Лоскутов Анатолий Иванович (сентябрь 1963 – июнь 1965): "Мы помогли кубинцами отстоять независимость". Дополненный вариант

22.08.2019 Опубликовал: Гаврилов Михаил В разделах: Материалы из книги «Белые пятна Карибского кризиса 1961-1964»

(лайков: 6)

Загрузка...

Напечатать

Из книги "Белые пятна Карибского кризиза, 1961-1964"

Служба в Союзе

Я призвался в ряды Советской армии осенью 1962 года. Был сразу же направлен в г. Шадринск, Курганской области, в зенитно-ракетный полк. В течение месяца я проходил курс молодого бойца, а затем был направлен в ракетный дивизион (в/ч 83294), где меня определили вначале оператором координационной системы (кабина А), а затем назначили оператором радиолокационной станции П-12.



Фотография с доски почета 20 отдельного мотострелкового батальона. Лучший экипаж СУ-100. Командир - старший сержант Лоскутов. Торренс.


Имея до армии навыки в области радиоэлектроники и электрики, я быстро освоился с оборудованием станции, мог работать за всех операторов. Вскоре меня послали в полковую партийную школу. После ее окончания я был избран комсоргом дивизиона. Думаю, именно членство в КПСС стало причиной моего направления для службы за рубеж.

Неизвестная командировка

В один из сентябрьских дней 1963 года меня вызвали к командиру полка. Он сообщил, что я еду служить заграницу. В течение двух дней меня экипировали, дали новую форму и большой вещмешок. Когда я спросил начхоза, что там, он ответил, что все это положено по военной норме, и добавил, что гранатные подсумки они искали целый день, так как в частях их не было. (В дальнейшем вещи, находившиеся в вещмешке, мне не понадобились, они так и остались в каптерке на Кубе.) В Челябинске мы прошли медицинскую комиссию, где я был признан годным для службы в стране с жарким и влажным климатом. В Свердловске на сборном пункте нас собралось около тридцати зенитчиков. Несколько дней мы ждали своей участи.
Неожиданно я был вызван в штаб. Меня проводили к начальнику Политуправления. Помню только, что он был полковником, и на его груди красовалась звезда Героя Советского Союза. Он отечески принял меня: попросил присесть, поинтересовался службой, семейным положением, а затем заявил, что я направляюсь на Кубу или во Вьетнам. Он попросил меня отправить домой имеющиеся у меня письма и документы, а партийный билет сдать под расписку. Мы тепло попрощались. На сборном пункте ребята меня спрашивали, что я делал в штабе, но я ничего не ответил, так как мне приказали хранить тайну.
Наша команда во главе с офицером была направлена поездом в Ленинград. На вокзале нас встретил автобус и повез в город Пушкин. Мы вылезли около здания военно-морского училища. Нас сразу же определили в казармы. Они были большие, и, как мне кажется, еще царских времен.
Койки с поролоном занимали огромную площадь. За два дня они все заполнились прибывающими солдатами. Когда все собрались, нас выстроили на плацу и объявили, что будут переодевать в гражданскую одежду. Тут же велели сдать военные билеты и выдали деньги. Я получил около 30 рублей.
Переодевание проходило два-три дня, прямо в казарме. На огромном складе были расположены на вешалках плащи, костюмы, рубашки, головные уборы, шляпы и кепки. Кому не нравился костюм, его тут же перешивали, рядом находилось с десяток швей. Офицеры отличались от нас только тем, что им выдавали шляпы, а нам кепки. А в остальном, почти все сходилось. Нам дали возможность побывать в Пушкине, купить необходимые личные принадлежности. Правда, кое-кто из ребят воспользовался этим: ушли в самоволку и не вернулись. Об этом мы узнали позже.
Нас, переодетых в гражданскую одежду, насчитывалось около 1000 человек. Как выяснилось при общении, было много летчиков, ракетчиков и моряков. Утром нам объявили о выезде, выдали билеты на теплоход "Грузия" и посадили в автобусы, которые направились в закрытый ленинградский порт. На пирсе нас выстроили, перед нами выступили работники ЦК КПСС и Министерства обороны, которые пожелали нам успехов в ратном деле за пределами Родины. Под звуки марша началась посадка на теплоход.

Морской переход

В дневное время мы все были на палубе, любовались Кронштадтом и Финским заливом. Затем началась борьба со стихией: здорово штормило в Балтийском море, а еще сильней – по выходу в Бискайский залив. Мы в лежку лежали на койках, потому что потеряли ориентацию – где верх, где низ, мучаясь рвотой. Мы не выходили на принятие пищи, нам приносили лимоны и компот. Но затем, дней через пять, где-то около Азорских островов, нам, ребятам из кают, стало лучше. И мы кое-как выбрались на палубу, посмотреть на острова.
В последующие дни морская болезнь прекратилась. Мы стали нормально питаться, вечерами смотреть кинофильмы, играть в шахматы. По своей палубе я занял первое место по шахматам, победив кандидата в мастера. Он очень сожалел и настаивал на матче-реванше, но я понимал, что не выиграю, ведь я победил из-за того, что он просмотрел фигуру.
На полпути к Кубе над нами стал часто появляться американский гидросамолет: он облетал судно, снижался над палубой, по-видимому, фотографировал. Нам было запрещено высовываться на палубу и даже глядеть в иллюминаторы кают. Правда, в вечернее время, когда мы смотрели кинофильмы на палубе, перед теплоходом неожиданно всплывала подводная лодка, на ее палубу выходила часть экипажа и махала нам руками, как бы подбадривая, что мы не одиноки.
Около Кубы поперек курса нашего теплохода встал американский военный корабль. Мы шли по курсу прямо на него, и он отвернул, пропустив нас. Шли двадцатые сутки плавания. У нас почти закончилась питьевая вода, мы были изнурены. По рупору нам неожиданно сообщили, что через час мы будем в Гаване. Мы очень обрадовались, кричали и плясали. Хотелось спокойно посидеть на земле. Но Гавана нас не приняла, и мы направились в порт Мариель, недалеко от Гаваны, где нас уже ждали наши ребята, загорелые как негры, в белых рубашках и брюках.

Эль-Чико и Санта-Клара

Нас посадили в автобусы и повезли под Гавану в Эль-Чико, штаб группы войск. Мы переночевали одну ночь, нас досыта накормили фруктами и овощами, это было для нас в диковинку.
Часть ребят-зенитчиков, в том числе и меня, направили в Санта-Клару, где находился штаб зенитно-ракетного полка (командир полковник Д.Е. Орел), этот полк раньше дислоцировался под Казанью и был тайно переброшен на Кубу. Здесь нас распределили по подразделениям. Я и несколько ребят поехали в дивизион.

