Авдеев Виктор. Влюбленный в Кубу. Часть 1. (1962-1964)

Продолжение – смотри Часть 2 (1964-1966) ^[10]

Мне было 20 лет, когда в августе 1962 года в числе советских военнослужащих я был направлен на Кубу в составе дивизиона оперативно-тактических ракет (включая ракеты с ядерным снаряжением) класса "Луна" на сухогрузе "Илья Мечников". Командовал дивизионом майор Воронков Александр Михайлович. Наш метеовзвод буквально сняли с широкомасштабных учений Ленинградского и Прибалтийского округов, вернули в расположение бригады и дали команду привести себя в надлежащий порядок – подшить воротнички на парадную форму, побриться и ждать указаний. Нас привели в штаб и по одному стали приглашать в кабинет командира бригады, где находилось несколько офицеров и один человек в гражданской одежде. Все выглядело по-праздничному, торжественно. После доклада: "Рядовой Авдеев прибыл!" – мне было задано два вопроса: являюсь ли я членом ВЛКСМ и готов ли выполнить задание партии и правительства. Услышав положительный ответ, меня зачем-то поблагодарили и сказали, что я свободен. Мое сознание переполнилось всякими фантазиями, но большинство из них сводилось к героическим свершениям и к гордости за оказанное доверие.

^[11]
Рядовые в/ч 55504 Авдеев, Яхно и Дятлов за неделю до отправки на Кубу

После торжественного мероприятия по утверждению кандидатур для выполнения неизвестной для нас миссии по команде старшины, который также как и мы мучился в догадках по поводу происходящего, нам выдали полное солдатское имущество: личное оружие, шинель, бушлат, противогаз, плащ-палатку и прочие принадлежности. Мы упаковали свое богатство в вещмешок и отправились в автопарк, где стояла наша спецтехника. На базе моего ЗИЛ-157 была установлена будка (кунг) для отделения вычислителей. Кроме этого, на буксире я таскал еще громадную электростанцию для работы в полевых условиях и одноосный прицеп, с помощью которого получали газ для наполнения аэрозондов с контрольно-измерительной аппаратурой. Другой автомобиль – МАЗ – предназначался для транспортировки радиолокационной станции. В метеовзводе было 14 человек, в том числе два офицера. Поздно вечером мы покинули свою часть, расположенную во Всеволожском районе Ленинградской области, и направились в Выборг.
Дорога была трудной, я несколько раз засыпал за рулем, и мне казалось, что мы никогда не доберемся до места назначения. Окончательно я пришел в себя, когда колеса застучали по брусчатке. Было раннее утро, город еще спал, и только кое-где появлялись люди. Нас встретила машина и сопроводила до промзоны с железнодорожными подъездными путями. Вскоре командир сообщил, что нас передают в распоряжение ракетного дивизиона, где полным ходом кипела работа по подготовке техники для погрузки на железнодорожные платформы. Подошли какие-то люди и дали указание, чтобы мы убрали с машин все, что могло свидетельствовать об армейской принадлежности. Мы с недоумением начали все отвинчивать, закрашивать надписи. Те же люди подходили и проверяли нашу работу, если им что-то не нравилось – мы переделывали. Дальше произошло такое, о чем я до сих пор вспоминаю с содроганием. Дали команду грузить технику на платформы. Моя тяжеленная машина с двумя прицепами должна была практически под прямым углом по неудобному пандусу заехать и стать на место. Эту операцию я повторял несколько раз, но все было тщетно. Недостаточный опыт вождения и волнение усугубляли ситуацию, а тут еще какой-то оголтелый полковник грязными матерными словами и угрозами дисбатом добил меня окончательно. Я готов был выскочить из кабины и скрыться от позора. Я уже начал понимать, что никакого задания партии и правительства выполнить не смогу – прямая дорога на нары. Положение исправил молодой лейтенант, который распорядился отцепить оба прицепа, после чего я мигом влетел на платформу, а остальное закатили вручную. В течение пяти минут проблема была решена, а полковника как будто ветром сдуло. Больше я его никогда не видел.
Нас усадили в теплушки – товарные вагоны с оборудованными спальными местами, и мы тронулись в путь. Ехали, в основном, ночью, а днем состав отстаивался в тупиках. У нас было четкое указание не покидать вагоны и не вступать в контакт с посторонними лицами. Однако, ребята, охранявшие боевую технику, умудрялись через железнодорожников доставать спиртное и передавать нам. Уже на этом этапе с офицерским составом начали складываться отношения, отличные от казарменных. Через несколько суток нас привезли в латвийский порт Лиепая и разместили в общежитии прямо на его территории. Стало ясно, что дальше нам предстоит морской путь. К выгрузке техники с железнодорожных платформ и ее загрузке на судно военнослужащих не привлекали. Этим занимались докеры-профессионалы. Мы были предупреждены, что ходить по территории порта и за его пределами можно только группами. В целях безопасности моряки и пехотинцы были вооружены автоматами Калашникова. На третий день пребывания нас привезли в громадную церковь, в которой находились ряды гражданской одежды, и попросили выбрать для себя по размеру плащ, костюм, одну рубашку под галстук, три цветные рубашки, двое брюк, головной убор, несколько пар носков, носовые платки, ремень и обувь. Все было отменного качества – многие из нас такой одежды до призыва в армию не успели поносить. Миленькие девушки упаковывали выбранную одежду и передавали нам. Мы галантно раскланивались и уходили. От всего этого кружилась голова, и мы никак не могли понять, что же происходит вокруг. В завершение всего нас повели в театр, где в течение трех часов выступал Краснознаменный ансамбль песни и пляски. А в это время в морском порту кипела работа, и мы уже знали, что дальше поплывем на торговом сухогрузе "Илья Мечников".

