Ушаков Владимир. "За тридевятью морями" (1978-1979)

12.04.2017 Опубликовал: Гаврилов Михаил В разделах: Тексты

(лайков: 6)

Загрузка...

Напечатать

Об авторе | О публикации

Моего папу с семьей направило Министерство Рыбного Хозяйства СССР работать переводчиком на два года в Республику Куба. А с семьей - это значит со мной и моей мамой. А мама, Мирослава, а если коротко, то Мира, как ее звал папа, была молодой и очень красивой. Впрочем, и папа тоже. Не хуже. Папа ехал на Кубу работать, а мама, как сказал мой дедушка, ехала туда работать его женой. А меня направляли на Кубу, как пошутил работник в управлении загранкадров Министерства, не просто жить, а выполнять ответственное задание: хорошо учиться в школе при советском посольстве.
Как с ребенком разговаривали. Это они все думают, что я маленький, а мне уж, слава богу, за первые девять лет перевалило. А все маленький, маленький…. Но пусть себе тешатся…
Знакомый летчик, первый пилот, родственник бабушкиной подружки, провел меня ночью мимо спящих в первом классе в креслах стюардесс в летчицкую кабину. Там тоже все спали. И второй пилот, и штурман, и еще какой-то мужчина в летной форме. Или слушали музыку. Сидели в креслах с закрытыми глазами и все в наушниках, на головах и на ушах. Штурвал в виде руля полугоночного велосипеда, брошенный и всеми забытый, качался сам по себе. А справа от него, перед вторым пилотом, качался и поворачивался еще один, точно такой же. Летчик на него не смотрел. Он тоже с закрытыми глазами сладко дрыхнул.
Первый пилот, который назвался Николаем Ивановичем, сказал мне, что этот руль называется штурвалом, что самолет летит на автопилоте, и дал мне потрогать штурвал рукой. А потом посадил меня на свое место в кресло, за штурвал, и надел мне на голову большие, черные наушники. В них был шум, треск и английская речь. Музыки в них не было. Николай Иванович предложил мне порулить самолетом, но я покраснел и вежливо отказался, сославшись на недостаток практики и опыта. Пилот отнесся к моему объяснению с пониманием. Навстречу самолету плыли звезды, а потом обтекали его со всех сторон. Внутри кабины кругом была уйма всяких лампочек, кнопок и тумблеров. Прямо пропасть, сколько там было приборов и прочей техники! Мы летели навстречу рассвету, как бы догоняя его. Он уже был виден. Там, где-то впереди.
Когда я возвращался на свое место в салон экономкласса, то одна стюардесса проснулась, и, увидев меня, посмотрела на меня очень испуганно.
"Она, наверное, подумала, что я злоумышленник или разбойник какой", - подумал я, так как стюардесса быстро убрала свои длинные, затянутые в капрон, ноги под байковое одеяло, видимо, опасаясь, что их утащат.
Мама спала, посапывая, а отец листал учебник.
"Доучивает испанский", - решил я, усевшись в кресло.
- Понравилась экскурсия? - спросил отец, не отрывая глаз от текста.
- Очень! Только как там только, в кабине, пол не провалится? Он такой тонкий внизу, что под ним даже звезды видно. По нему четыре человека ходят и еще стюардессы. Страшновато. И потом звезды тебе навстречу прямо в нос летят, а потом разбегаются в разные стороны. Ха! Интересно!
Отец показал на свои толстые и тяжелые японские ручные часы "Сейко" со светящимся циферблатом, купленные им в Камеруне во время его предыдущей командировки в Африку, которыми он очень гордился:
- Видишь, сколько времени мы летим только над одним Атлантическим океаном? Можно сказать, что мы летим с тобой за тридевять морей.
Я легко с этим утверждением согласился, откинулся на кресло и стал потихоньку замерзать. Достал сверху одеяло и тоже закутался в него, как мама, стюардессы и многие пассажиры.
Я проснулся от шума. Самолет задрожал, захрустел, выпустил с треском шасси и стал плавно снижаться над маленькими островками, разноцветными отмелями, рифами, высокими и маленькими пальмами, лохматыми как пауки, и кустарниками. Мягко приземлился и прокатился, слегка подпрыгивая, до самого аэропорта. Потом заурчал, вздыбился, еще немного проехал и остановился, как вкопанный.
При выходе из самолета нам в лицо пыхнуло липким жаром. А внизу у трапа нас встретили веселые кубинские пограничники. Один из них мне подмигнул.
Не буду описывать процесс прохождения таможни и паспортного контроля. Толкотня, духота, шум, чемоданы и сумки. В общем, очереди не по мне, не для меня. Ни в Москве, ни за границей. Это однозначно!
Но зато потом! Когда мы, наконец, разместились в микроавтобусике "РАФике" и поехали, это надо, сказать, было зрелище! Это было здорово! Когда тебя везут - это красота! Водитель наш, мой тезка, Володя Шмырев, белобрысый такой улыбчивый хохмач, красочно расписывал папе, как ему будет хорошо работаться в представительстве рыбного хозяйства, как мама будет отовариваться в магазине для дипломатов. А пока мы, мол, едем в Восточную Гавану, что находится за замком "Эль Морро" и за подземным туннелем, что проходит под каналом. И действительно. Мы видели пассажирский лайнер во входном канале в торговый и рыбный порты, корабли на рейде, старинную крепость на скале и Старую Гавану. Вернее ее часть, выходящую на канал. Потом был туннель под землей. Большой, длинный и кривой. Вернее, с поворотами. И светлый, как наше метро. Все впечатляло. И девушки-полицейские в зеленой форме, и олеандры, такие цветы. Мама часто ахала. Папа комментировал, где мы проезжали. Кто и когда построил туннель. Кто и зачем построил крепость. Что в ней было раньше и что там в ней теперь. Видно было, что папа все знал. Я стал фотографировать все вокруг своим "Зенитом", но отец меня вовремя остановил.
- Все равно на скорости хорошо не получится, - сказал отец. - Только пленку испортишь. Придем сюда гулять, вот тогда и наснимаешься. Ты будешь снимать слайды, а я фильм своей кинокамерой.
Есть у него такая камера. "Спорт" называется. Бледно-кремового цвета и с пупырышками. В нее вставляется большая батарейка. Я успокоился и даже перестал вертеться в разные стороны и подпрыгивать на сиденье. Тем более что мы уже подъезжали к большому бетонному шестнадцатиэтажному дому с длинными бойницами на серой стене.
- От американцев отстреливаться? - спросил я, указывая на бойницы.
Отец объяснил, что это не бойницы, а такие жалюзи в стене, чтобы и вентиляция была, и от солнца тень внутри, и от ветра защита. Рабочий в сомбреро и длинной потухшей сигарой во рту подравнивал рядом с домом длинным ножом, как сказал отец мачете, траву и, наверное, еще и стриг ее огромными ножницами, так как они лежали на траве рядом с ним. И хотя на Кубе была зима, и трава, и пальмы, и акации, и разные растения - все было кругом зеленым!
Кубинцы при входе нам заулыбались и что-то говорили приятное отцу, а он им что-то отвечал. Тоже приятное.
Шмырев помог поднять нам наши вещи на лифте на двенадцатый этаж и донести их до квартиры.
Через бойницы было видно море. Далеко-далеко. И корабли вдалеке на рейде. В коридоре подвывал ветерок. Декабрь зимнее время года на Кубе. И ветерок здесь бывает, о-е-ей. Тем более у моря! Через год, в этом же месяце, мы уже замерзали при пятнадцати градуса тепла ночью. Когда совсем акклиматизировались. Но все равно купались…
В коридоре у некоторых квартир стояли литровые высокие продолговатые бутылки с молоком.
- Это молоко для русских и кубинских детей дошкольного возраста. Каждый день и бесплатно, - рассказывал на ходу Шмырев.
А когда мы вошли в нашу квартиру, он показал, где водяной "титан", рассказал, как он работает, что большая бутыль в штативе - это с питьевой водой. Каждый день приезжает водовозка и меняет пустые бутыли на полные. Поэтому пустую бутыль надо выставлять за дверь.
Отец подарил Шмыреву буханку черного хлеба, и он, довольный, умчался по своим делам. Я стал придирчиво осматривать новое жилище.
В принципе мебель ничем особенно от нашей не отличалась. Те же шкафы, стол, стулья. Но в шкафу я заметил горящую лампочку.
- Это от сырости, чтобы вещи не покрывались этой, как ее, плесенью,- сказал всезнающий отец.
Еще бы! За его спиной служба военным переводчиком в Африке, в Республике Экваториальная Гвинея, которая, находится на самом Экваторе. Бывшая колония Испании. У меня даже марки тех времен ее есть: и колониальные и уже когда стала республикой.
Но кровать! Это вещь! Кровать в спальне была широченная! Ну, очень широкая! У нас таких не выпускали. И с непривычными, узкими и длинными по длине пухлыми подушками.
- А где же накомарничек? - решил я, ехидным голосом, озадачить родителей.
- Видишь море? - сказала мама. - А это бриз. К тому же мы на двенадцатом этаже. Или комары здесь не водятся, или сюда не долетают. Силенок не хватает. Понятно?
- Логично. А телевизор, не вижу, где? - не унимался я.
- А вот телевизоров всем не хватает. Они в дефиците. Вот кто-то уедет, тогда телевизор ближайшему очереднику достанется. Все равно телевизор Москву здесь не ловит. Все передачи здесь на испанском языке. Так что учи поскорее испанский. Знаешь, как быстрее выучить испанский?