Ураган "Флора"

Судьба этого дивизиона плачевна. Он дислоцировался в местечке Мансанильо, в устье пересохшей реки. Ураган "Флора" (4-8 октября) сделал свое дело. Селевые потоки залили дивизион. Ребята уцелели только благодаря тому, что кабины были прочно прикреплены к земле.
Проплывающие деревья и трупы скота только ударяли о кабины. Возможно, личный состав в кабинах уцелел бы от урагана, хотя вода в кабинах находилась на уровне груди, и обессиливших ребят поднимали на верхние блоки, чтобы они не захлебнулись. Никто не обращал внимания на скорпионов и "черных вдов" и их укусы. Но поступила команда командира взять стрелковое оружие, которое находилось в 50 метрах от кабин. Туда были посланы две группы, но они взять оружие не смогли и погибли под напором ветра и потоков воды. Только через четыре дня их трупы были собраны нашими ребятами на плавающих транспортерах. Часть техники и все, что осталось от дивизиона, было передислоцировано в Нуэвитас, в/ч п.п. 92617.
Эти ребята были похоронены в местечке Торренс, за их могилами мы впоследствии ухаживали. Они были высококлассными специалистами, физически развитыми, один даже кандидат в мастера спорта, именно поэтому их и послали за оружием. Их помнили и помнят все мои однополчане, и я хочу еще раз назвать их имена: Макаренко Виктор, Лупашко Михаил, Преображенский Рудольф, Прыгаев Владимир, Табаев Николай.
Я восемь месяцев провел в этом коллективе, и могу подтвердить, что последствия трехдневного пребывания в воде сказались на личном составе. Троих мы отправили домой с туберкулезом, а десяток находились в госпиталях, мучаясь от болезней. И у всех была психологическая травма, оставшаяся на всю жизнь.

На новом месте

В дивизион, находящийся в местечке Мансанильо, я прибыл в самом начале октября, а передислоцировали его в Нуэвитас где-то в середине месяца. Ребята, служившие там раньше меня, с ностальгией вспоминали о командирах, особенно о замполите, которые создавали все условия для жизни. Рядом с дивизионом находились фруктовые деревья, а также плантации ананасов, и ребята часто ходили туда. В дивизионе ежедневно показывали кинофильмы. Ребята даже ловили в местном озере рыбу и готовили ее. Имелся тесный контакт с населением.
А после переезда в Нуэвитас была установлена жесткая дисциплина, хождение в сам город Нуэвитас строго каралось. Да и жили мы в окружении хенекена – колючего кустарника. Как нам говорили, из него делают веревки. Командный состав был почти весь заменен.
Вскоре после прибытия в Нуэвитас, наши старослужащие ребята, прихватив и меня, пошли изучать окрестности. Мы натолкнулись на большое болото. Внимательно пригляделись и увидели плавающую рыбу. Меня быстро направили за маскировочной сеткой и большим бачком. Соорудив что-то наподобие бредня, мы залезли в воду и начали бродить. В сетку попало много рыбы, она была похожа на нашего карася. Мы принесли полный бачок и отдали повару, который ее пожарил, но она оказалась не очень вкусной.
А двое кубинцев нас охраняли. И вот, услышав какие-то вопли в болоте, они побросали карабины, каски и одежду, бросились в болото и стали его взбаламучивать. Вскоре из черной воды показалась голова. В итоге, они поймали "чудище" килограмма на полтора: как потом оказалось, лягушку. Кубинцы с радостными криками хвастались перед нами своей добычей, для них это было лакомство.
[Уже позже, в Торренсе мы справляли день рождения одного моего товарища, и поехали в Гавану. Там зашли в кафе, заказали по стакану "Бакарди" и закуску. Это был жареный рис с мясом, мы выпили и закусили. Мясо было сладко-приторным. Мы спросили официанта: "Что это за мясо?" Он ответил: "Кавайа", что значит – лягушка. Мы сразу же бросились к морю, на набережную Малекон, и нас долго тошнило. А гуляющие рядом кубинцы с удивлением смотрели на нас].
Вскоре в дивизион в Нуэвитас прибыл начальник Политуправления генерал-лейтенант И.М. Мороз, который поставил перед нами задачи: принять новую технику, установить казармы и столовую, а самое главное, привести себя в порядок, ведь многие офицеры и рядовые злоупотребляли алкоголем и бездельничали. И сразу же одного солдата направил в Союз, а это, как я позже узнал, направление на землю Франца Иосифа.
Командир дивизиона майор П.Я. Мичурин определил четкую программу действий для нас на пару месяцев. В течение этого времени была принята и поставлена в боевую готовность военная техника, построены казармы и столовая, а также три классных комнаты.
Я знал только командира дивизиона Мичурина и полковника Орла, чей полк располагался в Санта-Кларе, я там был всего лишь один раз. Время играет свою роль, я не помню даже фамилию замполита дивизиона, хотя мы собирались каждую неделю на партийные собрания, где нас было всего-то пять человек.

Ураган "Флора" (продолжение)