^[12]
Сухогруз "Илья Мечников" в морском порту перед плаванием

Переодетые в гражданскую одежду мы ступили на борт корабля. Первое, что я увидел, был близкий моему сердцу ЗИЛ-157, одиноко стоявший по правому борту. По легенде, мы и наша техника направлялись на Кубу по линии Министерства сельского хозяйства, т.е. мы были колхозниками и ехали к кубинцам помогать выращивать сахарный тростник и бананы. Для маскировки моя машина подходила больше всего, не считая ее цвета "хаки".
Таким образом, с помощью простого "зилка" нам удалось запутать американцев и удачно провести операцию "Анадырь". Все трюмы сухогруза были забиты пусковыми установками, ракетами, колесной и гусеничной техникой, различным хозяйственным инвентарем. Поднятый по тревоге дивизион с формулировкой "в связи с передислокацией" собирал все, включая зимние сторожевые тулупы, лыжи, спортивный инвентарь. В одном из трюмов были оборудованы двухуровневые деревянные нары из свежеструганных еловых досок для 400 человек. Глубина нар позволяла полностью залезть внутрь, но по высоте все это напоминало конуру. Нам выдали матрасы, подушки, спальное белье, и мы со своими вещмешками, наполненными военным обмундированием и гражданской одеждой, заняли свои места. Мы были переодеты в матросские робы, чтобы сойти за членов судовой команды. Будучи в дивизионе новичками, мы держались особняком.
В момент выхода судна из порта все находились на палубе и с замиранием сердца смотрели на убегающий от нас берег. Начиналась новая жизнь, полная романтики и загадочных приключений. Я не боюсь этого сказать, потому что у меня было именно так. После выхода из территориальных вод нас собрали в трюме и предупредили, что с этого момента выход на палубу ограничен. На наших глазах люк трюма задраили с помощью корабельных лебедок, оставив небольшой проем размером 1,5х1,5 метра, и включили освещение. Посреди трюма установили кинопроектор и расставили лавки. Так, твиндек стал нашим общежитием, столовой и кинозалом на все плавание.
Первое блаженство от встречи с морем для некоторых из нас стало улетучиваться. Началась небольшая качка, а вместе с ней и первые признаки морской болезни. Неизвестное досель ощущение мы почувствовали еще ночью, но, боясь признаться в этом, с мужеством терпели до утра, не зная, как избавиться от появившегося недуга. Нам принесли завтрак, однако к нему никто не притронулся – аппетита не было. Было одно желание – выйти на палубу и подышать свежим воздухом. Но делать этого было нельзя, потому что шли вдоль побережья какой-то европейской страны. На небольшое время качка успокоилась, и мы попросили завтрак. Судовой матрос предупредил нас, чтобы мы не злоупотребляли пищей, так как прогноз погоды ничего хорошего не предвещал.
Чтобы скрасить плавание, весь день крутили фильмы. Время от времени по громкой связи нас информировали о месте пребывания. Однажды торжественно объявили, что мы находимся в водах Атлантического океана и пригласили занять места в зале. Вышел человек в штатском и с импровизированной трибуны сообщил нам ошеломляющую новость. Сначала он говорил о доверии, которое нам было оказано, а потом с нескрываемым волнением заявил, что мы направляемся на Кубу для выполнения интернационального долга по защите дружественной нам страны. О Кубе, кубинской революции и о Фиделе Кастро мы знали мало. У меня до сих пор стоит перед глазами обложка журнала "Огонек" 1961 г. с красочной фотографией марширующих кубинских женщин в военной форме с автоматами ППШ. Скудная информация о Кубе сообщалась по радио и телевидению. И вдруг такое! Мы едем ее защищать! Прокатилось многократное "ура". Долго не могли успокоиться, а человек в штатском рассказывал о революции, о разгроме десанта наемников в районе Плайя Хирон, высадившегося с американских военных кораблей, и о красотах тамошней природы. Как всегда, нашлась и ложка дегтя для бочки меда. Он начал делиться с нами сведениями о том, что на Кубе много венерических заболеваний, что контакты с кубинками не только нежелательны, но и опасны. Учитывая, что коллектив был сугубо мужской, говорил он об этом откровенно и красочно, особенно про опасное заболевание под названием "испанский воротничок" и какие-то другие недуги. Обогатившись такой разносторонней информацией, желание быстрей оказаться на Кубе не только не убавилось, а, наоборот, возросло. Впереди была утомительная, но полная романтики дорога "через тернии к звездам".

^[13]
Такие фотографии были у всех воинов-интернационалистов

С каждой милей в трюмах становилось жарче, очень хотелось прогуляться по палубе, но делать это категорически запрещалось. Участились облеты нашего судна натовскими самолетами. Иногда они пролетали на такой высоте, что, казалось, вот-вот коснутся мачты. Мы прекрасно понимали ситуацию и целыми днями смотрели фильмы. Температура в трюмах поднималась выше сорока градусов. Когда стало совсем невмоготу, "добрый" боцман запустил компрессор и стал закачивать к нам воздух через прорезиненный рукав. Сначала все рванули к нему, но от горячего и дурно пахнущего воздуха стало еще хуже. Чтобы облегчить страдания, нам сделали десять "пропусков", с которыми можно было по очереди выходить из трюма на свежий воздух. Тут же нашлись "невозвращенцы", попытавшиеся спрятаться в спасательных шлюпках, но их быстренько и с позором возвращали в трюм. Душу отводили ночью. Кто хотел – наслаждался луной, звездами и плескающимся за бортом океаном. По ночам несколько раз видели подводную лодку, которая, видимо, сопровождала наш корабль. Однажды, когда смотрели фильм "ЧП" с участием моего любимого актера Вячеслава Тихонова, на горизонте показалось судно, высвеченное красочными огнями. Демонстрация фильма была прекращена, и всем нам пришлось лечь на палубе. Ситуация напоминала сценарий фильма. В таком положении мы пребывали до тех пор, пока "Илья Мечников" не разошелся с неизвестным объектом, обменявшись сигналами приветствия.
Позади осталась половина дистанции, когда начался сильный шторм. Волны перекатывались с одного борта на другой, все скрежетало. По настоящему было страшно, а тут еще морская болезнь, мучившая чуть ли не весь личный состав. В течение четырех дней многие из нас смогли проглотить лишь несколько кусочков сахара, попытки поесть что-либо существенное вызывали отвращение. Из нашего взвода только Валентин Дятлов из Череповца и Мишка (настоящее имя Мударис) Бекиров из Уфы ходили как ни в чем не бывало и подшучивали над нами. В целях безопасности во время шторма корабль шел волне навстречу. Со слов членов команды, даже им редко приходилось попадать в такой шторм. По их расчетам мы потеряли в пути около трех суток. Во время разыгравшейся стихии нам также не разрешали выходить на палубу, но теперь уже из-за опасности, чтобы волна никого не смыла за борт. Когда все прекратилось, мы, обессиленные, с трудом выбрались на палубу и стали приходить в себя. Штормовая погода отрицательно сказывалась на настроении, морская болезнь коснулась многих "пассажиров" этого трансатлантического рейса. Не всем легко досталось это "путешествие", но настроение было боевое.
Нас предупредили, что скоро на горизонте покажется Куба. Мы облепили борта и спускались в трюм только чтобы покушать. Не знаю почему, но о мерах конспирации к этому времени забыли напрочь. Сразу было видно, что едем как к себе домой и надолго. Одновременно раздалось несколько голосов: "Куба!". С этого момента глаз от приближающегося острова никто не отрывал, всем не терпелось быстрее ступить на загадочную землю. Человек в штатском провел последнюю беседу, пожелав всем удачи. Кроме того, он заявил, что с момента прибытия на Кубу все мы становимся "гражданским лицами", обращаться друг к другу нужно только по имени, а к офицерскому составу по имени и отчеству. Эта новость нас развеселила, и мы повернулись в сторону своих командиров. Наш корабль шел вдоль побережья, и мы с наслаждением любовались природой, причудливыми пальмами, тропической растительностью. Попадались маленькие рыбацкие лодки, с которых нам по-дружески махали руками. До морского порта оставалось совсем немного, когда "Илья Мечников" бросил якорь и стал на рейде в ожидании очереди под разгрузку. Причалить к пирсу нам разрешили только рано утром следующего дня. Это был порт Мариэль.