- Знаю, - ответил я, вспомнив, рассказанный кем-то из ребят анекдот, что для этого лучше всего спать с переводчицей. Но это уже была шутка не для взрослых.
Как бы прочитав мои мысли, отец посоветовал: - Надо побольше общаться с кубинцами.
- Пообщаемся, - пообещал я.
Удовлетворившись своим новым жильем, родители принялись радостно распаковывать чемоданы и вытаскивать из них шмотки, а я пошел на балкон, посмотреть оставленные там бывшим жильцом морские ракушки.
Мама сказала папе, что хорошо бы позвонить в Москву и сообщить, что мы долетели благополучно. Но отец объяснил маме, что телефонные аппараты, которые, как он думает, будут работать через спутник, изобретут лет, этак, через пятнадцать, а сейчас, мол, садись и пиши письмо домой, чтобы его кто-нибудь забросил в посольство, если кому по дороге, для отправки в Союз обратным рейсом через три дня. Пока наши летчики успеют в первый день отметить счастливый перелет, на второй день отоспаться, а на третий нагуляться по Гаване.
Я тоже предложил родителям смотаться в город на прогулку, но получил категорический отказ: им сейчас не до прогулок.
Отец мне посоветовал вести дневник нашего пребывания на Кубе и записывать в него все интересное, что происходит каждый день.
- Я что, девчонка?- заартачился я.
- Вот увидишь, это тебе пригодится в будущем. Ты попробуй, может, тебе понравится писать, и из тебя писатель когда-нибудь выйдет, - сказал отец и дал мне толстую общую тетрадь.
Я обещал попробовать. И уже вечером, пересиливая себя, сделал в ней первые каракули "Мои воспоминания о нашем прилете на Кубу". После дело с записями пошло легче. А потом меня это дело даже увлекло.
На новом месте мне долго не спалось. Извертелся весь. Сказывались и разница во времени с Союзом, и ярко светящий месяц, весящий в звездном небе почему-то задом наперед, и неумолкаемый стрекот цикад, и отдаленный шум морского прибоя…
На следующее утро отец уехал с новыми своими сослуживцами на работу в представительство Министерства рыбного хозяйства СССР, что находилось в рыбном порту Гаваны.
Мама приступила к работе в качестве жены, а я пошел во двор и привел домой с улицы тощую, добрую собаку. Толпящиеся при входе в гостиницу кубинцы, работники ее администрации и разных технических служб, мне ни слова не сказали. А зря. Я все равно не понял бы ничего.
Зато мама высказалась вволю. И не только высказалась, но и выставила меня на улицу вместе с псом, красноречиво объяснив, что это не частный дом, а гостиница. И собакам здесь не место. Кубинцы слышали все это, ничего не понимали, но до них дошло все. И одобрительно поглядывали на мою сердитую, но еще более привлекательную в гневе маму. Я сходил домой, принес большую, сахарную кость и вставил ее собачке в пасть. С тех пор собачка каждое утро в течение двух лет встречала меня у входа в гостиницу. Я давал ей что-нибудь вкусненькое, и она счастливая, вильнув хвостиком, убегала. До следующего утра.
С понедельника и я занялся общественно полезным делом, а именно пошел в школу. А что школа? Школа есть школа. Особенно за границей. Здесь особенно не повякаешь. Чуть что, грозят или отцу сказать, или в партком обратиться, чтобы работника за плохую учебу или поведение его ребенка отправили обратно в Союз. Действовало как скипидар в одном месте. Здесь выхода нет. Только идти в отличники! Если ты, конечно, не балбес. Я далеко не придурок, поэтому оставалось одно: учиться, учиться и еще раз учиться…
В воскресенье мы поехали на небольшом автобусе "ПАЗике" на море купаться. На пляж "Санта Мария". "Святая Мария", значит. Интересно, почему так пляж назвали? Потому что святые Марии там тоже купались? Интересно, кто они такие, святые? Я сунулся в воду, но сразу же обстрекался о медузу. И мне купаться почему-то враз расхотелось. По ноге такая красная полоса вздулась! Мама перепугалась и хотела вести меня в травмопункт, но наши ей объяснили, что раз я сразу не помер, то, значит, буду жить. Главное, чтобы эта проклятая медуза своим синим телом не легла на спину. Если ляжет, тогда точно крышка будет. От нервного паралича. Поэтому, когда заходишь в воду, надо смотреть по сторонам. И уж потом только купаться. Щупальца медуз далеко видны!
Мне потом ребята рассказывали, что этих медуз под названием "агуа мала", что значит "плохая вода", бывает много только в зимние месяцы, а потом она уходит. А бывает, что и вообще ее зимой не бывает. По-всякому бывает! Что ты хочешь? Природа!
Поэтому я сидел на песочке под сосенкой и украдкой глазел, когда родители плавали, как целуются, обнимаются и прижимаются молодые парочки кубинцев в воде, на берегу под простынями и так просто…без простыней.
А мой отец неожиданно встретил кубинских военных, с которыми он дружил еще в Экваториальной Гвинее. Среди них начальника Особого отдела кубинского военного отряда. И пошел с ними в бар угощать своих приятелей ромом.
Мне отец рассказывал, когда мы ездили с ним на рыбалку под Рузой, в Подмосковье, что в эту Экваториальную Гвинею, в город Бата, где они были с мамой, прибыл в 1974 году отряд из семидесяти кубинцев с пушками и пулеметами защищать молодую Гвинейскую Республику от наемников и прочих агрессоров и создавать в этом государстве Национальную гвардию. А командиром у кубинцев был команданте Хорхе Дельгадо. Вот эти самые кубинцы и спасли наших десятерых военных советников, мою маму и еще одну тетю, жену старшего переводчика, живших в городе Бата в 120 километрах через пролив, разделявший его со столицей Санта Исабель на острове в Гвинейском заливе, от разных тропических болезней и холодной, костлявой руки голода. Если бы не кубинцы, нашим военным пришлось бы совсем туго. Мама рассказывала, что с продуктами у них было очень плохо. Пальмовое масло они вытапливали из пальмовых зерен, булочки из китайской муки ели, выковыривая из них разных червячков и паучков. Мясо обезьян, порубленных на куски и замороженных, вообще не ели. Частые отключения электричества не давали возможности хранить в холодильнике то немногое, что нам перепадало от наших рыбаков, что изредка заходили иногда в наш порт и делились с ними крупами. Да индусы, узнав, что папа и его приятели за Индиру Ганди, давали им иногда, когда у них самих были, кое-какие консервы в ржавеющих банках. Спасибо Индире! Хинди-русиш пхай-пхай! А в основном весь год наши военные питались рыбой под названием "хек серебристый". Отец говорил, что они поели за год столько этого хека, что ходили ночью как бродячие электрические фонарики, так как пропитались насквозь фосфором. В общем, рассказывал он, они исполняли в Африке свой интернациональный долг, а выживать им помогали не свои, а кубинцы. А свои привезут раз в месяц на самолете деньги и письма и улетят обратно с жутко ободряющим напутствием "Молодцы, держитесь!". И чем хотите, тем и питайтесь.
Я горжусь своими родителями. Они столько пережили в этой Африке! На горе Фернандо-По, где гуляет Лимпопо. Они вернулись из Африки в нервном истощении. А, ведь, многие и не вернулись вовсе. Или их привозили в железных гробах со стеклянным окошечком. Чтобы туда смотреть.
Когда отец допил с кубинцами свой ром, он рассказал нам с мамой, что в военном Морском госпитале работает начальником хирургического отделения его друг по Гвинее, который был в кубинском отряде военврачом, что ему дали его телефон и пообещали найти Хорхе Дельгадо, если он еще жив, а не погиб в Анголе.
Знаю, что мои предки многое не договаривают. Рано, они говорят, мне еще много и лишнее знать. Ничего, когда-нибудь все расскажут, расколются…
В нашем доме советских ребят моего возраста было примерно трое. Примерно, это потому что один русский мальчик с нами практически не общался, а все время учился на чем-нибудь играть. По-моему он учился играть и на аккордеоне, и на скрипке, и на арфе, и на виолончели, и на контрабасе-барабасе. На чем еще можно играть? Но, как мне кажется, не научился ничему. Хотя на концерте художественной самодеятельности и пропиликал что-то на чем-то из чего-то и сорвал шквал растроганных, пьяных новогодних аплодисментов.
Под Новый год папаня опять рассказал мне, как они праздновали с мамой Новый год в Гвинее: нарисовали на ватмане цветными карандашами елку с игрушками и прикрепили его к стенке. Потом он снова, в который раз, прочитал мне свое стихотворение, которое сочинил в то время. И опять не смог вспомнить его первые две строчки. Чтобы он окончательно не забыл свои потрясенные, как он считал, стихи, я записал их в свой дневник.
Нудно долбит по мозгам
До шести утра "Там-там".
И устраивают скачки
В холле дружно кукарачки.
Мы в ночку новогоднюю
Бананчики сжуем.
А солнышко лишь встанет
На рыночек пойдем.
Толпы местных пацанят
"Русо" радостно кричат.
И трепыхнется вдруг под сердцем
Нахлынувшая вдруг печаль.
И в ожиданье возвращенья
Глядим в синеющую даль.

