Горенский Александр. ФКР-1 на базе "Гранма", 1962-1965

Глава 1. Начало командировки ^[10]
Глава 2. Отправляемся в неизвестность ^[11]
Глава 3. На Кубу ^[12]
Глава 4. База "Гранма". Карибский кризис ^[13]
Глава 5. Боевая работа продолжается ^[14]
Глава 6. Положительные эмоции и первые радости ^[15]
Глава 7. Переучивание ^[16]
Послесловие ^[17]

Глава 1. Начало командировки

После выпуска из Иркутского военного авиационного технического училища (ИВАТУ) в октябре 1959 года техником-лейтенантом по специальности «Обслуживание и ремонт авиационного оборудования (АО) летательных аппаратов» я получил направление в Одесский Военный Округ (ОдВО). По прибытии в Одессу был назначен начальником группы обслуживания в истребительный полк на аэродром "Школьный" в Одессе, и посчитал, что мне крупно повезло: служить чуть ли не в центре Одессы. Однако в связи с расформированием этого полка из-за сокращения Вооружённых сил СССР на 1 миллион 200 тысяч человек, предпринятого КПСС и Правительством в конце 1959 года, я был вынужден поменять ещё два места службы, пока не попал в полк истребителей-бомбардировщиков на аэродром "Мартыновская" в 40 километрах от Одессы, но тоже на должность начальника группы обслуживания АО. Этот полк получал новейшие самолёты Су-7Б для проведения войсковых испытаний.
В начале 1960 года я прошёл обучение на самолётном заводе в Комсомольске-на-Амуре и на двигательном заводе в Москве, а затем приступил к работе. В том же 1960 году женился, родилась дочь, дали мне комнату с тройным подселением, всё устраивалось. Служба проходила неплохо, я получал за испытания благодарности, грамоты, денежные премии и "ценные подарки" в виде типографских копий с картин знаменитых художников. Но с июля-августа 1961 года всё изменилось: меня понизили в должности в интересах офицера, "нужного" начальству. Я имел неосторожность пожаловаться вышестоящему командованию на незаконные действия командира полка, тогда для меня служба резко переменилась и стала большим испытанием. Я начал превращаться из нормального офицера в сплошного нарушителя. За то, что раньше я получал благодарности, теперь на меня накладывали взыскания. Из-за этого мне с Нового, 1962-го, года захотелось поменять место службы.
И вот в июне 1962 года меня вызвали в Одессу в Управление кадров ВВС округа "для беседы". Я почувствовал, что моя судьба может измениться, и в душе даже обрадовался. Прибыл, как назначено, и увидел, что в коридоре уже находятся человек 10-15 таких же, как и я, молодых офицеров в чине лейтенант и старший лейтенант. Среди них оказался мой однокашник по Иркутскому ВАТУ и хороший приятель Репин Анатолий. Мы поздоровались и отошли от общей группы в сторонку для разговора.
Анатолий рассказал, что после выпуска из ИВАТУ получил направление и начал работать в Тернопольском авиаремонтном предприятии, женился, получил от завода хорошую квартиру, у него родился сын. Я ему рассказал вкратце о своей невесёлой службе и о желании скорее уехать из прежнего полка.
Вскоре всех приглашённых начали по очереди вызывать в кабинет. Анатолия пригласили раньше меня, он вышел минут через 5-7 несколько возбуждённым и рассказал мне, что ему предложили перевод в другой полк, но он отказался. Через несколько человек вызвали и меня. Я вошёл и увидел 5-6 полковников и подполковников в авиационной форме. Меня сразу спросили: хочу ли я перейти в новый для меня полк с последующей перспективой командировки этого полка в страну с морским субтропическим климатом? Я, не особо задумываясь, сразу дал согласие. Тогда мне представили нового командира полка полковника Фролова Алексея Ивановича. Он был средних лет (наверное, лет 45-50), невысокий, плотный, коренастый, слегка лысоватый. Спросил меня о семье, о желании и о возможных препятствиях для убытия в длительную (больше года, как он сказал) командировку. Я ответил, что никаких препятствий не вижу. Тогда меня отправили на выход с напутствием ждать скорого приказа на перевод.
Он пришёл дней через 5-6. Начались сборы в дорогу. Для начала я приобрёл у офицера-сослуживца большой немецкий чемодан, который в гарнизонах прозвали "мечтой оккупанта" за вместительность. Через два-три дня после приказа пришло распоряжение на поездку в Одессу. Там с окружных складов отдела вещевого снабжения (ОВС) мне выдали тропическую форму: хлопчатобумажные гимнастёрку-рубашку, брюки и панаму песочного цвета, две песочного цвета майки и высокие чёрные ботинки со шнуровкой (берцы). Ещё через 3-4 дня – новая поездка уже за гражданской формой одежды. На этот раз выдали костюм-двойку, одну белую рубаху с галстуком и две клетчатые ковбойки, чёрные туфли на микропоровой толстой подошве, светло-бежевый плащ и чёрную фетровую шляпу. На этом моя экипировка закончилась, а мой дорожный чемодан почти заполнился.
Ещё дней через пять пришло распоряжение прибыть в новую часть на станцию Подгородная Первомайского района Николаевской области. Из Мартыновки туда направлялись пять человек: майор Орлов Анатолий Андреевич – медик; два старших лейтенанта: Черепушкин Сергей – метеонаблюдатель и Зайчиков Валерий – техник самолёта, и два лейтенанта-электрика: Борисов Владимир и я. Числа 18-20 июля отправились в Подгородную. Прямого железнодорожного сообщения до Первомайска не было, автобуса в Первомайск тоже не оказалось, решили ехать несколькими автобусами с пересадками. Через 7-8 часов прибыли в Подгородную.
На следующий день с утра пошли представляться новому начальству. С командиром полка Фроловым большинство из нас были уже знакомы, замполита в штабе не было – он болел, поэтому главным при представлении оказался начальник штаба подполковник Ильясов Дмитрий Максимович. Выглядел он молодо, лет на 38-40, был по-спортивному подтянут, сухощав, строен, ростом примерно 175-178 сантиметров, распоряжался энергично, толково, со знанием дела. Чувствовалось, что он – "главный мотор" в полку. Он определил нас на должности и сказал, как найти непосредственных начальников. Я был назначен техником-электриком в третью эскадрилью, где командиром был майор Тишкин Виктор Яковлевич, а моим непосредственным начальником стал начальник группы электриков капитан Солёнов Александр Дмитриевич. Я быстро его нашёл и представился. Так начался мой первый день в новой для меня части.
Мне этот день доставил ещё особое удовольствие: оказалось, что в полку во второй эскадрилье служит мой закадычный друг по ИВАТУ Жданов Георгий. После выпуска из училища и прибытия в Мартыновку я никак не мог наладить с ним связь, а тут вдруг мы встретились. Такая вот неожиданная радость! Ещё я в этот день узнал, что часть, куда я прибыл, оказалась ракетным полком, вооружённым фронтовыми крылатыми ракетами ФКР-1.
Мне предстояло освоение этой техники, подробное изучение электрической части ракет и освоение новых функциональных обязанностей.

Первое, что бросалось в глаза это молодость личного состава. Всего 12-15 офицеров были старше 30-ти лет, остальные – лейтенанты и старшие лейтенанты – были 22-25 лет, а солдаты срочной службы и того моложе. Оказалось, что полк был образован осенью 1959 года, отсюда такая молодость. Вскоре я узнал, что других таких или похожих полков было очень мало. В нашем полку знали только об одном таком в Новограде-Волынском. Основной и главной особенностью этих полков было вооружение: ракеты ФКР-1 могли нести, кроме обычного фугасного заряда, ядерный высокой мощности (от 2-х до 12 килотонн), хотя стреляли не очень далеко: максимально на 125-130 километров.
Второй особенностью была неплохая мобильность. Пусковые установки комплектовались на отечественных автомобилях ЯАЗ-214. Весь "Метеор" (так назывался комплекс аппаратуры, позволяющий осуществлять подготовку, пуск и сопровождение одной ракеты ФКР-1 до цели) состоял из пяти специальных автомобилей. Кроме пусковой установки ПУФР, были ещё четыре автомобиля с кузовами "КУНГ" (кузов универсальный неэкранированный герметичный). В кузовах размещались: СУФР – станция управления пуском и полётом ракеты, АФР – локатор с направленной специальной антенной. Ещё была машина с дизельной электростанцией ЭФР и кабельная автомашина, в которой размещался комплект довольно длинных кабелей на катушках, с помощью которых всё объединялось в единый комплекс, готовый к применению. Благодаря такой комплектации и оснащённости, весь полк или его часть, состоящая из одного или нескольких комплексов "Метеор", могли перемещаться на достаточно большие расстояния, до 500-800 километров за сутки.

