прицепленной к нему походной кухней и водовозки, выехали по уже знакомой мне дороге на Батабано. Мотострелкам и танкистам назначили другие места, где шла сафра. Был сухой период, самый разгар жаркого лета и созревания сахарного тростника. Время для сафры выбирается именно в сухой период, и убрать тростник нужно как можно быстрее, каждый просроченный день ведёт к значительной потере сахара в стеблях. По уже сложившейся привычке я взял с собой карту Кубы, в дороге смотрел её сам и "просвещал" оркестрантов, с которыми ехал в одном автобусе. Пейзаж был привычный, слева в дымке виднелась горная гряда Эскамбрай, а местность, по которой мы ехали, в основном была равнинной. Вдоль дороги росли сейбы – ритуальные деревья афро-кубинцев, попадались и могучие баобабы, и конечно, королевские пальмы. Видели и поле, на котором выращивают ананасы. Все думали, что они растут на деревьях, а оказалось, прямо из земли, примерно как, скажем, капуста.
На въезде в Батабано к нам подсели сразу три кубинца. Каждый разместился в одном из автобусов, и наша колонна разделилась на три части. Съехав на просёлочную дорогу, мы около часа двигались в облаках красной пыли, поэтому, несмотря на жару, окна в автобусе пришлось закрыть. Все с тревогой стали вглядываться вперёд, так как вскоре на горизонте показались тучи дыма. Было видно, что там горят плантации. Кубинец пояснил, что подожгли их по ошибке, в данном случае этого делать было нельзя, потому что за плантациями сразу же начинается заповедная зона – природно-биосферный заповедник полуострова Сапата. А вообще-то поджигать сахарный тростник нужно. В этом случае выгорают подсохшие листья тростника и трава, и производительность труда значительно повышается.
Вскоре от нас отпочковалась одна бригада, потом вторая, а километра через два сопровождавший нас кубинец остановил и ту, в которой был я. С нами же была кухня, водовозка и палатки. Гореть тростник уже перестал, и только кое-где ещё дымилась зелёная трава. Было решено, что на ночёвку и приём пищи остальные две бригады должны были присоединяться к нам.
Зам по снабжению с водителями и поварами стали разворачивать палатки, а остальные, разобрав свои мачете, направились к зарослям сахарного тростника. Я неслучайно остался не со своими связистами, а с оркестрантами. Даже внешне было заметно, что музыканты к физическим нагрузкам были приспособлены плохо. Они и оделись, как на праздник, потому что рабочей одежды не имели в принципе. Их служба резко отличалась от той, что была у остальных солдат и сержантов. С утра и до обеда они ежедневно репетировали в клубе или у меня в "комнате отдыха", вторую часть дня занимались индивидуально, а на выходные, как правило, уезжали на различные мероприятия в Гавану и другие города. Возвращались они поздно ночью, некоторые были навеселе и потом первую половину следующего дня отсыпались до обеда. Даже рубить траву они не привлекались. Эту поездку музыканты восприняли, как экскурсию и подготовились к ней плохо, мачете охапкой бросили в машину, не заточив и даже не пересчитав их. Но за то на всякий случай взяли с собой аккордеон, флейту, саксофон и барабан.
Когда кубинец-инструктор посмотрел их орудия труда, то выяснилось, что все мачете были со следами ржавчины, с расколотыми эбонитовыми ручками, затуплены, и разной длины. Он огорчённо покачал головой и сказал, что скоро привезут другие. А пока взял одно из них показал, как надо рубить тростник. Наука оказалась, в общем-то, нехитрой. Сахарный тростник был похож на кукурузу или просо, произрастающие у нас в Союзе. Только был он значительно выше - высотой более двух с половиной метров и толщиной в пять и более сантиметров. Его-то и надо было рубить под углом у самого основания. Затем очистить от оставшихся листьев, отделить верхушку и ещё разрубить на три-четыре части. Делить ствол надо между его узлами. Затем инструктор расставил всех цепью, предупредив, чтобы близко друг к другу "мачетерос" не приближались, шли уступом, иначе можно поранить соседа. Я, естественно, тоже взял мачете, и вскоре началась рубка. Но первым делом все, и я тоже, попробовали тростник на вкус. Мякоть внутри ствола была довольно вкусной - сладкой с некоторой кислинкой и, что удивительно, прохладной.