Зато с другим русским мальчиком из нашего дома мы подружились. А спустя несколько месяцев мы подружились и с местными кубинятами. И играли с ними после школы в пелоту, в бейсбол по-кубински, и в футбол. На классном, настоящем, футбольном поле!
Пелоту мы не любили, так как не любили проигрывать, зато в футбол мы сражались с кубинцами на равных, хотя они были и постарше нас. А то, может быть, играли и получше их. Мы прекрасно понимали местных ребят и без слов. Я рассказывал, как мог кубинятам о своей любимой футбольной команде "Динамо". Показывал, как забивал мячи в девятку Численко, как ловко обводил всех Маслов, как ломал оборону соперников мощный Глотов. Но и отдавал должное игрокам других команд: показывал фирменный финт Месхи, удар назад в падении через себя в исполнении Бышевца.
Но футбол требует жертв. Я как-то пробивался к воротам противника, и на меня сверху навалился вратарь. Я, падая, ударился головой о штангу. В глазах у меня все зашаталось, потом пошли какие-то серые мурашки, потом потемнело, и я отключился.
А когда пришел в себя, то увидел вокруг себя испуганных ребят и, неизвестно откуда взявшихся кубинских школьниц в коричневых платьицах, белых рубашечках с синими пионерскими галстуками. Они все стояли и на меня молча смотрели. Как на лежачую скульптуру.
Одна девочка вдруг рванулась с места, подбежала ко мне и стала приводить меня в чувство, вытирать мне своим платочком кровь со лба, обмахивать рукой лицо. Кубинские ребята ревниво на меня поглядывали, перешептывались и бурчали, но девочка, что-то им сказала, из чего я только уловил, что ее отец полицейский. К чему она это им сказала, я сразу не сообразил. Только потом до меня дошло, что она их так предостерегала на всякий случай. Я эту девочку запомнил. И запомнил, куда она потом ушла: в интернатовскую школу неподалеку.
Через несколько дней, когда моя рана зажила, и когда выдалось свободное время, я пошел к этому интернату и нашел эту девочку. Она прыгала с подружками по начертанным на асфальте красной краской квадратам. И напевала популярную в то время песенку "Игра в Симона", которую передавали по местной трансляции. Черные ее волосы были зачесаны назад в две косички с пробором. В проколотые насквозь уши у нее были вставлены золотые сережки в виде шариков. А кожа ее была светло-коричневого цвета, как у конфеты-ириски или как у недоваренной сгущенки. А вареную сгущенку, даже пусть и недоваренную, я обожал! Может, поэтому я в эту девочку и влюбился? Или потому, что запомнил ее колени, на которых лежала моя голова в обмороке, и ее руки, вытирающие платком мою геройскую кровь с разбитого лба?
- Псст! - позвал я ее, как это принято делать у кубинцев.
Она подошла ко мне, нисколько не удивившись. Я на ломаном испанском языке и жестами, на пальцах, объяснил ей, что я тот самый советский футболист, что разбил себе лоб неделю назад о штангу, а она мне вытирала кровь. Что зовут меня Володей, что мне девять лет и учусь я в третьем классе в школе советской эмбахады, посольства то есть. Она все прекрасно поняла, наверно потому что я уже хорошо говорил по-испански, и сказала, что зовут ее Мариной и что ей тоже девять лет.
Я с ходу пропел ей кусочек из передаваемой часто по радио "Ребелде" и популярной в то время итальянской песни на испанском языке: "Мarina, Маrinа, Маrina, contigo mе voy а casar!…". Не понимая содержания песенки, я уже давал кубинке обещание на ней жениться! Марине это очень понравилось! И мы договорились с ней встретиться завтра, маньяна, в субботу, в шесть вечера, за нашим домом на берегу моря. Как мы договорились? Элементарно!
Я нарисовал ее школу на земле, футбольное поле, мой дом, море, место встречи и показал на пальцах время. Она кивнула и, смеясь, убежала.
У папы в представительстве работал врач-великан, Серов. Когда папа нервничал и просил у него валерьянку, он давал отцу валерьянку, но и учил папу, как надо бороться со стрессом, когда его распекает начальник. Он показывал, что надо сложить фигу из трех пальцев и засунуть ее в карман вместе с рукой. И там ее держать, пока начальник не успокоится. Мол, очень эффективное средство от нервов!
А еще врач был большой врун. Он рассказывал всем нам, что однажды он плавал в море с маской и трубкой как раз за нашим домом, где я назначил свидание с Мариной, и на него сверху, когда он нырнул с ружьем за рыбой, надвинулась огромная черная тень и закрыла собой солнце. Он сказал, что очень испугался и что у него чуть не произошел разрыв сердца, так как он подумал, что это была акула. А потом, якобы, он разобрался, что это над ним проплыла огромная, тонны в две, морская корова, которая питается планктоном, то есть травкой там разной, водорослями, мелкой креветкой и моллюсками. Никто ему, конечно, не поверил, потому что приврать он любил. А Серов обиделся и надулся:
- Я вас теперь лечить больше не буду!
Но куда он денется? Шеф прикажет, и будет лечить нас как миленький!
Так вот, наше первое свидание с Мариной состоялось как раз там, где охотился Серов. Берег там такой, что сесть просто невозможно. Все вокруг вулканического происхождения, острые черные камни или острая запекшаяся лава. Поскольку говорить нам особенно было не о чем, мы решили искать мальков и крабов в заводях. Поиздевавшись над крабами, которые пощипали нам пальцы, мы стали собирать затвердевших много тысяч лет назад, как мне потом объяснили, моллюсков с ребристыми боками и с дырочкой наверху, куполообразной формы. Маленьких таких, с двухкопеечную монету. Я набил ими себе полные карманы.
Марина удивленно на меня смотрела, мол, зачем я это делаю. Я пытался ей объяснить, что из них можно сделать приличные занавески, как вьетнамские из тростника, но не сумел это изобразить ни на пальцах, ни словами. Я старался дать ей понять, что это вещь нужная в хозяйстве, и у меня дома сгодится.
Воздух пах водорослями и морем. А от Марины исходил какой-то незнакомый мне еще запах. Такой необыкновенно нежный и мягкий аромат!
Мы с Мариной еще не раз приходили на это наше место, и я набрал целый мешок этих моллюсков, который потом мама не раз грозилась выбросить и наотрез отказалась везти в Москву, когда мы улетали. И мне удалось спрятать в последний момент в ее белье только килограмма два этих моллюсков, из которых я все же сделал потом висячие занавески-шторы в домике на даче, нанизав моллюски на капроновую леску. Ну и досталось же мне потом от мамочки, когда уже в Москве она обнаружила в чемодане среди своих нарядных платьев эти серые доисторические млекопитающие: закостеневшие улитки, моллюски или вообще ни пойми что.
Почему мы часто ходили с Маринитой на этот малоприспособленный для свиданий берег?
Надо знать, что такое Восточная Гавана. Восточная Гавана-это городок из нескольких высоченных бетонных домов, как у нас на Калининском проспекте, и десятков трех и пятиэтажных кирпичных домиков, шестиугольной, резной формы, вокруг них. И деться там просто некуда. Все у всех на виду.