^[14]
Самоходная пусковая установка, готовая к запуску ракеты класса "Луна"

Моя машина стояла на палубе, поэтому ее выгрузили первой. Вслед за ней опустили несколько грузовиков, после чего последовала команда всем водителям взять свои вещи и спуститься на причал, чтобы готовить технику к маршу. Мне легко удалось завести автомобиль, но, когда я попытался тронуться с места, понял, что за время плавания все успело проржаветь до такой степени, что педали сцепления и тормозов не хотели слушаться. Я давил на них со всей силой, но в обратную сторону они никак не хотели возвращаться, я вытаскивал их руками. У меня было всего несколько минут для устранения такой необычной ситуации, прежде чем поступило указание: "Вперед!".
Моя машина оказалась в голове колонны, поэтому в нее посадили кубинского проводника. На вид ему было лет пятнадцать–шестнадцать, но зато он выглядел как заправский воин. Наперевес красовался автомат ППШ, на ремне с одной стороны висел штык-нож, с другой – кобура с пистолетом неизвестной мне марки. Я с завистью поглядел на него, и он понял это. Мы внимательно изучали друг друга, но мне все время мешали злополучные педали, за которыми я вынужден был нырять время от времени под рулевую колонку, чтобы вернуть их в исходное положение. Такое состояние держало меня в постоянном напряжении. Мальчишка рукой показывал, куда нам ехать. Мы пригляделись друг к другу и начали разговаривать, конечно, каждый на своем языке. Сначала дорога шла по безлюдной местности. С обеих сторон тянулись поля, где выращивали неизвестные мне культуры. В одном месте мы увидели стадо коров, и я по-русски проговорил: "Корова", на что он мне ответил: "Вака". Немного проехав, я увидел собаку и, указав в ее сторону, сказал: "Собака". Он отрицательно покачал головой и заявил: "Перро". Это произошло из-за схожести в русском и испанском языках слов "вака" и "собака". Это были первые испанские слова. Ехали очень медленно, особенно в населенных пунктах, которые все чаще стали встречаться на нашем пути. ЗИЛ-157 – не маленькая машина, вести ее было трудно, а так хотелось поглядеть по сторонам. Везде была красочная реклама, мириады огней и отовсюду слышались веселые мелодии. Сердце так бешено билось, что готово было вырваться из груди. За какие-то доли секунды я успевал разглядеть людей на перекрестках или тротуарах. Многие нас приветствовали взмахом руки или дружелюбными взглядами. Кубинцы уже знали, что мы – "милитар совьетико". Было начало сентября, до начала кризиса оставалось совсем немного.
К месту назначения мы прибыли глубокой ночью. Трудно поверить, но в этой поездке было много странного. Мы, всегда такие перестраховщики, полностью положились на кубинцев. Те сказали, что у нашей колонны будет военное сопровождение, а дали нам мальчишку. В итоге, проделав многокилометровый марш-бросок, мы оказались в настоящих джунглях. По его указанию я заглушил мотор и радостно вылез из кабины. За мною последовали мои сослуживцы, которые так же как и я, страшно устали. Рядом с нами появился человек, поздоровался по-русски и спросил, кто из кубинцев был с нами. Но мальчишка растворился в темноте и больше не появился. Соотечественник сообщил, что до утра нам придется провести время в машинах, намекнув, что было бы неплохо выставить охрану, прежде чем укладываться спать. Это прозвучало как пожелание, поэтому мы молча залезли в машины и начали размышлять каждый о своем. За несколько недель произошло столько событий, что в голове это просто не укладывалось. До самого рассвета я просидел в машине, а когда стали проглядываться очертания деревьев, осторожно ступил на землю. Все напоминало непроходимые джунгли, ничего общего с милой нашему сердцу природой. С деревьев свисали лианы, почва была каменистой, а воздух насыщен влагой и гнилью. Под ногами вокруг что-то зашевелилось, стало немного страшновато, и я быстренько вернулся в кабину. Не заметил как заснул. Очнулся, когда ребята захлопали дверцами своих машин. Мы были предоставлены самим себе и стали спокойно дожидаться приезда наших товарищей.
Ракетные установки и спецтехнику завозили в темное время суток, остальное доставляли днем. Размещались на свободных от зарослей местах. С нескрываемой радостью утолили голод возле полевой кухни, которая также прибыла на корабле. Работали без перерывов. В первую очередь маскировали ракеты с пусковыми установками и другую технику, чтобы исключить возможность ее обнаружения с воздуха. Большая группа занималась подбором мест и сбором палаток для личного состава. Это были госпитальные палатки, рассчитанные на 25–30 человек с белоснежными чехлами внутри.
Нам выдали поролоновые матрасы, подушки и постельное белье. Первое время спали прямо на земле, устраиваясь между камней и корневищ вырубленных нами же деревьев, но сразу поняли, что это небезопасно. Утром у некоторых ребят на лице появились полосы, похожие на ожог. Они были очень болезненными и долго не заживали. Кто-то ночью вскакивал и кричал от неожиданной боли, наводя страх и ужас на остальных. Выяснилось, что кругом кишат скорпионы, "черные вдовы" и лохматые черви – гусанос. Кстати, так же прозвали кубинских контрреволюционеров с Плайя Хирон.
Среди военнослужащих находились и плотники, и столяры, и каменщики. Многие ребята, обустраивающие наш военный городок, были из сельской местности. Все палатки ставились на добротные высокие бетонные фундаменты.
От тропической жары, акклиматизации и больших физических нагрузок все время хотелось пить. Нам поставили емкость с водой, вмещавшую около тонны жидкости, и постоянно пополняли ее.

^[15]
На защите наших рубежей в далекой Латинской Америке, на острове Куба

Вслед за нами начали прибывать другие воинские подразделения, которые также должны были войти в состав отдельного мотострелкового полка (ОМСП), насчитывающего свыше тысячи человек. В честь первого командира его назовут полк Токмачева. Мы, в отличие от многих советских коллег, попавших в глубинку, оказались "везунчиками", так как местом нашей дислокации стала территория какого-то воинского объекта рядом со столицей. На территории имелось энергоснабжение, водонапорная башня, душевые площадки. Неподалеку от нас проходила автомагистраль, по которой сновали машины. Напротив был ресторан, из которого по вечерам звучала веселая и соблазнительная музыка. Кстати, чем замечательны кубинцы, так это умением веселиться и быть оптимистами. Даже в трудные времена кризиса, а потом и экономической блокады у них всегда работали казино, рестораны, музеи и другие развлекательные центры.

^[16]
Метеовзвод регулярно запускал аэрозонды с контрольно-измерительной аппаратурой

Боевую технику мы разместили в пятистах метрах от нашего городка. Распорядок дня стал принимать характерные черты воинского подразделения. Наряды в караул и на кухню стали нормой нашего внутреннего распорядка, но со своими особенностями. Перед первым заступлением в караул нам раздали листочки, где русскими буквами на испанском языке было написано: "Альто! Кьен ва?" ("Стой! Кто идет?"). Если объект продолжал идти, следовало кричать: "Альто! Вой асер фуэго!" ("Стой! Стрелять буду!"). Парадоксально было и то, что мы ходили в гражданской одежде, поэтому сначала не должны были показывать свое оружие. Оно было припрятано в укромном местечке поблизости. Вот и попробуй успеть крикнуть по-испански, услышать и понять ответ, да еще принять решение – стрелять или миловать. По сути дела, часовой все время охранял свой автомат. Было немало анекдотичных случаев, но имели место и несмешные вещи, когда оружие пропадало или часовой забывал место, где он его спрятал. Со временем все встало на свои места.

