Крюков Владимир (осень 1983 – весна 1985): "Ощущаю себя членом особого братства".

15.01.2017 Опубликовал: Гаврилов Михаил В разделах: Материалы из двухтомника 'Тайны «Лурдес» 1964-2001'

(лайков: 5)

Загрузка...

Напечатать

Учебка

В Муромской учебке, 1983 год

Меня призвали 27 апреля 1983 года. На следующий день я попал в учебку в/ч 52918, расположенную в городе Муром Владимирской области.

Сержанты нас здорово гоняли. Один в каком-то фильме про армию увидел, как бойцы по тревоге одеваются и строятся, пока у поднявшего их командира в руке горит спичка. Решил внедрить и у нас такое. И ведь после нескольких дней тренировок мы уже могли построиться в форме, пока у сержанта горит спичка! Правда, потом приходилось переобуваться, так как в сапоги вскакивали прямо с койки, а портянки предварительно просто клали сверху. А с привычкой курсантов засовывать руки в карманы штанов сержанты боролись так – набивали карманы песком и зашивали.

Однажды, когда колонна нашей части двигалась по мокрому от дождя шоссе со стрельбища, лихач на "Жигулях" не справился с управлением и влетел сзади в строй. Шесть курсантов получили травмы различной степени тяжести; одному спас жизнь автомат, висевший за спиной: от удара он переломился надвое.

Принятие военной присяги, г. Муром, Владимирская обл.

Рассказывали, что за полгода до нашего призыва у одного курсанта помутился рассудок, и его отправили в психушку. А когда у парня из нашего взвода случился паралич лицевого нерва, его положили в госпиталь, но, не дав долечиться, вернули в учебку: так он и ходил, улыбаясь половиной лица.

О предстоящей службе нам говорили, что на Кубе в советских частях царит жуткая дедовщина, а элементом формы являются шорты. По нашему телевидению тогда часто показывали бойцов европейских армий (Британия, Бельгия) во время проведения операций в Африке; они все носили шорты. К тому же, шорты входили в морскую тропическую форму ВМФ СССР; вот слухи и поползли.

При отборе на Кубу тщательно проверяли здоровье. Только в Москву на медкомиссию мы выезжали два раза. Курсанты, переболевшие в детстве инфекционными заболеваниями, имевшие ранее травмы головы, а, тем более, какие-либо хронические болезни, отсевались сразу. Также не брали всех, кто имел татуировки или металлические коронки на зубах. Правда, непонятно, каким образом пропустили в команду моего знакомого Володю С. с хронической бронхиальной астмой? Да еще учитывая, что один из приступов у него случился за два месяца до барки, в разгар проверок!

Еще была жесткая мандатная комиссия. Как потом рассказали родители, к нам домой приходил мужчина, который представился ментом и выспрашивал обо мне. Скорее всего, это был кагебешник. А последний отсев проходил по итогам учебы. Месяца за два до отправки всех курсантов, вошедших в команду 310, сфотографировали на загранпаспорта. Но не все прошли финальный отбор. Кто не попал на Кубу, фотки потом получали на руки.
Пересылка

С учебки меня и еще около десятка человек отправили поездом в Москву на пересыльный пункт. Он находился в районе завода "ЗИЛ". С собой дали по два комплекта теплого нательного белья и рукавицы, ведь стоял конец октября. В итоге, мы их тащили до самой Гаваны.

В столице мы провели почти трое суток; питаться ходили на территорию Суворовского училища. На пункте царила полная свобода. Утром пересчитали личный состав по головам, сходили поесть, а дальше – делай, что хочешь. Я болтался с сослуживцами по прилегающим улицам: особо податься было некуда, вокруг одни заводы.

Потом нас погрузили в "Уралы" и отвезли на Ленинградский вокзал. Оттуда поездом в город Пушкин на "Объединенку", где уже находились отправляющиеся на Кубу моряки. Там мы тоже пару дней маялись бездельем.

В итоге, нас переодели в гражданку: демисезонные пальто, костюмы-двойки от коричневых до серых, рубашки нормальной расцветки, две пары носков, осенние ботинки, на голову – фетровые синие и черные береты. Всех согнали в клуб, где старенький генерал произнес прочувственную речь об идеалах интернационализма и пожелал нам счастливого пути.

А затем, в "Уралах" с наглухо закрытыми тентами, нас отвезли в морской порт, откуда мы перебрались на борт теплохода "Эстония".
Барка

Логотип теплохода "Эстония"

Около 22:00 "Эстония" отошла от причала. Мне и приятелю с учебки Валере Петрову досталась шикарная каюта на второй палубе. Но вскоре к нам заглянул молодой офицерик и упросил поменяться: он шел с женой и маленьким ребенком, а помещение им досталось на самом носу. Мы согласились: не звери же, в конце концов.

Пока проходили мимо Скандинавии, погода стояла пасмурная, но сильно не качало. В кинозале смотрели телевизор. Шли, в основном, фильмы в мрачно-готическом стиле на непонятных языках.

Однажды, когда я находился на палубе, мимо, на расстоянии в несколько сот метров, дважды пролетел военный реактивный истребитель: не советского производства, не последних моделей, не "палубник" и не "вертикалка" (по образованию я авиастроитель, поэтому имею представление). Потом кто-то из офицеров говорил, что это был самолет НАТО: возможно, они наблюдали за ним в бинокль. На следующий день еще один самолет облетал барку, но я его не видел, слышал только шум двигателя.

Чтобы убить время, мастерил на заказ игральные карты: материалом служил картон из упаковки выданных рубашек. Играли в подкидного дурака на отжимания. Я изготовил три колоды, пока во время шмона не "влетел" старшему по эшелону. Тот перед строем обозвал меня "художником от слова худо" и в наказание поручил рисовать "Боевые листки".

"Младших специалистов" посылали в наряд на кухню, но от безделья ребята были рады и такому развлечению. Как-то раз туда попал и я: наелся тортов и прочих вкусностей. Впрочем, на барке и так кормили отлично.

На выходе из Балтийского моря попали в пятибалльный шторм. В носовой каюте сильно укачивало: лежишь на кровати, и словно на качелях – вверх-вниз, вверх-вниз. Однако морская болезнь сломила нас одними из последних, а многие слегли в первые часы шторма. Качка продолжалась пять суток. Уже на второй день заходишь в ресторан: бери, что хочешь, почти все столы – пустые. Лишь в Саргассовом море установилась хорошая солнечная погода, но некоторых ребят мутило аж до самой Кубы. Из экзотики запомнились большие стаи летучих рыб, которые выскакивали из воды и летели по воздуху 40-50 метров параллельно курсу судна.

За два-три дня до прибытия в Гавану слева от "Эстонии" показалась небольшая моторно-парусная яхта. Она взяла курс в нашу сторону и приблизилась метров до сорока. На корме висел флаг США. Из рубки вылез худощавый седой мужчина, увидел, что судно советское, и взял курс в другую сторону.

На восемнадцатые сутки по палубам прокатилось: "Земля! Земля!" Народ высыпал из кают. В утренней дымке, как будто из самого моря, вставала и озарялась первыми солнечными лучами жемчужина Кариб – Гавана.
Карантин

Чувства были противоречивые: с одной стороны, хотелось ступить на твердую землю. С другой, было жалко расставаться с гражданским укладом жизни, вспоминались страшилки о дедовщине в ГСВСК. Как только "Эстония" пришвартовалась, на ее борту появились парни в гражданской одежде: по виду явно славяне, но сильно загорелые. Они прошлись по каютам, предлагая прибывшим обмен: наручные часы на один песо.

С серьезным видом они говорили, что это – большая сумма, на которую в Гаване можно купить джинсы или кроссовки. Объясняли, что собираются на дембель и без часов уходить непрестижно, а деньги у них лишние. Часы, мол, в частях у нас все равно отберут. Некоторые из нас купились на уговоры, ведь цен на шмотки мы не знали. Купюра была большая, красивая, с Фиделем на танке. Обойдя каюты, парни пропали так же быстро, как и появились. Позже выяснилось, что это была погрузочно-разгрузочная команда из бригады, вчерашние соловьи.

А все прибывшие сошли по трапу на набережную, построились. В стороне ждали несколько ярко-красных автобусов с затемненными стеклами. На них всех отправили в бригаду. Поначалу водитель, знойный креол с пышными черными усами, повез нас не той дорогой. Мы заехали в какую-то убогую деревушку, и я решил, что это пригородный дачный поселок. Позже оказалось, что у кубашей большинство деревень такие: касы размером чуть больше курятника. Развернулись, и со второй попытки попали, куда надо.

В бригаде всех отвели в расположенный за оградой городок, пять или шесть огромных палаток. Переодели в форму. Затем приехали медики, два срочника под командованием старлея, и каждому сделали по две прививки с помощью специальных инъекторов, предварительно измазав ползадницы местным йодом ядовито-красного цвета.

Принявший нас под свою опеку майор огласил основные положения поведения на Кубе, главным из которых являлось: ни в коем случае не пить местную воду без предварительного кипячения. Позже мы были предоставлены сами себе, и отправились осматривать ближайшие окрестности. Помню какую-то ложбинку, за которой стоял макет танка с маркировкой армии США. Видимо, его использовали кубаши как наглядное пособие или мишень.