Мои родители быстро узнали, с кем я провожу свободное время, но мне не препятствовали. Лишь бы учился хорошо. Мой же испанский словарный запас пополнялся быстро, на зависть всем другим ученикам в моем классе. А отец как-то раз сказал мне, подмигивая и явно намекая на Мариниту:
- У твоей юной знакомой подлинно прекрасное лицо!
Я с интересом взглянул на отца: я знал, что встречаются прекрасные лица, но чтоб еще и подлинно прекрасные! Это что-то новенькое! Как он красиво сказал!
Мама же моя стала общественной деятельницей: организовывала художественную самодеятельность к праздникам, на которые мы приглашали и кубинцев, работающих в гостинице, вела политинформацию для советских женщин, решала с кубинцами бытовые и технические проблемы, возникающие у советского персонала, проживавшего в гостинице. За это перед нашим отъездом домой администрация гостиницы торжественно вручила маме редкую по тем временам для кубинцев большую вазу.
Однажды я оказался в столовой гостиницы, когда там обедали кубинцы. Мне показалось, что на алюминиевых подносах у них маловато еды и на вид она была не очень приглядной.
Я спросил в школе у учительницы, а как кормят детей в кубинских интернатах. Я думал, что она знает, так как наша школа шефствовала над одной большой детской кубинской школой-интернатом: подарили кубинским детям телевизор, возили разные подарки, оборудовали им красный уголок с нашими сувенирами и как-то раз вместе с интернатовцами собирали апельсины. Я весь искололся об эти проклятые шипы! Учительница ответила, что детей там кормят нормально. Но все же я предложил взять шефство и над школой, где училась Марина, и помогать им продуктами. Но учительница ответила, что, к сожалению, мы этого сделать не сможем, так своих продуктов у нашей школы нет, а завтраками нас в школе кормят на деньги наших же родителей.
Тогда я при каждой встрече с Мариной приносил ей конфеты. Она так долго держала раз шоколадку в руке, что шоколад растаял и потек. И тоненькие Маринкины ручки стали из светло-коричневых местами темно-коричневыми. А она облизывала пальцы и смеялась. Конфетами она делилась с подружками и родителями. И передавала мне от них спасибо.
А уж с разрешения родителей я подарил Марине свой любимый радиоприемник в кожаном футляре.
- А как же ты? - спросил отец.
- Ничего. Обойдусь. - И на всякий случай поинтересовался: - А нельзя мне привезти из Москвы еще один?
- Это вряд ли, - ответил папаня.
Но какой это был праздник для моей Мариниты, что означает по-русски, Мариночки. Она меня даже обняла за шею. И мне показалось, поцеловала. Она с приемником не расставалась ни в школе, ни на наших встречах. Иногда прося меня купить ей батарейки.
Как мы вместе проводили время? Что мы делали? Дела всегда находились. И, как я говорил, гуляли у моря, рассказывая друг другу о себе, о родителях, о школе, о Москве и Советском Союзе, о Кубе. Обменивались сувенирами и значками. Я приносил ей иногда, выпрошенные в гостиничной детской комнате продленного дня для детей русских специалистов, игрушки, куклы, в которые играют девочки. Слушали музыку и много фотографировались пока не кончилась пленка.
Кинопленку и слайдовскую, цветную диапозитивную пленку, мы отправляли домой, в Москву, для проявки, когда вернемся, чтобы она здесь в тропиках не испортилась за два года. Новую пленку нам присылали с оказией дедушка и бабушка, родители мамы. А реактивов для черно-белой пленки мы привезли много с собой. Пленки в гостиничной фотолаборатории проявлял мой отец, а нам давал уже готовые фотографии. Потом ему это дело надоело, и он научил меня проявлять пленку и печатать фотографии.
Я решил показать, как я это делаю Марине, и научить и ее этому искусству. Мы закрылись в лаборатории и в красном свете проявляли и печатали фотокарточки. Один раз, когда мы вместе промывали пленку, я не удержался и, не отдавая себе отчета, что делаю, лизнул плечо девочки. Марина замерла от неожиданности и не двигалась. И не смотрела на меня. Тогда я прошелся языком от ее локтя до плеча.
- Ты, что, кот? — спросила меня Марина, поглаживая облизанную руку.
- Да, - признался я. - Мяу! - И страшно зарычал.
- Котик, смотри, как хорошо мы здесь получились, - сказала Марина.
Уже через два урока она сама проявляла и печатала. Опять же пока не кончились реактивы. И нам пришлось переключиться на другие дела.
Надо сказать, что виделись мы нечасто. По выходным, когда она возвращалась из школы домой, в свою семью. Но как было трудно дождаться очередной встречи! Нас так тянуло друг к дружке! И никак не хотелось нам расставаться опять на целую неделю!
Папа очень уставал на работе. Я понял, что работа переводчиком, такая же тяжелая как у водителя автобуса или, например, у шахтера. Я вскоре уже знал, что в представительстве работало двадцать два наших специалиста и только два переводчика. Скажем, у пятерых специалистов возникает в день пять вопросов для решения с кубинцами. По одной проблеме на брата, а для переводчика в день возникает, значит, пять проблем, требующих решения. Специалист решил свой вопрос и счастливый пошел мыть машину представителю, а переводчик бежит к следующему специалисту, ждущего переводчика со своим вопросом. Или, скажем, после ночного дежурства в представительстве, где была тьма комаров и только дихлофос против них, если специалисты после дежурства отбывали домой спать, то переводчики после ночи еще работали весь день, так как и представитель, и его заместитель были без переводчиков как без рук. А ведь ночью надо было заводить и встречать суда в порту, и следить за их отходом из порта в море, на промысел. Следить за своевременным прохождением судами санитарных, таможенных и пограничных властей, за обеспечением судов водой, топливом и так далее. Или искать в городе терявшихся там иногда рыбаков.
Сегодня, в воскресенье, мои поехали на концерт в шикарное, как рассказывали, открытое, то есть на воздухе, кабаре "Тропикана". Значит, надолго. Не дожидаясь их отъезда на автобусе, я вроде бы пошел погулять, а на самом деле зашел за Мариной, как договаривались, и повез ее в город, в кино. Марина была нарядная. В новом платье. В бусах из каких-то красных и коричневых фруктов или сушеных ягод. Мы сели в автобус, называемый на Кубе "гуагва".
Я так и сказал Марине, галантно приглашая ее рукой на посадку:
- "Guagua, por favor".
Пожалуйте-с в автобус, значит. Я опустил при входе несколько монеток сентаво в кассу в форме длинной зеленой трубы рядом с шофером-кондуктором, и мы уселись на высокое заднее сиденье. Я рассматривал и нахваливал ее бусы, ей понравилась моя стильная, цветастая рубашка навыпуск. Она ее пощупала и погладила.
Мы добрались до центральной улицы "Рампа" и направились в лучший городской центральный кинотеатр Гаваны "Яра". В "Яре" в тот вечер шел фильм с интригующим названием "Дьявольски твой". Если на афише написано "Diabolicamente tuyo", то с переводом не ошибешься. Заплатив в кассу два песо и получив билеты, мы направились к входу, где нас ни с того ни с сего тормознула билетерша. Она показала на надпись под афишей фильма, которая гласила, что фильм только для тех, кто старше четырнадцати лет. Как будто я этого не понял по выставленным под стеклом рекламным кадрам из фильма!
