Гокин Владимир (осень 1979 ― весна 1981): "Справлялись не только без дедов, но и без офицера. И неплохо справлялись!"

11.01.2017 Опубликовал: Гаврилов Михаил В разделах: Материалы из двухтомника 'Тайны «Лурдес» 1964-2001'

(лайков: 3)

Загрузка...

Напечатать

Автор этих строк.

Команда 310

Призывался в мае 1979 года. В военкомате нам никто ничего не пояснял, хотя вопросов было много. Почему комиссий больше, чем у остальных? Что означает "команда 310"? На каждом личном деле ребят из команды стоял большой квадратный штамп "Допущен к секретным работам и документам". Потом кто-то глазастый рассмотрел затертую надпись карандашом "Куба". Сразу стало интересно, а то подводными лодками пугали и Крайним Севером. "Покупатель" сообщил, что мы едем в Питер. А в Сертолово, поселке под Питером, уже все точно знали, куда идут две роты из четырех.
Учебка Сертолово-2. Взвод лейтенанта Голубенко, пехотный полк. Специальность соответственно стрелок.

Барка

Вышли из Питера 10 октября на "Марии Ермоловой". Каюта на нижней палубе, от воды невысоко. После казарменного быта я слегка остолбенел, войдя туда. Мне показалось, я увидел чудо интерьера. Но мозги уже были по-армейски набекрень. Каюта цивильная, сами в гражданке, а выражения: "Мужики, заправьте обмундирование!"

Карантин

По прибытии на Кубу попали в бригаду. Пробыли там дней пять. За это время нам сделали какие-то прививки. Рассказали, что можно и что нельзя есть и пить, куда можно нос совать, а куда не очень. Устроили экскурсию по бригаде с посещением губы, дабы жути нагнать. Бригада со своими сараями (расположениями подразделений) произвела удручающее впечатление. Мыться негде, писать-какать ― пожалуйте вон по той тропке, до вон тех камушков. Встретишь кубаша, говори: "Но паса! Зона милитар! (Прохода нет! Военная зона!)"
Жили в палатках, на нарах с матрацами без простыней. Однажды ночью пошел дождь, и мы в первый раз познакомились с тропическим ливнем. Что в палатке, что на улице ― дождь лил одинаково. Заинструктированные до слез о необходимости соблюдать правила личной гигиены, потом "подмывались" в лужах. Приходили "покупатели" из дембелей, искали себе спецов на замену и просто земляков. И все в один голос шипели: "Попадете в двадцатку, вешайтесь!" Туда, кстати, я и попал.

О дедах и дедовщине

Я тоже слышал байки, что в парке стоял автомобиль дедушек и что деды загоняли прапоров на пальмы смотреть, далеко ли барка; о дембельских кострах из песо, которые устраивали уходящие ребята из неизрасходованных денег на прощальные мероприятия... Но на момент нашего появления в двадцатом батальоне был относительный порядок. А через неделю роты раскидали по призывам. Мы, первая рота, ― соловьи, вторая ― черпаки, третья ― деды. Тут дедовщина и вовсе приказала долго жить.

Соловьи на стрельбах.
Конечно, нас пытались как-то задеть, но все попытки натыкались на жесткий отпор, потому что мы держались вместе и даже оказывали поддержку одному нашему, попавшему к черпакам. Как-то раз дедовский наряд по столовой решил, что соловьи обойдутся и немытыми ложками. Рота этого не поняла, и очень скоро ложки были заменены на чистенькие, под аккомпанемент сыпавшихся со всех сторон обещаний вломить звездюлей.
Вглубь столовой, справа от входа, вел длинный и узкий коридор. Однажды я там врезался в деда, который, никого не замечая, плыл посередине прохода. Не дожидаясь, пока дедушка отойдет от такой наглости, я резвым шагом двинулся на выход, туда, где собирались после пайки наши ребята. Из посудомойки на улицу было окно, а перед ним ― приступочка с полметра высотой. И вот на ней стоял наш Леша Сорока, физически очень развитый парень. Мешковатая советская парадка 52-го размера сидела на нем, как влитая.
Когда дедушка рванул меня за плечо, его остановил "голос свыше", с приступочки:
― Мужик, ты че п…шь?
Увидев, что за фигура заслоняет ему солнце, дедушка, даром что кавказец, передумал дергаться. А тут еще и наши подошли. И пришлось ему ссылаться на то, что пошутить хотел. Собранные из трех рот деды были не очень-то сплоченными, а мы с учебки научились держаться друг друга. Так что деды были, а дедовщины ― нет.
Да и став черпаками, мы прямых контактов с соловьями не имели и, соответственно, их не гноили. Хотя однажды наш дневальный вызвал по телефону дневального соловьиной роты и попросил его постоять на тумбочке всего минутку, пока он сбегает на толчок. Отойдя же на некоторое расстояние, пригрозил, что убьет соловья, если тот тронется с места, и рванул в кинотеатр.
Конечно, таких спецов, как "пушкари" или связисты, нет смысла делить по призывам; там требуется передача опыта и контроль за его усвоением. У нас же вполне хватало офицеров, чтобы с роты стружка летела. Но снималась эта стружка в смысле боевой подготовки, а не самодурством какого-нибудь тупого "горного орла", получившего право измываться над другими только потому, что он прослужил на несколько месяцев больше.

Самый первый выезд в Гавану в соловьином периоде. Рядом – дед, клубный художник.

А показатели у нас были порой гораздо выше, чем у "многоопытных" дедушек, да и организация лучше. В черпачий период из-за какой-то накладки у нас, в третьем взводе, не было лейтенанта, и несколько месяцев обязанности командира исполнял сержант. И ребята справлялись не только без дедов, но и без офицера. И неплохо справлялись!