^[18]
Общий вид ракеты ФКР-1

После марша ПУФР устанавливалась на определённой отметке, которую определяли геодезисты. За непродолжительное время устанавливались и подключались остальные автомобили комплекса и агрегаты. Норма разворачивания комплекса была 25 минут, но часто не выполнялась, несмотря на постоянные тренировки расчётов.
Видимо, из-за повышенной мобильности структура полка была довольно простой: две эскадрильи были боевыми, они совершали пуск ракет. Одна эскадрилья (третья) была технической. Каждая боевая эскадрилья состояла из двух отрядов, в каждом отряде были два комплекса "Метеор". Следовательно, одновременно полк мог запустить 8 ракет. В задачу третьей эскадрильи входила подготовка ракет к пуску и поддержание всего ракетного парка в исправном состоянии. Грубо говоря, специалисты третьей эскадрильи выполняли роль "подносчиков патронов".
Полк также оказался особенным в плане особой секретности и конспирации, причём везде: на внутренней территории, в учебных классах, в хранилищах и даже в штабе. Расположение полка имело три кольца колючей проволоки, и по ночам внутренние кольца охранялись специальной охраной с собаками. За первым кольцом размещались штаб, казармы для солдат, столовая, плац, спортивные площадки, тыловые и обслуживающие подразделения и т.п. Второе кольцо окружало ангары и крытые помещения, где хранилась техника стартовых эскадрилий, технической эскадрильи и других вспомогательных подразделений (например, роты связи). Несколько отдельно стояли в этом кольце и склады, где хранились сами ракеты в деревянно-фанерных контейнерах, похожих на самолётные. А за третьим, самым внутренним кольцом, располагалась отдельная особая часть (подвижная ракетно-техническая база – ПРТБ), в ведении которой были ядерные боеголовки для ФКР. По фамилии командира подполковника Стаховского всех, кто служил в ПРТБ, называли "стаховцами" и ещё "молчи-молчи" из-за их нежелания говорить на служебные темы. На территорию ПРТБ никого, кроме своего штата, не допускали. И вообще, нельзя было шага ступить в сторону: кругом были запреты: и на перемещение, и на информацию, и ещё на многое. При ознакомлении и изучении матчасти я удивился, что особым секретом были электрические схемы ракеты. И что ещё меня поразило больше всего, это обилие всевозможных блокировок в электрических схемах, иногда даже довольно сложных. Особенно их много было в цепях команд на подрыв боеголовки, (видимо, чтобы предотвратить преждевременное срабатывание).
Для "легенды", что полк – авиационная, а не ракетная часть, на старой взлетно-посадочной полосе перед хранилищами стояли поломанные самолёты Ту-4, Ил-28 и МиГ-15. В полку истребителей-бомбардировщиков, где я служил до перевода, а полк занимался войсковыми испытаниями нового секретного самолёта Су-7Б, тоже было много секретного и запретного, но не до такой степени, как в Подгородной.
А когда я в первый раз увидел ракету ФКР-1, то сразу подумал: "Ведь это переделанный МиГ-15!", и был недалёк от истины – разработкой ракеты занималось конструкторское бюро Микояна и Гуревича. И маршевый двигатель был такой же, как двигатель на МиГ-15, только форсированный. Видимо, для экономии времени и материалов: всё уже было разработано и обкатано при проектировании и испытаниях МиГ-15. А двигатель можно было форсировать до предела надёжности, ведь он использовался в ракете разового применения. Но всё же ходили в полку рассказы, что при доводке и испытаниях ФКР-1 была спроектирована кабина лётчика для управления ракетой в полёте и имелось шасси для посадки (чтобы не разбивать изделие при каждом пуске). Всё это легко и быстро устранялось на серийных ракетах: шасси снималось совсем, а в кабине пилота устанавливался боезаряд.
Получалось, что ФКР-1 – не совсем ракета, а самолет-снаряд. Крылья стреловидные, переламываются и складываются посередине, хвостовой стабилизатор и киль сильно отклонены назад, на месте кабины пилота боевая часть (фугасная – 500 кг или ядерная на 2-12 килотонн). Старт проводится с пусковой установки – стального наклонного жёлоба. На старте маршевый двигатель ВК-1Ф разгоняется до максимальных оборотов, и в этот момент включается стартовый пороховой ракетный двигатель (СПРД). Он срывает с места и выстреливает ракету, задавая скорость до 1000-1100 км/час. После использования СПРД падает на землю. Дальше до цели ФКР летит на маршевом двигателе в горизонтальном полете как самолет в так называемой равносигнальной радиозоне, задаваемой излучателем специальной сканирующей антенны. Высота полета 600-1200 метров. При подлёте к цели – по заложенной заранее команде или, при необходимости, вручную со станции СУФР – ракета переводится в режим пикирования и взрывается либо при ударе о преграду, либо (по особой программе) – в воздухе. Максимальная дальность полёта – 125-130 км. Точность попадания в цель до 500 метров (в реальности получалось гораздо лучше – меньше 100 метров).
В то время такой низко- и быстролетящий объект практически нельзя было перехватить. Рассказывали в полку, что во время испытаний на полигоне на заранее известной трассе полета ракеты выставляли в готовности самые разнообразные зенитные установки; они точно знали время, когда пролетит ракета, но не смогли её сбить. Также и перехват самолётом, барражирующим по трассе полёта ракеты, не мог осуществиться – ему не хватало времени: ракета долетала до цели раньше, чем была перехвачена и сбита. В связи с такими свойствами, полкам ФКР-1 придавалось особое значение и усиленное внимание высшего командования Советской Армии.

На теоретическую подготовку и изучение матчасти времени нам, вновь прибывшим, отвели совсем мало: надо было собираться в дорогу. Самое главное и основное, что предстояло сделать третьей эскадрилье перед отъездом, это перепроверить исправность наших ракет, переконсервировать, упаковать в гермоукупорки и установить в контейнеры, подготовив тем самым весь наш ракетный парк к длительной транспортировке. Затем нашей эскадрилье ещё поручили запаковать все учебные стенды из учебных классов. В общем, работы было "за глаза", и на службе в это время мы находились "от темна и до темна".
В самый разгар этой подготовительной работы в полк в третью эскадрилью на такую же должность, как моя, прибыл Репин Анатолий. Несмотря на его категорический отказ от перевода в новый полк, его всё же перевели приказом Командующего авиацией ОдВО. Сначала Толя высказывал недовольство этим приказом, но по прибытию на Кубу перестал, а после даже остался в составе советников ещё на два года. В начале 1965 года к нему приехала семья. Мы с ним долго переписывались, поэтому я был в курсе его дел до возвращения в Советский Союз.

Глава 2. Отправляемся в неизвестность

Хотя работы было, кажется, очень уж много, сделали мы её быстро, а затем стали ожидать команду на погрузку в эшелоны. В первых числах (по-моему, 3-го сентября) она поступила. Первыми ночью "неожиданно" отбыли "стаховцы". Я, например, понял, что они исчезли, только на второй день. Потом начали грузиться и мы. Грузили в разных местах отдельные вагоны и платформы, железнодорожники где-то из них составляли поезда. В первом эшелоне убыла первая эскадрилья, потом вторая и т. д. Мы составили четвёртый по счёту последний эшелон, с ним и убыли.
Ехали в теплушке довольно просторно: только офицеры и сверхсрочнослужащие третьей эскадрильи. Даже наши непосредственные начальники – командир эскадрильи и начальники групп – ехали отдельно от нас. Но, несмотря на это, за всё время пути в эшелоне ни у кого не возникла мысль о выпивке. Я был даже удивлён, пытался найти разумное объяснение, но не смог. Зато в поезде было много времени на раздумья: куда и зачем едем, надолго ли, но главной была мысль об оставленной семье, жене и дочери. Расставание было тяжёлым, ведь я их покидал в полном неведении. И так было у всех офицеров. Даже пришли в голову сравнения с нашими отцами в 1941-1945 годах. Они тоже уходили на фронт, оставляя в неизвестности жён и малых детей без какой-либо надежды на счастливое возвращение. В общем, в теплушке было мне неспокойно, тревожно, нерадостно и невесело.
Путешествие наше началось ночью, поэтому мы не увидели, куда поехали. Но на следующий день поняли, что едем на север с различными отклонениями и разворотами, видимо, объезжали крупные станции или "запутывали следы". (Направление я определял, как учили: днём по солнцу, а ночью по Полярной звезде). На третьи сутки стало понятно, что уже едем по Белоруссии. Затем последовала продолжительная остановка в каком-то прибалтийском городе. Я даже подумал, что это конец – будем выгружаться, но через некоторое время путь продолжился. Через 4 дня мы оказались в Балтийске, но и здесь не выгрузили своё имущество, только люди перешли в крепость на берегу моря. В крепости мы встретились со всеми нашими, убывшими с первыми эшелонами.
Около недели мы прожили в этой крепости в абсолютном безделье и в неведенье. Никто ничего нам не говорил, никакой информации мы не получали. Один только раз через 3-4 дня нашего "сидения" начальник штаба Ильясов Д.М. объявил, что мы ожидаем корабль, на который погрузимся и отправимся за границу.
Наконец 11 сентября корабль прибыл. Это был "Бердянск" – дизель-электроход финской постройки. Всё сразу закрутилось, как в калейдоскопе: работали день и ночь беспрерывно, хотя и посменно. Все были разбиты на бригады и каждый имел свой участок работы, но иногда по прибытии после отдыха к кораблю участки нашим бригадам или каждому в отдельности переназначались и изменялись. Я, например, сначала работал в трюмах на распределении и закреплении грузов внутри, потом был стропальщиком на палубе плавучего крана, потом опять закреплял контейнеры с ракетами в кормовом трюме и на палубе корабля.
Работа двигалась, хотя и не без "огрехов": в кормовой трюм погрузили сначала контейнеры с ракетами, но капитан сказал, что корма будет недогружена, и мы всё переделали: несколько ракет вытащили, а на их место поставили тяжеленный Кировский трактор БАТ – большой артиллерийский тягач, который имел навесные агрегаты типа бульдозерного ножа, двухотвального плуга и траншеекопателя, и с этими приспособлениями весил более 80-ти тонн. А ракеты поставили на палубе, предварительно перекрасив контейнеры в серо-голубой цвет с крупными трафаретными надписями "Авиаэкспорт" на кириллице и латинице. К реальным контейнерам добавили на корме слева и справа два "ложных", окрашенных и подписанных, как настоящие. В правом разместили четыре походных кухни на колёсах, в которых солдаты-повара по ночам варили на всех еду. В левом разместился туалет со смывкой отходов за борт морской водой. Корабельными туалетами мы пользоваться не могли, там использовалась пресная вода, а нас было слишком много для грузового корабля с небольшой командой.
Закрепляли контейнеры и автомашины в трюмах колодками и стандартными винтовыми упорами внутри срубов высотой около 1,5 метров. Срубы делали здесь же из деревянного бруса 20х20 сантиметров перевязкой "в лапу на полдерева". Для прочности венцы брусьев ещё скрепляли дополнительно между собой металлическими скобами. После всего срубы обматывались тросом, концы которого затягивались с помощью лебёдок, закреплённых на стенах трюмов. В общем, крепёж казался очень прочным и непогрешимым, даже и излишним, но в рейсе мы были вынуждены ещё один раз произвести перезакрепление.