У нас в Москве тоже такие фильмы показывают только тем, кто старше шестнадцати. Я попытался прорваться и подтолкнул к входу Марину, но билетерша своим жирным телом загородила нам всю дорогу.
- Я советский, - сказал я билетерше по-испански, еще на что-то рассчитывая.
Билетерша взяла нас за руки и подвела к кассе. Вернула в кассу наши билеты, всучила нам наши два песо и хотела дать нам рукой по … , в общем, хлопнуть нас сзади. Но мы с Мариной одновременно рванулись вперед, чтобы избежать позора на людях.
Презрительно посмотрев на билетершу, я повел Марину по улице дальше. Мы молча дошли до другого кинотеатра, немного похуже, "Трианон", где шел фильм с французом Аленом Делоном. И опять "Para mayores de 14 anos". Я все же упорно снова купил билеты и при входе сказал седому старику, что я "sovietico". Но этот нас не задерживал. Кивнул головой и все.
Фильм шел по системе non stop, то есть постоянно, без остановки. А мы пришли где-то в конце фильма. Когда фильм заканчивался, я понял, что Ален Делон победил. А потом мы стали смотреть фильм с самого начала. О чем был фильм, я так и не понял, так как с замиранием сердца смотрел на Марину, а она, временами, на меня. Я касался пальцами ее руки. Потом сбегал и купил нам по мороженому. В зале работал кондишн, и поэтому было прохладно.
А на улице было жарко и влажно. Марине фильм очень понравился. Она при выходе меня поблагодарила и взяла под руку, левую, чем меня очень смутила: я не знал, опустить мне левую руку или прижать к груди. Поэтому мы просто взялись за руки и побежали на автобус, чтобы успеть домой до возвращения моих предков из кабаре.
На днях отец пришел с работы поздно и довольный. Он был на приеме, который организовали кубинцы в кают-компании большого транспортного рефрижератора. Там было много приглашенных советских гостей. Папе поручили переводить нашему военному атташе, полковнику Орджоникидзе, который пришел без своего переводчика. Всех угощали вкусной рыбой и коктейлем из креветки. Причем ешь, сколько влезет. Коктейль выглядел так: в большую рюмку наливали вкусный соус, а на края рюмки навесили много очищенных королевских креветок десять-двенадцать сантиметров длиной. А капитан пригласил отца в свой кабинет рядом с кают-компанией, чтобы дать ему какую-то бумажку, открыл ящик своего стола, а там отец увидел настоящий пистолет "Макарова".
Бывали у отца на работе и серьезные происшествия. В доке, где работала наша подменная команда ремонтников, случился пожар. Когда его тушили, обожглись несколько наших рыбаков. Особенно сильно пострадал один: он получил восемьдесят процентов ожогов кожи средней и высокой степени. Дежуривший в представительстве экономист представительства сразу вызвал скорую помощь. И она увезла пострадавших в обычную больницу, где не было специального ожогового отделения. Когда об этом узнал на следующий день мой папа, он позвонил в военный Морской госпиталь, недалеко от Восточной Гаваны, главному хирургу, своему приятелю по Гвинее, и спросил, не могут ли в госпитале принять на лечение советского обожженного рыбака. Главный хирург госпиталя спросил у отца, сколько поверхности кожи у обожженного. Папа рассказал, что восемьдесят и что все ожоги тяжелые. Главный хирург сказал, что дела плохи, но пусть срочно везут рыбака в госпиталь, а еще из Советского Союза надо срочно привезти плазму крови определенной группы, так как, хотя у них в госпитале и сильное ожоговое отделение и современное оборудование, но именно такой плазмы у них сейчас нет. Пострадавшего в этот же день привезли в госпиталь, сделали анализы и сказали, какую плазму нужно доставить срочно на Кубу. Начальник ожогового отделения сказал отцу, что они еще поборются за жизнь рыбака, но надо, чтобы рядом с пострадавшим рыбаком постоянно дежурили переводчики. Так важно было знать, что говорит больной. Мой отец и его напарник из представительства дежурили в реанимационном отделении по шесть часов, сменяя друг друга и продолжая работать в представительстве. Не знаю, когда они спали.
Отец рассказывал, что начальник ожогового отделения, отличный мужик, ему понравился. Он воевал вместе с русскими ракетчиками против американских агрессоров во Вьетнаме. Делился с отцом воспоминаниями, что, когда русские и вьетнамцы отбивали очередной налет американской авиации, то русские военные доставали самый лучший свой продукт, который производился в Союзе - водку, а кубинцы самый лучший свой - апельсиновый сок. Смешивали водку с соком и пили за дружбу между советским, вьетнамским и кубинским народами.
Два дня наш рыбак страдал от страшных болей. Мужественные кубинские медсестры и врачи, отдирая от кожи и меняя на теле рыбака гнойные повязки, говорили ему жалостливо:
- Кричи, миленький! Ругайся!
Рыбак был молодой, сильный, высокий мужчина тридцати двух лет. И он кричал, и ругался матом. Потом он потерял сознание. И больше в него уж не приходил. На девятые сутки он умер. Плазму крови почему-то из Ленинграда доставили в Москву, а потом ближайшим самолетом привезли на Кубу. А из гаванского аэропорта на "Скорой помощи" - в госпиталь. Плазма опоздала всего на несколько часов. Хотя врач сказал, что все равно она бы уже ничего не изменила…
Отец долго не мог прийти в себя. Очень переживал. Жалко всем было этого парня ужасно! Мы с мамой как могли папу поддерживали.
Время от времени у меня появлялась мысль о том, что будет с Мариной и со мной, когда закончится командировка отца. Я не находил на этот вопрос ответа. И старался об этом не думать. Но все равно думалось…
В прошлое воскресение мы выезжали за город, на природу, на пикник. Всем представительством. С женами и детьми. На двух автобусах. Вместе с нами ездили и работники рыбного порта. На трех зеленых автобусах. Тоже все с семьями. Победители социалистического соревнования. Мы приехали в место, где было много гигантских камней, поросших травой и кустарником.
Сладко благоухали акации. Летали, как пчелы, колибри. Автобусы мы оставили у дороги, а сами пошли гулять.
Потом, ближе к обеду, организовали прямо на земле столы. На скатертях мы и кубинцы разложили привезенную с собой еду, поставили бутылки с лимонадом, пепси и ромом. За нашим длинным столом на земле сидели кубинцы, победители социалистического соревнования, с семьями и несколько наших семей. Таких столов на поляне было много. И за каждым сидели и русские, и кубинцы. В нашей компании все стоя по очереди говорили тосты за дружбу, а папа их переводил на русский язык и обратно, на испанский. Он так много переводил, что даже запьянел, и его язык стал заплетаться. Всем было весело. Мы с кубинцами фотографировались в обнимку. Потом все пели песни: "Катюшу", "Подмосковные вечера" и другие. Вернулись мы домой часов в одиннадцать.