Землячество

Большинство роты составляли славяне: Краснодарский край, Кубань, Волгоград, то есть юг России. Исключение: водители БТРов ― все новгородцы из одной учебки. Далее шла Украина, а если точнее, Донбасс, Донецк, Горловка. Ну и Молдавия, Азербайджан, Узбекистан. Да, были два грузина. Собственно, и все. Ни одного питерца или москвича.
Конечно, националы кучковались, но не более чем русские. А если и происходили какие-то склоки, то независимо от принадлежности рубились один на один. Я, например, схлестнулся с одним азербайджанцем, так никто из его земляков пальцем не пошевелил. Или я слышал такой разговор: "Они (узбеки) относятся к тебе, русскому, но ташкентскому, лучше, чем ко мне, узбеку, но самаркандскому". У одного волгоградского парня, Толика Шинина, близким другом был Шало Беришвили, парень из горного грузинского села, который в начале службы по-русски почти не разговаривал, но за учебку освоил. Серега, правда, воспользовался крестьянской доверчивостью приятеля: "Шалико, как по-грузински будет „… твою мать“? А как сказать: „Пошел туда-то и туда-то?“" Вымотав из дружка столь ценные сведения, он вскоре обратил их против него же. Если что не так, на грузина сыпались его родные ругательства! Но это было, конечно, несерьезно. Отношения определялись больше личными симпатиями или антипатиями, нежели национальной принадлежностью.

Владимир Гокин и Серега Теляков на крыше бункера комбата.

Вот маленький пример: в роте, где не отмечалось случаев воровства, вдруг стали пропадать деньги, сигареты и прочая мелочь. Знали об этом все, но как отловить "крысу"? И вот однажды, когда все были в расположении, сержанты дали команду на общее построение. После этого началась проверка сигарет по карманам. И тут у одного "молдавского тигра" Бужоряна обнаружили две пачки сигарет, особым образом помеченных. Может, это был единственный его грех. Но били его от души и все больше его же земляки. Кстати, и упер он у своего. В результате его на всякий случай из роты перевели. А краж больше не было: кому же таких звездюлей захочется? На мой взгляд, дело было не в подавлении каких-либо проявлений землячества офицерами, а во внутренней организации роты. При случае мы и офицеров приводили в чувство. Но делалось это хором, так что нельзя было выделить ни "зачинщиков", ни "подстрекателей".

Об офицерах

Когда мы стали черпаками, командиром нашего взвода назначили лейтенанта Козлова. Его любимым развлечением было проявить свою эрудированность и подтвердить авторитет командира. То есть блеснуть вещами, которых у него отродясь не было. Какой авторитет может быть у офицера, который постоянно стреляет у солдат сигареты, хотя получает их вдвое больше? Как иллюстрация: полигон, почти неделя вне батальона, задержка с табачком. У ребят в БТРах ― остатки общака, курят втроем в цыганочку. И вот этот "офицер" пристраивается к такой компашке и начинает нудить, что у него "пухнут уши" без курева. В ответ один из солдат щелчком выстреливает в сторону взводного довольно жирный бычок. Жест настолько откровенный, что даже лейтеха возмутился:
― Ты, что, охренел, солдат?
― Ну если вы не хотите, то пусть вон Будогян докурит!
Гнев разом гаснет, и бычок, зажатый двумя палочками, в ноль съедается взводным.

На покосе травки.

Но периодически Козлова заносило показать свою власть. Однажды перед отбоем он из-за какого-то пустяка вывел роту на плац и начал гонять строевым. Впрочем, без особого успеха. Вместо четкого строевого шага у роты почему-то слышался "паровозик": такие троечки с акцентом на первой доле: "ТУК-тук-тук, ТУК-тук-тук". Продолжалось это, пока не пришел дежурный по части и не угомонил распоясавшегося командира. После этого мы стали подставлять Козлова в разных мелочах, но технично: то караул, им возглавляемый, что-то недопонял, то еще какая-то нескладушка. В результате на ежемесячных батальонных комсомольских собраниях, где не назывались чины, а все были только "комсомольцами" и "коммунистами", частенько упоминались серьезные нарушения "комсомольца Козлова", над чем веселилась вся рота.

Ребята нашей роты

Один раз при сдаче караула взводный сел играть с новым начкаром в шахматы. Игра затянулась, а мы уже сдали все дела и начали его теребить, чтобы отправлял на ужин. Но не до нас, тут матч века! Короче, мы ушли без команды. Козлов залупился: "Всем вернуться!" Мы вернулись. Сели в караульной курилке, со смешками, с подковырками, да так, чтобы и в караулке слышно было. Через некоторое время вышел солдат из нового караула и объявил нам волю начальства: всем построиться в коридоре перед камерами губарей.
"Да пошел он!" ― последовал дружный ответ.
Через минуту мы слышим: "Караул в ружье!" Это новый начкар, знойный армянский мачо, решил поддержать своего собрата. Вот и получилось, что два караула оказались друг против друга с оружием в руках. Сменяли нас ребята старше призывом, к нам они ничего не имели.
"Мужики, давайте не будем! Мы вас просим, зайдите в караулку!"
Ну, зашли. Там начались крики, топанье ногами, вплоть до тряски за грудки.
Столь возмутительный факт неповиновения не прошел мимо начальства. Было назначено разбирательство. Начальнику штаба батальона мы слезно покаялись в грехах, не забыв упомянуть о попытке рукоприкладства и других нарушениях устава со стороны лейтенанта Козлова. В результате при нас же (хоть это и нарушение этических норм в армии) нашему взводному было заявлено, что если бы выступил один солдат ― виноват солдат. Но раз целый взвод ― виноват командир!