^[19]
Дизель-электроход "Бердянск"

Казалось, что корабль бездонный: четыре железнодорожных эшелона запросто вошли в трюмы "Бердянска", а команда ещё и сокрушалась, что пойдём с недогрузом. Верхний отсек центрального трюма, называемый по-морскому "твиндек", грузами не заняли, а построили там трёхэтажные нары, сделали широкие сходни-трап на палубу и поставили посередине две двадцативёдерные бочки с солёными огурцами и малосольной вкусной селёдкой. Предназначалось всё это для нас – личного состава полка. Огурцы и селёдка, как мы поняли позже, были "лекарством" от морской болезни.
По окончании погрузки нас помыли в бане и переодели в гражданское. Но всё равно мы продолжали выглядеть по-военному: в одинаковых клетчатых рубашках-ковбойках, в одинаковых суконных чёрных брюках, в туфлях или ботинках "на микропорке" (их ещё называли "корочки на микропорочке" или "корочки на манной каше"). Ещё сильно выдавал нас загар "по-офицерски", когда загорелыми были только кисти рук и шея до ворота рубахи, а всё остальное было нетронуто белым.
После бани мы в крепости собрали и погрузили на автомашины свои вещи, сами строем пешком отправились к кораблю. Здесь нас ждало совсем неожиданное: казённые столы, офицеры и солдаты в зелёных (пограничники) и в тёмно-синих (КГБ) фуражках. Как оказалось, нам должны были провести пограничный и КГБшный досмотры. Мы в четыре шеренги встали лицом к кораблю. По очереди поодиночке с личными вещами нас вызывали к столам, за которыми сидели офицеры, а солдаты помогали распаковывать и показывать содержимое чемоданов, рюкзаков, сумок, карманов и т. д. Все документы (удостоверение офицера, партийный или комсомольский билет, водительские права, фотографии и т.п.) изъяли, однако водку и закуску не трогали. Досмотренный таким образом офицер или солдат (никаких различий никто не соблюдал) собирал потом свои вещи и в одиночестве со своими пожитками поднимался по трапу на борт "Бердянска". Процедура была довольно долгой. Мы в нашей компании договорились заранее: кто зайдёт первым – занять нары на всех "наших". Я зашёл где-то в первой половине досмотренных, но "иркутяне" Борисов Владимир и Георгий Жданов были уже в трюме и заняли места на всех девятерых из нашей группировки.
Итак, 16-го сентября 1962 года около трех часов дня мы все оказались на корабле в трюме-твиндеке, капитан по громкой связи объявил об отплытии, попросил (приказал), чтобы мы не мешали и не выходили на палубу. Корабль отошёл от пирса, мы отправились в открытое море, но куда – пока не знали. Отплытие как-то непривычно действовало на нервы. Для меня, как, видимо, и большинства офицеров и солдат полка, путешествие на океанском корабле было первым в жизни, поэтому чувство особой нервозности, тревожного волнения, беспокойства и возбуждённости, какой-то особый мандраж никак не проходили, но через некоторое время сменились другими, "более низменными" чувствами типа желудочного дискомфорта, тошноты и последующей рвоты. Кто заходил в трюм последними, говорили, что надвигается шторм. Ещё они сказали, что на рядом стоящем военном корабле (по виду эсминце) сыграли какой-то сигнал, матросы выстроились на борту и торжественно нас проводили: отдали честь нашему отплывающему кораблю. Было это обычаем, или всё свершилось персонально для нас – мы не знали.
Часа через два после отплытия море заштормило. Экипаж потом говорил, что было всего 4-5 баллов, но нам этого вполне хватило. Тем более, что на Балтийском море при шторме корабль раскачивается и с носа на корму и с борта на борт. (Такая вот сложная отвратительная качка). Приступы морской болезни испытывали все "пассажиры" в трюме, но мы держались, пока не началась рвота у кого-то первого. Тогда все, как по команде, "поддержали" и началось невообразимое: здоровые и сильные мужики стонали, рычали, кричали, матерились, корчились, изгибались, извивались, вытирали слёзы. И это повторялось снова и снова. Вдобавок распространился такой запах, о котором лучше даже не думать. Прямо с утра мы всё, конечно же, тщательно отмыли с хлоркой и лизолом, но запах остался, кажется, до конца рейса. Видимо, от этого твиндек через сутки переименовался у его обитателей в "свиндек".
Морская болезнь через день почти у всех прошла. Остались болеть 2-3 человека, их морской доктор поместил в свой лазарет. Вообще, моряки из команды "Бердянска" относились к нам в это время, да и весь рейс, очень доброжелательно, даже тепло, почти по-братски. У них это был второй рейс на Кубу с такими же военными, как мы. Может поэтому они знали и понимали, что для нас в этом морском плавании было важнее всего. Через день-два часть "наших" по договорённости с членами экипажа начали переселение из трюма в каюты, а через неделю, когда у нас испортился весь припасённый на переход свежий хлеб, и мы перешли на сухари, моряки нашли возможность отдавать нам часть своего свежеиспечённого хлеба, хотя пекарня на корабле была очень маленькая. Мы как могли старались их отблагодарить и отвечали хорошими делами и "послушным" поведением. Главное, помогли им очистить от старой краски и перекрасить наново всю надводную часть корабля, (в основном надстройки – то, что выше палубы).

Глава 3. На Кубу

Когда мы – все "пассажиры" более-менее оправились от морской болезни, нас построили большим каре вокруг горловины нашего твиндека и капитан корабля объявил о конечном пункте нашего океанского маршрута. Именно тогда мы и узнали, куда нас нацелили наши высшие командиры: это оказался порт Мариель на острове Куба.
Начали знакомиться с кораблём и командой. Первое знакомство было впечатляющим и запоминающимся. Меня ещё раньше, при погрузке, поразила вместимость корабля. При более близком знакомстве я увидел главную двигательную установку – "машину", которая никак не хотела поместиться в моём воображении. Дизель был таким огромным, что казался монстром, и рядом с ним люди выглядели пигмеями. И машинное отделение выглядело очень уж по-технически, даже по-заводскому. А корабельная труба оказалась простым украшением. Внутрь неё вела небольшая дверка, выхлопная труба от дизеля располагалась внутри этой камуфляжной трубы и была тонкой и почти незаметной.
Ещё меня сильно удивило, что все вещи и приспособления на корабле были очень удобными, рациональными и функциональными. Буквально всё, с чем приходилось сталкиваться, поражало: удобные каюты с кондиционерами и санузлами, хорошая, просторная кухня-столовая для команды, пекарня, кинозал, баня с парилкой и много ещё всего. Все каюты были дополнительно ещё приспособлены к приёму членов семей экипажа, когда корабль прибывал в порты Советского Союза и жёны с детьми стремились повидаться со своими мужчинами. Это вызывало хорошие чувства, хотя увидели мы далеко не всё и не полностью.
Сначала показалось странным, что капитан и команда были молодыми, все не старше 35-40 лет, а боцман, который по литературным меркам должен быть "старым морским волком", оказался моложе всех. Но это его не портило, и боцманом он был очень даже неплохим: организовал в рейсе покраску судна и помог переселить в каюты к матросам часть наших сержантов и солдат, даже отремонтировал в матросской столовой титан для кипячения воды для чая и объявил, что им могут пользоваться все военные.
Со временем у нас установились товарищеские, почти дружеские отношения с членами экипажа корабля. Солдаты и сержанты очень сдружились с боцманом. Они (и офицеры тоже) занимались обрубкой зубилами краски на палубе корабля, на стенах и крышах надстроек. Очищать борта корабля нас-пассажиров не пускали, соблюдая технику безопасности, это делали сами матросы. Боцман водил всех, кто работал, в баню, там мы с удовольствием парились и мылись. И хотя вскоре капитан запретил подачу в баню пресной воды из-за её явного перерасхода, удовольствие мытья продолжалось: у моряков имелось мыло, которое мылится в морской воде так же хорошо, как в пресной. А для парной мы стали использовать старые веники, запасённые года два назад.
Некоторые офицеры тоже подружились с моряками. Я, например, очень сдружился с первым радистом Коротковым Евгением. Его каюта соседствовала с каютой корабельного врача, который поселил у себя нашего старшего врача Орлова Анатолия Андреевича. Я ходил к Орлову по старой памяти (мы с ним в Мартыновке жили на одной лестничной площадке) "в гости", там и познакомился с Коротковым. Вскоре Евгений пригласил меня жить в его каюте. Мы стали с ним много разговаривать о жизни, о семьях, о детях, делиться впечатлениями. Обменялись подарками. Женя увидел, что у меня нет часов, снял и вручил мне свои "Родина" с автоподзаводом, а я в благодарность подарил ему охотничий нож. Нож ему понравился так же, как мне очень понравились его часы.
Я с разрешения Евгения приглашал в каюту своих иркутских друзей. Играли в карты, читали книги, беседовали. Постепенно они "прижились" и оставались в каюте ночевать: мы свободно могли сделать там 4-6 спальных мест. Постельного белья у Евгения тоже хватало. Можно даже было менять его хоть каждый день, выбрасывая использованное на пол в коридор. Матросы-уборщики без всяких "сентенций" всё собирали, чисто стирали и гладили, приносили приятно пахнущее бельё в каюту и сами раскладывали его по шкафам. Ещё мы часто пили чай. Женя имел кипятильник, заварку разрешил использовать без ограничений, вот мы и "гурманствовали", выпивая подряд по 2-3 кружки.
Перед окончанием рейса Евгений взял у меня и моих иркутских друзей тексты телеграмм, чтобы отправить их на обратном пути нашим родным. И в дальнейшей нашей жизни на Кубе моряки "Бердянска" не теряли с нами связи и выполняли наши заказы, привозили на Кубу или передавали с экипажами других кораблей. А заказывали мы, в основном, принадлежности для подводной охоты, иногда бытовые предметы.
Постепенно у нас-"пассажиров" выработался наш распорядок дня: в светлое время суток сидели в трюме, где политработники сначала проводили довольно часто беседы и политинформации. Информировали нас о Кубе. Я узнал много интересного. До этого о Кубе я знал очень мало, как-то было всё некогда почитать и узнать побольше об Острове Свободы, как стали с 1959 года называть Кубу после революции. Но, когда часть трюмных обитателей перешла жить в каюты экипажа, политинформации постепенно прекратились: никому ведь не хотелось уходить из каюты с кондиционером и сидеть в жарком, душном, закрытом трюме "без толку". Зато, когда в трюме крутили фильмы, все шли и смотрели кино с удовольствием. Смотрели и свои, какие наш политотдел взял в рейс, и матросские (на корабле был свой запас фильмов). Смотрели в день по 3-4 фильма подряд, а, когда надоедало, просили киномехаников прокрутить фильм с конца до начала, иногда это было очень даже смешно.
С началом наступления темноты матросы открывали крышу нашего трюма, и мы могли свободно выходить на палубу. Обычно шли на корму. Там был деревянный пол, который матросы драили до умопомрачающей чистоты, и мы стелили на этот пол свои поролоновые матрацы, а то и просто простыни и подушки, разбивались в группы "по интересам", и начинались "рассказы". Выделились наиболее способные и умелые рассказчики, вокруг которых образовывались группы слушателей. Шум винтов и светящаяся дорожка за кормой очень способствовали созерцательному и умиротворённому настроению всех. Однако, как только на востоке появлялась багровая полоска, по громкой связи раздавалась команда "Всем перейти в трюм!", и мы с сожалением расходились.
С начала похода стали выделяться товарищеские и дружеские коллективы и объединения. Главными были поддержка, выручка и взаимопомощь, которые, как мне думается, являлись в то время постоянно необходимыми, востребованными и очень действенными. Наш небольшой коллектив как-то выделялся из всех (или мне так казалось?). Его костяк составили "иркутяне" – лейтенанты выпуска Иркутского ВАТУ 1959 года: Борисов Владимир, Жданов Георгий, Репин Анатолий и я. Присоединились: Киевицкий Владимир – выпускник ИВАТУ 1958 года, Шугаев Михаил – хороший музыкант и отличный товарищ, Черепушкин Сергей и Зайчиков Валерий – наши "мартыновские" и Рябов Александр – друг Шугаева.
Михаил Шугаев вёз с собой кларнет и саксофон и играл нам мелодии в твиндеке или на кормовой палубе во время вечерне-ночных "посиделок". Эти его "концерты" сильно сближали всех нас, были очень нужными, даже необходимыми и являлись сильным объединяющим фактором, в тех условиях, в каких мы находились, и не только на корабле, но и позднее на Кубе.
Хороший музыкант в коллективе всегда нужен и полезен, а с таким энергичным, компанейским, дружелюбным товарищем, как Миша Шугаев я думаю, нам очень повезло. Во всяком случае, никаких ссор, скандалов, столкновений, перепалок, даже мелких стычек офицеров между собой, столкновений между офицерами и солдатами и т. п. за всё время морского перехода я не увидел, хотя длился он 18 дней и порядком всем надоел.
Особенно трудно стало в конце пути. Изматывающая жара, незанятость, усталость от безделья и однообразия, уныние от отсутствия информации, всё это навалилось на нас. В твиндеке стало невыносимо: были частыми и повторялись почти ежедневно случаи тепловых ударов, хотя крышу уже не задвигали днём, и над горловиной твиндека натянули брезентовый полог. Однако помогало это плохо: всё железо на корабле раскалялось на солнце так, что прикасаться к нему стало опасно – можно было обжечься. Сейчас, когда прошло столько лет, при воспоминании об этом становится жутко и приходят мысли: "как же мы всё это выдержали?". И всё же выдержали.