(Из письма Галины Аркадьевны Преображенской, сестры Рудольфа Преображенского, погибшего во время урагана "Флора": "О том, что Рудик служит на Кубе, мы знали. Сначала он написал, что служит там, где большой праздник 26 июля. Потом говорил об этом в письмах открыто, присылал фотографии. До ДМБ оставался месяц с небольшим. Вдруг наши письма стали возвращаться со странными надписями: "Выбыл", "Адресат отсутствует", "Погиб при исполнении...". Мы не могли понять, в чем дело.
В военкомате, куда мы обратились, ничего вразумительного не говорили. Я тогда только поступила в институт. Написала министру обороны. И только в январе 1964 года нам сообщили в военкомате о гибели Рудика. Причем, в свидетельстве о смерти написано, что погиб путем "утопления". Потом его однополчане прислали фотографии с похорон пяти погибших ребят. Его друг Александр Петров написал, как все произошло. Когда налетел ураган, они бросились спасать оружие. Потом трое суток просидели на деревьях. Рудик отлично плавал: наш отец одно время работал на лодочной станции спасателем и научил его. Ослабнув и не рассчитав своих сил, Рудик попытался вплавь добраться до людей, вызвать помощь. Не доплыл...
Конечно, я писала Хрущеву, чтобы брата перезахоронили на Родине или предоставили нам возможность побывать на его могиле. В сухих ответах сообщалось, что для этого нет возможности".)
Меня огорчило это письмо. А вообще-то я так и предполагал. После урагана в дивизионе, мы часто обсуждали случившееся, ведь мы потеряли дивизион и пятерых наших ребят. Всю вину возлагали на командование дивизиона и вышестоящее командование, ведь они могли в считанные часы перебазироваться в другое место, что и предлагали кубинцы. А с другой стороны, в этом страшном стихийном бедствии какой резон был посылать ребят за оружием, которое давно было списано в элитных частях Союза, карабинами СКС? Все офицеры по тревоге имели пистолеты для обороны, но нас еще надежно охраняли кубинцы.
Дело в другом. Командование полка хотело оправдать потерю дорогостоящего комплекса какими-то действиями. Погибло 5 рядовых, а старшины 2 батарей и офицерский состав, особенно молодые офицеры, хорошо подготовленные физически, остались в стороне. А таких ребят послушных отправили на верную гибель.
Пишут, что многие из них не умели плавать, но это не так. Все они до армии сдавали нормы, в том числе и по плаванию. В той экстремальной обстановке могли выжить и сделать дело не просто умеющие плавать, а специально подготовленные люди. Такие были в дивизионе, но командование этого не учло.
Все ребята выполняли приказ, но один из них, Николай Табаев, видя, как гибнут его товарищи, находящиеся на дереве, сознательно пошел им на выручку. Он был уверен, что доплывет до дерева и привяжет канат, по которому ребята потом доберутся до кабин. И я уверен, что если бы он находился на дереве, то выплыл бы, как это сделали другие солдаты.
Но Николая погубило другое: где-то на середине, поперек его пути выскочило дерево с сучком. Оно зацепило канат и потянуло его в воду. Ребята, которые находились на берегу, тянули его, но не сумели вытянуть: стремительно движущееся дерево оборвало канат. Вспоминают, что в колючем кустарнике был обнаружен труп, весь обмотанный резиновым кабелем.
После того как дивизион был передислоцирован, сменились и название, и наименование части, а также весь командный состав. Но мы, находясь в Нуэвитасе, первый месяц ежедневно в столовой поднимали кружки с кофе или компотом за помин наших ребят. Все их вещи, которые остались после урагана, и часы, которые были у каждого, мы хранили. Демобилизация прошла не в ноябре, а после Нового года, и ребята увезли часы родителям погибших.
Первые письма от родственников погибших ребят еще приходили к нам в новый дивизион. Мы их читали и не знали, как поступить. До сих пор у меня сохранилось в памяти письмо матери из-под Москвы, которая просила сына ответить. А потом эти письма стал забирать замполит и пересылать обратно с пометками, о которых писала сестра Рудольфа.
Я уже писал, что к нам после урагана приезжал генерал Мороз. Один из наших сослуживцев, Габов Олег из Одессы, попросил его ответить: кто ответственен за гибель ребят? Генерал резко оборвал солдата, и на следующий день его отправили дослуживать в Союз, а нам Мороз сказал, что погибшие ребята будут награждены посмертно, а виновные понесут наказание. Понесли или нет, мне неизвестно.

Обучение кубинцев

В декабре 1963 года было объявлено, что мы будем обучать кубинцев и передавать им технику. Прибывший личный состав кубинского дивизиона начал закрепляться около наших позиций: они развернули палатки, установили кухню, но самое главное – у них заработала кофейня. Мы сначала удивились: ведь у нас главными напитками были чай и компот, а у них в приоритете кофе. Его запах чувствовался везде. Мы стали посещать кофейню. После двух-трех кружек кофе сон пропадал напрочь. Правда, это не спасало кубинских часовых от сна: мы их проверяли – они всю дорогу спали, и приходилось их будить.
Всего прибыло более сотни кубинцев, как положено по штатному расписанию военного времени. К нам на радиолокационную станцию закрепили 7 человек. Главный из них – коренастый восемнадцатилетний парень – представился нам, как сподвижник Фиделя Кастро по партизанскому движению. Следующий статный парень до армии был студентом Гаванского университета, а остальных ребята тринадцати- и пятнадцатилетнего возраста не имели достаточного образования. Они выполняли все, что прикажут, а в большинстве случаев, в свободное время, развлекали нас игрой на барабанах и плясками. Мы должны были обучить их регламентным работам, уходу за техникой, с чем они, в целом, справлялись. В помощь нам выдали справочники для общения на испанском языке, и закрепили переводчика, правда, одного на весь дивизион. Но мы к его услугам прибегали редко.
Главным в нашей работе было правило "Делай, как я". Один из кубинцев на должности радиста пытался уклониться от изучения рации, даже не хотел носить ее, но мы его живо приструнили. Он сделал попытку обратиться к Фиделю Кастро. Мы вначале испугались чреватых для нас последствий, но затем командир Астор Баррона Коррэа строго отчитал его, и он стал очень послушным.
Я чутко относился к ним, помогал в изучении техники, всегда носил им черных хлеб и борщ, который они очень любили, а также помогал приобретать необходимые продукты в лавке Внешторга. Когда они узнали, что я – коммунист, их доверие ко мне возросло, особенно у Астора, который был кубинским коммунистом. С тех пор меня, единственного в дивизионе, кубинцы называли "Толи коммуниста". Когда я уезжал, они подарили мне пластинку с революционными песнями и подписями всех кубинских сослуживцев.
Обучение шло буднично. День за днем мы изучали материальную часть, работали с техникой. Часто объявляли боеготовность. Однажды во время очередной боеготовности один кубинец поскользнулся и сломал ребро, мы очень за него переживали.
Событием, взбудоражившим весь дивизион, стало сообщение прибывшего к нам командира из Гаваны, что в день национального праздника, кажется 1 января, у нас будет высадка десанта контрреволюционеров из США. Мы в спешном порядке с карабинами, пулеметами, гранатометами и гранатами, даже со станковым зенитным пулеметом, который обслуживали два повара, расположились в заранее приготовленных окопах вдоль дивизиона. Затем испробовали в действии станковый пулемет, бросили по две-три гранаты, а зенитные ракеты комплекса установили для стрельбы прямой наводкой по морским целям. В тот день кубинцы были отпущены домой, только их охрана, все побросав, прибежала к нам. Прождав часа два-три в окопах, мы услышали гул техники: это приближались колонны танков и пехоты кубинцев. Они расположились на побережье, и мы вздохнули с облегчением. Позже мы узнали, что сами американцы остановили суда и отправили их обратно в Майями.
При передаче техники кубинцам присутствовали ответственные сотрудники генерального штаба Кубы. Они два дня жили с нами, общались. Передав технику, командир поблагодарил нас за службу. Он объявил об отправке домой ребят, отслуживших три года, и офицеров, которые не вошли в состав военных советников. А нас, не отслуживших свой срок, отправили в Эль-Чико, под Гавану. Это произошло в мае 1964 года.