Первый день в плане акклиматизации оказался сложным: солнце прямо над головой, ни ветерка. Жутко хотелось пить, но кипяченую воду взять неоткуда. Вечером жажда прошла. На второй день стало легче. Через двое суток нас распределили по частям.
Первые дни на Кубе

Пришел офицер со списком фамилий, забрал указанных в нем солдат, в том числе и меня, и подвел к стоящему поблизости ГАЗ-66 с открытым кузовом. Там лежали мешки с постельным бельем (из нашей части его раз в неделю отвозили в прачечную бригады); на них примостился какой-то солдатик. Мы забросили свои пожитки в кузов, забрались сами, и машина тронулась. По дороге познакомились с солдатом. Им оказался Рафик Кунджигалиев, уроженец Астрахани, по национальности казах. Он прибыл на первой барке (а наша была третьей), и все это время находился в карантине в бригаде.

Рафик сообщил, что нам и ему несказанно повезло, так как в бригаде царит ужасающая дедовщина, бытовые условия службы – далеко не идеальные, а о части, куда нас везли, слухи ходят хорошие. Попутно мы, разинув рты, обозревали открывающиеся виды. Все представляло для нас экзотику: королевские пальмы вдоль дорог, поля сахарного тростника, необычные домашние животные – зебу и мулы. Проехав два КПП, сначала кубинское, затем советское, наш ГАЗ-66 въехал на территорию передающего радиоцентра (ПДРЦ). Мы сдали вещи и гражданскую одежду в каптерку, заправили выделенные нам койки, и прибывший с нами офицер отвел нас в столовую.

Крюков Владимир и сослуживцы у стены технического здания

Едва он оттуда вышел, как два черпака – Юра Банага и Слава Звягинцев – стали нас инструктировать. Нам следовало: забыть об обращении к срочникам по званию, ко всем обращаться на "ты" и исключительно по имени или, в крайнем случае, по прозвищу, для чего как можно быстрее со всеми познакомиться, изучить, кто какого призыва и в соответствии с этим "шуршать". Стараться лишний раз не отдавать честь офицерам, только если те обратят внимание. Выполнять распоряжения старослужащих только из числа солдат, пожелания служащих на ПДРЦ моряков игнорировать. Ну и "шуршать как ср**ые веники".

На второй день нас разбросали по отделениям и развели по постам боевого дежурства, где стали обучать работе с передающей радиоаппаратурой. Примерно через неделю произошло событие, затронувшее какие-то струнки моей души. В часть мы прибыли 24 ноября, а 30-го у меня был день рождения. Я в этот день ничего для себя не ожидал. По крайней мере, хорошего. А во второй половине дня начальник моего отделения капитан Филиппов с загадочным видом пригласил меня в столовую. Недоумевая, я отправился за ним. В столовой сидели все свободные от службы солдаты моего отделения, окружив стол, на котором красовался огромный торт, а рядом были расставлены чашки и стеклянные графины с рефреской. Попировали на славу. Вот такой был сюрприз.
Соловьиный период

На ПДРЦ неуставные отношения, конечно же, были. Отдельные личности, которых даже не хочу называть, чаще всего – уроженцы глухой провинции, старались себя в этом проявить. Но подразделение у нас было небольшим: списочный состав срочников – всего 52 человека, все на виду. К тому же, начальником первого отделения служил майор Отрода, который на общественных началах выполнял обязанности военного дознавателя части: постоянно ходил и вынюхивал что-нибудь. Ну и соответствующие традиции имелись: все-таки связисты, не стройбат. Так что у нас было полегче, чем в других местах.

На молодых ложилась ежеутренняя уборка помещений (кто ночевал в казарме – спального помещения, кто ночью нес боевое дежурство – технического этажа), стирка и глажка формы дедам, уборка территории, скашивание мачете выросшей травы вокруг технического здания, поиск сигарет дедам, которые все свое курево продавали кубашам. Несение "секи", то есть, пребывание "на стреме", если деды в казарме занимались чем-то недозволенным.

Вид на ПДРЦ со стороны технического здания

ПДРЦ был разделен глухим бетонным забором на две части, "жилую" (казарма, караулка, душ, туалет, баня, столовая, автозаправка, гараж, кинозал) и "рабочую" (техздание и дизельная электростанция), между ними имелся лишь проход шириной в несколько метров. Дежурный по части (ДПЧ) большую часть времени находился на той стороне. А напротив входа в казарму был спортгородок. Там всегда сидели свободные от службы соловьи и, при появлении ДПЧ, подавали знак дневальному. А в ночное время часовой из соловьев кидал на крышу казармы камушек, предупреждая об опасности.

На первых порах молодым в отсутствие офицеров запрещался просмотр телевизора в ленкомнате. Удары в грудь практиковались (это называлось "проверять фанеру"), но не были связаны с переводом в очередной призыв. Просто являлись наказанием за непослушание или какой-либо залет: ведь от них не остается следов на теле.

Как-то раз в часть не завезли сигареты. Старослужащие, сбывшие все свое курево кубашам, по привычке стреляли у молодых. Затем у молодых сигареты кончились. Через пару дней деды стали посылать соловьев собирать чинарики по всей части. Табак из окурков высыпали, и затем делали самокрутки. Наконец, и окурков не осталось. Некоторые, особо пристрастившиеся к куреву, пробовали курить сухую траву и черный чай. Все это продолжалось дней десять-двенадцать. Потом сигареты привезли, и счастью курящих не было предела. Особо радовались соловьи, которых деды уже достали.

Молодым по прибытию в часть выдавали тапочки, но спустя какое-то время тапочки пропадали. Скорее всего, часть из них уходила на ченч. Мы делали колодки: труднее всего было найти ремешок, крепящийся к деревянной основе, под который просовывалась ступня. Чаще всего для этих целей расслаивали материал солдатского ремня, оставляя с бляхой лишь верхний слой.
Первые недели

Занятия по ЗОМП

С первых дней мы были сильно загружены: обучение работе на аппаратуре и ее обслуживанию занимало почти весь день. В учебке мы изучали другую технику, основное время отводилось азбуке Морзе, которая на Кубе нам абсолютно не пригодилась. Все оставшееся до отбоя время соловьи "шуршали, как веники", или сидели на "секе" ("атасе"), пока деды в казарме делали что-нибудь неразрешенное, типа отдыха в обуви на койках. В первое время соловьи даже на антенное поле самостоятельно не выходили, это официально приравнивалось к самоходу, хотя потом "антенка" стала, как дом родной.

Запомнилось, как мы в первый раз полакомились кокосами. Я и двое соловьев находились в техздании, когда кто-то из черпаков принес с антенки несколько кокосов. Попросил очистить, объяснил как. Мы очистили. Он отверткой проковырял в них дырочки и слил содержимое в стакан. Сам попил и нам дал попробовать. Потом сказал: "Орехи съешьте сами". Мы в недоумении стали вертеть их в руках. Потом кто-то догадался брякнуть один орех об пол: тот раскололся, и мы увидели съедобную мякоть.
Специальность

ПДРЦ входил в состав в/ч п.п. 54234, Объединенный узел связи (ОУС), но находился в тридцати километрах южнее Гаваны, в районе поселка Эль-Габриель. Боевое дежурство на передатчиках большой и сверхбольшой мощности несли солдаты и моряки. Еще были ЛАЗовцы (ЛАЗ – линейный аппаратный зал), два повара, водители и дизелисты. На основную базу, приемный центр (ПРЦ) "Финиш", ездили время от времени: на отоварки, собрания, в санчасть. Командиром ПДРЦ был подполковник Белоусов, в начале 1985 года его сменил подполковник Соболь. А всей в/ч п.п. 54234 командовал полковник В. Андросов.

Настройка передатчика ВЯЗ-2УС

При получении команды с "Финиша" мы настраивали передатчики на определенную радиочастоту. При передаче данных по приемникам контролировали ее качество, иногда по ходу требовалась подстройка аппаратуры. Радиомехаников было три отделения: и соответственно три боевых поста. На одном несли службу моряки и на двух – солдаты. Моряки, в основном, обслуживали связь с подлодками и надводными кораблями, для чего их пост был оборудован передатчиками "Щука". Первое отделение работало на сухопутные войска и ВВС, а также на сопровождение аэрофлотовских "бортов". У них имелся передатчик "Пурга" с выходной мощностью 100 кВт и несколько Вяз-5М (5 кВт). Наше, второе отделение, работало на службу, именуемую для краткости "Астра", подробно распространяться не буду.

Иногда для "астровцев" проводили отдельные учения: нас поднимали по тревоге, мы мчались на боевой пост и начинали действовать по поступающим вводным. Каждый вставал у закрепленного за ним передатчика и по команде настраивал его на определенные частоты. Команды давались условными фразами, например, "двадцатый двенадцать", что означало "передатчик под номером 20 настроить на частоту, которая в специальной таблице указана за номером 12". Потом приезжали проверяющие с "Финиша" и проводили "разбор полетов".

Также мы обеспечивали связь кубинцев с их группировкой в Анголе. На каждом посту находились старший по смене прапорщик (у мореманов – мичман) и два радиомеханика-срочника, а в период подготовки молодого пополнения – еще и стажер из соловьев. Случались и запарки, когда приходилось метаться от одного передатчика к другому и осуществлять их перенастройку на другие частоты.