^[20]
Выступает ансамбль Шугаева М.Л. на базе "Гранма". Встреча Нового, 1964 года.

Вообще наш морской переход отрицательными событиями не омрачался и проходил без больших потрясений. Только один раз мы перезакрепили грузы в трюмах, да к концу пути нас постоянно и настойчиво стали облётывать американские самолёты.
А ещё за сутки до прибытия на Кубу ночью два американских сторожевых корабля попытались остановить "Бердянск" якобы для карантинного досмотра. Наш капитан их командам не подчинился, и поступил следующим образом: не меняя курса и скорости корабля, выключил всё освещение, кроме ходовых огней, и включил шесть прожекторов: по два с левого и правого бортов были направлены на белую трубу корабля, где на красной широкой полосе размещались серп и молот – символы нашей страны, а два осветили кормовой красный флаг СССР. Я случайно оказался в это время на палубе, (хотя нам уже 5-6 дней назад запретили находиться там даже ночью), и стал невольным свидетелем этого случая. Всё происходящее произвело на меня огромное психологическое впечатление: гордость за нашу страну и за всех нас и радость, что американцам и на этот раз "обломилось", по их требованиям ничего не вышло. Только в 1987 году из телепередачи я узнал, что продолжение инцидента могло закончиться взрывом корабля, подготовленного ещё при нашей погрузке в Балтийске, и тогда же резко осознал, что все мы, и я в том числе, были "на волосок" от гибели.

Глава 4. База "Гранма". Карибский кризис

В ночь на 4-е октября "Бердянск" вошёл в бухту порта Мариель – конечный пункт нашего нелёгкого маршрута. Подошли к пирсу, накрепко канатами закрепили корабль на кнехтах и выключили главную машину, винты за кормой перестали пенить воду. Началось раскрепление и выгрузка нашего имущества. Для транспортирования контейнеров с ракетами кубинцы предоставили 5 мощных, довольно новых дизельных трейлеров производства ГДР. Остальные грузы мы вывозили на собственных машинах.
Для нашего проживания кубинское правительство выделило бывшее военное автомобильное училище, которое после революции 1959 года не функционировало, а революционеры переименовали училищный комплекс в базу "Гранма" в честь шхуны "Гранма", на которой Фидель Кастро с единомышленниками прибыли на Кубу в декабре 1956 года. На "Гранме" в момент нашего прибытия базировались много советских военных, поэтому в первые дни нам выделили только два казарменных помещения. Спали на полу вперемешку с солдатами, не особо соблюдая чины и деления по эскадрильям. Питались из походных кухонь, в основном переработанными сухими пайками.
Нам сразу была поставлена задача: организовать две позиции для пуска ракет и установить на них первую степень боевой готовности, потом организовать ещё две.
Для третьей эскадрильи задачей стало устройство укрытий и хранилищ для остальной автотехники, ракет в контейнерах, боекомплекта, СПРД, топлива, и т. п. Всё надо было сделать срочно, работали день и ночь.
Через неделю нам на полк выделили хорошие помещения: двухэтажное здание штаба, три казармы для солдат, два здания для офицеров и офицерской столовой, небольшой дом под медсанчасть и отдельно стоящее длинное здание с многочисленными входами, которое заняли наши старшие офицеры и три женщины-медика, прибывшие с нами на "Бердянске". Позиции сделали в тропическом лесу за рекой Санта-Лаура, которая была одной из естественных границ базы.
Устройство хранилищ было основной, но не единственной задачей для третьей эскадрильи. С хранилищами мы долго не раздумывали и сразу стали занимать складские помещения метрах в 500 от основного расположения базы "Гранма". Столкнулись с проблемой: на нашем автокране стрела была длинной, 14 метров. Для подачи грузов в склады требовался кран с более короткой стрелой. Мы решили снять со стрелы нашего крана два звена. Сняли, сразу дело пошло намного быстрее. Однако выбрасывать эти звенья было нельзя: при подъёме ракеты на пусковой стол или на машину, служащую для транспортировки ракет от склада на позицию, требовалась нужна длинная стрела. Подключились рационализаторы, но ничего хорошего не предложили, так мы и "мучились": то вынимали звенья стрелы, то снова их ставили.
То, что не вошло в склады, мы решили закопать в землю: БАТ бульдозерным ножом выкапывал углубление, туда ставили несколько единиц имущества и закрывали сверху маскировочными сетями. Так закопали и две небольшие железнодорожные цистерны, снятые с колёс, а затем залили в них топливо (керосин Т-1).
В одном из помещений складов мы оборудовали температурный режим (поставили около 10 бытовых кондиционеров). Его заняли "стаховцы", но ненадолго, через полтора-два месяца они куда-то убыли. Говорили, что для всех ядерных боеголовок, привезённых на Кубу, организовали отдельное хранилище. А кондиционеры из этого склада перекочевали в штаб и к некоторым старшим офицерам в комнаты.
Особое внимание при изготовлении позиций и складов мы должны были обращать на скрытность и маскировку. Раз в два дня проводилась проверка маскировки, чтобы до начала облёта нашей территории американскими самолётами всё было совершенно незаметно. А облётывали нас постоянно и нагло на низкой высоте с переменой курса по 5-6 раз в день. Кажется, много фотографировали: на самолётах были видны открытые люки.
Так продолжалось до момента, когда на Кубу были доставлены и собраны наши истребители МиГ-21. Наши лётчики стали откровенно гонять американцев, но не стреляли. Иногда наши "показывали класс": проходили над морем так низко, что, казалось, задевают волны, а потом ставили самолёт почти вертикально и включали форсаж. Мощный гром, столб пламени, самолёт на этом столбе взмывает в небо и исчезает. Американцы так не могли. А у нас появлялась заслуженная гордость за наши самолёты и за наших лётчиков. После всего этого американцы стали нас облётывать только по вечерам из-под солнца и только по береговой кромке.
До объявления чрезвычайной ситуации мы немного позанимались и собственным благоустройством. Офицеры стали жить в отдельно стоящем здании. Разделились по комнатам "по интересам", не сильно соблюдая официальное разделение по эскадрильям. Солдаты жили поэскадрильно в отдельных казармах. Мы сразу же организовали свою охрану. Кубинцы ещё раньше, до нашего прибытия, несли внешнее кольцо охраны, но мы дополнительно организовали и выставляли свои посты для охраны наиболее важных объектов.
В это время было несколько поездок офицеров и солдат в города и городки для приобретения лёгкой одежды, соответствующей жаркой погоде на Острове Свободы, чтобы не париться в своей привезённой, она совсем не подходила. Как только мы получили небольшие авансы кубинскими деньгами – сразу стали просить командиров о таких поездках. Во время кризиса и ещё долго после него никаких таких поездок больше не было.
Я свою первую поездку очень хорошо запомнил. Выехали на штабном автобусе. Хотели съездить в Гавану, но остановились в Артемисе. Первым делом пошли в бар, ведь до этого с момента убытия из Балтийска у нас было воздержание от спиртного. В баре выпили, попытались расплатиться, но бармен указал на одного из кубинцев, что он заплатил за нас. Познакомились со щедрым посетителем бара, он пригласил нас в гости, угостил пивом из своего холодильника. Квартира его выглядела вполне зажиточно. Потом хозяин пригласил двух своих знакомых, и они провели нас по магазинам и помогли нам выбрать одежду. Обувь типа сабо мы потом делали себе сами.
Когда мы обжились на Кубе, мне приходилось бывать и в городских кубинских квартирах, и в сельских. Поражало несоответствие между городской и сельской жизнью. Городские кубинцы жили тогда намного лучше деревенских. В деревнях господствовали беднота, грязь и неубранность, полная антисанитария. Но кубинские женщины на это не обращали внимания, главное для них (и городских, и деревенских) прибрать себя и улечься с веером в кресло-качалку на балконе (веранде, под навесом). Даже за детьми кубинки не особо смотрели, дети их выглядели явно неухоженными. За всё в семье кубинцев отвечал мужчина, но и им тоже хотелось пойти в бар или пообщаться с товарищами. В общем, жизненные позиции и сама жизнь кубинцев и кубинок в корне отличались от наших.
Но кубинцы, как и все люди, были разными: встречались и исключения. К этому относится одна красивая семья из Мариеля. В одно из воскресений апреля 1963 года мне выпал "водяной наряд". Выехали мы часов около восьми утра и в Мариель прибыли часам к 9-ти, когда жители города пошли в церковь. Большинство кубинцев приверженцы католической религии, поэтому в самом центре города я был вынужден остановить свою небольшую колонну, чтобы пропустить пешеходов, переходящих улицу к церкви.
И тут моё внимание привлекла одна семья. Муж вёл под руку слева от себя красивую, слегка полноватую, как большинство кубинок, молодую жену, оба были европейцами по внешнему виду. На правой руке мужчины и на левой руке женщины было по маленькому ребёнку, а справа от него и слева от неё шли дети разного возраста и разного цвета кожи "мал мала меньше", старшему было около 11-12 лет. Справа шли "мужчины" все в белоснежных рубашках и чёрных костюмных парах, слева – девочки, одетые в белоснежные кисейные платья ниже колен и с белыми бантами в волосах. Я насчитал четырёх мальчиков и пятерых девочек. Невольно залюбовался этой привлекательной семьёй, которая спокойно и чинно перешла улицу и скрылась внутри церкви.
По приезду в порт стал расспрашивать обслугу у скважины: знают ли они эту семью. Все ответили утвердительно и даже назвали фамилию. Кто-то из наших заинтересовался: почему у них дети "разноцветные", ведь родители "белые". Оказалось, что у кого-то в их роду были негритянские корни, отсюда и получились дети с разным цветом кожи, на Кубе это встречается повсеместно. Выяснилось также, что оба родителя работают в порту, я попросил познакомить меня с ними. Через какое-то время состоялось знакомство с отцом семейства. Большими друзьями мы не стали, он был лет на 6-7 старше меня, по кубинским понятиям – это много, однако при встречах мы обменивались рукопожатиями.