Андрей Бугай и Мумик на стадионе

В другой раз мы как-то не так шли на обед. Попался нам навстречу дежурный по части капитан Воронов. Ну и как артиллерист (командир гаубичной батареи), начал нам показывать свое "фе". То бишь рассказывать, какие мы недоумки по сравнению с его орлами. Ребятам это надоело, и где-то в задних рядах вдруг закаркала ворона. Сколько Воронов не вопрошал, кто это там такой смелый, ответчиков не нашлось. Однако как только он начинал нас отчитывать, ворона опять каркала. Тогда капитан решил отыграться по-другому. Лично доведя роту до столовой, он раза четыре отдавал команду "Зайти в столовую" и через некоторое время объявлял: "Отставить!" На пятый раз рота вошла и не вышла! Слюной Воронов брызгал уже в зале, где в это время разливался супчик по мискам. Ну не будет же он каждого за руку выводить, а хором как-то не получалось!
Взбешенный, он выбежал на улицу и перед входом уперся в одного из замов комбата.
― Товарищ майор! Выведите роту из столовой! Она мне не подчиняется!
― Чтобы они мне "суку" бросили? Иди сам выводи!
Свидетелем этого разговора невольно оказался наш сержант, поэтому за верность цитат отвечаю.
А к остальным офицерам претензий не было. По службе нас драли, но если после выезда в Гавану кто-то под хмельком попадался ротному, никаких разборов не было; просто отправлял солдата спать. Если у тебя день рождения, то прямо с утра на построении после завтрака ротный вызывал из строя, поздравлял, и целый день ты мог делать, что хотел, правда, не покидая расположения роты. Телик смотри, стирайся, отдыхай. А в столовой был особый журнал, где писались пожелания именинников, и в зале, что сразу у входа, стоял особый стол. В день своего рождения каждый мог пригласить за него троих друзей, чтобы угостить их предварительно заказанным блюдом.

При нас обычай "кидать суку" был жив и употребим. И ничего поделать с этим офицеры не могли. Да и что можно противопоставить роте солдат, выражающих свой протест хором: "У-у-у, сука!"?
Мы пользовались этим способом даже в соловьином периоде, чтобы выразить свое отношение к тому или иному офицеру. Например, рота возвращается с обеда мимо караулки. В воротах стоит лейтенант из соседней роты, который доставил много проблем со сдачей караула предыдущим вечером. Голос из строя: "Лейтенанту такому-то наше презрение!" ― "У-у-у, сука!" "Виновник" меняется в лице и отшатывается от ворот. Но что он может сделать? Попытаться найти зачинщиков? Наказать всю роту? Да ни хрена! Ему только остается утереться!

Учения

У нас была постоянная загрузка: то тактика, то ЗОМП, стрельбы, караулы, наряды. Все это сжирало и силы, и время. В большинстве случаев, если тебя не кантовали более десяти минут, ты благополучно засыпал, только бы задницу прислонить. Но наиболее сложными были учения. Расскажу про "роту в обороне".

Сорока Леха. Канделярия.

Бивуак в Каделярии.

Теплое солнышко Канделярии.

Снимаю шляпу перед танкистами. Закопать танк ― это тяжело! Но давайте прикинем, что такое ротный опорный пункт. Окопчик для каждого: 110 ― глубина, 50 ― ширина, 150 ― длина. В сантиметрах. Это самая маленькая ямочка из всех. Плюс ход сообщения к соседу справа или слева ― 5–6 метров, плюс перекрытая щель на 6–7 человек, плюс капонир для БТР, который, хоть и меньше танка, но ненамного. Раскладка на одно отделение.
На учения "рота в обороне" нас подняли утром раненько, сразу после наряда, кто в карауле, кто на кухне, но спали все по усеченной программе. Ротный, зная, что предстоит, приказал подготовить кирки и большие лопаты.
Собрав барахло, рота вышла из расположения. Встали в поле. Посадок рядом никаких, источников воды тоже. Комбат ставит задачу: противник подойдет с той стороны, к вечеру быть готовыми его встретить, то есть оборудовать позиции роты по полной... Ну и началось! Ласковое солнышко, пропитанная водой земля с мелкими камешками, отсутствие воды питьевой, запрет снимать каски и снаряжение, а также глубокая убежденность комбата, что солдат в такие моменты должен хлебать счастье полной чашей. Водичку попить мы вскоре нашли! Обнаружилась какая-то будка, типа насосной артезианской скважины, закрытая на замок, но из-под двери по ступеням тек ручеек. Чтобы набрать восемь фляг на все отделение уходило минут двадцать пять. Принесет гонец воду и через пять минут ее нет. К вечеру нервишки у всех шалят. Двое ребят из-за пустяка схватились, еле растащили.
Когда уже смеркалось, мы почти закончили; осталось только съезд для БТРа докопать. Приехал комбат вместе с ужином (жратву, слава богу, подвозили), обошел наши труды, ничего не говоря, но рожа недовольная. Потом погрузились в три ЗИЛа-131, отъехали на пару-тройку километров в сторону, и тут ― новая вводная. Теперь противник с этой стороны ожидается! К утру быть готовыми! С матюгами рота расползлась по полю ковырять землю. Какие ходы сообщения?! Какие щели?! К пяти утра я еле докопал свой окопчик и, забив на все, притулился в нем спать. Часов этак в семь ― половине восьмого привезли завтрак, а через некоторое время объявился комбат:
― Это что за табор? Жрать всем в окопах!
Ротному ― вздрючку, нам ― по машинам и в дальнюю дорогу, в Алькисар, выполнять дневные и ночные стрельбы. Прикольно спать в кузове движущейся машины, сидя, и мордой в каску, опертую на ствол автомата. На вираже каска съезжает, и ты об соседа башкой ― бум!
Ночные стрельбы обычно начинались, как только становилось более-менее темно и можно было разглядеть насадки на мушках. А заканчивались ближе к полуночи; так что в часть мы попали уже глубокой ночью. Такие вот пироги!
Было еще много чего. Например, наш взвод назначили внештатным саперным, несмотря на наличие в батальоне отдельной инженерно-саперной роты. Собственно, их командир и проводил для нас "семинары". До сих пор помню, как поставить мину, как снять, как запальную трубку изготовить, элементы неизвлекаемости, мины-сюрпризы. Были и учения "рота в наступлении".
А еще мы проводили гранд показуху для генштаба кубинских ВС "батальон в наступлении" вместе с приданными нам из бригады ротой танков и реактивным дивизионом. Следом ту же программу выполняли кубаши. Вот где "война" была! Мы до этого больше недели тренировались на полях Канделярии.
Однажды вместо окапывания мы решили загнать БТР в старый капонир, залитый водой, как положено. Со второй или третьей попытки спуска на тормозах, чтобы углубить существующий окопчик, спугнули здоровенную лягуху, черную и матерую. Мой командир отделения грохнул ее багром и с комментарием: "Их ведь едят!" ― начал отделять от тушки штык-ножом ножки размером с тощую курочку. "Леха, брось!" А он не бросает. Ну пошли, до кучи набили еще штуки три. Жарили на костре, без соли и лука. Вкуса и не помню уже. Но никто не умер. Значит, ох и вкусная была лягушка-бык!