Чико

Здесь находился штаб группы войск, а также узел связи с ЗАСовской аппаратурой, постоянно поддерживающий связь с Москвой.
В Чико я встречал только своих сослуживцев из дивизиона, а они в основном были операторами и водителями тягачей и машин. Летчиков и моряков я там не встречал. Сразу же по прибытии мы были вызваны в штаб. Там нас спрашивали насчет специальности, но куда больше политработников интересовало: умеем ли мы владеть пером и кистью, а также играем ли на музыкальных инструментах? Я неплохо владел пером, в дивизионе оформлял Ленинскую комнату, выпускал стенгазеты и "Боевые листки". Меня оставили при штабе.
Я познакомился с Чико. Там было много деревянных построек, крытых железом. Впечатляла и столовая, обслуживающая одновременно около 1000 человек. Но более всего меня удивило огромное количество литературы, особенно много было пособий для начальной политподготовки. Встречалась и художественная литература, которую я собирал.
Огромная столовая, казармы, библиотека, Ленинские комнаты, клуб под открытым небом. Он тоже был очень большой. Скамейки, длиной метров 15, размещались в 30 или 40 рядов. Кинофильмы там шли вечером, по 2-3 подряд.
Я находился в Чико около месяца, участвовал в параде убывающих в Союз военнослужащих. Наше высшее начальство дарило кубинским коллегам автоматы, пистолеты Макарова и Стечкина. Они очень ценились на Кубе. Такой пистолет могли свободно обменять на "Кадиллак", которых в то время было неисчислимое множество. Мне пришлось видеть несколько "кладбищ" легковых автомобилей. Некоторые из них наши ребята даже заводили.
Но затем меня неожиданно вызвали к начальнику политотдела бригады. Он сообщил, что я направляюсь в батальон в Торренсе для укрепления партийных рядов. Коммунистов там было не более 20 человек.
В Чико я потом бывал еще несколько раз в 1964 и 1965 годах. И он мне представлялся по-разному. В 1963 году там дислоцировался штаб Группы советских войск на Кубе, было много воинских частей, а также прибывающих и убывающих военнослужащих.
На въезде находился бетонный дзот, а с обратной стороны – памятник Хосе Марти. Дальше был КПП, а затем столовая, штаб, казармы, клуб на возвышенности. Все это утопало в зелени.
Недалеко от столовой располагалась бетонированная площадка с умывальниками: несколько рядов труб длиной метров по 30, с врезанными в них кранами через полметра, где одновременно умывалось больше 100 солдат. Рядом, на высоте 3 метров, была смонтирована большая емкость, приспособленная для душа, а использованная вода отводилась по бетонным трубам в канализацию.
В Чико вода для технических нужд поступала из озера; она также поступала и в бассейн для командного состава. Для приготовления пищи воду и сухой лед привозили на автоцистернах из других мест.

Перевод в Торренс

Через некоторое время меня и некоторых моих товарищей отправили в местечко Торренс (колония). Там находился отдельный мотострелковый батальон (в/ч п.п. 89563), которым командовал полковник И.Н. Михасик. Наш адрес был "Москва-400, почтовый ящик 293-А". Батальон насчитывал около 1000 человек: мотострелковые роты, батареи – СУ-100, минометная 120 мм, зенитная 57 мм, ПТуРСы, взвод связистов, хозчасть, санчасть, музыкальная команда. На территории колонии были добротные помещения. Там располагался весь личный состав батальона, но самое главное, имелось шикарное футбольное поле, плавательный бассейн и здание клуба со всеми службами. За пределами колонии находилась база материально-технического обеспечения (боеприпасы, самоходки, БТРы и другая техника). Дальше находилось кладбище наших погибших ребят, которое венчал памятник. Впоследствии мы частенько убирали кладбище, освобождая могилы от травы и растений. Среди погибших на Кубе было двое моих земляков, я и ухаживал за их могилами. Это Ахунов Тагир, рядовой. Он погиб 31 августа 1963 году, попав в аварию, а Федоров Виталий погиб 22 марта 1964 года при разгрузке судна, оборвался трос крана. Они оба уроженцы Татарстана.

Несчастные случаи

Я помню и трагедию на ракетной базе. Наши ребята ездили туда за краской, и вот что они вспоминали: "Ночью, несмотря на протесты часового, завсклад открыл помещение и полез туда, узнать о наличии краски. Электричество в тот момент было отключено. Он, как рассказывает часовой, на ощупь проверял бочки, а затем открыл одну и зажег спичку. Ацетоновая краска взорвалась. Начался страшный пожар, часовой поднял тревогу. Около дощатого помещения склада находились стоянка автомашин-лабораторий с дорогостоящей аппаратурой и штабель ПРД (пороховой ракетный двигатель), в каждом из которых находилось по 500 килограммов пороха. Машины успели угнать в безопасное место, а ракеты начали взрываться и взлетать на воздух: километров на 15 вокруг их разбросало. Потом их остатки долго собирали ребята, ведь ракеты были секретными".
Ни о каком Пиносе и Пинар-дель-Рио речи быть не могло, так как буквально через несколько дней американцы сообщили об этом случае. Их информация дословно звучала так: "Около Гаваны взорвалась советская база с зенитными ракетами", это у меня и осталось в памяти.
За время моего пребывания в Торренсе я ни разу не встречал сообщений о наших погибших. Только много шума в январе 1965 года произвела гибель почти всего состава нашего рыболовецкого судна, один из 12 человек уцелел. Они пили ром, купленный по случаю какого-то праздника в Гаване. Но их трупы были отправлены в Союз, а нам ужесточили продажу спиртного. Спирт, который находился лишь в аптеках, нам запретили покупать. И обыскивали всех, находившихся в увольнении за пределами части, на наличие алкоголя.