Где-то уже через час темп работы моих подопечных резко снизился, они стали просто-напросто выбиваться из сил. Изнеженные ладони оркестрантов стали покрываться кровавыми волдырями, они всё чаще стали прикладываться к своим флягам с водой, которые вскоре опустошили, стали бегать к цистерне и вновь заполнять их, многие всё чаще в изнеможении садились на срубленные стволы и листья. Все были мокрыми от пота и выглядели почти неграми, их потные лица, руки и одежда покрылась прилипшей к ним золой, которая находилась под ногами. Я не стал никого торопить, спросил у кубинца-инструктора, нельзя ли обеспечить ребят рукавицами. Тот сказал, что это не проблема. Я ему дал автобус, посадил с ним лейтенанта-дирижёра, который, кстати, неплохо говорил по-испански, и через час они уже вернулись. Привезли много рукавиц и десятка три почти новеньких хорошо заточенных мачете. Всё это они добыли на сахарном заводе. Кроме того, инструктор сообщил, что вечером после работы нас туда приглашают на ужин, каждую бригаду надо привозить с интервалом в полчаса, потому что обеденный зал столовой одновременно всех не вместит.
Я хотел посмотреть, как идут дела в других бригадах, поэтому взял машину и съездил туда. Сноровистей и результативней всех работали разведчики. Их инструктор, завидев меня, показал на ребят и поднял вверх большой палец, показав тем самым, что делают они всё отлично. Зам по бою к тому времени обзавёлся кое-какой информацией и поделился ею со мной. Оказывается, плантаций в этой провинции немного, значительную часть полуострова Сапата занимает заповедник, представляющий собой огромное болото, в котором водятся редкие породы птиц, животных и крокодилы. Там есть даже ферма, где их разводят.
Поэтому метров через двести заросли тростника подойдут к берегу болота, и там надо будет разворачиваться и рубить в обратном направлении. Нельзя разрешать солдатам заходить в воду. Если кому-то захочется смыть гарь и пот, то нужно чтобы пока один солдат черпает воду ладонями, стоя на самом берегу, второй наблюдал, и вовремя мог предупредить его о приближении крокодила. Я узнал также, что в этот же день в сафре в провинции Пинар-дель-Рио почти в полном составе, во главе с послом участвует наше посольство, и генерал Биченко со своим аппаратом. Поговорили о том, что неплохо бы как-то механизировать тяжелейший труд мачетерос. Ведь с тех пор, как Колумб завёз в Латинскую Америку сахарный тростник, прошло почти четыреста лет, но почему-то никто не придумал какие-нибудь тростникокосилки. Майор сказал, что на сахарном заводе слышал, будто такой комбайн скоро будет, он разрабатывается в подмосковных Люберцах. Фидель уже дважды туда ездил и может в следующем году комбайны на Кубе наконец-то появятся.
Я ему рассказал о проблемах в музвзводе и предложил переформировать наши бригады. Сделать из связистов и разведчиков не две, а три бригады, пусть они и будут поменьше, а оркестр с рубки снять, разделить на три части, придать каждую из них бригадам рубщиков и пусть они занимаются только сборкой стволов и их погрузкой на машины, которые будут приходить с сахарного завода. Он согласился, сказал, что сделаем это вечером после ужина.
Обед наши повара приготовили вовремя, отсутствием аппетита никто не страдал, но больше всего расходовалось воды, жажда всех мучила постоянно, да и отмываться пришлось всем основательно. Поэтому нашу водовозку после обеда пришлось отправить в Батабано для дозаправки. Перерыв на обед мы сделали полуторачасовой, так как ребята сильно устали, а тут ещё солнце палило нещадно, и спасаться от него было некуда. Хорошо, что уже был разбит небольшой палаточный городок. Полы палаток, чтобы было хоть какое-то движение воздуха, приподняли над землёй, дно их устлали листьями тростника и травой и накрыли плащ-накидками.