^[17]
Отделение вычислителей метеовзвода. Клетчатые рубашки были нашей визитной карточкой на Кубе

Кризис набирал обороты. О нем уже говорили в открытую и повсеместно. Американцы обложили Кубу со всех сторон боевыми кораблями. Из репродукторов кубинского национального радио постоянно звучало: "Куба! Территорио либре де Америка! Патриа о муэрте! Венсеремос!". Эти слова были известны всему миру без перевода, точно также, как в свое время испанское "Но пасаран!". Они звучали как раскаты грома. Диктор произносил все это с многократным раскатистым "р", что придавало лозунгу фантастическую силу и притягательность. Мы готовились к войне, спали, не раздеваясь, держа при себе автоматы и противогазы. Днем и ночью постоянные тревоги. Хотя автопарк с боевой техникой находился неподалеку, бегать ночью в кромешной темноте по тревоге было сложно, так как путь туда пролегал через заросли и каменные завалы. С первых дней нашего пребывания отведенная для нас территория была обнесена колючей проволокой, а на подступах к ней дополнительно была уложена стальная малозаметная проволока МЗП, в которой постоянно запутывались животные. Тут же срабатывала система светозвуковой сигнализации – в небо со свистом взлетали небольшие ракеты. А мы вновь по тревоге летели по джунглям в сторону автопарка. Несколько суток провели возле боевой техники, готовые выдвинуться в заданный район, чтобы отразить возможную высадку американского десанта. Не раз видели пролетающие американские истребители, за которыми гонялись наши МИГи. Американские самолеты-разведчики постоянно наблюдали за нашими стратегическими, ракетными подразделениями. Обстановка была накалена до предела. Утром 27 октября мы получили команду рыть окопы по периметру дивизиона. Копали молча, выбрасывая каменюки, которых там было в изобилии. Вдруг – свист над головами. Мгновенно распластались на дне окопа и тут же услышали, как что-то тяжелое упало рядом с нами. Подождали несколько секунд – взрыва не последовало. Тихонько приподнялись и увидели, что страху на нас нагнал падающий громадный лист масляничной пальмы. Это ЧП запомнилось еще и потому, что именно этот день принято считать кульминацией Карибского кризиса. Одно из наших подразделений противовоздушной обороны сбило американский самолет U-2, летящий со стороны Гуантанамо на высоте свыше 20 тысяч метров. Пуск был произведен в 10 часов 22 минуты по местному времени. Цель была поражена первой же ракетой, пилот самолета-разведчика U-2 Андерсон погиб.
Значительно позднее, когда я работал переводчиком советника при командующем ПВО Кубы, мне посчастливилось побывать в этом подразделении и встретиться со свидетелями этой героической акции. На случай обострения обстановки, нашему дивизиону отводилась особая роль, которая предполагала следующее: "В случае высадки десантов противника на о. Куба и сосредоточения вражеских кораблей у побережья в ее территориальных водах, когда уничтожение противника ведет к затяжке, разрешается принятие решения по применению ядерных средств "Луна", как средства локальной войны, для уничтожения противника на суше и у побережья с целью полного разгрома десантов на территории Кубы и защиты Кубинской революции".* (* У края ядерной бездны (Из истории Карибского кризиса 1962 г. Факты. Свидетельства. Оценки)/Под ред. А.И. Грибкова. – М.: Грэгори-Пэйдж, 1998. – С. 166.)
28 октября во избежание дальнейшего обострения международной обстановки, грозившей перерасти в военное противостояние с непредсказуемыми последствиями, вплоть до мировой войны, правительство СССР согласилось с требованием США о выводе ракет с Кубы в обмен на заверение правительства США о соблюдении территориальной неприкосновенности острова и гарантии невмешательства во внутренние дела страны. Фидель был возмущен таким решением и обвинил нас в закулисной игре, расценив этот шаг как поражение. Демонтаж стартовых площадок произвели за три дня. Отправка ракетного вооружения и личного состава производилась по мере поступления свободного транспорта. За период с 5 по 9 ноября все 42 ракеты, более тысячи единиц техники и свыше 3 тысяч ракетчиков были отправлены в Советский Союз.
Несмотря на нашу уступку, кризис стал переломным моментом в ядерной гонке и в холодной войне, советская и американская дипломатия инициировали начало "разрядки". После Карибского кризиса были подписаны первые международные договоры, регламентирующие и ограничивающие накопление, испытание и использование оружия массового уничтожения.
Экстремальная ситуация, а она была именно такой, имела свои плюсы. Прошло не так много времени с момента нашего прибытия на Кубу, но нами была проделана колоссальная работа. Мы стали вполне боеспособной единицей, готовой выступить в любую заданную точку для защиты суверенной, свободолюбивой Кубы. Являясь вспомогательным подразделением, метеовзвод регулярно запускал аэрозонды со специальной контрольно-измерительной аппаратурой и с помощью радиолокационной станции считывал данные для последующей обработки метеоданных: скорость и направление движения воздушных потоков, температуру, давление, влажность и пр. Все это требовалось для системы наведения и пуска оперативно-тактических ракет, а также для создания информационной базы в условиях влажного тропического климата.
Вопросами урегулирования Карибского кризиса с советской стороны занимался Анастас Микоян. В первых числах ноября он приехал к нам в полк вместе с Фиделем Кастро. Об их визите нас предупредили заранее. Мы выстроились на главной дороге нашего городка, чтобы их поприветствовать. Фидель с Микояном осмотрели все площадки, включая наш ракетный дивизион. Завершился совместный визит посещением столовой, где они попробовали солдатскую пищу. Когда кубинский лидер уехал, Микоян встретился в клубе с личным составом полка. После небольшого выступления он попросил высказать имеющиеся у нас к нему просьбы. Не сговариваясь, все в один голос прокричали: "Письма на Родину", второй просьбой было пожелание "стариков", у которых шел четвертый год службы, демобилизоваться и вернуться домой. Микоян пообещал, что сразу по прибытии в Москву все наши просьбы передаст в ЦК КПСС. Наше первое пожелание было исполнено после его отъезда. Мы стали вести переписку с родными и близкими по адресу: "Москва 400". С исполнением второй просьбы "старикам" пришлось повременить до прибытия на Кубу дополнительного контингента на их замену. В последнюю ночь перед дембелем то тут, то там разносилось радостное "ура", а утром на нескольких автомашинах первая группа воинов-интернационалистов отправилась в морской порт, чтобы вернуться домой на прекрасном пассажирском лайнере.
Кризис остался позади. Наша сопричастность к этому событию ничтожно мала, но каждый из нас достойно и гордо прожил эти тревожные дни, которые до сих пор трогают и греют душу. Это было время прекрасных и теплых отношений друг к другу. Царила настоящая, неподдельная дружба. Теперь жизнь становилась рутинной, все успокоились. Отдельные наши отцы-командиры вдруг вспомнили, что они не просто Иваны Ивановичи, как мы их стали называть, ступив на кубинскую землю, но еще и "господа офицеры". Начались утренние разводы, вечерние поверки, отбои и подъемы, от которых мы так отвыкли. Но надо было возвращаться в колею солдатской жизни. Пока было сложно, и никто никого ни в чем не ограничивал – все было спокойно. Теперь начались самоволки, а вместе с ними потянулись другие нарушения воинской дисциплины. Раз в неделю, по понедельникам, на стадионе проходил общеполковой развод, куда уходили сразу после завтрака. По несколько часов стояли под изнурительным солнцем, переминаясь с ноги на ногу, пока не соберется все начальство. Подводились итоги, ставились задачи, доводилась информация о наиболее важных политических событиях на родине и на Кубе. Потом начинался "разбор полетов": дорожно-транспортные происшествия, в которых иногда гибли наши военнослужащие и кубинские граждане. Такие сведения касались группы наших войск в целом. По хорошим кубинским автомагистралям наши водители носились как сумасшедшие. Фидель, видя мчащиеся навстречу наши грузовики, резво уступал дорогу, съезжая на обочину вместе со своим сопровождением. Причиной гибели советских солдат были и, так называемые, "самострелы" во время несения караульной службы. В такие выводы комиссий не всегда верилось, и ходили слухи, что их могли убивать противники режима, которые и нас считали врагами. Для предания земле погибших еще тогда было открыто кладбище "Сементерио совьетико". По решению кубинского правительства сейчас там установлен памятник-обелиск советским воинам-интернационалистам.
Временами на разводе выставляли на общий суд влюбившегося солдатика, пожелавшего заключить брак с кубинской красавицей. Приговор всегда был одинаков – направляли выполнять интернациональный долг в другую провинцию. Заканчивался развод прохождением подразделений строем под полковой оркестр.
Радовало то, что нас стали вывозить на пляж и на экскурсии в Гавану. Автобусов у нас не было, поэтому использовали бортовые автомашины ЗИЛ-157. Местом отдыха для нас избрали пляж с великолепным белым песком и соснами в местечке Санта-Мария рядом с Гаваной. Наше солдатское денежное содержание позволяло нам побаловаться кока-колой и другими прохладительными напитками. Популярными приобретениями были открытки с видами Кубы и красивыми полуобнаженными кубинками. На пляжах в баре продавалось спиртное, стоило оно недорого, но пить его на жаре решались не все, а если и выпивали, то скорее из-за любопытства, чтобы попробовать знаменитые кубинский ром и бакарди. Сами кубинцы пили крепкие напитки небольшими порциями – линиями. Это около тридцати граммов. Кофе – "кафе коладо" или "кафе соло" также пили из миниатюрных чашечек, которые неудобно держать в руке. Видя это, мы потешались над ними, но и они нашли повод посмеяться над нами. Не раз они в складчину наливали большой бокал крепкого спиртного напитка или такой же стакан кофе и угощали зашедшего в бар "совьетико". По принципу "на халяву и уксус сладкий" наш хлопец с величайшей гордостью за матушку Россию выпивал содержимое и спокойно уходил из бара, оставляя в изумлении приветливую публику. При температуре за тридцать градусов да без закуски хмель быстро ударял в голову, тут приходили на помощь товарищи и укладывали "пострадавшего" в тени под машиной.
Большое впечатление произвела на нас экскурсия в аквариум, который расположен прямо на берегу моря, с большим разнообразием рыб и других обитателей моря, включая громадных акул и забавных черепах. Не менее интересными поездками были ознакомительные экскурсии по городу и в зоопарк. Наша повседневная жизнь изобиловала различного рода историями, которые, с одной стороны, относились к грубому нарушению воинской дисциплины, а с другой – вызывали нескрываемые улыбки даже у самых ревностных служак-офицеров. У кого-то из воинов-интернационалистов сохранилась полная солдатская форма: брюки-галифе, гимнастерка с погонами сержанта, сапоги и пилотка. Недолго думая, она была отдана пожилому кубинцу-гуахиро, работавшему рядом с расположением нашего военного городка в своем огороде. Ему помогли облачиться в нее, и он верхом на лошади спокойно отправился домой. Когда кубинец въехал в поселок, народ растерялся и не мог сообразить, что происходит. Тут же позвали полицейского, который вместе с наездником прибыл к городку и передал его ответственному дежурному. Разбирательство по поводу этого забавного случая результата не принесло – виновного не нашли, но зато тут же последовала команда изъять все остатки военного обмундирования, которые бы свидетельствовали о наличии наших войск на Кубе.
Условия жизни во влажном тропическом климате накладывали отпечаток на состояние здоровья личного состава. Когда нас завозили, особенного внимания на это никто не обращал. Главным критерием было – преданность Родине. К счастью, молодость и общая морально-психологическая обстановка позволили нам, сугубо "земным" людям, без потерь преодолеть почти двадцатидневный морской путь и приступить к выполнению долга по защите дружественного государства. Не считая аппендицита, мелких недугов в виде потницы и грибков, в дивизионе, насчитывавшем свыше ста человек, не было ни одного случая тяжелого заболевания за весь период пребывания. Однако, нас не обошла стороной повальная дизентерия. Сначала это были единицы, но с каждым днем число больных стало увеличиваться, и было принято решение ставить дополнительные палатки и туалеты. В некоторых подразделениях такая необходимость отпала, потому что болели уже все. Из Москвы срочно была вызвана специальная бригада врачей для изучения заболевания. Они в течение нескольких дней пропустили всех заболевших "через телевизор ", назначили лечение, и эпидемия резко пошла на спад.