С наших передатчиков в эфир шла цифровая информация: иногда в виде азбуки Морзе, но чаще – набор цифр голосом (типа: "четыре, восемь, пять, один, ноль", затем пауза и повтор группы, затем пауза и новая группа цифр). Для нужд кубашей также, но по-испански.

Кубинцы заранее договаривались о резервировании передатчика на определенное время. Мы настраивались на нужную частоту и коммутировали линейный вход, а в случае срочной необходимости кто-нибудь из кубинских военных приходил на боевой пост с бумажкой, где были указаны частота и время предполагаемого выхода в эфир. Иногда случалось, что свободных передатчиков не было, и кубаши получали отказ.
Боевое дежурство

Развод на боевое дежурство

Продолжительность смен в течение суток была разной. После завтрака в 8:00 заступающая смена из столовой отправлялась в технический корпус, на первом этаже получала краткий инструктаж и расходилась по своим постам на третьем этаже (на втором находились коммуникации). По прибытию на пост в присутствии старшего смены (прапорщика) получали от сменяемых информацию, что произошло за смену, какая аппаратура работает, не было ли с ней неполадок. Затем следовал доклад прапорщику о принятии смены. Прежний состав убывал в столовку завтракать, а затем на отдых в казарму. Та же процедура происходила после обеда (в 14 часов) и после ужина. Таким образом, ночная смена являлась самой продолжительной; перед ней полагался отдых (сон) в казарме.

Кроме того, и на боевом дежурстве удавалось поспать. Если не предвиделось запарки, кто-нибудь из соловьев отделения приносил из казармы на этаж матрас, подушку и одеяло. Когда поздно вечером прапорщики уходили в кабинеты поспать, срочники на постах также по-очереди спали за передатчиками, получалось по три-четыре часа. Часов с семи начинали готовиться к передаче смены.

Начальник смены прапорщик Поташов на боевом посту отдела N2 "Астра"

Старшие смен заступали на сутки. У нас в отделении было три прапорщика: они дежурили сутки через двое. Смена приезжала на нашем ПАЗике из Деревни вместе с другими офицерами в девять часов утра. Иногда, по договоренности друг с другом и при согласовании с командиром, прапорщики несли службу и двое суток подряд.

Регулярно проводились регламентные работы с аппаратурой: ежедневная Р-1 (смахивание пыли снаружи), еженедельная Р-2 (вскрытие блоков и выдувание пыли изнутри, проверка соединений и контактов), ежемесячная Р-3 (вскрытие блоков и более тщательная уборка, если требовалась зачистка подгоревших контактов), Р-4 – капитальная уборка, проверка, зачистка, вплоть до замены отдельных блоков. За каждым из радиомехаников, то есть нас, был закреплен один из передатчиков: мы несли персональную ответственность за их работоспособность.

Настройка передатчика ПКМ-20С "Молния"

Мой "подопечный" именовался ПКМ-20С "Молния" ("передатчик коротковолновый магистральный с выходной мощностью 20 киловатт", более-менее современной конструкции). Обслуживали их в свободное от боевого дежурства, несения нарядов и учебных занятий время. Я на своем "ПэКаэМе" незадолго до дембеля провел капитальную Р-4, разобрал почти до винтика, все платы промыл бензином (вообще-то должны были выделять спирт, но мы его на посту никогда не видели), отполировал контакты, кое-где подпаял провода. Работал три дня с перерывом лишь на еду и сон, это был своего рода дембельский аккорд.

Если кто-то нарушал дисциплину, офицеры объявляли выговор. Иногда, особенно соловьев, отправляли во внеочередной наряд; могли пригрозить переводом в бригаду: правда, при мне такие угрозы никогда не претворялись в жизнь. Однажды прапорщик М., старший по смене, объявил мне выговор. Я узнал об этом так: мой командир отделения пришел в казарму, где я готовился к отдыху после ночного дежурства, и рассказал о взыскании. Комод хотел узнать причину выговора, но я и сам ее не знал. Мы вместе с ним отправились на боевой пост. Но М. отказался объяснить, в чем, собственно, заключаются его претензии. Вот и пойми некоторых людей!

Тут же уточню, командирами отделений были сержанты из срочников, а начальниками отделений – офицеры (у радиомехаников) и прапорщики (у ЛАЗовцев, дизелистов и водителей).
Самоходы

Самоходы во время несения боевого дежурства проходили так. Мы отпрашивались у своего старшего смены, чаще всего у прапорщика Федоринина. Ходили, конечно, не каждое дежурство: того же Федоринина надо было еще подгадать: плюс чтобы дежурный по части был не слишком усерден и чтобы имелся товар на ченч. Иногда к нашему товару прапорщик добавлял свой, типа плавок или пары лент. Преимущество самоходов во время боевого дежурства заключалось в том, что ДПЧ, даже самые вредные, почти никогда не проверяли личный состав, находящийся на смене.

За самоход могли реально наказать, вплоть до губы, но от двух человек, ходивших дежурными по части, можно было откупиться. Прапорщик по кличке "Краб" и майор Акульшин (прозвище "Акула") имели нюх на халявную выпивку. Подозревая, что в их дежурство кто-то ушел в самоход, они устраивали засады. Нередко их усилия вознаграждались дармовым бухлом, которое они подчистую отбирали у самоходчиков, но не докладывали о них командиру части.

На ченч носили, в основном, одеколон "Красная Москва" и "Алый мак" ("Шипр" был не особо популярен), махровые полотенца, ножницы, сигареты, ленты, шоколад; все это приобреталось на отоварке. Из имущества части продавали ОЗК, хозяйственное мыло, масляную краску; некоторые делали самодельные вентиляторы. Повара таскали рыбные и мясные консервы, жир в больших металлических банках. Ходили, главным образом, в поселок, испанское название которого я не помню, мы его называли "Рабочий поселок", примерно в двух километрах от нас. Иногда бегали в Эль-Габриель, около трех километров от части.
Отоварки

Крюков Владимир, 1984 год

Рядовые получали на карту ежемесячно 5 рублей 50 копеек, а сержанты и старшины, кажется, 6 рублей 50 копеек. Наличность никто не шмонал; запрещалось лишь делать нычки в аппаратуре, но все равно делали. Деньги и товар на ченч прятали, в основном, от сослуживцев, среди которых попадались вороватые товарищи. А так свободно носили деньги в карманах формы, небольшие суммы лежали в тумбочках в спальном помещении.

На отоварку мы ездили один-два раза в месяц. Покупали дембельские чемоданы, кое-кто – альбомы, но хорошие продавались редко. Иногда брали продукты для себя. В основном, какао со сгущенным молоком в банках и консервы лосося. А так почти вся карта уходила на товары для перепродажи кубашам. Сумма покупаемых вещей и продуктов записывалась в книге, где на каждого был заведен "лицевой счет".

С середины 1984 года и до моего дембеля на ПДРЦ старшина всем некурящим выдавал в месяц 18 песо (по песо за пачку). Деньги, конечно же, предназначались не на отоварку, а для расходования на сувениры и при выездах. Таким образом, командование пыталось сократить число самоходов. У нас сразу все деды стали "некурящими", берегли деньги на шмотки, а курить стреляли у молодых.

Кроме шмоток, полученные с ченча, деньги тратили на празднование различных торжеств (дни рождения, официальные и армейские праздники), при выездах – на мороженое и сербесо, сувениры, фототовары, рефреску, сок и прочее. Некоторые, как я, покупали книги, другие – презервативы, японские бритвенные станки, китайские зубные щетки из цветного оргстекла (такие товары в СССР были в дефиците).

Что касается ченча: у нас считалось удачным, если соотношение цены на отоварке и при продаже аборигенам составляло 1:4. Каждый вложенный в товар песо приносил минимум три песо чистой прибыли, то есть, семь рублей получки при умелом обороте превращались в от 28 до 35 песо. Мы тот же шоколад не по одной плитке таскали. Навар в пять песо для нас был не актуален. То ли дело, материал, он стоил на отоварке гроши. Возьмешь метров шесть парчи (она блестит, кубашки, как увидят: "Ай, келинда! Авель, куанто вали?" (Ай, красота! Авель, сколько стоит?). Ну и впаришь, бывало с прибылью в 300%). Товар на самоход собирался по всей части, ходили регулярно по два-три человека. Когда кто-то собирался идти на ченч, то спрашивал ребят, которым доверял, не надо ли продать их товар. Вот и набиралось достаточное количество на продажу.

Однажды мы неплохо "приподнялись". К нам с инспекцией должен был прибыть маршал войск связи Белов (правда, так и не приехал из-за смерти в СССР очередного Генсека). На ПДРЦ завезли огромное количество краски разных цветов: чтобы к приезду дорогого гостя покрасить все, что только возможно. Я в очередной раз убедился в находчивости советского солдата. Нам удалось сэкономить более половины всей краски, выполнив весь объем работ, и не вызвав подозрений у начальства, включая такого пройдоху, как старшина Иванов. А вся оставшаяся краска была немедленно отправлена на ченч. Кубаши, наверное, потом не один год ей пользовались.
Ченч

Уходили, как правило, в шесть-семь вечера или сразу после ужина, иногда прямо из столовой. По прибытию в поселок шли по главной улице и высматривали кубашей. Подходили, предлагали товар на жалком подобии испанского языка.