Когда отдых уже заканчивался, к нам вдруг подъехала машина, переполненная местной молодёжью, все были в сомбреро, синих рубашках и брюках защитного цвета. Инструкторы нам пояснили, что это форма милисианос, а брюки их называются "verde olivo" (зелёная маслина). Были все приехавшие при оружии. Как оказалось, это учащиеся школы милисианос из Матансаса. По большей части были парни, но и несколько девушек тоже. Все наши, позабыв об усталости, тут же высыпали из палаток. Привыкшие к общению с кубинцами, музыканты тут же начали знакомиться, а потом, осмелев, подтянулись и связисты с разведчиками. Чай и суп у нас уже окончились, а макароны с тушёнкой в котле ещё оставались, и мы предложили коллегам пообедать. Те охотно согласились и поели из крышек солдатских котелков. Перерыв на обед затянулся на два часа и он, наверное, ещё бы продолжился, но сопровождавшие студентов три преподавателя взяли в руки мачете и громко повторяя "trabajo" (работа), повели наших соседей на их делянку. Мы всех своих тоже отправили по рабочим местам.
Работали кубинцы на загляденье слаженно. Автоматы Калашникова кубинцы сложили под машиной, но так, чтобы их можно было потом быстро разобрать. На сафре они видно были не в первый раз. Парни рубили стволы, но делали это вроде бы не торопясь, а девушки собирали стволы и грузили в машину, казалось, все они не знают, что такое усталость. К вечеру мы, наконец, пробились к берегу болота. Там можно было обмыться, и большинство это с удовольствием сделали, но, сколько бы мы не вглядывались, крокодилов никто не увидел.
Ужин уже был готов, наши повара заложили в котёл гречневую кашу и тушёнку с учётом наших гостей и, помывшись, все с аппетитом поели. Дирижёр почти всё время разговаривал с кубинцами-преподавателями, те сказали ему, а он передал нам, что наши новые друзья учатся в той самой школе народной милиции, которая первой вступила в бой с десантом "гусанос" в 1961 году и продержалась до подхода регулярных частей РВС. Сама бухта Кочинос, как и Плайя Ларга, где высаживался отвлекающий отряд "контрас", находятся сравнительно недалеко от того места, где мы работаем. Дирижёр, оправдывая скромные результаты своих подчинённых, сказал кубинцам, что они оркестранты. Студенты стали с восхищением смотреть на наших "мачетерос" и узнав, что с собой они привезли кое-какие музыкальные инструменты, стали просить их сыграть что-нибудь, сделать, как они говорили "concertano" (концертанты). Оркестрантов долго уговаривать было не нужно, но только они расчехлили свои инструменты, как появился майор и сказал, что нас ожидают в столовой сахарного завода ещё на один ужин.
Такая перспектива никого не напугала и буквально через пять минут все уже были в автобусах. В хвост нам на своей машине пристроились и молодые милисианос. Причём часть из них сели в автобус с оркестрантами и на заводской двор мы въехали под звуки румбы, а может самбы. Бригады ужинали поочерёдно, но по две группы, сначала разведчики и связисты, а потом кубинцы и оркестранты. На всё ушло не более получаса, потому что угощение было очень скромным – рис с подливой из фасоли и кофе. Последними ели мы – офицеры. Пища мне показалась не очень вкусной, пресной. Но дирижёр объяснил, что нам оказано большое уважение и мы едим национальное блюдо кубинцев "Congri" (Рис с подливой из белой или красной фасоли), а бывает ещё "Arroz moro" (Рис с подливкой из чёрной фасоли) его в народе называют "мавр и христианин". Тем не менее, мы горячо поблагодарили наших хозяев за угощение, сказали своё - "Muchas gracias" (Большое спасибо), а когда вышли из столовой, на заводском дворе уже шло что-то вроде концерта или дискотеки.
На середине заводского двора стоял грузовик с откинутыми бортами, наши аккордеон, саксофон, флейта и барабан с присоединившимися к ним кубинскими тамтамами, выдавали то зажигательные танцы, то наши русские песни. "Подмосковные вечера" пели все. Только поздно ночью нам удалось вырваться от гостеприимных хозяев, завтра надо было снова трудиться буквально в поте лица.