Чрезвычайная ситуация началась для нас 20-го октября. В этот день нам объявили, что 25-го базу "Гранма" будут бомбить, а с моря на берег может высадиться десант контрас под руководством американцев или десантные подразделения армии США. Полковник Фролов А. И. поставил полку задачу: на позициях перейти на высшую степень готовности: это, когда всё включено, и дежурный личный состав находится на своих рабочих местах, остаётся только по команде нажать на кнопку "Пуск". Для боевых эскадрилий начались трудные дежурства в душных железных кузовах, где ещё вдобавок включена аппаратура. Для хоть какой-то вентиляции открывали все окна и двери, вопреки инструкциям, но даже и это не помогало. У Шугаева Михаила сохранились одна или две "подпольные" фотографии с этих дежурств. На них сразу было видно, что сидели они, как в банной парной. Дежурили на позициях сменами: днём по 2 часа, ночами – по 4-5 часов. Все лейтенанты боевых эскадрилий за эти дежурства сильно похудели. Но и мы в третьей эскадрилье были не в лучшем положении.
Нам, третьей эскадрилье, было приказано произвести рассредоточение ракет и, боеголовок к ним полностью, а автотехнику в небольших количествах. Для развозки ракет были использованы те же трейлеры, что вывозили ракеты от "Бердянска". При всём этом по ночам нам ещё надо было выходить в боевое охранение в окопы по берегу реки и моря. В общем, спать всем: и солдатам, и офицерам в то время было некогда.
К 25-му октября мы всё рассредоточение закончили. И сразу возникла новая проблема: охрана и оборона техники в пунктах рассредоточения. Штаб во главе с подполковником Ильясовым Д.М. придумал долгосрочные караулы: по неделе-две караул в одном месте, потом два дня – отдых на базе, затем снова караул, но зачастую уже в другом месте. Для нас началась эпоха "сидения в караулах". Через это прошли почти все офицеры полка в звании "лейтенант" и "старший лейтенант", но больше всего "досталось" офицерам и солдатам третьей эскадрильи. Так что, весь ход Карибского кризиса я и провёл в караулах.
Рассказывали потом, что 26-го октября личный состав, оставшийся после рассредоточения на "Гранме", был вывезен куда-то в гористую местность и находился там около недели. Потом все они вернулись снова на базу. Кто был в это время в караулах, об этом даже и не знали. И вообще никто: ни наше руководство, ни вышестоящее командование с нами делиться информацией не спешило.
Эти длительные караулы стали для нас серьёзным испытанием. Питание сухим пайком, вода – из бочки-автоприцепа или вообще из железной бочки. Такая вода быстро становилась непригодной, приходилось на приданной автомашине ездить и искать источник чистой питьевой воды, а таких на Кубе было не так и много. Приданная радиостанция (в основном, были пехотные Р-105) быстро разряжалась, опять же нужно искать источник электроэнергии для зарядки, чаще мы просто использовали автомобильный аккумулятор. Всё это быстро надоедало и становилось противным. Да вдобавок ещё и постоянные нападения москитов. Самое опасное – когда москит попадёт в глаз: сразу очень сильная резь и боль, а затем оба глаза начинают отекать. Через сутки, иногда через ночь, боль проходит и отёки исчезают, но велика вероятность за это время получить ещё один укус в глаза, поэтому опухлость глаз в карауле у всех была почти постоянной и считалась нормой.
И совсем уж плохо, что всё это выпало на период дождей, который означает постоянные огромные потоки воды с неба. И это не просто дождь – именно поток, как из брандспойта. Сначала ливни были короткими, один-два раза в сутки, причём довольно точно по времени. Мы это быстро поняли и заранее готовились: раздевались и наслаждались "душем" из прохладной воды.
Но вскоре всё изменилось: вода лилась почти постоянно, "как из ведра". Молнии били, в основном, в землю, и гром грохотал с такой силой, что казалось, будто стреляют залпом орудия целой дивизии. Всё сразу отсырело: и палатки, и постели в палатках, и одежда, и продукты. А обсушиться можно было только у костра, который мы не могли жечь постоянно из-за излишней освещённости и демаскирования нашего местоположения ночами. Так и сушили одежду чаще всего на себе, т. е. просто ходили, как в компрессах. Постельное бельё изредка также высыхало от тепла тела, но чаще даже не успевало высохнуть: со сном в карауле были проблемы: днём уснуть невозможно, приходилось ночь делить на двоих с помощником начальника караула 2 раза по 1,5-2 часа с разрывом, иначе никак не получалось.
И ещё ночами постоянно приходили "непрошенные гости". Видимо кому-то очень хотелось узнать, что же мы привезли, а, может, и уничтожить частично или полностью. Начинались окрики и стрельба с нашей стороны, иногда нам отвечали. Один раз в "моём" карауле нас обстреляли первыми какие-то контрас. После стрельбы заснуть было уже тяжело. Засыпали только те, у кого очень крепкие нервы. Ночь без стрельбы считалась счастливой во всём карауле. Но, в любом случае, всегда ложились спать с автоматом в обнимку и с патроном в патроннике, чтобы в любой момент по команде: "Караул, в ружьё!" быть готовым выскочить из палатки и начинать стрелять. Солдаты-караульные спали примерно столько же, сколько офицеры, иногда чуть больше: это зависело от их выходов на посты.
В начале ноября напряжённость немного спала. Прошёл слух, что с американцами удалось мирно договориться, но все ракеты с Кубы должны быть возвращены в Советский Союз. Мы стали надеяться на скорое возвращение домой, однако оно для нас не состоялось.

Глава 5. Боевая работа продолжается

"Караульная эпопея" продолжилась и длилась ещё около месяца. Только со второй декады декабря стали убирать сначала самые дальние караулы, потом и все остальные. И снова, оглядываясь назад, я понял, что мы, стиснув зубы, пережили весь этот сложный и трудный период: подготовка к Карибскому кризису, сам кризис, переход от кризисной ситуации к дальнейшей службе и жизни.
Пережили без всяких эксцессов. Все, наверное, как я, понимали, что это надо делать, несмотря ни на что, «хоть кровь из носа». Понимали, что кроме нас это делать некому. И делали без лишних разговоров и пререканий. И, кажется, именно тогда у меня возникла, окрепла и в дальнейшем стала жизненно важной формула: "Это ещё не самое трудное, это ещё все можно перетерпеть. Самое трудное, возможно, будет впереди, тогда и посмотрим, что это такое". И часто в дальнейшей жизни в трудные минуты этот принцип меня выручал, не давал расслабиться и раскиснуть.
"Караульная эпопея" продолжилась и длилась ещё около месяца. Только со второй декады декабря стали убирать сначала самые дальние караулы, потом и все остальные. И снова, оглядываясь назад, я понял, что мы, стиснув зубы, пережили весь этот сложный и трудный период: подготовка к Карибскому кризису, сам кризис, переход от кризисной ситуации к дальнейшей службе и жизни.
Пережили без всяких эксцессов. Все, наверное, как я, понимали, что это надо делать, несмотря ни на что, «хоть кровь из носа». Понимали, что кроме нас это делать некому. И делали без лишних разговоров и пререканий. И, кажется, именно тогда у меня возникла, окрепла и в дальнейшем стала жизненно важной формула: "Это ещё не самое трудное, это ещё все можно перетерпеть. Самое трудное, возможно, будет впереди, тогда и посмотрим, что это такое". И часто в дальнейшей жизни в трудные минуты этот принцип меня выручал, не давал расслабиться и раскиснуть.