На Кубе все готовились к проведению 11-го Всемирного международного фестиваля молодежи и студентов. Наше представительство и мой отец со своим напарником, старшим переводчиком, занимались обустройством Центра советской делегации. А когда на Кубу прилетели и приплыли все члены нашей молодежной делегации, они приходили в этот Центр отдохнуть, послушать выступления артистов, покупаться.
Однажды отец взял нас с мамой с собой, чтобы показать нам этот Центр и просто отдохнуть, проветриться. Мы сели за соседний столик с главой нашего представительства, Ковалем, и пили пиво. Конечно, не я. Мне пиво не полагалось. Я пил крепкий, обжигающий горло, тоник. В холл вошли двое высоких, молодых, красивых мужчин в льняных белых костюмах.
Я спросил отца:
- Пап, что-то знакомые, вроде, лица. Я с ними когда-нибудь встречался? А почему у них такие шеи толстые?
- Встречался. И часто. По телевизору. Ты, что, не видишь разве? Не узнаешь? Это наши популярные эстрадные певцы. Твои любимые! А шеи… Да потому что они певцы. Они…
Но договорить отцу не дал его начальник. Глава представительства громко сказал отцу:
- Владимир Иванович, подойдите, пожалуйста, сюда, ко мне. Видите? Это ж Иосиф Кобзон и Лев Лещенко. Я Вас прошу, идите к ним, представьтесь и от моего имени пригласите их за наш столик. Я хочу с ними побеседовать. И сами к нам присоединяйтесь.
Когда Кобзон и Лещенко сели за столик главы представительства, Коваль заказал для них много пива и попросил их выступить, когда у наших певцов будет время, в рыбном порту для нескольких сотен советских рыбаков, которые в том время были на Кубе, в составе экипажей судов, стоящих в четыре корпуса у причала, и ремонтно-подменных команд.
Мама подошла к столику, за которым сидели известные артисты, и дала Льву Лещенко свой пригласительный билет, пропуск в Центр, с эмблемой фестиваля, ромашкой с разноцветными лепестками, для автографа. Лев Лещенко спросил, как зовут мою маму, и написал: "Мире желаю добра!". И подписался. Потом передал билет Кобзону. Иосиф Кобзон прочитал, кивнул головой и тоже подписал пожелание.
Меня поразило выступление в Центре девочки-гимнастки, совсем подростка, которая прыгала и делала сальто в воздухе на шесте, который держали на плечах два гимнаста.
Три дня спустя Иосиф Кобзон, Лев Лещенко и еще несколько артистов, в том числе певец из Большого театра, выступали перед нашими рыбаками на палубе БМРТ, Большого Морозильного Рыболовного Траулера, перед сотнями советских и кубинских рыбаков. И пели песни три или четыре часа подряд.
Не каждый день выпадает увидеть собственными глазами самих звезд нашей эстрады Кобзона и Лещенко! Отец там, на концерте, не был, поскольку дежурил в представительстве, но рассказывал, что наши рыбаки и кубинские и портовые работники были в восторге от выступления наших артистов и долго их не отпускали, аплодируя!
Перед отъездом на Родину нашей делегации кубинцы сделали ее членам ценные подарки. Иосифу Кобзону кубинские рыбаки подарили громадное чучело черепахи "Carey", панцирь которой идет на изготовление украшений модницам.
А через несколько дней я увидел девочку-акробатку, из Центра уже на международном карнавале, когда она проходила в составе нашей делегации с показательными выступлениями по набережной Гаваны, который называли малеконом. Шествие живописных, красочных кубинских карросас с танцующими на них разодетыми в национальные костюмы артистами и многочисленных иностранных делегаций растянулось на несколько часов. Так было красиво! Необычно! Стоял такой шум! Столько музыки! Поздний вечер. Страшная жара, влажность. А советской делегации все нет и нет. Мы уже устали даже просто стоять и, наконец, выходят наши. И эта девочка стала перед центральной трибуной вытворять такое! Такие делать кульбиты на тонюсеньком шесте! Мы еще тогда в Центре со страхом на нее смотрели, боясь, что она промахнется или сорвется с шеста и ударится о землю с травой. А здесь, после нескольких часов ожидания своего выхода, над асфальтом...! Мы затаили дыхание, молясь, чтобы она не разбилась насмерть. Бог миловал. Все закончилось благополучно. Но какая смелая и рисковая была наша гимнастка-акробатка. Вот какие мы, русские!
После фестиваля отец нам рассказывал, как кубинцы сорвали провокацию делегаций некоторых западных стран, в частности англичан, которые хотели на фестивале пройти под флагами проституции, наркотиков, какого-то там лесбиянства. Но кубинцы сказали на ушко организаторам провокаций, чтобы они особенно не удивлялись, если кто-то из них выпадет случайно с шестого этажа гостиницы или вывалится на полном ходу из автобуса…. И кубинцы, папа говорил, их так обработали, что почти все члены английской делегации и других, которые хотели сорвать фестиваль, добровольно сдали в конце фестиваля свою кровь, как доноры. Кубинцы, чтобы их не обидеть, кровь у них взяли. Но, между собой русским сказали, что все равно их кровь они пустят только на технические нужды. Вот как все было интересно и вовсе не просто на фестивале!
В завершение фестиваля мы попали на гала-концерт советской делегации в роскошном театре "Карла Маркса". Мы, папа, мама и я, сели на первом ряду бельэтажа. Дверь на балконе распахнулась, и в окружении охраны в зал вошли Фидель Кастро и руководители нашей фестивальной делегации. Зал встал и долго им рукоплескал.
Когда Фидель садился рядом, в одном с нами ряду, только через проход, то напротив мамы разместился дюжий телохранитель с пистолетом в накладном кармане гваяиверы, такой нарядной, расписной, праздничной кубинской рубашке навыпуск.
Мы с отцом в порыве лучше разглядеть Фиделя Кастро сделали было шаг вперед и спустились на ступеньку в проход. Но появившийся перед нами словно из-под земли накачанный мулат, охранник, тоже в гваявере и с пистолетом в кармане рубашки, убедительно, локтем, вернул нас на свои места. Но мы этого как бы и не заметили, поскольку все время во все глаза смотрели на легендарного героя кубинской революции, друга нашей страны, Фиделя Кастро Рус.
Затем стало тихо. Свет медленно потух, и на сцену вышел элегантный, в строгом черном костюме с галстуком, первый голос страны, Иосиф Кобзон. И, преклонив колено, прекрасным голосом пропел трогательную песню, посвященную отважному бойцу Че Геваре перед огромным портретом Че. Вообще концерт был что надо! И запомнился нам всем на всю жизнь.
Потом на улице мы видели, как кубинские военные обнимали и подбрасывали вверх детей советских специалистов, которые были со своими семьями на концерте. Меня подбрасывать никто не стал, наверное, потому что я стал уже достаточно тяжелым. Одиннадцать лет как-никак! Но прижать к себе один кубинский офицер меня все же прижал.