На стрельбах

Служить я попал сначала наводчиком, а потом командиром самоходной установки. Вначале командиром моей самоходки был Акмасов из Гомеля. Он был требовательным командиром, обучил меня всем премудростям работы с техникой, обращая особое внимание на изучение орудия и двигателя машины. Я сдружился с ним. После демобилизации, примерно через год, когда я уже работал инструктором райкома КПСС, он обратился ко мне с письмом дать ему рекомендацию в партию. Я ему ее выслал. Больше переписки у меня с ним не было. Если жив, дорогой, откликнись!
Мы жили обособленно, и трудно вспомнить сейчас, где именно располагалось каждое подразделение. Помню только ребят с батареи ПТуРС. Я с ними познакомился на стрельбах. После нас оператор на машине ГАЗ-69 выехал на позицию для стрельбы: была команда стрелять по уголку на расстоянии 400 метров. Оператор ручкой дистанционного управления повел ракету к цели, но она, не долетев метров 100, врезалась в землю, другая ракета перелетела. Тогда полковник Михасик приказал стрелять командиру, капитану. Тот только со второго выстрела попал в цель. Батарея получила оценку неудовлетворительно, а командир сказал, что с такой техникой в бой не пойдет и предложил им убираться в Союз. ПТуРСы тогда были несовершенны, но после доработки стали грозой танков. На учениях мы имитировали стрельбу по Гаване, до нее снаряды могли долететь.
Наши самоходки в Торренсе располагались под манговыми деревьями. Они были установлены на бетонных плитах (6 штук), а рядом – БРДМ, на котором должен был ехать командир. Мы не чувствовали разницы между командирами и собой. В экипаже главенствующую роль играл механик-водитель, а командир только отдавал приказы, принимаемые по рации, ну и руководил стрельбами.
Вскоре ребята избрали меня комсоргом батареи. Мы проводили различные мероприятия, уделяя особое внимание физической культуре и спорту, занимая призовые места. Особое место в моей памяти оставил мой командир – капитан Привалов, он был отличным специалистом. Окончил Казанское танковое училище, а впоследствии служил в Выборге. Их полк по тревоге срочно погрузили и увезли. Он нам показывал путевку на юг, которую купил и не успел, за несколько часов до объявления боеготовности, выехать. Капитан Привалов был строгим и ответственным командиром, но поощрял нас за хорошую службу. Мы часто выезжали в Гавану на пляжи.
Особенно авторитет батареи повысился после того, как мы отлично провели боевые стрельбы на полигоне. Работая за наводчика с короткой остановки, я с первого выстрела поразил мишень, находившуюся на расстоянии 1200 метров. Весь экипаж получил благодарности от командира части и поощрение в форме десятидневного отдыха на Русском пляже в Варадеро.

А.И. Лоскутов (слева) со старшиной батареи Дергачем

Транспорт и техника

На Кубе мне пришлось несколько раз перемещаться по железной дороге. Поезда были маленькие и старые, а колея – узкой. Первый раз мы ехали вместе с самоходками на полигон для стрельб; это около 200 километров от Торренса. Поездка растянулась на целый день. Поезд шел очень тихо, часто останавливался около населенных пунктов, а то и отдельных домов. Нередко нам преграждали путь, выходящие на рельсы, животные: лошади, коровы и свиньи. Машинист останавливался, долго гудел и пропускал животных. Для нас это было какой-то дикостью: вначале мы смеялись, а потом загрустили. Ведь у нас с собой не было продуктов, и в обеденный перерыв мы были вынуждены останавливать поезд, чтобы купить еду в кафетерии. После проведения стрельб наши самоходки были погружены на состав и возвращены в Торренс. Мы оставили там только часовых, а сами поехали машинами. В другой раз мы так перевозили продукты питания.
Я также один раз летал на самолете, чешского производства, из Камагуэя в Гавану. И что странно, за все время пребывания на Кубе мы лишь один раз видели современный истребитель и то американского производства Ф-104, который покружил возле нашего дивизиона и быстро убрался в сторону моря. Мы прекрасно знали, что у нас были МИГи-15, бомбардировщики ТУ-16. Наверное, и другая техника имелась. Но даже на первом параде в Гаване в небе появились только чешские и наши истребители, а также бомбардировщики военного образца. Глядя на них, мы удивлялись: такую технику мы видели только в кинофильмах.

Строевой смотр и дисциплина

Я находился в Торренсе с мая 1964 по конец июня 1965 года. Хорошо запомнились строевые смотры, проходившие почти еженедельно. Они были важной составляющей нашей жизни. Мы выстраивались по подразделениям возле казарм на бетонной дорожке. Нас заставляли надевать все новое, тщательно бриться.
Затем все строились на футбольном поле. Впереди взвод управления, затем мотострелки повзводно – ПТуРСы, самоходчики, минометчики, зенитчики, а замыкал построение хозвзвод, который часто отсутствовал. Музыкальный взвод в этот момент находился на крыше клуба. Начальник штаба давал команду поднять флаги СССР и Республики Куба. Ребята, назначенные замполитом, поднимали. Иногда в их число входил и я. А музыканты в это время исполняли гимны СССР и Кубы. Перед собравшимися солдатами и офицерами выступали замполит, зампотех, начальник штаба, медик. Мне запомнилось выступление нашего командира, полковника Михасика. Он, как всегда, начинал с дисциплины офицерского и рядового состава, выявлял и ставил перед строем нарушителей, ругая их матом.
Ведь вечером солдаты часто отлучались из части. Офицеры обычно посещали "Тропикану". Это почти единственное в Гаване увеселительное заведение. Туда пускали только в смокингах, при галстуке или бабочке, а наши были в брюках и рубашках. Здесь и начинались трения, но под напором наших посетителей, иногда с пистолетами, обслуживающий персонал пускал и обслуживал их, подавая спиртное и закуску. Выпив иногда и лишнего, некоторые ребята начинали наводить свои порядки. Их не устраивал состав варьете или обслуга. Они начинали придираться, возникали разборки. Обслуживающий персонал еле-еле выпроваживал ребят, а находившиеся в зале работники посольств жаловались нашему командованию.
Иногда солдаты заходили в публичные дома: и там разгоняли обслугу, доставалось и хозяевам. Жалобы от кубинцев тоже передавались нашему начальству. Но вся сложность заключалась в поиске нарушителей. Ведь они могли быть из различных частей, дислоцированных около Гаваны, ни у кого не было документов. Поэтому Михасик, зачастую в порыве гнева, обвинял весь батальон в пьянстве и разврате.
Пили ребята много и часто. Бутылка спирта из сахара стоила 90 сентаво, чуть меньше 1 песо, а "Бакарди" и ром чуть более 2 песо. Рядовым давалось 5, а сержантам – 13-20 песо в месяц. За флакон одеколона давали 15, брюки и рубашки – 30, а за сандалеты – 50 песо. Так что, возможность выпить и сходить куда угодно была. Нередко кубинцы привозили наших пьяных и оставляли возле КПП спящими.
После выступления командира начальник штаба давал команду к торжественному маршу. И мы с песнями проходили по окружной дороге около стадиона, вплоть до клуба, где располагалось руководство батальона. Командиры подразделений давали команду "Смирно, равнение налево!", и мы чеканили шаг, проходя мимо командования.
Самой любимой песней батареи была "Серая шинель". Слова "Ты, любовно сшитая, пулями пробитая…" с воодушевлением подхватывалась всеми. А Михасик тут же благодарил нас, ведь он от начала до конца прошел Великую Отечественную войну. Он говорил нам, что скоро уйдет в отставку, и мечтал получить звание генерала, хотя бы в отставке, а также приобрести по Внешторгу "Волгу".