Караулы

Догадывались ли мы, кого охраняем? Разумеется! Конечно, тонкости нам были неизвестны, но то, что "пасем" объекты радиоразведки и космической связи, мы знали. Для кого-то это были "Пальмы", "Платаны" и "Орбиты", а для нас ― номера постов. Например, "Домик" пеленгаторщиков ― пост номер 3. Там часовых на крыше стали вооружать пулеметом после попытки обстрела. Прочие посты были расположены попарно. Часовой видел, что происходит на соседнем посту, а этот был на отшибе. В случае чего помощь туда могла прийти только через некоторое время. Так и было однажды, когда парень с крыши позвонил в караулку и сообщил, что рядом с постом остановилась легковушка и из нее его фотографируют. Пока мы летели туда на дежурной машине, "шпиенов" и след простыл.

В наряде.

В удаленности были и преимущества. Например, емкость с водой на крыше наши ребята использовали, чтобы охладиться в жаркий день. Попросту они в этой бочке сидели. Пока машина со сменой или проверкой, которую видно издалека, подъедет к посту, часовой уже одет и весь во внимании. На вопрос, почему одежда влажная, следовал ответ, что крыша ведь, жарко, вот и вспотел.
Узнать, что происходит за проволокой, лично у меня желания не было. Я был благодарен связистам за то, что они порой запускали через громкоговорители какую-нибудь станцию и на посту гремела музыка, которой на советских радиоканалах не услышишь. Это помогало не уснуть по ночам.
Один раз я находился на посту между двумя рядами проволоки, а внутри периметра стояли какие-то прицепы и полуприцепы с антеннами на крышах. Периодически эти параболы начинали жужжать и шевелиться, но потом все замирало. Так вот, в один прекрасный момент я вдруг открываю глаза и вижу, как из-за угла на меня выворачивает вереница караульных во главе с начкаром. Я их торможу на положенном расстоянии, подаю команды по уставу и т.д. Когда начкар подошел, то начал задавать мне обычные в таких случаях вопросы: есть ли кто на посту, про печати и пр., а сам напряженно вглядывался в мои глаза. А ребята за его спиной широко улыбались. Когда я сменился, то решил узнать причину улыбок.
― Мужики, что я делал, когда вы зашли на пост? Стоял? Сидел?
― Нет, ты шел! С болтающимся автоматом, со скрещенными на груди руками, шатаясь из стороны в сторону, но шел!
Могу припомнить еще один случай как пример серьезности прикрытия некоторых объектов. Было это на "Орбите". Сам объект ― довольно любопытный. Рядового и сержантского состава там был минимум. Так, пройдет стайка солдат пару раз в день на смену или в столовую, и все. Ворота на КПП открывал офицер, иногда в чине майора. Травку на территории косили прапорщики. Наших там было два поста. Я все время попадал на один и тот же. Часовой там, скорее, был пугалом, топтавшемся на асфальтовой площадке метров пятнадцать на десять. Охранялось здание без окон, только задницы кондиционеров торчали из стены. Если входящий открывал кодовый замок на калитке ― это считалось паролем, позволявшим беспрепятственно пройти на объект.

Зимой

Как-то ночью под калитку забежала маленькая собачка и стала гулять по травке. Когда она приблизилась к ограждению из сетки, произошло нечто из ряда вон выходящее: свет на территории погас, остались только прожектора по периметру. Затем я увидел, как от КПП ко мне мчится "привратник". За моей спиной распахнулась дверь, и оттуда высунулся офицер с расстегнутой кобурой:
― В чем дело? К забору подходил? Что за собака? Выгнать немедленно!
Я эту тираду игнорировал. Приказывать что-либо они мне не могли, даже разговаривать со мной не имели права. Пришлось офицерам самим гонять собачку! Тогда я подумал: "А я-то что тут делаю?" Получается, что надобности в часовом вообще никакой не было.

Дела батальонные

Наш комбат формально подчинялся комбригу. Во всяком случае, с инспекциями он к нам приезжал. Однажды в бригаду прибыл новый командир, ну и вознамерился познакомиться с нашим "хозяйством". За пару часов до его приезда наш комбат построил всех и вся, и началась тотальная проверка обмундирования и снаряжения. Тем, у кого эмблемки потертые или вовсе отсутствуют, выдали новенькие, раздали платочки и прочую фигню. Стояли мы так, стояли, а комбрига все нет! Тут наш комбат дал маху! Разрешил расслабиться на футбольном поле, присесть, "…но по первой команде строиться". Прошло минут пятнадцать, и вдруг из-за поворота машина комбрига!
― Батальон, становись!
Но некоторые уже умудрились слинять: кто в роту, кто за водичкой. Короче, в основном, строй уже есть, но из разных углов еще бегут к плацу. Комбат ждет, пока все соберутся. Машина останавливается на краю плаца, выходит подполковник и, дойдя до середины, становится по стойке "смирно":
― Здравствуйте, товарищи!
Батальон выдает не очень стройное "Здрясть тов плюк пляк!", а люди еще подтягиваются. Стоя в трех шагах от нашего бати, комбриг заявляет:
― Здесь даже команду "смирно" подать некому!
Надо было видеть рожу нашего комбата. Говорили, что они с комбригом были однокашниками по училищу и отношения еще с тех пор не сложились. Вот оно и проявилось.
Интересно отношение бригадных к батальону. Бывший танкист, сержант, командир танка, переведенный к нам в пехоту за какие-то провинности из бригады, однажды признался, что двадцаткой их откровенно стращали. В Нарокко о нашем батальоне ходили какие-то совершенно неоправданные слухи. Как-то раз судьба свела меня с одним капитаном из бригады. Тот поинтересовался, откуда я. Узнав, что из батальона, он покачал головой: "Из двадцатки? Да вы там все отмороженные!"