А с Маринитой мы нашли себе новое развлечение. Мы заглянули мимоходом в радиостудию нашей гостиницы, куда вход, как гласила надпись на металлической двери, был всем строго запрещен. Кроме нас! И мы туда зашли. И никто нас не выгнал. Марина быстро уговорила приятного, молодого кубинского работника радиостудии дать нам послушать, звучащие отовсюду песни ансамбля "Бонней М". Не простые, а самые что ни на есть стереофонические. Кубинец надел каждому из нас на голову мягкие наушники и сказал, что только не долго. Это недолго растянулось на три часа в этот день и еще на несколько дней по несколько часов.
При хозяине студии мы сидели в кожаных креслах как порядочные, а когда кубинец уходил, то забирались в них с ногами и балдели с закрытыми глазами от потрясающей музыки в каждом отдельном ухе. С необыкновенным чувством слушали мы потрясающую инструментальную музыку оркестров Джеймса Ласта и Поля Мориа, незабываемого хора Рей Кониффа, веселые, заводные песни Роберто Хордана и групп "Los Mustang" и "Los Brincos", душевные национальные мелодии в исполнении чудесного кубинского ансамбля "Буэна Виста", гуарачу и болеро замечательного оркестра "Бельямар" из провинции Пинар дель Рио и многих других. Это было наше прикосновение, наше приобщение к высококлассной музыке… Это были сказочные дни!
Но все в жизни когда-нибудь да кончается, как любил говорить глава нашего представительства. Отец принес с работы известие, что нам всем, и маме и мне, едет замена. Значит, надо собираться в Москву. Я тянул, не зная, что сказать Марине. Но время неумолимо поджимало. На берегу моря, под плеск прибоя, я сообщил Марине эту печальную весть. Она, видимо, что-то предчувствовала.
- И что теперь будет? - прошептала Марина.
- Я уверен, что уговорю отца приехать на Кубу снова. Через год, - уверенно сказал я.
- Правда? - не поверила Марина.
- Правда, - искренне веря, сказал я.
- Хорошо. Тогда давай обменяемся адресами и будем этот год переписываться.
- Каждую неделю.
- Каждую.
- А когда вы улетаете?
- В эту пятницу. Днем.
- Во сколько?
- Я тебе на днях приду к тебе и скажу, когда мы будем уезжать из гостиницы.
- Я приду тебя проводить.
- В учебный день?
- Сбегу, если не отпустят.
Больше говорить было не о чем. Или не находилось нужных слов. Мы, как всегда, так естественно, взялись за руки и сидели, глядя на море, думая, казалось, каждый о своем, а на самом деле об одном.
- Красиво как здесь, - прошептал я дрожащим голосом, указывая рукой на закат.
- Да, красиво. Я буду приходить сюда.
- Я тоже буду часто тебя вспоминать и думать о тебе тоже часто.
- Верю.
- Ничего, год быстро пролетит. Вот здесь два года пролетели в одно мгновенье, - сказал я, вспомнив испанское выражение "в одно открытие и закрытие глаз".
Было уже поздно. И надо было возвращаться домой, но никто не мог и не хотел первым сказать: "Пошли!". Одновременно мы встали и грустные побрели, точнее, поплелись к гостинице. А затем, улыбнувшись друг другу, направились было по своим домам, но Марина вдруг взяла меня резко за руку и завела за угол дома, где мы долго, неумело, но так сладко и крепко целовались еще целых полчаса. И со слезами на глазах разошлись. Каждый в свою сторону.
Марина пришла ровно в час нашего отъезда. Попрощалась нервным пожатием руки со мной и кивнув уважительно моим родителям. Мама долго гладила девочку по головке и поцеловала ее в темечко. Маринка помахала немного рукой вслед нашему уезжающему автобусику и побежала назад, достав на бегу из кармана розовых брюк розовый платочек. Никто не видел моих слез, потому что я, развернувшись, глядел в заднее стекло, а родители, тоже смахивая слезы, смотрели только вперед…
Александр Иванович, директор ибероамериканских программ одного из московских гуманитарных университетов, обнаружил свой кубинский дневник, разбирая бумаги на квартире своей матери. Полистал тетрадь, иногда местами зачитываясь. Погладил ладонью потертую, шершавую и потрескавшуюся от времени коричневую, дерматиновую обложку общей тетради с приклеенным на ней бумажным квадратиком из школьной тетради в клеточку с надписью, сделанной детской рукой "Кубинский дневник".
Когда Саша вернулся с Кубы в Москву, он первым делом спросил у родителей адрес посольства СССР на Кубе, куда писать, чтобы письмо передали Марине. И тут уж родителям пришлось сказать сыну горькую правду о том, что передавать письмо Марине из посольства никто не будет. Саша не мог сразу в это поверить. Ведь при отъезде с Кубы родители ничего ему не говорили. Лишь молча соглашались с ним, что он сможем легко переписываться с Мариной. Значит, они все знали наперед и просто его обманули!
Родители оправдывались тем, что не хотели его тогда, на Кубе, расстраивать и травмировать. Следуя его мольбам, родители сказали сыну, как надо писать в МИД СССР, чтобы письмо попало в посольство на Кубе. Саша написал. Через три недели письмо вернулось ему обратно с надписью на конверте "Адресат в посольстве не значится". Это было для Саши ударом! Он тогда написал письмо с указанием адреса Марины, который она ему дала при их расставании. Пошел на почту. Ему наклеили на конверт много марок на приличную сумму, и письмо ушло. Ответ от Марины он получил. Но только через два месяца, когда уже и не надеялся. Марина писала, что скучает, что вспоминает их встречи и надеется увидеть Сашу вскоре снова. Он написал Марине опять. Ответ от Марины пришел через три месяца. А потом он сам написал Марине спустя два месяца, а ответа дождался через пять месяцев. Потом… Потом школьная жизнь его закружила, завертела. Он все реже вспоминал Марину, но грустил иногда, пересматривая фотокарточки о своем пребывании на Кубе. Он, наконец, понял, что никогда больше не увидит свою Мариниту, свою любовь, и что писать на Кубу больше не следует. Не надо делать больно ни Марине, ни себе. Все равно никакой надежды у него на встречу с Мариной уже не оставалось. Расстояние и время сделали свое дело. Остались лишь светлые воспоминания о его первой детской любви…
- А не попробовать ли, - сказал себе вслух Александр Иванович, - опубликовать эти мои детские записи? Может быть, современным подросткам будет любопытно узнать, как любили, служили и работали за границей, в общем, жили их старшие соотечественники? Ведь без памяти нет истории и нет независимого государства…
Александр Иванович, вздыхая, перебирал многочисленные фотографии, которые они делали с той дорогой ему кубиночкой, девочкой-смуглянкой, много лет тому назад.
- Какие мы здесь с Маринитой маленькие, стройненькие, хорошие!
Как много мне дала та поездка на Кубу! Она научила меня любить, дружить и многому, многому другому!
Он подошел к серванту и стал в тысячный раз рассматривать сувениры, привезенные ими тогда с Кубы. Это редкий посеребренный брелок с пятиконечной звездой и картой Кубы в ней с надписью наверху и внизу "Cuba libre. Primer pais socialista en America". Вот чучело маленького крокодильчика на деревянной подставке с золотой металлической табличкой "Куба". Вот ракушки-рапаны и ракушки-развертки. Вот белые, острые как нож, резные, ветвистые кораллы, а рядом с хельгой на полу, серая, натуральная морская губка. Большая. Целый куст!