Отдохнуть после караулов нам не пришлось. Примерно в середине декабря инженерный отдел во главе с подполковником Уласевичем Юрием Степановичем решил поменять ракеты на позициях: расконсервировать и поставить "свежие", а на снятых провести расширенные регламентные работы с прогоном маршевых двигателей и с записью их работы на шлейфовые самописцы. Нужно было посмотреть, как отразились на наших ФКР-1 длительный морской переход и размещение разгерметизированных ракет на боевых позициях больше месяца в тропическом климате. Эти работы заняли у нас более 20 дней. Вдобавок вскоре появилась проблема с аккумуляторными батареями, установленными на автомобилях, перевозящих подготовленные ракеты от склада к пусковым установкам. Эти батареи предназначались для обогрева ядерной ракетной боеголовки в зимнее время. В температурных условиях Кубы о них как-то забыли, а когда вспомнили, их состояние уже стало аварийным. В третьей эскадрилье из электриков срочно организовали команду для устранения этого недостатка.
Пока занимались перечисленными работами, подошла новая "беда": период дождей вынудил термитов покинуть свои подземные дома. Они перешли ближе к людям и стали питаться изоляцией на электропроводке наших автомобилей и ракет. Ничего с этим мы поделать не могли, как ни старались. Только к лету 1963 года нам прислали из Советского Союза специальный тропический лак, который сразу же и навсегда решил проблему с термитами, хотя поначалу несколько человек пострадали от него из-за несоблюдения техники безопасности.
Боевые дежурства на позициях нашего полка перешли с середины ноября на более облегченную степень боеготовности, а в январе 1963 года боеготовность на позициях стала минимальной: оставались только несколько дежурных, остальные находились в базе.
Меня очень поразила резкая смена отношения кубинцев к нам, русским. Когда мы прибыли на Кубу, кубинцы буквально носили нас на руках. Обращались предупредительно-вежливо, наши просьбы и пожелания старались сразу выполнить. При входе в кабаре или бар, где требовалась плата за вход, с нас эту плату не брали. В барах стремились наперебой нас угостить кока-колой, пепси-колой, пивом или ромом. Через месяц, когда выяснилось, что войны с американцами нашими ракетами и нашими руками не получится, отношение резко переменилось. Кубинцы стали русских упрекать в трусости, в преклонении перед США, в неспособности вести боевые действия, в городах и городках старались русских демонстративно не замечать, а женщины стали забрасывать русских тухлыми овощами и фруктами. На самом же деле случилось, что Фидель Кастро был недоволен тем, что русские начали вывоз ракет средней дальности Р-12 и ракет промежуточной дальности Р-14 без его согласия, и в своих публичных выступлениях подогрел население страны до такого отвращения к русским. Только А.И. Микоян по прибытии на Кубу сумел исправить положение, и плохое отношение к русским постепенно прошло. Кубинцы не сразу и не вдруг, постепенно, но снова стали к нам относиться хорошо.
Но обстановка на Кубе продолжала оставаться напряжённой. Действовала внутренняя контрреволюционная прослойка, которую сами кубинцы прозвали "гусанос" (гусеницы). Они поджигали сахарный тростник (в период созревания он очень горюч), планировали и исполняли всякие диверсии и провокации, обстреливали автомашины, особенно их привлекали наши русские грузовики с тентом на кузове и наши армейские автобусы. И постоянно "наведывались" в наши гарнизоны и на посты с кубинской и с нашей охраной. На постах почти каждую ночь стреляли, на Гранме был убит молодой кубинский часовой.
В декабре 1962 года в наряде по доставке чистой питьевой воды из скважины порта Мариель в наш гарнизон меня в головной машине пытались обстрелять из автоматов типа израильских "Узи" какие-то молодые кубинцы на встречной легковой машине. Но обстрел не состоялся, видимо, кубинцы поняли, что следом за моей водовозкой идут ещё наши машины, которые могут их тоже обстрелять.
В феврале 1963 года была обстреляна наша машина ГАЗ-61 с тентом, которая следовала в город Артемису на пивзавод за пивом. Автомобиль перевернулся. Старший машины капитан Крюченков и один солдат в кузове получили травмы.
В апреле 1963 года несколько контрас пытались захватить сержанта из нашей эскадрильи Белякова Андрея, когда он решил покинуть общую группу для какой-то покупки. Его спасло владение приёмами самбо (он был чемпионом Украины среди юниоров) и помощь гаванской полиции. От контрас он отбился, но его арестовали настоящие полицейские. Потом разобрались и сами привезли в базу Гранма.
А в первых числах марта 1963 года группа "гусанос" из шести человек приехала на двух легковых машинах на хутор, который располагался недалеко от наших позиций. Там они зарезали ножами четырёх детей из семьи милицианос – подразделения кубинской полиции, которое очень активно и плодотворно действовало против внутренних "контрас-гусанос". Старшей девочке было 13 лет, её убили из пистолета. Самому младшему ещё не было года, но и его не пожалели, зарезали прямо в люльке.
Наши офицеры и солдаты услышали выстрелы, прибежали в хутор и видели отъезжающие машины. Быстро была организована погоня, бандиты были окружены в посёлке Гуанахай. Вскоре подъехали кубинские полицейские, провели расследование и здесь же на месте убийц расстреляли. Все наши "ФКРовцы" сочувствовали и сопереживали родителям убитых детей. Было жутко и мерзко оттого, что взрослые мужики воюют с грудными младенцами. Для меня это был первый такой случай. В дальнейшей жизни ещё не раз мне пришлось читать о подобном. Пример: захват детей в Беслане 1 сентября 2004 года. Может, у этих бандитов не было детей? Но даже это никак не оправдывает такую мерзость и подлость.
Конечно же, от всего этого мы находились в постоянном нервном напряжении, в бесконечном ожидании чего-то плохого. Настроение, и личное, и общее от этого лучше не становилось. Ещё очень мучила всех ностальгия по Родине, семье и детям. И офицерам, и солдатам очень хотелось домой, в Советский Союз. Это стало заметно даже "невооружённым глазом": раздражительность, неулыбчивость, нервность, недружелюбность стали нашими "спутниками". Связи с Родиной, с Советским Союзом не было практически никакой.
Правда, письма нам разрешили писать уже с середины декабря 1962 года, но ответов мы сразу не получили, и не получали их ещё очень долго. Первые письма из дома пришли только в конце марта 1963-го, их привезли на пробном рейсе "Москва-Гавана" самолётом Ту-114. Вскоре прибыли письма, отправленные и на кораблях Министерства Морского Флота (ММФ) СССР. С этого времени наша почта заработала бесперебойно.