Владимир Гокин с бывшим танкистом Мишей

Основной задачей батальона было оборонять все охраняемые объекты, а в случае невозможности охраны, обеспечить их уничтожение. По тревоге наша рота выходила в сторону "Домика" пеленгаторщиков. Чаще всего, чтобы не давать крюк через ворота, мы просто срезали штык-ножами колючку на ограждении связистов и ломились напрямик. Там была едва приметная бетонная дорожка среди зарослей. По ней мы попадали в "район сосредоточения", то бишь на поле сахарного тростника, где ждали подхода техники и машин с боепитанием, а затем уже выдвигались в "район обороны". По тревоге мы уходили из роты, неся с собой патроны из расчета два полных магазина на каждый ствол. Магазины эти лежали в опечатанных, но не закрытых ящиках и постоянно хранились в ружпарке.
Батальону была придана отдельная инженерно-саперная рота. В случае реальной угрозы они должны были срочно начать минирование всех зданий и сооружений, дабы обеспечить им счастливый полет". А мы их на это время "прикрывали". Два часа или более, не знаю. Помню, давалось 25 минут на то, чтобы из батальонного парка ушла последняя машина из тех, что могут ездить.
Когда американцы затевали свои "Глобал Шилдс", взвод ЗСУ (зенитно-самоходные установки) выгонял свои "Шилки" из парка, и ребята сутками сидели в своих железяках на позициях, разбросанных по батальону. А на самое высокое здание, клуб, сажались расчеты пулеметчиков.
Численность батальона в наше время подсчитать просто. В столовой мне попадалась разнарядка на 712 человек. Вычтем роту осназовцев, человек 60. Из оставшегося уберем саперов, человек 60. Вывод: навскидку в батальоне было около 500 человек, из них пехота ― 240–250 (в нашей роте по штату 81 человек, умножим на 3), гаубичная батарея ― человек 80, управление ― 45 офицеров. Далее мелочевка: ПТУРсы ― взвод, зенитчики ― 4 экипажа, хозсброд, санчасть, оркестр. Да еще минометная батарея. Вот и весь состав.