Примерный диалог:

- Синьора, насасарио парфюм?

- Кванто?

- Синкуэнто песо.

- Но.

- А чоколадо?

- Кванто?

- Синко песо.

- Си.

- Грасиа, чао.

Продав что-нибудь или получив отказ, шли дальше.

В прилегающих к ПДРЦ поселках жили преимущественно потомки испанцев, чернокожих я там не встречал. Несколько человек имели выраженную североевропейскую внешность (голубые глаза, светлые волосы). Один такой парень даже пытался заговорить со мной на английском, но у меня все слова начисто вышибло из памяти. Еще показывали на одну девочку в возрасте чуть более десяти лет, говорили, что она русская. Видимо, мама в свое время "залетела" от кого-то из наших специалистов.

А один раз я перепугался: был в Эль-Габриеле в самоходе вместе с Колей Сластениным из первого отделения. Тот зашел в какую-то касу, и вдруг оттуда раздался мужской голос, говорящий по-русски. Я решил, что мы попались патрулю. Но оказалось, в касе жил молодой мужчина, ранее окончивший советский вуз. Он провел нас к себе в дом, угостил сербесо. У него стол в комнате был заставлен советской аудиоаппаратурой: двухкассетник (кажется "Маяк"), проигрыватель, усилитель (вроде "Амфитон"), колонки. О нашей технике он отзывался с почтением.

Что касается амурных дел, то у нас офицеры усиленно нагнетали страхи: якобы кубинские женщины имеют врожденный иммунитет к венерическим заболеваниям: сами ими никогда не болеют, но почти все являются носителями сифилиса. Мол, поимел с любой из них контакт – и можешь направляться в КВД. На многих это действовало.

Часто покупали выпивку. Самым популярным считался ментоловый ликер "Мента", пять-шесть песо за бутылку; а за ним шел банановый ликер "Платано". На выездах приобретали ром "Гавана-Клуб". В одном из поселков я видел и нашу водку "Столичная", 19 песо за пол-литровую бутылку. Покупать ее никто не стал: лучше выбрать что-то подешевле.

Сигары покупали в Эль-Габриеле или Сан-Антонио-де-лос-Баньосе. Брали, в основном, как сувениры, хотя кто-то пытался и курить (говорили, что после средней силы затяжки темнело в глазах и спирало дыхание). Разброс цен по качеству был от одного до нескольких песо за штуку.
Набеги на сельхозугодия

За антенкой располагались сельхозугодия кубашей. Как-то в соловьином периоде пошел я с дедом Сергеем Кузиным воровать у местных помидоры, к нам на кухню почему-то всегда привозили зеленые, даже когда у кубашей уже созрели. Взяли мы с собой пару пластиковых ящиков, пришли на поле и стали собирать наиболее понравившиеся томаты. Поле было большим, и мы не сразу заметили, что навстречу движутся местные сборщики. Когда увидели, смываться было поздно. Кубаши отобрали у нас ящики, сунули их в общую кучу, а нам жестами показали: валите отсюда! Мы отошли до ближайших кустов, видим – за нами не следят, и залегли. Кубаши еще полчаса поработали, потом сгрузили все ящики с овощами в одну кучу, сели в телегу трактора и уехали. Нам оставалось только забрать свои ящики и накидать в них помидор получше.

Второй раз пошли с Валеркой Горшковым за авокадо. Залезли на территорию, думаю, частной фермы. Насбивали палкой в мешок авокадо и направились обратно к себе. Вдруг откуда-то сбоку вышел пожилой кубаш типично деревенского вида, в соломенной шляпе, с ножом у пояса, а в руке он держал курицу со связанными лапами. Ни слова не говоря, вырвал у нас мешок, перекинул через плечо и зашагал в сторону своих владений. Нам было стремно возвращаться пустыми. Решили подкараулить, когда он уйдет в дом, и забрать хотя бы пустой мешок (с тарой у нас были проблемы), но так ничего и не дождались.
Полиция и криминал

Две неприятные истории произошли в мой дедовской период. Вначале двое солдат с ПДРЦ нарвались около Рабочего поселка на компанию кубашей, которые немного поколотили наших и отобрали все барахло, а они несли товар вскладчину на сумму около пятисот песо. Короче, ограбили. И это был единственный случай, а так нас всегда встречали исключительно хорошо.

В другой раз в том же Рабочем поселке Рафик Кунджигалиев попался полиции. Сутки провел у них в участке, затем двое суток мыкался у нас, для этой цели в камеру переоборудовали сушилку в казарме. Говорили, что кубаши настаивали на его осуждении местным судом к длительному сроку за спекуляцию. Как бы то ни было, Рафика отправили на губу в бригаду, где он отсидел десять суток и вернулся на ПДРЦ.

По слухам, местные полицаи имели приказ задерживать советских солдат, замеченных в одиночку и явно находящихся в самоходе. Но во время ченча мы обычно не "тихарились", шли спокойно. Своих отделений полиции в Рабочем поселке и Эль-Габриеле не было, по вечерам они там разъезжали довольно редко. Я в самоходе видел их лишь пару раз, и то издали. Многие местные нам говорили, что вот, недавно проезжали полицейские, и теперь появятся нескоро, можно не опасаться.

А вообще полицаи из мобильных патрулей по внешнему виду сильно напоминали американских копов. Белый мотошлем, короткая черная курточка с жетоном на груди, черные обтягивающие брючки, высокие ботинки, кобура и "браслеты" на поясе, многие носили солнцезащитные очки. И мотоциклы у них были крутые, с мобильной радиостанцией. С нашими ментами в кургузой серой форме на "Уралах" их было не сравнить.
Мемориал и смерти

Сослуживцы Крюкова Владимира у Мемориала

При посещении Мемориала мы пробовали пересчитать могилы советских воинов: получалось 64, но могли и ошибиться. Офицеры рассказывали, что жертвы были почти исключительно "не боевые": люди погибли в ДТП, от стихийных бедствий или по болезни. У Мемориала кубинские военнослужащие принимали присягу. Как-то раз присягала целая женская часть. Судя по погонам, курсантки военного училища, молоденькие девчонки, около двухсот; лишь принимавший присягу офицер был мужчиной. Их форма очень напоминала женскую парадную советской армии, лишь материал кителя и юбки – другого оттенка.

У Мемориала была заложена капсула с посланием, закрыта мраморной плитой с надписью "Обращение к потомкам. Заложено 23.02.1978 г. Вскрыть в день 150-летия Советских Вооруженных Сил 23.02.2068 года". И продублировано на испанском языке.

Каждые полгода в гробах в Союз барками отправляли пять-шесть трупов наших срочников, нам обо всех этих случаях сообщали. Летом 1984 года было две смерти подряд на "Финише": один парень попал под автомашину своей же части, другой ремонтировал на крыше казармы электричество, его ударило током, он упал вниз и сломал шейные позвонки. Убийств и суицидов я не припомню. На ПДРЦ, правда, была одна попытка: Николай Р., уже дед, которому до барки оставалось несколько месяцев, получил из дома письмо, где сообщалось о смерти матери. Он выпил, а затем раздобыл веревку и пошел на антенное поле вешаться. Вовремя увидели и остановили.
Выезды

На выезде в Гаване

Ездили практически каждую субботу и воскресенье, по два-три человека от каждого отделения, свободные от нарядов и боевого дежурства. То есть, два-три раза в месяц выезжал каждый, за исключением злостных залетчиков. В Гаване почти каждый раз заезжали в Коппелию поесть мороженого, гуляли в свободном режиме, посещали магазины. Несколько раз были в парке Ленина в пригороде Гаваны: запомнился огромный бюст Ильича из белого камня, самый большой в Америке, возле которого прогуливался охранник. В парке заглядывали в маленькие музейчики, салоны, вернисажи и кафешки. Ездили в крепость Кастильо-дель-Морро, в зоологический музей Академии наук Республики Кубы, он находился в здании Капитолия. Очень сильное впечатление произвел Океанариум. В музей Наполеона я не попал, он был закрыт на ремонт или реконструкцию.

Побывали на карнавале. Там ничего из напитков, кроме сербесо, найти не смогли, но и его с лихвой хватило. Офицер, старший по выезду, где-то надыбал ром и так наклюкался, что потом его тошнило всю обратную дорогу. Когда ехали назад на своем ПАЗике, во все горло орали популярные советские песни. На полпути автобус тормознула кубинская полиция. Узнав, что с карнавала возвращаются советико компаньеро, извинились и пропустили.

По дороге из Гаваны в часть нередко останавливались в Сан-Антонио-де-лос-Баньос, Сантьяго-де-Лас-Вегас, выходили из автобуса размять ноги. Кроме Гаваны, в выходные постоянно выезжали поесть мороженого в Ла Салуд, для этой цели даже в гражданку не переодевались. Летом (с апреля по октябрь) ездили купаться на Эль-Саладо. В жару, конечно, хорошо поплавать, но слишком многолюдно, зато весной и осенью, кроме нас, там вообще никого не было.

На пляже Эль-Саладо

Помню надпись на пальме, запрещающую рвать кокосы, а под ней – аналогичные на английском и немецком языках, но гораздо мельче. А еще там приливная волна шла с правой стороны пляжа. Мы на ней катались: бросались на нее спиной, а она несла к берегу. В одно из таких катаний я наступил на морского ежа. Дикая боль! Прошла только через два дня. Выезжавшие с нами офицеры иногда давали попользоваться своими масками и ластами. Кое-кому даже доверяли ружье для подводной охоты.