В таком же режиме мы проработали ещё четверо суток, и весь сахарный тростник на этой плантации был убран. Все четыре дня и ночи комары из болота набрасывались на нас тучами, мы смертельно устали и очень обрадовались, когда, наконец, был срублен последний ствол сахарного тростника. В бригаду мы поехали не сразу, а попросили одного из кубинских мастеров показать нам путь в так называемую "Индейскую деревню". Нужно было как-то поощрить ребят за неимоверно тяжёлую работу.
Деревня эта была задумана как этнографический уголок полуострова Сапата.
Глядя на неё, сразу начинаешь вспоминать всё, что прочитал в детстве об индейцах. На песчаном берегу стояли настоящие вигвамы, в воду уходили деревянные мостки, которые заканчиваются площадками на сваях.
На них тоже разной формы вигвамы и везде - на берегу, в воде и жилищах, стоят, сидят, охотятся, рыбачат фигурки индейцев. Мужчины и женщины в натуральную величину и полуобнажённом виде.
Мы уже собрались уезжать, как пришёл автобус с русскими, это оказался экипаж какого-то нашего торгового судна. Майор торопился, и этот райский уголок более подробно рассмотреть мы не успели.
21. Барку давай!
Все, солдаты и сержанты, кто прослужил больше полутора лет, завели себе так называемые "дембельские" альбомы и календари и регулярно зачеркивали в них каждый прожитый день. На этой почве родилась даже одна глуповатая на вид традиция, с которой мы, офицеры, пытались бороться, но тщетно. Суть её была в следующем.
На солдатском жаргоне корабли, которые раз в полгода привозят новое пополнение и увозят тех, кто пробыл на Кубе два года, называли "барками". После я выяснил, что "барк" с испанского на русский язык переводится как "пароход". Названия кораблей, которые к нам ходили, все знали наизусть и периодически распространялись слухи, что из Калининграда или Ленинграда, а то и Одессы, вышла очередная "барка", и среди старослужащих начиналось необычное оживление. Когда по субботам и воскресеньям солдат приводили в наш летний кинотеатр и там показывали кинофильмы, то, стоило им увидеть на экране какой-нибудь корабль, лодку, плот, спасательный круг, или что угодно относящееся к передвижению по воде, как, впрочем, и саму воду, тут же все как один и во всю глотку дружно начинали кричать: "Барку давай!". Помнится, мне удалось добыть у моряков старый замечательный фильм "Верные друзья". Но после перемотки лент киномеханик Бетер сказал мне:
- Товарищ старший лейтенант, этот фильм можно показывать только семьям. Там есть места, где артисты на плоту куда-то плывут, да ещё и поют: "Плыла, качалась лодочка по Яузе-реке". Вы представляете, как солдаты орать будут?
Заместитель командира роты связи ББО по политической работе старший лейтенант Карпов Н.Д. с киномехаником рядовым Бетер.
Нарокко. Клуб для семей военнослужащих,1968 г.
Я решил не идти на поводу у нарушителей дисциплины и всё-таки показать этот фильм. Пришёл на сеанс заранее, и, чтобы все меня видели, сел лицом не к экрану, а как бы "к залу". Рассчитал так, если будут "требовать барку", то увижу зачинщиков. Когда сюжеты с плотом закончились, и никто кричать не рисковал, я решил уйти домой. Но не успел отойти и десяти шагов, как вслед мне раздалось дружное: "Барку давай!".
Когда до отправки оставалось с неделю, кричали уже и без всякого повода, в казарме, после отбоя, в столовой, если не было офицеров и даже при виде нашего почтового самолёта. Бороться с этим было бесполезно. И трудно было решить, чего в этом было больше – ребячества или тоски по родине. А поскольку, как известно, истина лежит где-то посередине, то, наверное, было и того и другого поровну. Когда мы пытались выявить зачинщиков, их никто не называл, а коллективные наказания не практиковались.