Губа, побеги, происшествия

Однажды нас всех построили и объявили, что, по информации кубашей, возможно похищение советского военнослужащего. 1980 год отличался от прочих рассуждениями в мировой прессе о присутствии советских боевых подразделений на Кубе. И вот американцы решили явить миру неопровержимые доказательства; ведь фото из космоса или шпионские сведения куда менее убедительны, чем показания живого солдата или офицера из состава наших частей.
Чтобы эти козни расстроить, нам надлежало отказаться от самоходов; а если уж совсем невтерпеж, то хотя бы ходить группами! Впрочем, добавил комбат: "Кубинцы нам в этом вопросе помогут". И действительно, через пару дней на самых проторенных тропах появились кубаши с автоматами и перекрыли нам доступ за проволоку. Продолжалось это недолго: то ли всех врагов переловили, то ли угроза стала неактуальной.
Теперь расскажу про батальонную губу. В Нарокко гауптвахта была серая, с шершавыми стенами, ни дать ни взять ― тюрьма. У нас, по сравнению с ней, был отель на ползвездочки. Сидеть мне самому не пришлось, да и охранять конкретно губу тоже. Этим обычно занимался кто-то из бодрствующей смены. Вместо того чтобы сидеть со всеми, парень торчал с автоматом в коридорчике, куда выходили двери камер. Отношение к губарям было спокойным. Не помню, чтобы мы их чем-то нагружали или как-то измывались над ними. Свои же ребята! Ну а попадали туда по-разному.
Был случай, когда двое солдат решили прогуляться за проволоку из санчасти, где лечились от желтухи. Тропа пролегала мимо летних классов. Было уже темно, но на подходе они все же увидели, как возле одного из классов блеснула офицерская кокарда. Ребята замучались ждать, пока офицер уйдет, а тот все не уходил. Тогда они запустили в ту сторону камнем и бегом двинули в санчасть. Одного самоходчики не учли, что дежурный по части (а это был именно он) сумеет разглядеть их больничные робы! А уж выбрать из всех, лежащих в санчасти, двух запыхавшихся солдат офицеру труда не составило. Естественно, он препроводил самоходчиков на губу. Начкар в это время проверял посты, а когда вернулся, ему сообщили о вновь прибывших. Узнав, кто они такие, офицер приказал выгнать их туда, откуда пришли.
Утречком на губу заявился дежурный по части и начал шуметь на нашего лейтенанта: "Какое ты право имел их отпустить?" А начкар в ответ: "Ты, что, эпидемии хочешь? Боеспособность караула подрываешь?" Крыть дежурному было нечем; так ребята в санчасти и остались.
Если кого и привозили на губу из бригады, так это подследственных. Прокуратура и трибунал располагались в батальоне. Одного из них помню: дед из танкового батальона захотел разжиться пистолетом. Потом испугался и решил подбросить украденный ствол, который усиленно искали, назад во время чистки оружия. Кто-то его засек. Пока шли разборки, дед сидел у нас. В результате ему дали два года дисбата.
Однажды, прямо с подъема, весь батальон вывели на плац и объявили, что из гаубичной батареи пропал соловей. В течение двух дней мы прочесывали окрестности в поисках хоть каких-то следов или даже, может быть, трупа. Побывали там, куда черт занести не мог. Потом наш взвод заступил в караул. На разводе инструктировали, что, если беглец не дурак, должен сам прийти (до трех суток ― самоволка), а если дурак, то может попытаться завладеть оружием. Ночью, к исходу третьих суток, его отловили в Гаванском порту свои же артиллеристы. Из тех, кто знал его в лицо, были сформированы патрули, они и взяли. Куда уж он собрался ― домой или к дяде Сэму, не знаю.
Я как раз сменился с поста. Мне и еще одному парню приказали вывести беглеца на плац, где строился на развод батальон, чтобы показать всем, из-за кого мы "гуляли" по разным дырам. Приказ был четкий: стрелять при любом шаге в сторону. Туда мы дошли нормально, но когда возвращались после смотрин, нашлись желающие набить "путешественнику" морду. И набили, тем более что защищать его мы особо не пытались. Но когда мы в последующем заступали в караул, никто его особо не тиранил. Разве что в караулке завелся штатный полотер, и вылизывать помещение перед сдачей стало его святой обязанностью. Но когда заступали пушкари, уж они-то его не жалели! Закончилась эта история через месяц. Признали бегуна не просто дезертиром, а посему влупили восемь лет, и в ожидании барки он так и сидел на губе в отдельной камере.
Был один веселый залет: солдат ушел в самоход. Скорее всего, на ранчо Луна. И так там накушался, что при возвращении силы его оставили. Рядом с батальоном находилась свиноферма со здоровенным огороженным полем. Как он туда попал, путь сокращал, что ли? Но сморило его прямо посреди этой грязи. Кубаши сообщили в батальон, и за усталым путником поехал лично комбат, да еще прихватил с собой начальника клуба, большого любителя фотографии.
Потом нам показывали увеличенный снимок, где был запечатлен весь перекошенный, с одной закатанной штаниной солдат. Поднять-то его подняли, но отчета о происходящем он себе не отдавал. Результат ― "благодарственное" письмо на родину и десять суток губы. Правда, говорили, что письмо комбат не отправил, а хранил у себя на всякий случай.
Истории разные случались. Буквально в нескольких десятках метров от караулки находился пост позади столовой ― охраняли продсклад. Однажды ночью кто-то из дембелей решил этот склад попотрошить. Часовой увидел вора на крыше и вызвал тревожную группу. Примчался сам начкар ― благо близко. Ребята обложили все пути к отступлению и вынудили дембеля спрыгнуть на землю. Тот, пытаясь испугать часового, сорвал с пожарного щита топор. Тогда начкар сделал предупредительный выстрел из пистолета. Этого оказалось достаточно, чтобы отбить у дембеля всякую охоту к сопротивлению.
Бывали ситуации и посложней. У нас в караулке висел щит с фотографией и описанием любопытного происшествия. На один из постов среди ночи заявились три пьяных кубаша с мачете. Как было написано: "Часовой, не применяя оружия, сумел уговорить нарушителей покинуть пост". За грамотные действия парню вручили ценный подарок. Мы, читая сие повествования, все гадали: как он их уговаривал? Уж не клацнув ли затвором? Шутки шутками, но часовой имел полное право стрелять и не стал.
В развитие криминальной темы. Нам всегда говорили, что для службы на Кубе отбираются самые лучшие. Но среди этих "самых лучших" частенько попадались любители кого-нибудь бомбануть. То машину угонят у кубашей по пьяни, то касу вскроют. Один раз водила комбата на комбатовской же машине поехал с друзьями ночью кататься и куда-то врезался. В другой раз обокрали кассу замполита батальона. Он, уверенный, что это дело рук кубашей, вызвал полицию. Те приехали с собачкой и по следу вышли на злоумышленников. Ими оказались два моремана-дембеля.
Смертельный случай на моей памяти был только один, в Канделярии. Палаток у батальона на учениях никогда не было, поэтому ночью спали вповалку на земле. И вот трое ребятишек из роты младше нас призывом, то ли армяне, то ли грузины, решили завалиться отдельно от всех. Ротный вроде погнал их в общую кучу (а может, он просто алиби себе придумал), но ребятки не послушались и остались.
В пять утра дежурный БТР поехал на кухню и угробил одного сразу, отмерив минут двадцать жизни второму. Нас подняли через несколько минут после происшествия. Комбат был мрачнее тучи! Прокуратура долго разбиралась, провели следственный эксперимент. Не мог водитель видеть их в пять утра, да еще трава по колено. Дали тогда водиле несколько суток губы за то, что тронулся без старшего. А двоих ребятишек ― в цинк и на родину.
Иногда и природа шутки подбрасывала, правда, не такие страшные. Август и сентябрь на Кубе ― сезон штормов. Как раз в это время мы получили предупреждение о надвигающемся тайфуне. Все занятия отменили, несколько дней все готовились к встрече со стихией. Связисты ставили свои тарелки в положение вертикально и стропили их тросами к земле. Нас же погнали на полигон Алькисар, где мы проволочками крепили крыши навесов, чтобы их не унесло ветром. Погода в те дни стояла необычная. Сильный ветер дул порывами, то налетая, то затихая. Также и с дождем ― то ливанет, как из ведра, то прекратится.
Один из таких порывов застал ребят на крыше навеса. Все вовремя спрыгнули, благо невысоко, а один солдат, Серега Батраков, что-то замешкался. Мы ему: "Серега, прыгай!" А он в ответ: "Не могу! Не вижу куда!" Так и пережидал на крыше. Ветер был сильнейший, с крупными каплями дождя. Когда он немного затих, Серега спустился. Вся спина у него была словно побита камнями, красная от врезавшихся дождевых капель. В тот раз "глаз" тайфуна прошел довольно далеко от нас, но почти неделю лил сумасшедший дождь. Все дорожки превратились в речки. Мы никуда не выходили из расположения и даже в столовую шли не строем, а бегали кучей, накрывшись плащ-палатками.