Большинство выездов в Гавану проходило по такой схеме: после Коппелии, как правило, подъезжали к Капитолию. Старший офицер отпускал на два-три часа погулять мелкими группами. Кого-то привлекали магазинчики со шмотками, кто-то просто бродил где-нибудь неподалеку. Я несколько раз заходил в книжный магазин "Максим Горький", он располагался метрах в трехстах от Капитолия. Там имелся богатый ассортимент литературы на русском языке, а в Союзе тогда с книгами была напряженка.

Слышал, что иногда дефицитную литературу (собрание сочинений Дюма или книги Генрика Сенкевича) присылали в ГСВСК из Союза. Она практически вся расходилась по офицерам: многие из них везли домой неплохие личные библиотеки. А некоторые срочники, причастные к распределению книг по подразделениям, пытались делать на этом маленький бизнес.

Одну книжку (Мамин-Сибиряк, "Хлеб") мне вручило командование, как победителю конкурса среди специалистов 1-го класса. В ней для меня ценно не содержание, а титульный лист с дарственной надписью и подписью командира в/ч п.п. 54234.

В начале 1985 года на Кубу с дружественным визитом прибыла группа советских кораблей. Это событие широко освещалось местными СМИ. У нас в это время был выезд в Гавану. Наши моряки с ПДРЦ упросили водителя ПАЗика поехать на место стоянки судов. Прибыв, направились к кораблям, чтобы на их фоне сфотографироваться. Моряков из Союза ни перед кораблями, ни на борту видно не было, за исключением вахтенного в тропической морской форме.

Вдруг откуда-то сбоку выскочил кубинский полицейский и стал нас прогонять: мол, секретный объект. Уговорить его не удалось: пришлось погрузиться в ПАЗик и уехать. Но наши моряки убедили водителя вернуться, проехать мимо швартовки и притормозить там на полминуты. Тот так и сделал. Притормозил, в это время моряки высунулись в окно и стали фотографировать суда. Полицейский бегом двинулся к нам, но автобус рванул, чуть его не задев. Проехав метров двести, ПАЗик развернулся и повторил тот же маневр: полицейский аж обалдел. В третий раз испытывать нервы представителя власти мы не стали. Фотки кораблей моряки наклеили в свои альбомы.

Весной 1985 года группу особо отличившихся товарищей премировали поездкой на Варадеро. Они провели там целый день, и, так как возвращались поздно, ночевали на "Финише". Прибыв туда, бывшие в составе группы моряки решили, что их на вечерней поверке считать не будут. И "сдернули" в самоход в Гавану: ведь они были в гражданской одежде и при деньгах. Там моряки оторвались по полной, а по возвращению утром на "Финиш" попались: их все же "сосчитали". За это ПДРЦ было наказано командованием ГСВСК: на часть не выделили одну-единственную кубинскую медаль воина-интернационалиста, которая поступала раз в полгода. Как правило, ей награждали одного из моряков-дембелей, а из-за залета решили вообще никому не давать. Зато командир нашего отделения капитан Филиппов (редкий умница и вообще хороший человек, выпускник гражданского вуза) сделал нам-дембелям шикарный подарок: все, кто был свободен от службы, в течение месяца чуть ли не ежедневно выезжали в Гавану и на Эль-Саладо.
Еда

У нас два повара готовили полный ассортимент блюд для срочников. В техническом здании располагалась офицерская столовая, оттуда и доставляли готовые блюда в термосах. Как-то раз один из поваров решил нас побаловать и приготовил домашнюю лапшу. В первый год моей службы кормили достаточно хорошо и разнообразно, зачастую бывала гречневая каша с курицей. Масло, сахар и свежие овощи никто не считал. Все это закончилось с приходом на должность старшины ПДРЦ пресловутого старшего мичмана Иванова. За последние полгода пришлось вспомнить перловку и вкусить блюда из сушеного картофеля.

Из бригады на ПДРЦ везли только белый хлеб. Правда, один раз, осенью 1984 года, пришла машина с черным хлебом. Говорили, что его испекли в пекарне бригады. Буханки были кривые и страшные на вид, с подгорелой коркой, мякоть – сыроватая и липкая. Но для нас это был настоящий деликатес. Часть хлеба упросили отдать личному составу прямо с машины. При раздаче чуть не случилась свалка: каждый старался ухватить побыстрее, а выданные буханки тут же разламывали на части и, смакуя, пожирали. Больше черный хлеб ни разу не привозили.
Общение с кубинцами

Слева направо: прапорщик Кравчук, кубинский прапорщик Сильвио и советский прапорщик

Из военных кубашей (FARовцев) у нас служили два прапорщика: мелкий тощий с тонкими усиками Сильвио (страшный ловелас, депутат местного совета: в Эль-Габриеле на домах мы как-то увидели плакаты с призывом за него голосовать, ржали до упаду) и Орландо по кличке "Пача", более высокий и толстый брюнет с пышными усами. Еще был гражданский служащий чернокожий Феликс. Он, единственный из троицы, говорил по-русски.

В 1984 году во время проведения Олимпиады в Лос-Анджелесе, Советский Союз в пику американцам провел Игры доброй воли "Дружба-84". Соревнования по водным видам спорта, волейболу и боксу проходили на Кубе. Мы следили за ними по телевидению.

Однажды в ленкомнате собрались свободные от службы срочники, наши прапорщики с БД и кубинский прапорщик Орландо. Показывали финал по боксу в тяжелом весе: старлей FAR Стивенсон и наш Валерий Абаджан. Стивенсон загнал нашего боксера к канатам и методично начал избивать. В результате, разбил ему бровь и поединок прекратили. Наши солдаты выразили недовольство; особенно возмущался Слава Звягинцев, назвавший Стивенсона "пид*ом".

На это Орландо схватил стул и занес его над головой Славика. Но тут поднялся наш прапорщик Паташов, за сто килограмм весом, бывший борец. Он твердо, с металлом в голосе, сказал кубашу: "Поставь стул". Орландо: "Ваш солдатик сам виноват! Не надо было обзывать нашего великого Теофило!" А Паташов, гипнотизируя взглядом, повторил: "Поставь стул. Я сказал!" Орландо тихонько опустил стул и ретировался.

Некоторые кубинцы вполне сносно говорили по-русски, а учившиеся в наших вузах вообще болтали свободно. У нас работала бригада кубинских строителей, человек двенадцать-пятнадцать. Хорошо помню их бригадира: пожилой негр двухметрового роста с сильно морщинистым лицом, в соломенной сомбреро, во рту у него все время торчал потухший окурок сигары. Из общения с ними я узнал, что в кубинской армии нет дедовщины в каких-либо проявлениях: различные работы, в частности, уборку территории, все призывы делают вместе. По личному желанию солдаты могли служить неподалеку от места жительства (при наличии там воинских частей), а на выходные почти весь состав части, свободный от нарядов и дежурств, отпускался по домам.

Конечно, кубинцы жили победнее народа в СССР. Средняя зарплата у рабочих в провинции в то время составляла 150 песо, а цены на ряд товаров – выше советских. Опять же дефицит. Зато кубинец, имевший специальное (техникум) или высшее образование за одинаковую работу получал больше, чем кубинец со средним образованием. Таким образом, власти стимулировали интерес к получению знаний.

Еще у кубинцев практиковалась "штурмовщина". Как известно, они очень любят повеселиться. Иногда наши строители отмечали какой-нибудь праздник несколько дней подряд. Затем приезжали на ПДРЦ и вкалывали чуть ли не сутками, пока не выполнят запланированный объем работ.
Резервисты

Летом или осенью 1984 года нескольких дней проводились общекубинские военные учения резервистов, широко освещаемые местными СМИ. Как известно, в резерве состоит абсолютно все население Кубы, способное держать оружие. Было прикольно по телевизору наблюдать толстопопых домохозяек, идущих в атаку с винтовками Мосина и ППШ наперевес, или старенького фермера в сомбреро, строчащего из станкового пулемета Максим. Складывалось впечатление, что СССР "слил" своим странам-союзникам все оружие времен Великой Отечественной (танк Т-34 видел своими глазами в одной из кубашских частей).

Во время этих учений автописта активно использовалась как взлетно-посадочная полоса для реактивных истребителей, по телику неоднократно показывали взлет с нее, кажется, МИГ-21. В один из этих дней мы куда-то ездили, и должны были пересечь автописту. На пересечении дорог стояли резервисты, из которых запомнился старик лет под семьдесят, в белой рубашке с жетоном, с большим револьвером на поясной кобуре. Они перекрывали дорогу автомобилям, когда должен был взлетать или садиться самолет.

Кубинское телевидение

Нас интересовали, главным образом, клипы Майкла Джексона, Кенни Роджера и Оливии Ньютон Джонс (она снималась в фильме "Бриолин" с молодым Джоном Траволтой). Клипы регулярно показывали в перерывах между другими передачами. В выходные смотрели музыкальные программы "Радиорама" и "Колорама". Шли на ура боевики с Чаком Норрисом и Брюсом Ли, а также фильмы с приключениями бойцов-воспитанников Шаолиня. Изредка показывали хорошую фантастику и фильмы ужасов, но уже после отбоя. Это было настоящим откровением.