В предыдущий отъезд на родину, в апреле 1968 года, решился вопрос, как будут увольнять солдат и сержантов в связи с тем, что вышел приказ Министра Обороны о переходе с трёх лет службы на два. В Союзе теперь солдаты и сержанты служили уже не три, а два года. Солдаты и сержанты очень переживали, уедут ли те, кто прослужил на Кубе меньше двух лет. Но всё утряслось, в бригаду круизными теплоходами привезли поочерёдно сразу три эшелона пополнения и увольнению подлежали и те, кто прослужил полтора года.
А в этот раз всё происходило как обычно. Наконец по бригаде разнеслась весть, что на подходе к Гаване находится наш круизный теплоход "Россия", на котором прибывает замена тем, кто обслужил положенный срок. Ещё за месяц до окончания командировки меня вызывали в штаб бригады, спрашивали, в каком бы округе я хотел продолжить службу. Я долго не раздумывал, сказал, что хочу в Краснознамённый Северо-Кавказский.
Наконец по бригаде разнеслась весть, что на подходе к Гаване находится наш круизный теплоход "Россия", на котором прибывает замена тем, кто обслужил положенный срок. Как и было заведено, солдаты "отоварили" на военторговской ярмарке свои накопленные песо, жёны офицеров запасались на две недели бананами, авокадо, манго и даже ананасами. Дети на прощание дарили кубинским сверстникам и сверстницам свои игрушки. Все спешили успеть отправить с последним самолётом письма домой, сообщить, о скорой встрече, а по вечерам мы отмечали окончание командировки в кругу тех, с кем успели сдружиться.
За день до отплытия нам выдали осенние пальто, причём мужские - и мужчинам, и женщинам. Ведь в Советском Союзе была уже зима, а на Кубе наоборот самый жаркий период. С детьми было сложнее, решили одевать их перед выходом с корабля в Союзе во всё, что только можно, лишь бы добраться до ближайшего магазина детской одежды. Утром 10 декабря 1969 г. автобус объехал все касы, где жили отъезжающие, мы с вещами погрузились и уехали в порт. Солдат привезли в крытых машинах под покровом темноты. Когда "Россия" дала прощальный гудок, на причале наш оркестр заиграл марш "Прощание славянки", солдаты срывали с голов свои береты и бросали их в воду. Было очень волнительно, женщины плакали, да и мужчинам тоже переполняли сложные чувства.
Теплоход "Россия" оказался просто громадным, он был самым крупным в советской круизной флотилии. Я гордился за наших судостроителей, пока не узнал от кого-то из членов экипажа, что это бывший корабль фашистской Германии "Patria". После войны он, как и другие круизные корабли, по репарациям достался Советскому Союзу.
Больше недели нам не сообщали, а мы гадали, в какой же порт мы идём. В связи с тем, что на родине у нас была зима, высказывались логичные предположения, что, скорее всего, мы держим курс на Одессу. А потом поступило сообщение, что прибудем мы в Калининград, в наш незамерзающий порт. Шли обратно примерно столько же, как и на Кубу. Были и штормы, и тихая солнечная погода, нередко шли дожди и нас окутывали сильнейшие туманы и тогда "Россия" с небольшим интервалом всё время подавала тревожные гудки. Нам опять встречались под разными флагами иностранные суда, и мы обменивались приветствиями.
Прибыли мы в Калининград, когда до начала Нового года оставалось меньше недели. Накануне почти целый день мы простояли на рейде, ожидали работника санэпидстанции. Наконец, на катере прибыла какая-то сердитая женщина с двумя помощниками. Они перевернули вверх дном все наши каюты. Все фрукты, которые мы не успели съесть и везли на подарок родственникам, конфисковали. А вот таможня была более благосклонна. Особых задержек по её вине не было. Все, наверное, понимали, как нам сильно хочется поскорее ступить на родную землю. Когда же мы, наконец, сошли с трапа, то сразу попали в метель. Дочь, которая в силу своего малого возраста снега совсем не помнила, брала его в руки, удивлено рассматривала, спрашивала, почему эти камешки такие холодные.