^[18]

^[19]
Кубинский карнавал в социалистическом духе

Сейчас о кубинских карнавалах чаще говорят в прошедшем времени. Их полностью затмили бразильцы своими феерическими шоу, посмотреть на которые съезжается весь мир. В дореволюционное время и в первые годы строительства социализма карнавал был не только развлекательным и зрелищным мероприятием. Это было целое направление в развитии национальной культуры. Профессиональные и самодеятельные коллективы в течение года готовились к очередному празднику. Для карнавала писалась музыка, создавались новые танцы, которые входили в моду не только на Кубе, но и в других странах мира. Карнавальное шествие начиналось в небольших административных центрах и собирало в свои ряды лучшие коллективы, которые получали право выступить в столице. Проходил он по субботам и воскресеньям в течение целого месяца. Ответственным моментом было прохождение "каросас" и "компарсас" возле Капитолия, где находились специальные трибуны для гостей, жюри и зрителей, желающих приобрести "сидячие" места. По вечерам над Гаваной взмывали тысячи разноцветных огней, и это чудесное действо длилось чуть ли не до утра. По улицам носились полицейские на хамеровских мотоциклах, но не ради наведения порядка, а чтобы покрасоваться перед публикой и продемонстрировать фигуры высшего пилотажа. Как правило, это были хорошо подготовленные сотрудники из подразделения правительственной охраны. Завершался карнавал во Дворце спорта выбором королевы красоты и ее пяти спутниц. Чтобы придать карнавалу социалистический характер, статус "королевы" был заменен на "звезду", а пять других лучших девушек стали называться "созвездиями".