Самоходы

Если мы хотели что-либо продать, то далеко не ходили. Обычно на КПП или возле проволоки постоянно пасся кто-то из кубашей. Ребята просто отдавали товар тем, кто заступал в наряд на КПП. Расклад по ценам был известен заранее. Обычно на ченч отправляли мыло (кубаши капризничали: "Хозяйственное не хочу! Давай земляничное!"), сигареты и прочую мелочь. О накоплении на дембель не думали, а решали насущные вопросы. При всем "разнообразии" выдаваемого по вещевому довольствию, почему-то никто не думал снабжать солдат элементарной зубной пастой и щетками. Все это покупалось за забором. Паста называлась "Перла", щетки были китайскими, но прочными и терпеливыми до чрезвычайности. Иные коллекционеры блоками покупали презервативы "Протекс", опять же китайские, в коробочках с бабочками.
Мы же обычно срывались за фруктами. Один раз комбат на построении объявил, что кубинские товарищи жалуются: они не только план на своих плантациях не выполняют, но и вообще ни хрена не собирают, потому как батальон на их грядках кормится!
Почти каждый день мы выходили на так называемые тактические поля, разбросанные вокруг батальона. Вдоволь наползавшись и наигравшись в войну, при первом же перекуре мы атаковали ближайшие деревья (в основном манго). В карауле было еще проще. Дежурная машина, развозившая караулы ("Домик" пеленгаторщиков и посты на "Орбите"), притормаживала в манговой роще. Из кузова обычно выпрыгивали двое солдат из бодрствующей смены с пластмассовыми ящиками и уходили на промысел. На обратном пути мы подбирали их уже с полными ящиками. И караул во главе с начкаром радовался жизни.
Как-то ребята пошли на цитрусовые посадки. Тут появился кубаш на лошади и стал возмущаться: "Бамос аль Гефе! (Пошли к комбату!)" А самоходчиков было трое. "К комбату, так к комбату!" ― пообещали они и ломанулись за ближайшую колючку. Один ― направо, другой ― налево, а третий побежал по дороге. Кубаш заарканил его, как ковбой бычка, обычной веревкой и на этой же веревке привел солдата в батальон. Те, кто видел, говорили, что кубинец не скрывал своей радости, тряс концом веревки и кричал: "Рыба! Рыба!" Вдули незадачливому собирателю урожая по самое не хочу. А в роте над ним еще долго посмеивались: "Что ж ты, твою мать, от лошади по дороге бегаешь? А еще разведчик!"

Оркестр и традиции

В батальоне был весьма приличный оркестр. Играли они, не фальшивя; тем более что практики имели навалом. Каждый поход в столовую обязательно сопровождался бравурным маршем. Репертуар у оркестра тоже был небедный. Среди всего прочего имелся марш, который назывался "Тоска по Родине". Он исполнялся на сто дней до приказа и далее каждые десять дней.

Празднование Нового, 1981 года в ленкомнате.

На дедов эта музыка действовала вдохновляюще. Да и весь батальон шел под нее не абы как, а строевым, чеканя шаг. Ведь каждый соловей понимал, что когда-нибудь этот марш будет звучать и для него. Даже офицеры, срок которых подходил к концу, при встрече с батальоном становились у кромки тротуара по стойке смирно, отдавая оркестру честь. Комбат и некоторые его замы эту традицию не одобряли и пытались с ней бороться, но вяло. Марш все равно звучал. У столовой, когда оркестр заканчивал играть, дедовская рота кричала в благодарность троекратную "славу" и только потом заходила в столовую.
Мне этот марш в свою честь пришлось слышать лишь однажды, в перерыве между бригадной санчастью и Навалем. Сто дней я встречал в бригаде, вместе с тамошним фельдшерским персоналом, которые почти все были моего призыва. Ужин проходил без свечей, но с медицинским спиртом и тушеным крокодильим мясом с картошкой.
На северного оленя крокодил не тянет, но на кролика молодого запросто. Говорили, что должен пахнуть рыбой. Я того не почуял. Видать, повара были хорошие. С картошечкой, да с черным перцем, да под спирт медицинский, да по такому поводу! Просто супер!

100 дней до приказа в бригадной санчасти под жареного крокодила/

А в вечер перед баркой при построении на ужин деды вставали в первые ряды. В натянутых на уши чепцах маршировали, задирая ноги чуть не до пояса, а сзади черпаки еще пинали по ногам: "Выше ногу, соловьи!"