Все мы, конечно, были очень счастливы. Впереди предстояли встречи с родными и близкими, два месяца отпуска и новое место службы.
P.S.
В 2005 году моя дочь, которой на день отплытия с Кубы было около 5 лет, очевидно, движимая ностальгией по всему тому, что осталось в детских воспоминаниях про жизнь на Острове Свободы, с 5-летним сыном по турпутёвке слетала на Кубу, в Варадеро. Там ей удалось нанять таксиста и съездить в Нарокко. На территорию, где раньше стояла наша бригада, их не пустили. Там располагался какой-то режимный военный объект. А в посёлке она разыскала нашу касу. Там уже жили какие-то кубинцы, а бывшая соседка Маргарита оказалась на месте. Она очень обрадовалась встрече, сказала, что помнит всех нас. Дети её, естественно, выросли. Фидель стал офицером РВС, а Дорайда работала официанткой в ресторане аэропорта им. Хосе Марти. В общем, Куба по-прежнему идёт трудным, но своим путём, развивается.
Вива Куба!
9 комментариев
Гаврилов Михаил:
07.03.2021 в 18:21
Представляю вашему вниманию повесть Николая Дмитриевича Карпова!
Особо ценен этот материал еще и тем, что очень мало сохранилось воспоминаний именно об этом времени, конец 60-х годов!
Константин:
08.03.2021 в 20:40
С большим удовольствием прочитал воспоминания современника по службе на Острове! Интересно посмотреть глазами офицера на жизнь бригады. Конечно много разночтений, но это не критично и не это главное. Всё-таки не удержусь и вставлю небольшое замечание. В начале повествования автор пишет:" Огромной популярностью в стране пользовалась песня А. Пахмутовой и Н. Добронравова "Марш 26 июля" - а слова из более популярной "Куба - любовь моя!" Автору большое спасибо и долгих лет жизни! мл. сержант 20 ОМСБ - 66-68.
Вячеслав Бугорский:
09.03.2021 в 20:10
Воспоминания очень понравились, хотел бы внести не большое уточнение. Автор пишет, что нач политотдела был в 67м году майор Калиниченко Николай Алексеевич. А потом присвоили подполковника Калиниченко Алексею Ивановичу.Возможно опечатка. Я прибыл на Остров весной 1970г и нач Политотдела был подполковник Калиниченко имя не помню. Он увольнялся весной 1972г. Может однофамилец, кто помнит поясните.
Евгений Геннадьевич Емельянов:
10.03.2021 в 09:27
Прочитал эти воспоминания и словно обдало жаром тропиков и ностальгии по романтичным 67-68 годам службы на Кубе. ББО и 5 ОТБ, где я служил, были соседями. Время, конечно накладывает свой отпечаток - небольшие уточнения: в 67-68 комбатом 5 ОТБ был полковник Владимиров, а полковник Пятибратов возглавил батальон в декабре 68 года. Замполитом батальона был капитан Таран. Самое удивительное, что на фотографии солдата танкового батальона с детишками, я узнал рядового Володю Скорикова. Спасибо за воспоминания и многая лета здоровья желаю Н. Карпову! Бывший рядовой взвода связи 5 ОТБ - Емельянов Е.Г.
Владимир:
10.03.2021 в 10:36
Служил 75-77 мало что изменилось очень понравилось прочитал с удовольствием как будто побывал снова но снова испытать тяготы солдатской службы желания нет. В нарокко служил в 13 отдельной батарее реактивной ком. Батареи РамзоВ. А.
Гаврилов Михаил:
10.03.2021 в 10:37
Спасибо огромное всем за комментарии!
"Марш 26 июля" я изменил на "Куба - любовь моя!"
Что касается остальных уточнений - я согласую их с автором - и, если получу согласие, то тоже изменю.
Спасибо!
Гаврилов Михаил:
10.03.2021 в 10:43
Исправил везде в тексте - Колиниченко Алексей Николаевич
Алексей:
13.03.2021 в 08:26
В пятой части исправьте «... bonito niña!» на «....bonitа niña!».
Гаврилов Михаил:
15.03.2021 в 10:43
Спасибо, Алексей!
Я исправил.