^[20]
Парад на Кубе с советской военной техникой

Не менее зрелищно проходили празднования годовщин кубинской революции на площади Хосе Марти, где собиралось свыше миллиона человек. Народ приезжал из всех провинций и занимал места с вечера, чтобы быть поближе к центральным трибунам. Первый раз я слушал Фиделя Кастро 1 января 1964 года. Рядом с ним находились Че Гевара, Рауль Кастро, Освальдо Дортикос и другие кубинские лидеры. Доклад Фиделя длился около шести часов. В своих выступлениях он часто прибегал к цифрам, называл множество имен и названий промышленных объектов, но никогда не пользовался подготовленными материалами. Особенно красочными были эпизоды, когда он касался сущности американского империализма. Несмотря на жару и отсутствие малейшего ветерка, люди вслушивались в каждое слово своего вождя, прерывая речь аплодисментами. Были случаи, когда кто-то терял сознание, тогда стоявшие рядом, как по команде, расступались, тут же появлялись санитары с носилками, чтобы оказать помощь.
Конечно, мы очень хотели сохранить увиденное на память, но, к сожалению, только у некоторых ребят были простенькие фотоаппараты, которыми мы пользовались по очереди, когда такая возможность появлялась. Мы делились друг с другом уже отснятыми фотопленками и ночами печатали фотографии. Нашей проблемой был недостаток фототоваров. На Кубе ничего этого в свободной продаже не было, поэтому мы просили своих родных прислать их из дома. Из-за ограничения веса почтовых корреспонденций некоторые родители, не зная как с ними обращаться, разрывали упаковки с фотобумагой и рассовывали их по конвертам. На Кубу они приходили уже засвеченными, что вызывало у нас и смех, и разочарование.
Участившиеся контакты с кубинцами пробудили во мне интерес к изучению испанского языка. Сначала это было робкое общение на пляже, в магазинах, где мы покупали открытки, а также прослушивание местного радио, откуда постоянно звучали революционные призывы. К этому времени меня назначили постоянным дежурным по автопарку. Это было в некотором роде бюро пропусков на территорию, где находилась наша боевая техника. Чтобы не скучать, я целыми днями листал кубинские журналы и газеты, пытался их читать, не зная особенностей произношения. Для учета военнослужащих, находящихся в автопарке, был журнал, который по завершении смены я прятал в ящик стола. Заступив очередной раз на дежурство, я обнаружил в этом журнале пять песо. Откуда взялись деньги, для меня остается загадкой до сих пор, кроме меня в эту будку никто не заходил, да и не было среди моих сослуживцев богачей и спонсоров. Воистину свершилось чудо! Деньги свалились с неба. Со спокойной совестью я забрал их, но на всякий случай рассказал об этом своим близким друзьям: Дятлову, Бекирову и Яхно. Мы решили, что потратим деньги в солдатском кафе, но судьба распорядилась по-другому. На следующий день я встретился с одним знакомым из соседнего подразделения. В руках у него был русско-испанский словарь на сорок три тысячи слов, который ему кто-то подарил. Я, недолго думая, предложил ему за этот словарь всю найденную сумму. Устоять перед таким предложением он не смог, и сделка была успешно завершена. С этого момента моя жизнь наполнилась новым содержанием. Язык для меня стал каким-то наваждением, я стал учить все слова подряд, за исключением тех, смысл которых не понимал по-русски. В день осиливал по несколько десятков слов и выражений. Когда появлялась возможность, пытался говорить с кубинцами, но они меня практически не понимали, от чего я приходил в недоумение и злился на них. Проблема была в том, что я не знал, как правильно читать и запоминал все на свой лад. Понемногу я разбирался с дифтонгами, трифтонгами и другими характерными чертами кубинского испанского языка и дошел до уровня свободного общения на бытовые темы. В дополнение я приобрел два прекрасных учебника, изданных для слушателей института военных переводчиков. Мне было настолько интересно и увлекательно, что я занимался языком в карауле ночью. На Кубе есть летающие светлячки, которые, если положить на страницу книги, дают достаточное освещение для чтения. Я регулярно прибегал к этой уловке. Кстати, были случаи, когда наши часовые, видя светящуюся точку наподобие горящей сигареты, открывали огонь, предполагая, что кто-то проник на охраняемый объект. На окрик: "Стой! Кто идет! Стой! Стрелять буду!" – светлячок продолжал двигаться, и в его сторону гремел выстрел.
С каждым днем наше общение с кубинским населением становилось более тесным. Этого требовала сама повседневная жизнь. Мы благоустраивали свои жилища, строили спортивные площадки, приводили в порядок места хранения боевой техники. Для этого требовалось много строительного материала, который был только у кубинцев. Мы устанавливали с ними контакт и часто совершенно безвозмездно получали от них цемент, доски, песок и многое другое.
Офицерский состав вспомнил про свои дни рождения, новые должности, звания, свои и кубинские праздники, а чтобы это отмечать, требовалось спиртное и продукты. Нужны были связи на ликеро-водочных заводах, на оптовых базах и сельхозпредприятиях. Кубинцы охотно шли на контакт и делились с нами всем, чем могли. Мои познания в языке стали востребованными. Время от времени я выезжал с офицерами в город для разрешения хозяйственных нужд дивизиона и полка в целом.
Взаимоотношения с кубинками – весьма специфическая и многообразная тема. Один штабной офицер мне рассказал, что, когда велись переговоры с кубинской стороной о направлении на остров советского воинского контингента, то ли Рауль, то ли Фидель задали естественный вопрос: "Как будет решаться проблема ваших военнослужащих с женщинами?" Ответ был простым и лаконичным: "У нас этой проблемы не будет". Тот, кто это произнес, был по-своему прав. Эта проблема или есть, или ее нет, будь то у себя дома или за тысячи верст. Подавляющее большинство наших ребят, за исключением командного состава, в возрасте 22–25 лет были холостяками. С моральной точки зрения они имели право на любовь, и если им выпала доля прикоснуться к такому счастью вдали от дома, то отказываться от этого было бы грешно.

^[21]
Веселые беззаботные парочки

В тот период на Кубе еще сохранялись публичные дома. Они находились в одном из кварталов Гаваны неподалеку от морского порта. Наша информация о подобных заведениях ограничивалась общими познаниями, которые мы почерпнули из художественной литературы и кинофильмов. В наше время даже думать об этом было аморально, секс для нас был чуждым явлением, но запретный плод всегда сладок. Первыми туда направились господа офицеры, они имели свободный выход в город и наличные деньги. Молва о публичных домах быстро стала достоянием всех. Любовная утеха стоила недорого, поэтому, когда появлялась такая возможность, наши крепкие русские ребята туда заглядывали. Выбор девушек был весьма разнообразен: блондинки, мулатки и негритянки. Возле таких заведений всегда стояли кубинские полицейские и, если их сначала боялись, то потом поняли, что они стояли для обеспечения нашей же безопасности. Другой услугой, но более дорогой, являлись отдельные номера в загородных домах "посадас", куда можно было приехать на длительное время. Одним словом, кто читал Мопассана и у кого есть воображение, может представить, о чем я сейчас повествую. Когда эти заведения закрыли, об этом сожалели и кубинцы, и иностранцы. Кстати, военное руководство на посещение этих злачных мест нашими военнослужащими смотрело спокойно, и я не помню ни одного случая, когда кто-то понес наказание за такой "гуманный проступок".
В те годы межгосударственные связи СССР и Кубы получили развитие не только в военной области, но и во всех сферах общественно-политической жизни, в частности, в культуре и спорте. Спорт на острове Свободы стал доступен всем. Эта массовость позволила пополнять национальные команды по различным видам спорта, в первую очередь, по бейсболу, боксу, легкой атлетике и волейболу. Спортивным мероприятиям между нашими странами придавался международный статус и широко пропагандировался в средствах массовой информации. На спортивных аренах не оставалось ни одного свободного места. Целые сектора отдавались советским болельщикам, основу которых составляли наши военнослужащие. И мы, и кубинцы с удовольствием рукоплескали известному мировому рекордсмену по прыжкам в высоту Валерию Брумелю, именитым боксерам Валерию Попенченко, Виктору Агееву.
В рамках проведения месячника советской культуры на Кубе по центральному телевидению транслировалось совместное выступление наших и кубинских художественных коллективов. Ведущей была одна из самых популярных в то время эстрадных деятелей Росита Форнес. Она в числе первых признала кубинскую революцию и не иммигрировала в США, став исполнительницей революционных и патриотических песен про Кубу и Фиделя. Это в ее исполнении звучала известная всему миру песня "Ун Фидель ке виве ен ла монтанья". Мне тоже посчастливилось принять участие в объединенном хоре, куда я был привлечен, скорее всего, для увеличения его численности. С гордостью и с достоинством, тихонько, себе под нос, как ныне поют "под фанеру", я нашептывал слова, опасаясь помешать прекрасному пению. В разгар Карибского кризиса в Гаване выступали наши известные мастера культуры Майя Плисецкая и конферансье Борис Брунов.
Важным рубежом в нашей жизни стала подготовка к обучению кубинцев правилам пользования советской боевой техникой. Во-первых, все прекрасно понимали, что после обучения и передачи кубинцам техники наше дальнейшее пребывания на острове потеряет необходимость, и мы сможем вернуться домой. Офицеры начали готовить учебные материалы к проведению теоретических занятий на базе имеющихся инструкций и предписаний. Тут же возник вопрос о переводе лекций на испанский язык, для чего к нам прикомандировали кубинских переводчиков, недавно окончивших краткие курсы русского языка в институте имени Максима Горького в Гаване. Помимо того, что переводчиков было мало, уровень знаний военной терминологии был таким низким, что эффективность перевода сводилась к нулю. Командир взвода Горячев Леонид Константинович попросил меня сделать письменный перевод. Тематика была известной, поэтому, обложившись словарями, я, с божьей помощью, приступил к работе. В течение нескольких дней мне удалось осилить несколько разделов, после чего Леонид Константинович предложил командиру дивизиона официально провести меня как переводчика на весь период подготовки кубинских коллег. Командир дивизиона Воронков Владимир Александрович согласился с его идеей. Мне такой расклад очень понравился, к тому же я был поглощен изучением языка. За систематическое уединение после отбоя в Ленинской комнате, где корпел за учебниками, я уже имел несколько строгих предупреждений. Теперь появилась возможность заниматься сколько угодно благодаря новому статусу переводчика.
Командиром взвода кубинцев был Висенте Гевара – студент четвертого курса Гаванского университета, который пришел в армию по призыву Фиделя Кастро. Висенте был очень симпатичный парень, негр с европейскими чертами лица, с короткими вьющимися волосами. Он был прекрасно подготовлен, поэтому легко усваивал всю терминологию метеовзвода. Вечерами мы с ним досконально изучали очередную тему, переводили ее на испанский язык и на следующий день вместе с преподавателем доводили до слушателей. В тех случаях, когда нам не удавалось подобрать слово на испанском языке, они запоминали его на русском. Вторая половина дня отводилась на самоподготовку. Кубинцы занимались с большой охотой и самозабвением. Многие из них еще толком не умели писать, а тут надо было вникать в математические расчеты, химические процессы, метеорологию, баллистику и прочее. От больших перегрузок некоторые кубинцы теряли сознание, но это их не останавливало, и они вновь приступали к занятиям. Их упорству можно было только удивляться. Чтобы внести разнообразие в распорядок дня, мы решили один час уделять физической подготовке и привели кубинцев на площадку со спортивными снарядами. От этой идеи пришлось быстро отказаться, потому что вчерашние крестьянские мальчишки, впервые увидевшие перекладины, брусья и прочее, не задумываясь, без малейшего опасения начали пытаться делать то, что под силу умелым физкультурникам. Всего за один час половина взвода набила себе столько шишек и синяков, что впору было вызывать санитара.