Назначение Брежнева и собрание

В ноябре 1964 года, вскоре после избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева, в Торренсе состоялось собрание партийного актива группы войск, на котором я присутствовал. На нем посол А.И. Алексеев доложил нам о состоявшемся Пленуме ЦК КПСС, освобождении Н.С. Хрущева от занимаемой должности и избрании Л.И. Брежнева, а командующий приказал отправить в Союз все оставшиеся подразделения, оставив только одну бригаду под командованием генерала А.С. Токмачева. Эта бригада оставалась, как нам сказали, для охраны правительства Кубы.
Нахождение нашего соединения на Кубе играло, скорее, моральную роль, нападение на нас было бы расценено, как нападение на СССР.

Работа в партбюро батальона

Однажды мне пришлось выступать в бригаде на комсомольском активе. Помощник замполита бригады по комсомольской работе майор А.Д. Лизичев (впоследствии начальник Политуправления) положительно оценил работу нашей комсомольской организации батареи и велел распространить его на все подразделения бригады. Вскоре на собрании коммунистов батальона меня избрали в состав партбюро, а также я был назначен народным заседателем военного трибунала части.
Свою работу в партбюро я положительно не оцениваю. На заседаниях часто рассматривались персональные дела офицеров, так как солдат там были единицы. Однажды я не пошел на заседание, когда рассматривалось дело моего командира, я считал это неприличным. За это замполит Ванюков меня наказал, указав, что перед партией все равны.
А в работе народного заседателя мне запомнился лишь один случай. К нам в часть с проверкой приехала комиссия из Министерства обороны. Проходя по казарме, генерал из Москвы указал на солдата, лежащего на койке. Он приказал ему встать, тот ответил нецензурными словами и попросил покинуть помещение. Его тут же арестовали. На заседании военного трибунала председатель определил срок дисбата, но мы, два заседателя, выступили с особым мнением, просили отправить его домой дослуживать. Через месяц к нам пришло письмо, в котором он сообщал, что служит на Новой Земле.
Я стал часто появляться в молодежных кубинских организациях с активом батальона. Мы посещали сахарные заводы, кооперативы, табачную фабрику Гаваны и рассказывали о достижениях в нашей стране.

Рауль Кастро и станция радиоперехвата

К нам в батальон нередко приезжал министр обороны Рауль Кастро, а однажды даже приехал с женой Вильмой Эспин – председателем совета кубинских женщин. Она рассказала нам, какая работа проводится женским коллективом Кубы. Мы часто устраивали показательные военные учения для лиц командного состава Кубы. Однажды даже были удостоены похвалы Рауля Кастро, который доверительно сообщил, что скоро нас отправят домой.
Много внимания уделялось охране жизненно важного объекта, прослушивающей Америку разведстанции. Ее телескопические антенны сорокаметровой высоты были видны издалека. Здание разведстанции мне приходилось часто охранять, мой пост находился рядом с входом в помещение. Каждое утро к зданию станции приезжали два автобуса, из них выходили специалисты и направлялись в здание. Там они находились целый день, а вечером уезжали в Новую Деревню, где и проживали вместе с дипломатической службой. Моя попытка посмотреть, что внутри, не увенчалась успехом, там тоже была охрана.
Однажды замполит Ванюков приказал мне взять пистолет и направиться к столовой, где будет обедать Рауль Кастро. Я быстренько переоделся в костюм и пошел к столовой. Вскоре туда подъехал большой "Кадиллак". Около шофера находился Рауль Кастро. Полковник Михасик подошел к машине, открыл дверь, и вместе с Раулем Кастро отправился в столовую. А я обратил внимание на машину. Выходя, Рауль Кастро оставил на сидении портативную пишущую машинку, на которой было отпечатано полстраницы, а на задних сидениях, к моему удивлению, лежали все виды стрелкового оружия, начиная от пистолета до пулемета. Я подождал, пока он пообедает и уедет, и сам зашел в столовую. До этого я обратил внимание, что за территорией нашей части, вдоль дороги, на расстоянии около ста метров, по обе стороны располагалась охрана Рауля Кастро с автоматами.

Вилла сестры Фиделя Кастро

В Торренсе всем было известно, что за территорией колонии в пятистах метрах, слева от КПП, находилась вилла сестры Фиделя Кастро.
Наш батальон надежно охранялся, как внутри, так и за пределами колючей проволоки. Однажды я был вызван в штаб. Офицер (финансист) приказал мне и еще одному сержанту нести патрульную службу за пределами батальона. Вначале мы прошлись вдоль колючей проволоки, за которой рос сахарный тростник, а затем направились в местечко Ранчо Луна. Там, под крытой площадкой собирались кубинцы из близлежащих поселений. Они слушали музыку, за столиками пили пиво, танцевали. Туда часто наведывались наши ребята с целью продать или обменять одеколон и вещи (ченча по ченча), но самовольщиков мы там не обнаружили. (Я никогда не помышлял о самоволке или продаже выдаваемого довольствия. Я его, скорее, отдавал бесплатно, тому же Астору, старался строго соблюдать уставные требования.)
Это патрулирование запомнилось тем, что финансист рассказывал нам о материальном обеспечении личного состава. Нас удивило, что за наше нахождение в Торренсе мы оплачивали правительству Кубы золотом. Вечер был чудесный, и офицер предложил нам пройтись по левую сторону расположения батальона, где и находилась вилла сестры Фиделя. Близко мы не подходили, но около прекрасной виллы обнаружили большое количество автомобилей грузовых и легковых. Среди них были наш ЗИЛ-110 и две "Волги".