У нас служил "банан" старлей Трубицын по кличке "Кадет" (прибыл в ГСВСК почти сразу из училища), так он с негодованием восклицал: "Как же так: Куба – страна социалистического лагеря, а фильмы показывают, как на загнивающем Западе!" На Кубе я впервые столкнулся с "мыльными операми", в 1984 году показывали "Рабыню Изауру". Однажды в связи с просмотром этого сериала чуть не случился международный скандал. Во время трансляции очередной серии "Изауры" в ленкомнате находился уже известный читателям кубашский прапор Сильвио. Затем туда зашел кто-то из наших солдат. Видя, что идет какая-то непонятная фигня, он переключил телевизор на другую программу. Сильвио вскочил и стал требовать переключить обратно. На другом канале тоже шла какая-то "шняга", поэтому все разрешилось мирно. Из лент кубинского производства помню сериал "Ягуар" (около 30 серий, полицейский боевик с множеством восточных единоборств) и "Леон" (второе название "Лев Дамаска"), 40 серий, исторический боевик.

Иногда, в выходные дни, посадив кого-нибудь из соловьев на секу, мы настраивали телевизионную антенну (она у нас была штатная от радиорелейной станции) на какую-нибудь из ТВ программ штата Флорида. Но делали это лишь ради понтов: мол, захотим, и Америку будем смотреть. Ничего интересного я в тех программах не видел: сплошь новости и реклама.
Дедовщина в бригаде

В бригаде в роте связи служил один мой земляк и однобарочник. После барки нас развели по разным частям, и больше я с ним на встречался. Единственное, слышал упоминание о нем на судебном процессе в бригаде, на котором и я присутствовал. Суть процесса: в один из январских дней 1985 года двое дедов из бригады свалили за бухлом в самоход и пропустили ужин. А на ужин в тот день на десерт были арбузы. Товарищи пришли из самохода поддатые, уже после отбоя, и стали узнавать: не принесли ли соловьи в казарму их порцию лакомства? Узнав, что нет, стали по очереди поднимать соловьев и избивать. К ним присоединился дежурный по роте, тоже дед. Отоварив всех соловьев, деды отправились спать. А наутро их повязали.

На судебный процесс, который проходил в клубе бригады, в воспитательных целях свезли старослужащих из многих частей, в том числе и из нашей. Ребят осудили на 3, 4 и 5 лет (до трех – дисбат, а больше – колония), и они стали дожидаться на губе барки для отправки в Союз. После вынесения приговора комбриг зачитал список, где, среди прочих, фигурировал и мой земляк, и сказал, что, если эти товарищи не образумятся и не прекратят заниматься неуставщиной, их ждет тоже самое.

Факты побегов соловьев из бригады и этот судебный процесс говорят сами за себя. Ну и слухи ходили. Когда у меня и моего приятеля Валерки Горшкова возникли трудности во взаимопонимании с командованием ПДРЦ, нас грозили отправить в бригаду долбить в скалах капониры для танков (не знаю, насколько эти намерения были серьезны). К тому же, один раз я был на излечении в санчасти бригады (со сломанной рукой – несчастный случай), и видел собственными глазами проявления дедовщины.
Отношения между призывами

На "Финише" и ПДРЦ напрягать соловьев на уборку казармы, территории, бани, помещений техздания и прочие работы было прерогативой черпаков. Деды командовали, если надо было, например, выстирать и погладить форму, найти сигарету, пожарить картошки. Обучение соловьев работе на аппаратуре тоже лежало на черпаках. Молодым запрещалось ходить в полотенце на голое тело, играть в бильярд, смотреть телевизор, ушивать форму.

Самым напряженным был барочный период, когда вчерашние дембеля уже ушли, а молодые еще не пришли. Оставшиеся почти через день заступали в караул или в наряд по казарме и на кухню, а в остальные – все дни несли боевое дежурство. Свободного времени тогда практически не было, а о выездах никто даже не заикался.

Еще существовал ритуал: когда выходил в печати текст Приказа об очередном призыве в армию, в казарме ставили пирамиду из табуреток: на нее влезал соловей с каской на голове. Он громко и с выражением зачитывал приказ, а при последних словах новоиспеченные дембеля рушили эту пирамиду, выдергивая табуретки из-под соловья. За время моего пребывания в части эта невинная забава всегда обходилась без травм. Конечно, каски хранились в оружейке, но ключи от нее были у дежурного по казарме, а он, наш солдат-срочник, неужели по такому случаю каски не даст? Соловья на секу, и вперед!

Проявления неуставных взаимоотношений, связанные с физическим насилием, офицеры пресекали. Но они приезжали к нам в 9 часов утра и около 17 или 18 уезжали. Оставались лишь дежурный по части, который в казарме почти не показывался, да прапорщики (мичманы) – начальники дежурных смен, которые не выходили из техздания. Срочники весь вечер были предоставлены сами себе и решали любые вопросы методами, зависящими от их личных качеств. Но я скажу, что у нас еще было достаточно спокойно.

Каждые полтора-два месяца к нам приезжали офицеры сурового вида (как я понимаю, следователи военной прокуратуры), вызывали к себе поодиночке соловьев и "беседовали по душам", предлагая освещать случаи неуставщины. Но кто же будет всю подноготную рассказывать? Самим же еще служить!

Пример: весной или летом 1984 года к нам перевели Валерия П., который до этого служил поваром на "Финише", но не вынес условий службы и кого-то сдал. Потом, как говорили, вошел во вкус и начал стучать активней. Это задело уже начальника столовой, и тот настоял перед командованием о его переводе. И Валерий попал к нам на ПДРЦ, где его сразу "прибрал к рукам" майор Отрода. Зато все срочники его сторонились и не общались, объявив своего рода бойкот.
Моряки

Посылки с барок получали моряки. Им присылали фотоматериалы, элементы морской формы (пуговицы, бляхи к ремням, ленточки на бескозырки, черный материал). Себе на дембель моряки самостоятельно шили форму: клеши, фланки, бескозырки с лентами до копчика. Обзаводились знаками классности, военных спортивных разрядов, "За дальний поход" и т.д.

Насчет посылки и у меня наклевывался вариант: знакомые родителей собирались на Кубу в служебную командировку, и я надеялся на встречу с ними. Уже выслал письмом список, что привезти, и предвкушал барыши. Но в последний момент у них что-то не сложилось.

Вернусь к морякам: для повседневного ношения они просили начальство выдать им тропическую морскую форму. Но им было категорически отказано по причине секретности присутствия моряков на ПДРЦ. И они, чтобы отличаться от "сапогов" (солдат), предпринимали многое. Например, гладили кепон на особый манер, отчего он становился похож на пилотку с козырьком. Перешивали пуговицы на форме с солдатских на морские, пряжки на ремнях носили с якорями (после дембельского приказа и до барки – вверх ногами). Саму форму по несколько часов кипятили на огне в баке с раствором соды и стирального порошка, отчего она приобретала особый оттенок. Прикольно было, когда шли строем с песней. Молодые из моряков орали: "Через три, через три зимы", а наши соловьи старались их переорать: "Через две, через две зимы...".

На ПДРЦ отделение моряков состояло из примерно десяти человек, а на "Финише" – целая рота. Наши мореманы жили с нами в одной спалке, обедали с солдатами в одной столовой, ходили в одном строю. Но, конечно, держались компактной группой. На Кубу они попадали, отслужив уже полтора года в Союзе. Между дедами и "годками" во избежание эксцессов оговаривалось, что соловьи подчиняются лишь солдатским старослужащим, а "полторашники" – морским. В быту же общались нормально: деды приятельствовали с годками, соловьи с полторашниками и так далее.

На "Финише" мореманы гораздо жестче дистанцировались от солдат, старались с ними не иметь никаких контактов. Нашим морякам они высказывали претензии: "Как это так, с "сапогами" спите в одном помещении?!"
Дембельские альбомы

Дембельские альбомы делали далеко не все. В основном, моряки, и кое-кто из солдат. Сами альбомы покупали на отоварке, так же, как и бархат, которым обшивали корочки. Кальки между листами разрисовывали под копирку пейзажами с пальмами и знойными мучачас. Моряки на титульном листе писали "За годы службы пройдено 13 тысяч миль" (из Союза на Кубу и обратно). Солдаты – "180 дней в сапогах и 440 в сапатах".

Я отрабатывал собственный дизайн. Мне в письмах родители присылали порошок краски-бронзовки, цветную бархатную бумагу, сам покупал в Гаване видовые открытки. Но, в результате, у меня на завершение альбома не хватило времени. Пытался что-то доделать на гражданке, но было уже совсем неохота.