^[22]
Слева Висенте Гевара, командир метеовзвода. В вооруженные силы Кубы пришел с 3 курса Гаванского университета по призыву Фиделя Кастро. Куба, 1962 год

Занятия с кубинцами проходили на территории автопарка по соседству с батареей ПТУРСов (противотанковые управляемые снаряды). Однажды там объявили тревогу, после чего все засуетились, боевые расчеты начали расчехлять установки и отрабатывать учебные стрельбы. Ко мне подбежал кубинский переводчик, на лице которого выражалось недоумение и испуг. Он спросил меня, почему по команде "три бога" все пришло в волнение и люди побежали к оружию. Когда я объяснил, что командир прокричал команду "тревога", что по-испански означает "аларма", он смутился. И мы, и кубинцы долго над ним потешались. Таких казусов с русским и испанским языками было предостаточно, но рассказывать о них я не буду, так как чаще всего они носили непристойный характер и коротко это объяснить невозможно.
Теоретическая подготовка кубинцев, длившаяся более двух месяцев, завершилась сдачей экзаменов. Прежде чем передавать технику кубинской стороне, нужно было провести боевые стрельбы. Дальность полета ракет составляла от 25 до 55 километров, поэтому нужно было подобрать пригодное для этих целей место. Им стал остров Пинос (Остров молодежи). Под покровом ночи в сопровождении полицейских пусковые установки и вся техника метеовзвода были доставлены в морской порт, а оттуда – на импровизированный полигон. Для личного состава был использован служебный самолет командующего группой советских войск на Кубе генерала Плиева. Времени на предпусковую подготовку было мало, но мы успели в первый же день развернуть технику и произвести несколько запусков аэрозондов для получения атмосферных характеристик острова. Кубинские коллеги ассистировали нам, но, учитывая важность предстоящего мероприятия, вся нагрузка легла на наших специалистов. Данные, которые мы получали, сразу передавались ракетчикам, а те, в свою очередь, вносили их в блок наведения ракеты с учетом островных климатических характеристик. Стрельбы были назначены на 11 часов следующего дня. И мы, и кубинцы оставшееся время провели в сильном волнении, поэтому, едва забрезжил рассвет, мы отправились готовить технику к пуску ракет. Запустив электростанцию, мы обнаружили, что напряжение в 220 вольт почему-то не поступало на радиолокационную станцию. Нас охватил ужас, когда мы увидели, что вся проводка была изуродована до такой степени, что в полевых условиях отремонтировать ее было нельзя. Запитаться от городской сети тоже не было возможности. Ситуация осложнялась тем, что за пусками должны были наблюдать Фидель и Рауль Кастро, военачальники, советский посол, дипломатический корпус дружественных стран и другие гости. Сорвать пуски мы не имели права, поэтому, успокоившись, начали думать, как выходить из создавшейся ситуации. Поглядели на небо. Оно оставалось таким же голубым и чистым, как накануне, погода нисколько не изменилась. Нам повезло. Проанализировав ситуацию, решили использовать уже имевшиеся данные – другого выхода не было. Риск – благородное дело. К этому времени гости разместились на крыше близлежащей гостиницы и с волнением ждали. По команде мы живо расчехлили пусковые установки с ракетами и произвели первый выстрел. Сигарообразная, блестящая в лучах света ракета вздрогнула и рванула вперед. Набрав необходимую высоту, она выровнялась и полетела в сторону цели – старинного полуразрушенного замка эпохи пиратов. С наблюдательного пункта сообщили, что точность попадания была великолепной. После консультаций с Фиделем был произведен еще один пуск, который также оказался успешным. И мы, и кубинцы повыскакивали из окопов и с криками "ура" стали носиться по полю. Со стороны гостевой трибуны также слышались возгласы приветствия. Пока гости разъезжались, наше ликование сменилось разочарованием. Дело в том, что двигатель ракеты был начинен сухой пороховой смесью, которая во время полета до цели сгорала не полностью и падала на землю, поджигая сухую траву, которая горела на всем протяжении от места пуска до цели. На тушение пожара были брошены все силы, включая пожарные машины и человеческие ресурсы этого островка, издавна считавшегося житницей цитрусовых. За успешно проведенное мероприятие нам разрешили остаться на острове на один день для экскурсии. Мы посетили столицу муниципалитета Нуэва Херона, основанную в 1802 году, Национальный музей Хосе Марти, а также тюрьму Пресидио Модело, построенную в 20-е годы ХХ века в виде круговых галерей по пять уровней в каждой, рассчитанную на 6 тысяч заключенных. В камере №3859 отбывал наказание Фидель Кастро после штурма казармы Монкада (г. Сантьяго де Куба) 26 июля 1953 года. Побывали также на пляже с великолепным бархатистым черным песком.
Шел второй год пребывания на героическом острове, где на наших глазах произошло много событий, о которых приятно вспоминать до сих пор. Через несколько дней после нашего возвращения с Острова молодежи командир дивизиона сказал, чтобы я захватил туалетные принадлежности, сменную одежду и отправлялся к дежурному по полку, где мне скажут, что делать дальше. Объяснять подробности он не стал. Уже там мне сообщили, что я прикомандирован к артиллерийскому дивизиону, который выезжает с кубинцами на боевые стрельбы. Мне выдали кубинскую форму, и мы поехали в сторону Мариэль, к морскому порту, куда в свое время прибыли на "Илье Мечникове". Артиллерийские установки разместили вдоль побережья, чтобы стрелять по морским целям в виде каких-то паромов, которые тащили на длиннющих тросах боевые катера. Мне было немного страшновато: я боялся, что они промажут и попадут в катер с матросами. К счастью, артиллеристы стреляли отлично, и все цели ложились прямо в центр парома.
Когда у нас появился свободный день, один кубинский офицер пригласил меня съездить в Артемису, где жили его родители. Это была моя первая свободная поездка по стране в общественном транспорте, запомнившаяся своей оригинальностью. Автобус был переполнен так, что было трудно дышать, т.е. точно так же как и у нас. Во время этой поездки, молоденькая кубинка, стоявшая рядом со мной, вдруг говорит: "Амараме ель кордон" ("Завяжи мне шнурок"). Я понял смысл сказанного, но никак не мог сообразить, что бы это означало. Посмотрел на своего друга, а тот подмигнул мне, чтобы я выполнил ее просьбу. С большим трудом я опустился вниз, тычась лицом в упругое тело кубинки, и, действительно, увидел расшнурованную туфельку. Аккуратно завязал и, счастливый, по тому же пути вернулся в прежнее положение. Девушка, как ни в чем не бывало, сказала: "Грасьяс!" – и подарила улыбку