Гавана

Я часто бывал в Гаване, бродил по Капитолию, океанариуму. Заходил в самое высотное здание, гостиницу "Гавана Либре". Садился в лифт, поднимался на 33-й этаж, который был в стеклянном обрамлении, там находился ресторан. Я долго наблюдал всю Гавану с высоты птичьего полета. Бывал в крепости, обходя ее всю.
Но самое примечательное сооружение – памятник Хосе Марти на площади Свободы. В первом в истории Кубы военном параде, проходившем на этой площади, я участвовал. Находился с группой товарищей, которые помогали готовить этот парад, на гостевой трибуне памятника. А чуть выше находилось все руководство Кубы. Я обратил внимание на фигуру Фиделя Кастро, который начал выступать, и легендарного Че Гевару, который махал руками, приветствуя собравшихся на демонстрацию. Я слушал многочасовую речь Фиделя Кастро, которая поддерживалась возгласами многих тысяч демонстрантов. Видел, как проходили воинские подразделения, даже женский батальон четко печатал шаг перед трибуной, а также колонны танков, самоходок и другой техники.
Я горжусь тем, что участвовал в подготовке того парада. Меня и еще нескольких ребят направили в военно-политическое училище в Гаване, чтобы обучить строевому шагу курсантов. Они были одеты в наши хромовые сапоги. Началась подготовка. Им был показан семидесятисантиметровый шаг с вытянутый ногой, но они не смогли так маршировать. Первое время пришлось им привязывать бамбуковые палки к ногам. Это был адский труд, но мало-помалу мы научили их ходить нашим строевым шагом.
Я часто встречался с бывшими выходцами из СССР, которые по разным причинам покинули Союз. Однажды встретил жителя Украины, бывшего петлюровского офицера. На Кубе он имел свой маленький бар на побережье. Он долго расспрашивал меня о жизни в Советском Союзе, и хотя у него дети жили в Америке, он очень хотел вернуться домой. Тяга к Родине ощущалась у многих, с кем я встречался.

Взаимоотношения между призывами

Я просмотрел все материалы о кубинских событиях, но не нашел ответа на один из важнейших вопросов в жизни воинских частей – отношения старослужащих и молодого пополнения. Просматривая снимки тех лет, я могу почти сразу определить: участники ли они Карибского кризиса или последующее пополнение, "второй эшелон". В нашем дивизионе в Нуэвитасе было примерно 17 человек старослужащих. Они к нам, вновь прибывшим, относились с каким-то превосходством и пренебрежением. Да их и можно понять, они все были профессионалами своего дела, испытали много невзгод и лишений.
Вообще зенитные полки были элитными в Советском Союзе. Скажем, наш дивизион участвовал в кочующих операциях около Семипалатинского ядерного полигона. Их, как огня, боялись самолеты-разведчики, они не прослеживались у них на картах. Как и тот полк, в котором я служил до Кубы; один из его дивизионов сбил Пауэрса, потому что встал на боевое дежурство накануне его полета.
Ребята, прибывшие на сухогрузах в Сантьяго-де-Куба, разгрузились и маршем двинулись к месту дислокации. Оно, как рассказывали ребята, было рощей огромных фикусов, которые пришлось выкорчевывать недели две, а затем устраиваться. Тяжелое испытание они пережили в кризис, почти 2 месяца не было поступления продовольствия из-за американской блокады. Расчет делался на сухой паек, но он не оправдал себя. Сухой паек весь сгнил в тропиках. Ребятам пришлось питаться и кубинскими продуктами, которых и у самих-то кубинцев не было, а также тем, что росло на деревьях и плантациях. Все было оголено ими, а на пальмы за кокосами они научились лазить так, что в изумление приходили и бывалые кубинцы.
А тут еще и стихия, потеря и ребят, а кроме всего – дембельских чемоданов. Вплоть до отправки в Союз, где-то в середине ноября, старики, да и не только они, обстоятельно обсуждали, как все произошло, кто виновен в трагедии. И, как бывает в таких случаях, на чем свет стоит, корили начальство, которого уже не было.
Но жизнь брала свое: надо и обустраиваться, а дембелям готовиться домой. Им было не до службы. Они собирали все, что было у нас под рукой и тащили для продажи в Нуэвитас, чтобы хоть как-то на вырученные средства приодеть себя. Да и мы им в этом помогали добровольно. Правда, замполит для укрепления дисциплины собрал комсомольское собрание, где-то около 50 человек. Он произнес фамилии членов комитета комсомола, среди которых оказался и я. Замполит сказал, что секретарем комитета назначает меня. Правда, дембеля и близкие к ним ребята заявили: "Нет салаге!" Но замполит, как сейчас помню, объяснил, что я – их одногодок, у меня по уважительной причине была отсрочка, и я являюсь коммунистом, поэтому никакого голосования и высказываний не требуется.
Партийный билет для меня был как талисман. Он в некоторых случаях помогал мне, а с другой стороны, был как "хомут на лошади": и бросить жалко, и тащить тяжело. В тех условиях действия комсомольской организации в обособленной воинской части почти сводились к нулю. Но работать приходилось, хотя и оскорбления выслушивать довелось, когда обсуждали ребят, ходивших в самоволку, слышал и угрозы. Но после отъезда стариков жизнь стала налаживаться; да и кубинцы для учебы прибыли.
После отъезда командира отделения я был назначен на его место, но и здесь не все состыковалось. Дизелисты и радисты были обособлены, да и на третий год перешли, выполнять мои приказы они порой отказывались. Меня спасало то, что я и начальник станции быстро сошлись: я починил реверсный двигатель на антенне, аналогичные ему я ремонтировал раньше на комбинате, где работал электриком, а также индикаторы кругового обзора и высоты. Так что, лейтенант приказал слушаться меня и выполнять все приказы. И это подействовало.
Еще труднее было после прибытия в Торренс. Нас, ребят третьего года со всех дивизионов собрали там. К нам, как к "утопленникам" и "пиносистам", относились с уважением. А вот коренные "самоходчики" (солдаты с самоходных установок), куда я прибыл, смотрели на меня свысока. Я был для них как из другого мира. На самоходках все строилось, в основном, на физической выносливости, техника-то была примитивной. А ребята кичились тем, что они танкисты. Они негативно отнеслись и к моему избранию секретарем, но командир хлопнул рукой и сказал: "Будет". Потом, увидев, что я их не предаю, а даже во многом помогаю, "самоходчики" стали относиться ко мне с уважением. А когда я на комсомольском активе бригады охарактеризовал батарею, как хороший и сплоченный коллектив, без всяких нарушений, отношение и к батарее, и к нам со стороны командования сделалось совершенно иным. Мы стали часто выезжать в Гавану, даже всем составом. 10 суток были в отпуске на пляже.
У самоходчиков было одно преимущество – наличие газойля (солярки), которая была жизненно необходима кубинцам, они добавляли ее в спирт, чтобы не взорвалась "керосинка". К нам часто ходили кубинцы за соляркой. Мы им, конечно, давали по 2-3 литра. Но командование ругало нас, особенно зампотех. Но однажды наши механики договорились с местным населением: спирт на солярку (ченча по ченча). Кубинцы притащили бочку спирта, а им отдали такую же солярки. Затем недели полторы любители выпить вечером веселились и пели песни. К ним присоединились некоторые из зенитчиков и минометчиков, потому что эта бочка хранилась у минометчиков. Почти всю ребята выпили, и только тогда всполошилось начальство. Я догадывался, как и многие другие непьющие, о происходящем, но мы не выдавали друг друга, это было неписаным законом в армии. Дело быстро замяли, и все пошло своим чередом. Только за солярку я стал отчитываться, как и другие командиры, ежедневно.
Дела наладились, но все равно уклад мотопехоты и самоходчиков был для меня каким-то чужим. В душе я был и остаюсь ракетчиком. Для меня день ракетных войск и артиллерии – один из главных праздников.