Глава 6. Положительные эмоции и первые радости

Однако весна 1963 года запомнилась ещё очень сильно и в связи с хорошими событиями. Во-первых, мы ранее не сталкивались с таким периодом кубинского климата, когда не жарко, после дождей всё цветёт изобильно и пышно, кругом только цветы, природа отдыхает и наслаждается, и манит людей на отдых. Сплошная благодать! Период с марта по июнь считается на Кубе лучшим в году. Во-вторых, у кубинцев наступила "страда" – пора подготовки и проведения фестивалей (карнавалов) по выборам "мисс Кубы", или по выборам королевы красоты, как они ещё это называли. Этим карнавалам, особенно подготовке кубинцы отдавались самозабвенно, всей душой, пренебрегая работой. Однако посмотреть было на что: никто из нас не видел такого во всей своей прежней жизни. И, хотя много увидеть нам не удавалось, я, например, был и смотрел фестиваль только два вечера, но и этого хватило, чтобы вспоминать увиденное с восторгом и удовольствием, и помнить об этом всю жизнь. Такого красочного, музыкально-зажигательного, буйного и раскрепощённо-свободного праздника я больше не встречал никогда и нигде. Очень удивляло, что "официоз" сопровождался и прерывался танцами, песнями, соревнованием оркестров, различными сольными выступлениями. При этом выступающие, в своём большинстве, особо не придумывали новых революционных песен, соответствующих новому времени, а пели народные, джазовые, городские, и вообще всякие песни. Но в конце каждого номера они выкрикивали: "!Grazie, Fidel!", "!Patria o Muerte!" или "!Patria i Livertad!", – "Спасибо, Фидель!", "Родина или смерть!" или "Родина и свобода!", считая, видимо, что этого вполне достаточно для выражения своего и общего революционного настроения. Но я постоянно сожалел, что не мог сделать хоть каких-нибудь снимков: все эти праздники начинались в 8 часов вечера и проходили в вечерне-ночное время, когда было уже прохладно, и ветерок с моря приятно освежал и наводил только на приятные мысли. А мой фотоаппарат не был приспособлен для съёмок в темноте, как, впрочем, и все бытовые фотоаппараты того времени, поэтому я и не мог фотографировать ход карнавала. Заканчивались обычно эти представления в 4-5 часов утра, тоже было ещё не очень светло. Карнавалы проходили в определённые дни недели и продолжался этот "процесс выборов мисс Кубы" до начала июня.
В феврале нам привезли и поставили в проходном холле офицерского общежития телевизор. Мы стали смотреть кубинские телепередачи. Но наши антенны ещё брали передачи американского телевидения из Майями с полуострова Флорида. Они по качеству были даже лучше передач из Гаваны. А знание в совершенстве английского языка нашим офицером Степаненко Николаем Семёновичем и его синхронные переводы делали американские передачи для нас предпочтительнее кубинских.
А ещё числа 15-20-го февраля 1963-го прибыли наши тылы. Жизнь в полку потекла немного полнее и веселее. Улучшились быт, питание, досуг, хотя и не настолько, насколько мы все ожидали. Прибывшие с тылами 7 женщин стали требовать от командования, во-первых, возможности безопасного купания в море, и во-вторых, частых поездок в города и посёлки для покупок.
Дело в том, что купание в море без защиты было опасно из-за медуз, акул и другой хищной рыбы. Да и во время входа и выхода из воды можно было наступить на морского ежа и потом лечить ступни от нагноения. Женщинам это никак не подходило. Командир с замполитом решили силами пловцов-подводников отгородить в лагуне небольшой участок из кроватных спинок, которые были на Кубе абсолютно бесполезны, т. к. постели мы стремились разместить как можно ближе к полу – он был в комнате наиболее прохладным. Из сваренных автогеном и переплетённых проволокой секций сделали "загон" размерами примерно 70х120 метров. По утрам по специальному графику, составленному в штабе, 2-3 пловца с масками очищали этот загон от опасных тварей, забравшихся внутрь ночью. После этого купание в загоне становилось безопасным. Такое его состояние мы поддерживали постоянно всё время нашей жизни на базе "Гранма".
Поездки женщин за покупками положили начало поездкам офицеров по городам и городкам Кубы. Были поездки и раньше, например, за покупками лёгкой одежды или для патрулирования в Гаване, но это случалось редко, да и ездили, в основном, только офицеры чином повыше и небольшими группами по три-пять человек. Солдаты выезжали совсем уж очень редко только за покупками одежды или большими группами на экскурсии. Конечно же, всегда все мы стремились, в первую очередь, в Гавану. Гавана – город редкой красоты. На конгрессе стран Южной Америки ей были вручены диплом и специальный венок, как самому красивому городу на американском континенте. Все кубинцы очень гордятся этим и при разговоре стараются обязательно о таком факте упомянуть.
Женщины, прибывшие с нашим тылом, просили у комполка поездки как можно чаще, но ездили по 3-4 человека. И ещё им обязательно нужны были сопровождающие офицеры-холостяки для безопасности (или с другим, более дальним, прицелом). Командир им отказать не мог, вот и начались у нас поездки в Гавану, Артемису, Кабаньяс, Пинар-дель-Рио и другие города.
До приезда тылов наш досуг складывался не всегда хорошо и полезно, даже когда у нас было свободное время. Днём, если выдавался какой-нибудь час-полтора, свободные от службы, мы стремились в море на подводную охоту-рыбалку. Тогда вечером у нас был ужин из жареной рыбы. Вечерами рано ложиться спать не получалось: жарко и потно. Уснуть можно было только после 11 часов вечера, когда вечерний бриз приносил с моря небольшую прохладу. Поэтому вечерами мы, в основном, играли в карты (преферанс) или смотрели кино (два раза в неделю с наступлением темноты). С февраля 1963 года добавилась ещё возможность играть в бильярд с пивом, т.к. бильярдный стол поставили в январе 1963 года (раньше просто не было свободного времени) в проходном холле офицерской столовой, а рядом в небольшой комнатушке разместили магазин саморасчёта с пивом и другими прохладительными напитками. Спиртное в этом магазине не продавалось, его не было и во всей базе "Гранма", однако проблемы это не составляло: постоянные рейсы за водой в порт города Мариель по нескольку раз в день служили ещё и каналом для пополнения запасов спиртного. Но сказать, что младшие офицеры сильно увлекались выпивками, было нельзя. В простые дни увидеть в базе пьяного русского было невозможно. По праздникам мы, конечно же, выпивали вполне прилично. Как обстояли дела с этим у старших офицеров, я не знаю, да и никто из их подчинённых: и офицеры, и солдаты, по-моему, не сильно старались проявлять к этому заинтересованность.
Поездки за покупками так вошли у женщин в привычку, что они перестали стесняться сопровождающих офицеров и примеряли купленное прямо в автобусе. Мужики приезжали из таких поездок возбуждёнными и возмущенными.
С приездом женщин стали иногда устраивать танцы под радиолу, а по воскресениям – под оркестр, организованный Михаилом Шугаевым. В нём было уже 5-6 музыкантов: кларнет или саксофон, две гитары, аккордеон или баян, контрабас. Только с ударником нам не везло, хотя ударник был классный – сверхсрочник из ПАРМ-2, но барабанов и литавр в "нашем хозяйстве" не было. Перебивались, как придётся.

Глава 7. Переучивание

С июня 1963 года нас стали готовить к переучиванию кубинцев на работу с нашей боевой техникой. Мы стали ремонтировать, подкрашивать, прихорашивать весь наш автомобильный парк. Планировалось проводить переучивание в два этапа: сначала мы обучаем командный состав, а потом они сами обучают своих солдат.
В начале августа прибыли первые курсанты. Все они были студентами Гаванского университета со второго и даже третьего курса. Все воспитанные, утончённо вежливые, очень грамотные они сначала даже отнеслись к нам с некоторым превосходством и холодком, но потом всё устроилось. Друзьями они нам не стали, но относились вполне дружелюбно. Из прибывших кубинцев были организованы две группы примерно по 20 человек, и учёба началась. Мне было поручено читать электро- и контрольное приборное оборудование ракет. Почему назначили меня – я сильно не задумывался, просто включился, как мог, активно в работу. Через несколько занятий понял, что мне для объяснения принципов нужны простейшие схемы, вычертил их и подписал. Но подписал на испанском языке совершенно неправильно и безграмотно. Курсанты посмеялись надо мной и карандашом подписали правильно. Тогда я понял, что без их помощи мне не обойтись, и привлёк несколько человек к работе; стало получаться намного лучше. Но секретчики мои схемы стали включать в разряд секретных, и мне добавилось ещё работы сдавать и получать их на занятия в Первом отделе.
Мы кубинским ученикам помогали кроме учёбы, ещё по многим вопросам, как правило, бытовым и даже семейным. Например, им запрещались увольнения в Гавану, где жили их родители, друзья и подруги. Они затосковали. Наше командование пошло навстречу: стало организовывать выезды наших офицеров в Гавану как можно чаще, а в качестве "экскурсоводов" брать кубинцев. Как только мы подъезжали к центру, наши курсанты скрывались до утра, а мы иногда возвращались домой, а иногда оставались на ночь. Все: и кубинцы, и русские были довольны.
Если мы оставались на ночь, это было лучшее времяпровождение для нас. Ведь на Кубе всё начинается именно в вечерне-ночное время, когда прохладно и люди свободны от работы и беззаботны. Сначала мы просто гуляли по вечерней Гаване, заходили в бары, кабаре и другие заведения. Знакомились и разговаривали с молодыми кубинцами и кубинками. Потом стали ходить на танцы в гостиницу "Habana libre" (Свободная Гавана). В ней на самом верхнем этаже находились огромный ресторан и такой же огромный танцзал. В этой же гостинице, чаще всего, мы оставались на ночлег. Заказ на бронирование номеров приходилось делать заранее, но достаточно было просто позвонить по телефону и сказать, чтобы оставили, допустим, 10 номеров "для меня и моих друзей". Можно даже было не сомневаться, что всё будет исполнено.
Ночная Гавана восхитительна. Кругом светло почти как днём, все празднично одеты, веселы, приветливы и неконфликтны, наоборот, радушно встречают русских, как родных. Мы уже немного овладели испанским и вступаем в "разговоры". Разговоры эти, в основном, крутятся вокруг музыки, танцев, кино, погоды, работы и отдыха в свободное время. Мне нравилось "раскованное" и общительное поведение кубинцев, их некоторая даже бесцеремонность. Если мы строили фразу неправильно или просто "коряво", а это случалось очень часто, они поправляли, учили, как надо говорить "нормально". Но делали это так, что не было обидно.
Часто прямо на улице возникали импровизированные концерты с песнями и танцами. О кубинских танцах надо сказать особо. Это выглядит очень привлекательно и зажигательно, молодые кубинки двигаются в танце как-то по-особенному: грациозно, ритмично и музыкально. И наши ноги помимо воли сами начинали двигаться в такт музыке. Девушки тут же принимались обучать нас различным танцевальным движениям. Хотя, на первый взгляд, это кажется несложным, но в действительности приходилось "попотеть", прежде чем что-то начнет получаться. А время летит незаметно, и уже подходит начало рассвета. Мы спешим попрощаться, чтобы успеть хоть немного поспать.
Ещё постоянно поражала музыкальность кубинцев. Музыка у них, казалось, была "в крови" и возникала из ничего. Любую вещь они заставляли звучать. Ритмы и мелодии были изумительны. Во многих барах, а то и просто на улице, играли небольшие самодеятельные или профессиональные ансамбли из четырёх-пяти человек. Обычно это были один-два гитариста, трубачи и ударник. Они называли себя "марьячес". Играли все неподражаемо, но больше всего поражали трубачи. На длинных трубах, на Кубе их называют "горн", "марьячес"-трубачи выделывали такие рулады, что я был в недоумении: как это можно сыграть? Иногда встречались и отдельные музыканты, которые с помощью гитары, губной гармошки и тарелок между колен играли, заменяя собой ансамбль. В общем, все эти наши поездки были незабываемыми; такое запоминается навсегда, на всю жизнь.
Но длилась эта благодать до ноября 1963-го, а потом случилось ЧП: водитель нашего автобуса, когда остался один, принял решение съездить, как потом объяснял, "за сигаретами". Он поехал по улице с односторонним движением против общего потока и нарвался на аварию со встречной легковой. В этой аварии погиб пожилой кубинец. Нашего водителя судили кубинским судом, а нам сразу же запретили всякие неслужебные поездки.
А ещё мы помогли одному из наших учеников сыграть свадьбу с его подругой, жительницей Гаваны, которая ждала от него ребёнка. За это он был нам очень благодарен. Так постепенно наши взаимоотношения стали всё больше и больше нормализоваться.