А вот чучело ценной черепахи "Carey" с ценным панцирем. А вот…

Об авторе

Ушаков Владимир Георгиевич, москвич, 1-й Московский ГПИ Иностранных языков имени Мориса Тореза, переводческий факультет, испанское отделение.
Был дважды на целине в составе студенческих отрядов, служил военным переводчиком в Республике Экваториальная Гвинея, работал на Кубе, в Перу, мединституте, туристическом агентстве, МРХ СССР, МГЛУ, МГУ имени М. Ломоносов, в Кунцевском исполкоме.
Написал две книги: "Amor" с киносценариями, повестями, рассказами стихами и песнями, а также военные мемуары "Наши люди в Экваториальной Гвинее".

Предоставим слово автору: "Я много лет работал переводчиком испанского языка, а также совмещая основную работу по специальности с применением знания иностранного языка. Работал военным переводчиком, когда приходилось иметь дело с различного рода вооружением, гражданским переводчиком с врачами, рыбаками, на рыболовных и военных судах, с юристами, с техническими текстами договоров, на прямой эфир перед СМИ, делал переводы правительственных соглашений под расписку. А чтобы правильно переводить, надо разбираться в сути вопроса или в технике... Ведь даже самые простые слова, скажем, в Гаване, могут означать фрукт, а в другой провинции.. быть матерным словом и оскорбить людей. И техническая терминология, и юридическая в Испании одна, а на Кубе или в Перу может и не совпадать.
Исходя из моего опыта, работа переводчика и устного, и письменного перевода – интересная, но очень напряженная, очень нелегкая из-за ответственности в случае неправильного перевода, совершения политической ошибки и по причине физических и нервных нагрузок. Почему-то менее оплачиваемая, чем иных специалистов других профессий. И менее благодарная... Это несправедливо, потому что подчас от работы переводчика зависит жизнь людей, взаимопонимание политиков и деловые отношения, работа техники..."

Владимир Георгиевич был на Кубе дважды:

В 1969 году работал переводчиком на электростанции «Мариэль», в 40-ка километрах от Гаваны, командировка на год.



На электростанции



В Гаване



Гавана



В индейской деревне Гуама.



В Наутико, 1969

В 1978-1979 годах работал переводчиком в Представительстве Минрыбхоза СССР на Кубе, в Гаване.

Фото: с врачами госпиталя из Наваля.

Представительство Минрыбхоза СССР в 1978-1979 годы.

О публикации

Маленькая повесть или большой рассказ "За тридевятью морями" – художественный, а не документальный. Всё уже издано в моей книге киносценариев. Пусть читатели также ознакомятся и со сценарием "САША И МАРИНИТА". Сценарии целостней, чем рассказы. Они одобрены посольствами Кубы и нашим для съемок. Нет денег.
История школьника - чистый вымысел. Я жил в Новой Гаване. Там было много семей с детьми, которые учились в советской школе. Вот я и придумал такой сюжет. Возможно, так с кем-то и было. Через Кубу прошла не одна сотня наших школьников…

От cubanos.ru

Мы надеемся продолжить сотрудничество с Владимиром Георгиевичем и опубликовать еще один его сценарий, посвященный Кубе, а также ряд уникальных кубинских фотографий.