Кстати, оригинальные дембельские альбомы делали у нас в учебке: корочки обшивали шинельным сукном, которое с помощью металлической щетки приводилось в пушистое состояние, на лицевую сторону крепили чеканку из тонкой листовой меди, изображающую вид на часть. У нас во взводе служил профессиональный художник Серега Бабушкин: освобожденный от всех нарядов, он исключительно рисовал альбомы дедам.
Пожар N1

На антенном поле кубинцы, обслуживающие ПДРЦ, держали несколько овец: что-то вроде подсобного хозяйства. И как-то у них пал один баран. Причина падежа была им неизвестна, и кубаши, во избежание распространения заразы, решили сжечь барана прямо на месте. Облили соляркой и подожгли. А баран, оказывается, был еще жив! Бедняга вскочил, пробежал метров двадцать к сваленным в кучу старым автопокрышкам, упал на них и там окончательно издох. Дело было зимой в период засухи: покрышки запылали, распространяя вокруг удушливый черный дым, а от них огонь перекинулся на траву. Всю нашу часть накрыла пелена дыма. Я в это время находился на боевом дежурстве в техздании. Там было очень тяжело: дым разъедал глаза, дышать невозможно, в висках стучало. Тем временем огонь распространялся по антенке и уже подходил к забору части. Какой-то умник предложил всем, несущим дежурство, надеть обычные общевойсковые противогазы, которые не спасают от угарного газа. Старшие смен обматерили его за такую идею.

Спасение пришло в виде кубашских пожарных, обычных солдат-срочников. Они приехали минут через сорок после начала пожара, три или четыре пожарных машины на базе ЗИЛ-131. Расчеты достаточно быстро залили огонь (правда, после их отъезда тлело еще несколько часов, командиры то и дело посылали солдат к очагам возгорания), а во время тушения огня особо шустрые среди наших успели поменяться с пожарными ременными бляхами.

На антенке часто что-то горело: то молния ударит в дерево, то фидер оборвется и упадет на сухую траву, но до этого случая все проходило безболезненно для части.
Пожар N2

На ПДРЦ имелась автозаправка с колонками под бензин (думаю, А-76) и дизельное топливо. Никакого запирающего устройства на них не было. Кому требовалось, мог подойти, хоть с ведром, и нацедить сколько надо. Иногда заправляли свои мопеды и мотороллеры "наши" кубаши: слава богу, автомашин ни у кого из них не было.

И вот, в один из воскресных дней, кубинец Хулио заправил свой двухскоростной мопед. Затем откатил его на несколько метров и попытался завести. Но что-то сделал не так: мопед упал на бок и загорелся. От него вспыхнула пропитанная горючим земля, и огонь стал двигаться в сторону заправных колонок. А у нас в подземном хранилище было дизтоплива на десятки (если не сотни) тонн! Началась натуральная паника. Слава богу, кто-то в казарме схватил с ближайшей койки одеяло и побежал сбивать огонь; потом и другие помогли. Возгорание быстро потушили, но мопед и одеяло пришли в полную непригодность.

Уже перед моим дембелем мичман Иванов запер заправку на замок и разрешал водителям заправляться лишь по согласованию с ним. Кстати, горючее кубашам мы не продавали.
Ночью в карауле

Крюков Владимир вместе с караулом возле советского КПП

Я был черпаком. В караул от каждого отделения выделяли по два человека. Чаще всего я ходил в паре с Валеркой Петровым, вместе пришли с учебки, он был уже сержантом и выполнял обязанности разводящего. А от дизелистов к нам часто придавали Николая Р. (я его упоминал ранее), дедовского периода.

И вот пошли Петров, я и еще один караульный сменять Николая. Подходим к курилке у техздания и видим аккуратно прислоненный к стене автомат с присоединенным магазином и примкнутым штык-ножом. И никаких следов часового. Петров побледнел, как бумага: мы тоже не знаем, что делать. Первая мысль – американцы взяли Колю в плен и теперь пытками выведывают у него военные тайны. У всех в памяти всплыли рассказы, как душманы в Афгане снимали наших часовых, а потом вырезали спящих солдат.

Когда секундное оцепенение прошло, и Петров уже хотел поднимать караул по тревоге и докладывать о ЧП дежурному по части, со стороны дизельной электростанции показался заспанный Николай. Ну что с ним было делать? Человеку до барки оставалось несколько месяцев, он и так из залетов не вылезал. Оставили на его совести.

Следующий совместный караул прошел аналогично, но мы уже не нервничали, знали, что Коля где-то спит неподалеку и к оружию обязательно вернется, нужно лишь подождать. Вместе были в карауле раз пять-шесть, и всегда он ночью ставил автомат в курилке и уходил дрыхнуть. И ведь ни разу не "погорел" дежурному по части.

Истины ради добавлю, что мне и самому иногда доводилось немного подремать, будучи ночью на посту, прислонившись спиной к пальме и крепко прижав к себе АКМ. И никто меня ни разу не "застукал".
Самоход

Крюков Владимир и Савкиным Владимир пьют кокосовый сок

Командиром ЛАЗовцев служил прапорщик по прозвищу "Кролик". Когда он заступал ДПЧ, то почти все время сидел в ЛАЗе, прослушивал телефонные разговоры внутри части. Еще он любил в самый неподходящий момент собрать личный состав и проверить: не ушел ли кто-нибудь в самоход. А одному товарищу как раз в этот день приспичило пойти в поселок к кубашам, купить спиртное на свой день рождения. Солдат позвонил на боевой пост (БП) одному из заранее осведомленных приятелей и сказал: "Кролик", вроде, отдыхает. Пошли в самоход!" Через несколько минут в казарму влетел прапорщик и объявил общее построение. Пересчитав всех по головам, Кролик с недоуменным видом отправился в ЛАЗ. Дав ему время дойти туда, товарищ снова позвонил на БП. Вскоре запыхавшийся Кролик снова ворвался в казарму и опять построил личный состав.

По третьему звонку он не появился; перезвонили ребята с ЛАЗа. Кролик понял, что над ним издеваются, плюнул и заперся в своем кабинете. А кому надо, пошли в самоход.
Письма

Не секрет, что часть посланий (и с Кубы, и из Союза) просматривалась соответствующей военной службой. Однажды один, незнакомый с этим, соловей с "Финиша" отправил приятелям письмо. А на общем собрании "Финиша" командир зачитал это послание перед всеми. Писалось там и про сексуальные подвиги соловья со знойными мучачас, и про ежедневные пьянки. Все было подано так, словно вся служба лишь из этого и состояла. При чтении все присутствующие на собрании умирали со смеху.

Второй случай: я сам чуть было не стал жертвой розыгрыша. Однажды мне пришло письмо от совершенно незнакомой девушки с предложением переписываться и фотокарточкой. Когда я уселся писать ответ, то невольно заинтересовался обратным адресом – он показался мне удивительно знакомым. Попросил в письме своих родителей проверить, кто там живет. И как оказалось, не напрасно. Выяснилось, что это – адрес моего бывшего одногруппника по техникуму, единственного "откосившего" у нас от службы, довольного скользкого типа. Наверное, он решил поприкалываться. Но не вышло.

Ходили смутные слухи, что перлюстрацию на ОУС осуществляли офицер и два срочника, и якобы в других подразделениях были свои "просмотрщики" (возможно, это лишь слухи и письма читались в едином центре). Некоторым родственники писали, что послания приходят в конвертах со следами вскрытия. Также и к нам часть корреспонденции приходила просмотренная. Главным образом, вскрывали для изъятия присылаемых советских денег, которые мы меняли на песо. Одно из писем с деньгами вскрыли и у меня, родители мне послали, но пришло "облегченное".

Но иногда и везло. У нас плавки было не достать днем с огнем. Привозили через учебку или родственники высылали в письмах. Брали обложку от книги, пришивали плавки, затем в конверт, писали "Осторожно, фото!" и отправляли. Мне таким макаром дошли.
Болезни

Говорили, что незадолго до нашего прибытия на Кубу, в ГСВСК была серьезная эпидемия болезни Боткина, уложившая в санчасти чуть ли не треть всего личного состава. Впоследствии военные медики, уже при мне, при малейшем подозрении на желтуху больных строго изолировали. Правда, где их лечили, не знаю. Одного такого изолированного я случайно видел в начале 1984 года в бригаде. Парень сидел с убитым видом в каком-то зарешеченном помещении напротив бригадного госпиталя, а все обходили это место метров за пятьдесят. Где-то (на стенде бригадного госпиталя или в санчасти "Финиша") я видел сводные сведения за полгода по заболеваемости военнослужащих ГСВСК инфекционными заболеваниями. Болезнью Боткина переболело человек двадцать, малярией человек пять-шесть, тропической лихорадкой человека два-три, и один – какой-то экзотической заразой. Про желтуху некоторые из наших кубашей утверждали: стоит поесть немытого недозрелого манго – и все: готов, голубчик.

В карантине (и затем раз в полгода) делали прививки от вирусного гепатита: приезжали из медсанчасти "Финиша". Некоторые солдаты так боялись этой процедуры, что старались где-нибудь спрятаться.

Слышал, что у кубашей желтуха серьезной болезнью не считалась. Могу лишь добавить: у одного из наших прапорщиков на Кубе родился второй ребенок (а первенец – в Союзе, поэтому была возможность сравнивать). Прапора поразили порядки в роддоме насчет стерильности, особенно – допуск всех желающих из числа родственников в палаты молодых мам, причем, без сменной одежды и обуви. В результате, его ребенок в роддоме заразился желтухой.