С началом переучивания у нас начался другой ритм жизни. Хотя все продолжали выполнять свои служебные обязанности, но боевые дежурства и позиции были упразднены, а ракеты, снятые с позиций, перепроверены, законсервированы, загерметизированы и поставлены в контейнеры. Часть солдат срочной службы, уже переслуживших положенный срок, была отправлена в Советский Союз. Им на смену прибыли несколько отделений "свежих". Прибыли и несколько офицеров взамен убывших по болезни или по семейным обстоятельствам.
Произошло несколько кадровых перестановок. Перешёл в сентябре 63-го в группу войск в Гавану подполковник Ильясов Дмитрий Максимович. Начальником штаба полка стал командир 1-й эскадрильи майор Вишневский. Вследствие этого произошли перемещения внутри первой эскадрильи. Вскоре за Ильясовым (наверное, с его помощью) туда же переместились наши "мартыновские" – Зайчиков Валерий и Черепушкин Сергей. Ильясов приглашал и меня в отдел разведки Группы войск, но я отказался. Позже понял, что сделал это зря. В ноябре по болезни уехал в Советский Союз полковник Фролов Алексей Иванович. Командиром полка стал подполковник Уласевич Юрий Степанович. Соответственно произошли перемещения в инженерном отделе. (Ещё в Подгородной по требованию Ильясова мы учились называть по имени-отчеству всех, и начальников, и подчинённых, поэтому все имена и отчества мне запомнились прочно и на всю оставшуюся жизнь).
Значительная часть наших "стариков"-офицеров стала преподавателями. "Сеньор профессор" ("Signor professoro") - так стали называть нас кубинцы-курсанты. И хотя это совсем не означало, что мы профессора, просто они привыкли так называть всех своих преподавателей, но было приятно. Преподавание велось с помощью переводчиков – очень молоденьких кубинцев, выпускников Гаванской школы русского языка имени М. Горького. Русский язык они знали, а вот технические термины, системы мер и измерений не знали совсем. Обучить их было сложно и долго, пришлось иногда обходиться вообще без них.
Сначала всякие "непонятки" были довольно частыми, мы учились их разрешать собственными силами. Очень помогло совершенное знание английского языка нашим офицером Степаненко Николаем Семёновичем. Английский знали и многие из кубинских курсантов. Проблемы разрешались с их помощью. На английском языке капитан Степаненко объяснял трудное место, потом спрашивал, кто и как его понял. Когда убеждался, что кто-то из курсантов понял его правильно, говорил ему: "Теперь всё это скажи своим товарищам по-испански". Так сами курсанты участвовали в своём учебном процессе. Но ещё они учили нас испанскому языку, причём почти профессионально. Мы изучали склонения и спряжения в испанском языке, учились говорить правильно. Со временем преподаватели стали, хоть и не в полной мере, использовать испанский и на занятиях, и в быту.
Так постепенно за полгода и обучили будущих кубинских командиров-офицеров знанию и умению обращаться с нашей боевой техникой. Конечно же были они и до нас хорошо подготовлены, мы им только передали знания и умения в технических вопросах. Но всё же мы старались, и обучили их и теоретически, и практически всем особенностям и тонкостям работы по обслуживанию, подготовке и пуску наших ракет. В конце февраля 1964 года они сдали зачёты и показали хорошие знания. При формировании кубинского полка все они получили командирские должности. Многие из них в дальнейшем росли в должностях и воинских званиях и занимали впоследствии высокие посты в Кубинской армии.
Сразу же после сдачи этих зачётов, в марте 64-го на территории базы "Гранма" появилась регулярная воинская часть Кубинских РВС (Революционных Вооружённых Сил – так называлась тогда армия Кубы). В этом полку служили и женщины-кубинки, но в небольшом количестве. Гораздо больше их было в приданной обслуживающей части, в задачу которой входила готовка еды и обстирывание солдат и командиров строевого полка (сами кубинские солдаты и их командиры и офицеры, по примеру американских войск, свою одежду не стирали).
Наши, особенно солдаты, стали искать среди этих кубинок себе пары. В кино садились уже попарно, а после кино шли гулять до утра. Языкового барьера при этом вроде как и не возникало. Вновь прибывших солдат-кубинцев разбили на подразделения, как в нашем полку, и началось их обучение. Но на всех их занятиях должны были присутствовать наши офицеры-преподаватели, в основном, чтобы следить за соблюдением мер безопасности и разрешать непонятные вопросы, если такие возникали.
Вскоре теоретические занятия перешли в практические. Для этого ещё при обучении первого потока в бывшем спортзале базы мы развернули учебные стенды, которые так старательно запаковали в Подгородной. Теперь они стали использоваться в полную силу. Следить за кубинцами стало сложнее, они очень эмоциональны и любопытны, и поначалу лезли руками, куда не надо. Потом всё же научились и стали работать по обслуживанию и подготовке ракет к пуску вполне грамотно, и, кажется, даже это полюбили: стали всё протирать, прихорашивать и украшать.
И ещё у них появилась большая гордость за знание и овладение такой грозной техникой, какой у них до этого не было даже в мечтах. А название ракет ФКР-1 они поняли, что это в честь их вождя Фиделя Кастро (Fidel Kastro Rus – полное имя Фиделя, сокращенно FKR). Некоторых кубинцев прямо "распирало" от такого совпадения.

Наша служба стала более уравновешенной и предсказуемой. Ещё только раз мы вспомнили о коварстве американцев, когда в США в Далласе 22 ноября 1963 года застрелили президента Д. Ф. Кеннеди. (Кубинцы вообще-то не любят, когда жителей Северной Америки зовут американцами, они говорят, что это они американцы, а жители США – янки). После этого известия все решили, что американцы теперь уже точно нападут на Кубу. Нашим офицерам снова выдали автоматы, которые с февраля 1963 года перешли в пирамиды и хранились под замком в штабе. Снова мы стали на ночь выставлять боевое охранение. Длилось наше тревожное ожидание около месяца, но всё было спокойно, успокоились и мы. Учёба продолжилась, и длилась до сентября 1964 года.
Постепенно к кубинцам перешли все гарнизонные обязанности. Наши офицеры ходили в наряд только дежурными по нашему полку и начальниками караулов у складов с нашим имуществом и ракетами. Кубинцы на плацу на мачте каждое утро продолжали поднимать кубинский флаг, только рядом с ним стали поднимать и флаг СССР.
После переучивания и тренировок кубинского состава полка, после их сдачи по подразделениям экзаменов и зачётов решили провести два практических пуска с разрывом в два дня. Пуски прошли успешно, кубинцы были страшно довольны. Мы тоже посчитали, что трудились не напрасно.
Вскоре состоялась торжественная передача всей нашей техники и вооружения в кубинский полк. Нам они вручили вымпел – металлический щиток, на котором было написано о передаче в дар всего нашего имущества и слова благодарности за это. После торжества мы уже были свободными от своих прямых служебных обязанностей, началось ожидание нашей дальнейшей судьбы. Ждать пришлось недолго. Часть офицеров по специальным контрактам перешли на положение советников, остальные офицеры и солдаты несколькими партиями с октября 1964 года должны были убыть в Советский Союз.

^[21]
Вымпел от кубинских военных нашему полку при передаче военной техники

Полк был расформирован и прекратил свою деятельность. Все стали готовиться к отправке домой, в Советский Союз. Офицерам выдали личные дела "с собой", запечатанные в специальные пакеты.
Я убыл с первой партией 6-8-го октября на пассажирском теплоходе "Грузия". В этой партии шли 20 офицеров и сверхсрочнослужащих и 50 солдат (небольшая часть всех солдат-срочников). Вскоре были отправлены в Союз и остальные солдаты и офицеры. К Новому, 1965-му, году из всего полка на Кубе остались только советники. Весной 1965 года к большинству из них прибыли семьи.
Вот такой оказалась судьба 584 ОАИП, полка с фронтовыми крылатыми ракетами ФКР-1, который из 5 лет своего существования половину (2,5 года) провёл на Кубе, готовился защищать Гавану от нападения войск США во время Карибского кризиса, обучил кубинцев и передал ракеты кубинским Вооружённым Силам, был расформирован и забыт в родной Советской Армии.
Кубинский полк с нашими ФКР-1 объединил технику, полученную от нас, с техникой и ракетами братского полка ФКР-1 Мальцева. Образовалась кубинская ракетная бригада. В 1965 году она переместилась с базы "Гранма" вглубь страны, чтобы устранить уязвимость с моря такой большой и мощной боевой единицы Кубинских РВС. Эта бригада просуществовала долго и была в постоянном почёте в кубинских войсках.

До сих пор не понятно, почему "в верхах" решили замалчивать значение Карибского кризиса. Получается, что никакого кризиса в истории СССР и России как бы не было? А что было? Ведь была же спланированная Генеральным штабом ВС СССР масштабная операция "Анадырь", залегендированная под внутренние военные учения. Было скрытное перебазирование через Атлантику 43000 советских военнослужащих с техникой, вооружением и ядерными боеприпасами, а также их дальнейшее скрытное размещение на Кубе. Всё прошло успешно; кажется, даже лучше, чем планировалось в Генеральном Штабе ВС СССР. Такой масштабной операции не знает военная история ни одной из стран! Этим надо гордиться, писать об этом в учебниках, популяризировать и изучать. Следует считать участников этой операции героями, ведь только они смогли всё это осуществить в реальности. А наше государственное руководство стыдливо и скромно об этом молчит. Почему? Из каких соображений? Чтобы не обижать США? Или чтобы наши военные сильно не загордились от такой успешной операции? Тогда возникает вопрос: "А в дальнейшем новые такие операции будут возможны, если о старых не вспоминать, а об их участниках забыть?".
На такие мысли наводит история полка, в котором мне довелось служить.

Послесловие

В этих воспоминаниях я не описывал детально свою службу на Кубе. Главным было показать ракетный полк, в котором я служил: личный состав, структуру, вооружение, особенности, создание, становление, боевую работу во время Карибского кризиса и последующее расформирование.
Если кого-то заинтересует более подробное изложение, с ним можно ознакомиться в моей повести "Два года на базе "Гранма", которая опубликована в "Проза.РУ ^[22]" и на "Кубаносе ^[23]".

Май-октябрь 2020 г.
г. Пермь.