Трудности службы

Мы испили полную чашу тягот и лишений воинской службы. Жара и высокая влажность (хоть рубашку выжимай), москиты, ядовитые насекомые и растения преследовали нас повсюду. На кроватях мы спали под накомарниками из марли в несколько слоев, было очень трудно дышать. Ночью мы часто вставали и пили воду со льдом, вследствие чего я всю жизнь имел проблемы с зубами. Мы ходили в деревянных сандалетах, чтобы не обжечься. Нашей повседневной одеждой, особенно при службе в дивизионе, была морская роба из брезента, в которую не проникали москиты, и мы снимали ее лишь перед сном.
Для борьбы с москитами нам давали пахучую жидкость, которая спасала лишь на короткое время, но очень негативно воздействовала на кожу. Применяя ее, я дважды портил наручные часы, так как она коробила циферблат. Мы часто болели. Я несколько недель лежал в госпитале в Камагуэе с дизентерией. В госпитале находилось очень много ребят, страдающим расстройством желудка, а также болезнью легких. От болезни кожи помогал одеколон, выдаваемый по несколько флаконов в месяц. Я натирался им, и это меня спасало. А многие мои сослуживцы продавали его кубинцам, а сами страдали от болезни.
А как тяжело было обслуживать технику, находясь в кабинах или на броне самоходки в страшную жару, а это приходилось делать ежедневно. Мне запомнилась трудоемкая работа по очистке снарядов от ржавчины. Мы их обчищали наждачной бумагой и смазывали циатимом, а затем 33 снаряда осторожно поднимали и укладывали в самоходку, боясь каждый из них уронить, иначе бы он разорвался, и мы погибли.
За нарушение дисциплины некоторых военнослужащих помещали на гауптвахту, которая находилась в бетонном помещении. Нарушители шли туда с удовольствием. Там было прохладно, а кормили нас всех одинаково. На ночь сослуживцы приносили им одежду, чтобы те спасались от насекомых. Бывало, что и охрана с оружием уходила туда, спасаясь от жары.
Необходимо признать, что действие военных уставов в батальоне, да и в бригаде в целом, плохо срабатывало, ведь мы были в гражданской одежде и очень стремились попасть в Союз и даже дослуживать в любой точке страны.

"Вторая волна"

Борьба с нарушителями дисциплины была неэффективной. Все дело в том, что солдаты ходили в гражданской форме, и чувствовали себя наполовину гражданскими людьми. В конце апреля 1965 года комсорг батальона, старший лейтенант, поехал на учебу в академию имени Ленина и поручил мне, до приезда его замены, вести бумажные дела. Я много этим занимался.
Кроме своих прямых обязанностей командира самоходки, я, как общественник, выпускал стенгазеты, "Молнии", боевые листки, вел протоколы собрания батареи, и дополнительная нагрузка меня не обрадовала. В конце июня офицер-заменщик прибыл вместе с женой, она сразу же была назначена заведующей библиотекой. Меня офицер пригласил, чтобы познакомиться. Даже в гражданской одежде в нем просматривалась военная выправка. Он пригласил поглядеть на уже прибывшую нам замену. Не помню место их нахождения, мне кажется, что оно находилось где-то около кладбища.
Приблизившись туда, мы увидели охрану, палатки, солдатские кухни и ребят: стройных, высоких, в тропической военной форме. Они занимались строевой подготовкой. Комсорг сказал мне, что нас скоро отправят домой, а он наденет военную форму. Вот это и была "вторая волна пребывания на Кубу", теперь уже официальных Советских войск.
Кстати, в мое время часть ребят тоже ходила по батальону в форме. Она была у всех, но только не тропическая.

Домой!

В свободное время я занимался ловлей ракушек и их обработкой, собирал гербарий растений Кубы. Я думал все увести на Родину, но не пришлось. Меня неожиданно вызвал замполит Ванюков и сказал, чтобы я собирался домой. Мне дали час на сборы. Меня это известие ошеломило. Я побежал в казарму, схватил чемодан и сложил туда из тумбочки все, что попало под руку. Попрощавшись с сослуживцами, побежал на автобус, боясь, как бы он не уехал без меня. Мне в автобус передали от замполита характеристику и посадочный билет на теплоход "Мария Ульянова". Я жалел о ракушках, гербарии и некоторых фотографиях, которые оставил в подразделении. Отходя от Гаваны, двигаясь вдоль крепости, я помахал рукой и успокоился. Желание у меня было одно – быстрее оказаться на Родине.
Прибыв в Ленинград, мы всем составом выскочили на палубу и трижды истошными голосами прокричали "Ура!" Но на пирсе на нас не обращали внимания, потому что такие встречи были нередки. На теплоходе "Мария Ульянова" наше содержимое проверили работники компетентных органов. Я сразу перестал жалеть об оставленном на Кубе кольте, который мне подарил Астор. У меня прощупали весь чемодан, изъяли ряд фотографий, а также заставили дать подписку о неразглашении военной тайны на длительный срок.
Затем нас посадили в автобусы и привезли в Пушкин. Там мне выдали военный билет и денег на обратную дорогу. Распределив личный состав по месту жительства, и изучая отходы поездов, нас своевременно отправляли. На этом и закончилось выполнение моего интернационального долга.

Память о Кубе

Я часто вижу по телевизору Фиделя и Рауля Кастро такими умудренными многолетием жизни. Но в моем сознании они остаются темпераментными, молодыми, энергичными и талантливыми руководителями, строившими новую жизнь для народа Кубы. Более полувека они руководят страной, и народ им доверяет. После развала Союза мы пошли по пути создания так и неизведанного нам государства, а кубинцы идут ранее испытанным путем. Но нас объединяет дружба наших народов. В лихую годину мы помогли кубинцам отстоять свою независимость, не делили их по национальному и религиозному признакам. За эту помощь многие наши ребята награждены высокими правительственными наградами.
До конца моей жизни в памяти останется Куба, которую я все чаще вспоминаю во снах и наяву.

Почетная грамота