Пока были на стрельбах, к нам во взвод прибыл новый командир – капитан Привалов. Наш, теперь уже бывший, начальник уплывал на родину на пассажирском лайнере "Мария Ульянова". У меня с ним сложились прекрасные отношения, которые можно назвать дружескими, хотя он был старше. Он уезжал на командирском джипе и попросил проводить его в порт. Не думая о последствиях, я с удовольствием согласился. По возвращении из порта Привалов сделал мне строгое замечание за несанкционированный выход за территорию части. Начались мои черные дни. Я все время, будучи рядовым солдатом, являлся образцом воинской дисциплины, увлекался всеми доступными видами спорта, был, в некотором роде, лидером в коллективе, секретарем комсомольской организации. Кульминацией моего падения в глазах комвзвода стал случай, который произошел в автопарке. Если у нас в России бедой в зимнее время является снег, то в тропиках – вечно-зеленая растительность и падающие листья, которые нужно постоянно убирать. Во время очередного паркового дня напротив моей машины под колючей проволокой, разделяющей нашу территорию и соседнее подразделение, Привалов нашел советский погон. Откуда он там появился – трудно представить. Раскрасневшийся от злости командир подскочил ко мне и, тряся погоном перед моим носом, спросил: что это такое и откуда он взялся. Затем, обвинив меня в потере бдительности, сделал вывод, что именно из-за таких, как я, противнику нетрудно догадаться о наличии советских войск на Кубе. Его нисколько не смущало, что мы стояли рядом с ракетами и другой боевой техникой. Я постарался объяснить, что к погону не имею никакого отношения, но все было напрасно. В этот же день он доложил майору Воронкову, что я разлагаю коллектив. С его подачи я быстро превратился в злостного нарушителя дисциплины. Он так часто жаловался командиру дивизиона, что в один прекрасный день тот собрал личный состав и начал с того, что по моей вине наш взвод скатился по всем показателям на самый низкий уровень. Обвинения были настолько серьезными, что я не на шутку испугался. Второй раз надо мной нависла угроза дисциплинарного батальона, а капитан Привалов весь сиял от счастья и ежедневно придумывал всякие козни, чтобы поиздеваться надо мною.
Пока развивались такие драматические события, жизнь преподнесла мне приятную перспективу. Минуя руководство дивизиона, через посыльного меня пригласили в учебный отдел полка и сообщили, что я включен в список кандидатов для направления в Москву на курсы в Институт военных переводчиков для последующей работы с военными советниками при кубинских вооруженных силах. В этот список, в основном, вошли ребята, которые также как и я во время обучения кубинцев были переводчиками в своих подразделениях. Возникло опасение, что мне может помешать мое руководство, но, как оказалось, списки были согласованы раньше, когда Привалова не было, а командиру дивизиона уже было неудобно показывать меня в дурном свете. Он сам поддержал мою кандидатуру. Вместе с командиром меня вновь пригласили к руководству и сказали, чтобы я наутро был в центральном аппарате для прохождения мандатно-экзаменационной комиссии. Воронков приказал своему водителю – моему лучшему другу Сашке Яхно отвезти меня туда. Показалось, что он уже забыл, как я, с подачи Привалова, чуть не стал "разгильдяем", по-отечески порадовался по поводу возможной учебы. Время остановилось, с большим волнением дождался утра, разбудил Сашку, и мы начали готовиться к поездке. Ждать пришлось недолго. Вызывали по одному человеку. Собеседование велось на испанском языке. Вопросы носили общий характер, и по настроению сидящих там людей я почувствовал, что экзамен выдержал. Меня поблагодарили и сказали, что будут рекомендовать на учебу. Через несколько дней стало известно, что подготовка переводчиков будет проводиться не в Москве, а на Кубе силами институтских преподавателей, которые прибудут в ближайшее время. Местом учебы избрали наш полк и буквально в пятидесяти метрах от дивизиона установили палатки для проживания и учебных классов. Из отдаленных мест начали съезжаться будущие слушатели курсов, мне же было сказано, что я покину расположение дивизиона в первый день учебы. Про свои переживания писать ничего не буду, но укажу лишь на один момент. Привалов пришел на утренний подъем, поприсутствовал на зарядке, провел химтренаж, сводил на завтрак и только после этого разрешил мне удалиться из городка. Две недели спустя я узнал, что еще до начала курсов все слушатели по приказу Министра обороны Родиона Яковлевича Малиновского были демобилизованы из рядов вооруженных сил. С этого момента мы уже считались служащими советской армии. В соответствии с этим, каждому из нас была назначена зарплата в рублях и в сертификатах (чеки с желтой полосой по линии Государственного комитета по экономическим связям (ГКЭС) в Гаване). Зарплата для нас была баснословной, и мы ничем не отличались от других советских специалистов, работающих на Кубе.
Курсы возглавил полковник Минин – автор политехнического испанско-русского словаря и других учебных пособий. Вместе с ним прибыли ведущие преподаватели ряда московских языковых вузов. Срочность по подготовке переводчиков была продиктована тем, что к этому времени наши войсковые части приступили к передаче боевой техники кубинской стороне. Для ввода в эксплуатацию и сервисного обслуживания вооружения на Кубе создавались советнические аппараты из наиболее опытных офицеров. Людей со знанием испанского языка в то время не хватало, поэтому мы, переводчики-самоучки, были единственным спасением в создавшейся ситуации. График учебы был настолько плотным, что нам приходилось заниматься даже после отбоя. Все учебные группы формировались с учетом специфики будущей работы. Лично я был зачислен во взвод противовоздушной обороны. Мы учили терминологию, связанную с ракетными зенитными комплексами, радиолокационным оборудованием, особенностями ведения боевых действий и т.д. Много внимания уделялось письменным переводам инструкций и положений. В течение короткого времени преподаватели помогли разобраться в грамматических особенностях языка, заложили солидную базу практических навыков. Мы также значительно пополнили свой словарный запас. Завершились курсы сдачей экзаменов и распределением по местам предстоящей работы. Попрощавшись с сослуживцами и поблагодарив своего командира, я навсегда покинул расположение части.