Как-то на ПДРЦ приехала проверка с "Финиша". Наше начальство, желая сделать проверяющим приятное, решило презентовать им мешок авокадо. Послали двух парней на антенное поле, где было полно деревьев авокадо. Один залез на дерево, сук под ним обломился. В результате – открытый перелом, почти месяц отдыха в госпитале в Гаване. Из его рассказов запомнились гигиенические процедуры "причинного места", общение с кубинскими военными, ранеными в Анголе. Вроде, и про никарагуанцев он тоже рассказывал.
Пещеры

Крюков Владимир и Савкин Владимир на антенном поле возле одной из пещер

Под нашим антенным полем находилась разветвленная сеть пещер, о чем знали немногие. В одно воскресенье, когда офицеров в части не было, мой приятель Валерка Горшков предложил эти пещеры осмотреть. Он загодя подготовился к путешествию, а был еще тем следопытом, облазил антенку капитально.

Пришли на место: среди травы зияет дыра диаметром метра три, уходящая с наклоном под землю. Валерка достал откуда-то примитивный светильник: пол-литровую стеклянную бутылка, наполовину наполненную какой-то горючей жидкостью и торчащим фитилем. Спустились вниз, зажгли светильник и по короткому переходу попали в просторный зал. В свете нашей импровизированной лампы все сверкало и искрилось, сверху свисали сталактиты, навстречу им росли сталагмиты. Красота!

Из зала вели три выхода. Пошли по среднему и попали в следующий зал: там было еще красивее, и опять три выхода. Дальше открылись новые залы и снова разделяющиеся проходы. Местами на стенах попадались надписи как на испанском, так и на русском языках. Русские надписи были датированы серединой-концом 70-ых годов. Кто-то в одном из залов приладил на сталагмит металлический гвоздь, и капающая сверху вода уже сам гвоздь превратила в причудливое образование, покрытое слоем кремния.

Удивило, что пол в пещере был очень ровным. Высота залов – около двух с половиной метров, а проходы пониже, временами приходилось нагибать голову. Мы были так очарованы красотой "подземного царства", что вопросом "А как, собственно, будем выходить?" задались, когда в бутылке горючего почти не оставалось. Двинулись обратно, но, пройдя какое-то расстояние, поняли, что ходим по кругу. Фитиль в нашем светильнике стал чадить, а затем и вовсе погас, погрузив нас в абсолютную мглу. Испугались не на шутку.

Где-то вдалеке на поверхности прогрохотал железнодорожный состав, и снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь звуками падающих капель и нашим дыханием. Хорошо, что у нас оставались спички. Зажигая их по очереди, стали двигаться, придерживаясь одной стороны. И спустя какое-то время, которое нам показалось вечностью, израсходовав почти все имеющиеся спички, мы, наконец, нашли выход на поверхность. Выбравшись наверх, побежали в часть. Нас, оказывается, уже искали.

Но никаких последствий в плане службы наше отсутствие не имело.
Дедовской

Крюков Владимир на лавочке, 1985 год

Один раз мне довелось быть в дежурной смене в состоянии сильного алкогольного опьянения. Это случилось в день выхода приказа, переводившего нас в деды: отказаться от выпивки было просто невозможно. Я немного не рассчитал свои силы и перебрал. К тому же, к имевшемуся ликеру "Мента" закуска была довольно скромной – хлеб, помидоры и нарезанное ломтиками авокадо. Вот и развезло. Но все прошло нормально, только старший по смене прапорщик Федоринин, с которым у нас сложились хорошие отношения, смотрел на меня с укоризной.
Сто дней до приказа

На аллее между советским и кубинским КПП

Был выходной, из начальства – только дежурный по части. Заранее скинулись на выпивку, кто-то сбегал в поселок за ликером. Расположились на лужайке за КПП, нарезали на тарелки авокадо, помидоры, консервы и хлеб. Выпили, закусили. Потом ходили по окрестностям, фотографировались, даже до кубашского КПП дошли.
Перед баркой

Пока я служил, было строго по пять барок каждые полгода. К тому же, некоторые офицеры и небольшое количество срочников, главным образом, моряки, прилетали самолетами.

У нас было почти самостоятельное распределение, кому на какой барке уходить. Самые залетчики (у кого хватило глупости залететь в самоходе перед дембелем), в любом случае, шли последней баркой. А остальные договаривались между собой и составляли примерный "побарочный" список, который передавали командиру части, а он уже решал окончательно, но, как правило, учитывал пожелания.

Правила, ограничивающего количество вывозимых сувениров, не было: все зависело от фантазии и возможностей конкретного солдата. Ограничение касалось лишь самых-самых залетчиков, а таких были единицы, по одному-два на призыв. Начальство перед отправлением на барку тщательно перетряхивало их чемоданы, часть фотографий тут же изымалась, также отбирались сувениры, бывшие в двух и более экземплярах. Например, если две ракухи, одна оставалась, другую отдавали кому-нибудь из стоявших рядом срочников. Но ребята на этот случай договаривались о пересылке подобных вещей по прибытию в Союз. Офицеры же везли сувениры ящиками, согласовывая этот вопрос с таможней. Больше всего везли ракух. Поговаривали, что их потом сдавали в советские комиссионки по 25 рублей за штуку.

Моряки закупали в Гаване и близлежащих поселках презервативы японского и китайского производства, затаривали по полчемодана. Их никто не изымал, офицеры при шмоне только посмеивались.

С фотками все было гораздо жестче. Иногда при досмотре личных вещей на ПДРЦ еще перед отправлением на "Финиш" из дембельских альбомов вырывались снимки, на которых в кадр попали забор, строения, антенны (про аппаратуру я не говорю); докопаться можно было до любой фотки, сделанной в пределах части. Поэтому и старались передавать альбомы уходящим в этом потоке офицерам. Я наиболее ценные фотографии передал прапорщику Федоринину, уходящему следующей баркой. Он обещал по прибытию в Союз мне их выслать, но этого не сделал.

Шмонали на предмет спиртного. Умельцы доставали у поваров сгущенку, заменяли содержимое ромом или ликером. Но офицеры тоже были не дураки: трясли банку – если булькает, значит, внутри не сгущенка. Провозили бухло и в кокосовых орехах, их проверяли реже. После ПДРЦ шмонали на "Финише": там искали, в основном, спиртное. Поэтому многие старались договориться с уходящими этой же баркой знакомыми офицерами и передать спиртное им, а потом уже на борту забрать обратно.
Одесса

Теплоход "Балтика"

На подходе к Одессе всем срочникам объявили, что разгрузочная команда будет формироваться из дембелей: это вызвало у нас шквал отрицательных эмоций. Но все разрешилось благополучно: разгружать барку пригнали солдатиков из какой-то воинской части.

Пришли в Одессу примерно 1 июня 1985 года. Заключительный обыск происходил на таможне в морском порту. Многих, как меня, задав несколько вопросов (не провозишь ли незадекларированные ценности, оружие и пр.) пропустили без досмотра. Но часть дембелей обыскивали очень тщательно. Одного парня, например, трясли целый час. Отбирали некоторые вещи: если везли несколько джинсов, разрешали ввозить не более двух. Некоторые ребята с "Финиша" брали морских крабов, но смогли ли довести до Союза живыми, не знаю.
Путь домой

Нас на автобусах привезли в расположение Уманской дивизии. Завели в клуб и стали выдавать военные билеты, проездные документы и деньги. Я получил около тридцати рублей. Из Одессы до Москвы на поезде ехать двое суток. Мой сослуживец Валерка Горшков предложил лететь самолетом: надо только было к военному проездному документу доплатить разницу между железнодорожным и авиационным билетами. Мы так и поступили: правда, на это ушли почти все деньги. Оставили теплую Одессу, насыщенную ароматами цветущих каштанов и, через два часа лета, ступили на родную русскую землю. Именно тогда в горле встал комок: запах разнотравья показался самым прекрасным на свете.

Москва встретила нас хмурым серым небом, моросящим нудным дождиком и собачьим холодом, после одесских +25 стало примерно +5. Хорошо, что я был в пиджаке и прихватил в салон самолета плащ, который в столице тут же отдал Валерке: он был в одной рубашке с короткими рукавами, а ждать багажа пришлось на улице около часа.

Так, по большому счету, и закончилась моя служба. Впереди был целый день прогулок по Москве, когда мы с Валеркой тщетно искали, где можно купить спиртное, дабы отметить дембель (еще не знали про горбачевский антиалкогольный закон). Затем короткая дорога на поезде домой, а после явка в военкомат, где набычившийся офицер все пытался выяснить, почему я пришел в гражданской одежде: все доводы о службе на Кубе и отправке именно "по гражданке" разбивались о его кирпичную голову.

Так или иначе, мне оформили документы об увольнении в запас, после чего я окончательно стал гражданским человеком.
Вместо эпилога

Что значит для меня служба на Кубе? Конечно, я горд, что мне выпала возможность не просто побывать в загранкомандировке, а посетить Латинскую Америку, ведь отбор у нас проходил очень серьезный. Я воспринимаю те полтора года на острове Свободы, как приключение: удалось кое-где побывать и многое увидеть.

И наконец, я ощущаю себя, как и многие сослуживцы, членом особого братства, для которого слово "кубаш" – не пустой звук. Да, прошло много времени с тех пор, но и сейчас каждый из нас в глубине души хранит частичку той, "своей" Кубы. Такое не забывается! И еще я рад, что смог поделиться своими воспоминаниями о службе, которые очень ярко отпечатались в памяти.