Наваль

В феврале 1981 года я из батальонной санчасти попал в госпиталь Наваль, который расположен в Гаване. Палаты там были на четверых, совмещенные по две, с проходом из одной в другую. В проходе ― санузел с туалетом и душем. Горячая вода ― каждый день, но только до десяти вечера. Первое время я жил в палате один, и отношение кубинцев ко мне было самым добрым. Один парень каждый день приходил, чтобы просто посидеть рядом, составить компанию, дабы "советико" не заскучал.
Медсестер было четыре. Старшая удивительно напоминала Алису Фрейндлих, только намазанную сажей. Другая, Барбара, мулатка лет двадцати пяти, сразу стала меня опекать. По субботам показывали американские боевики: если смена была ее, она обязательно меня об этом извещала. Один раз время боевика совпало с каким-то крутейшим матчем. Барбара заглянула ко мне в палату:
― Ой пор ла ноче, уна пелликула ен телевисоль! (По ночам один фильм по телевизору!)
― Бейсбол, – ответил я.
Барбара исчезла и вскоре из столовки, где стоял телевизор, стали вылетать любители бейсбола, двинувшись косяком в направлении столовки в соседнем отделении. Затем появилась медсестра:
― Бамос! (Идем!)
Кубинцы практически не произносили буквы "в". Гавана у них звучала как "Абана", а Владимир ― как "Блядимир" с ударением на последнем слоге. Они все пытали меня, как будет мое имя в сокращенном варианте, но быть "Бобой" я не захотел.
Через пару недель в соседнюю палату определили соловья из бригады, писаря из штаба, тоже Володю. У него было что-то с ногами, и первое время он не вставал. Я таскал ему из столовой пайку на подносе, причем его статус был мне глубоко по барабану. Он же, зная, что официантом у него дедушка, поначалу жеманился: "Ой, не надо, я сам как-нибудь!" А когда ему полегчало, решил, что может и поборзеть вместо признательности. Пришлось его слегка разочаровать.
Много позже, когда отношения нормализовались, мы сидели в палате, хотелось курить, а с сигаретами был какой-то напряг, и мой беспардонный тезка вежливо обратился к только что поступившему кубинскому дядечке:
― Э, компанера (разницы между "компаньеро" (юноша) и "компаньера" (девушка) он явно не ощущал), фумар!
И для ясности ткнул себя пальцем в рот. Мужик поднял на нас глаза и на приличном русском спросил:
― Ты солдат? И ты солдат? А я подполковник!
Оказывается, кубинец недавно приехал из Союза, где учился в академии.
Потом у нас появился наш майор. Как-то кубаши разродились вопросом: "Вот, вы ― оба русские. Почему же вы такие разные?" Майор-то был казах, типичный монголоид.
Через некоторое время я опять остался один с кубашами. Развлекались как могли. Одно время самой модной шуткой было дождаться, когда кто-нибудь пойдет в душ, и в самый торжественный момент вырубить холодную воду, ведь краны находились снаружи, в палате. Один раз на этом подловили и меня. Только намылился, залез под струю, а вода все горячей и горячей. Я постоял-постоял, притерпелся и, в общем, домылся до конца. Когда вышел, в душевой стояли клубы пара, а кубаши не скрывали удивления. Батальонной парилки они не видели!
Не обошлось и без эксцессов. Как-то раз мирная беседа с кубинцами переросла в обмен любезностями несколько резковатыми. Когда слова, а особенно жесты стали совсем уж "непочтительными", я засветил одному из шутников в ухо, чем вызвал немалый переполох среди собратьев по оружию. Докатись этот инцидент до госпитального начальства, пожалуй, попки бы им надрали. Но я тогда об этом не думал. В итоге инцидент замяли.
Правда, кубинский подполковник, о котором я уже писал, видимо, что-то прознал. Он отозвал меня в сторону и сказал:
― Помни, что ты ― советский солдат. Ты на голову выше любого из них.
Уровень медицины у кубинцев был довольно высок. Они пачками изводили на своих пациентов дорогие зарубежные препараты. Когда в Союзе журнал "Здоровье" только пережевывал возможности акупунктуры, они иглоукалыванием рубцевали язвы желудка. Был один мужик, которого с головы до ног мазали мазью, стоимость которой, как говорили, десять долларов за тюбик. Приходила медсестра и, надев перчатки, уделывала больного с головы до ног, швыряясь в том числе и у него в трусах. Этого момента дожидалась целая компания, и тут же начинали отпускать шуточки и давать советы.
Особенно кубинцы любили дни посещений ― "визитас". Меня приглашали прогуляться по улице перед госпиталем. Я спросил, какой смысл спускаться на улицу, ведь ко мне никто не придет.
― О, мучо мучачас линдас! (Много красивых девушек!)"
Короче, себя показать, но больше на других посмотреть.
Как-то раз, высунувшись из окна, я услышал призывный клич "Товарищ!" без характерного кубинского искажения. Кричавшим оказался наш морячок, случайно углядевший меня с балкона соседнего корпуса. Был он с какого-то нашего боевого корабля, то бишь срочник: никак не мог понять, кто я такой.
― Ты водитель?
― Я солдат.
― Здесь, что, наши войска есть? Нет, ты, наверное, наш водитель!
Однажды один кубинец поинтересовался у меня, применяется ли в нашей армии мордобой как средство воспитания солдат. Получив отрицательный ответ, он заявил, что своими глазами видел, как офицер советской морской пехоты, подозвав к себе матроса, лупил того по физиономии. На вопрос, где он такое видел, кубаш пробормотал что-то про районы ближе к Гуантанамо. Так что не исключено, что мы были не "одни во вселенной".
Иногда в госпитале крутили кино. Фильмы в основном советские, но попадались и местные. Один назывался, кажется, "Малуана" и рассказывал о тяжелой доле раба на плантациях Кубы в ХVIII веке. Фильм был сделан очень солидно, а его красочность говорила о том, что снят он не на пленке Шосткинского комбината "Свема". Тогда же появился "Пираты ХХ века", так в Гаване брали штурмом кинотеатры. В "Служебном романе", когда Мягков вот-вот должен был поцеловать Алису Фрейндлих, зал, подбадривая, свистел и топал ногами, как на боксерском поединке.
Иногда я общался с одним офицером-летчиком, здоровенным негром. Он рассказывал мне на очень приличном русском, как попал зимой в Москву, а летом ― в Ташкент. В Москве он таскал во внутреннем кармане пальто бутылку водки и всякий раз, начиная мерзнуть, прикладывался к ней. Впечатлений от морозов у него была масса! Но и в Ташкенте, попав в резко континентальный климат, он умирал от жары. Я помню наши заблуждения, когда с распухшей от жары головой приходишь с поста, и тебе говорят, что сегодня температура 52 по Цельсию, и ты веришь. Этот летчик объяснил мне, что Куба ― остров, насквозь продуваемый ветрами, поэтому у них в принципе не может быть выше сорока градусов.
Госпиталь был военным, но иногда возле него мелькали полицейские. Мне обалденно нравилась форма полицейских на мотоциклах. Синие галифе с красным лампасом, лаковые сапоги, синяя рубаха со здоровенными эмблемами на обоих плечах, красный витой шнур, продетый под погон и пристегнутый к рукояти пистолета. И все это великолепие довершалось белой каской с распластавшей крылья серебряной птицей вместо кокарды. Ездили они на итальянских мотоциклах с кучей наворотов вроде мигалок, сирен и громкоговорящего устройства. И носились, как сумасшедшие.

Прогулка по Гаване

В госпитале мне довелось познакомиться с одним интересным дядечкой. Звали его Артур Перес-Фернандес. Был он советским гражданином, москвичом, но уже очень долго жил на Кубе. Если судить по тому, что он был женат на кубинке и имел пятилетнего сына, ни слова не говорящего по-русски, то очень давно. Артур работал переводчиком в заведении, аналогичном Кремлевскому дворцу съездов, только в Гаване. Хорошо знал местный быт, город, историю, имел множество друзей. Оказывается, на Кубе была целая группа "советских испанцев". Некоторые из них занимали достаточно высокие посты. Например, один заведовал всем энергоснабжением Гаваны.
С Артуром мы сдружились, и именно ему пришла в голову идея в одну из суббот прогуляться по городу, благо госпитальные правила этому не препятствовали. С утра его супруга принесла кое-какую одежду поприличней, чем была у меня, и мы ушли в загул. До этого я выезжал в Гавану из части в "увольнение", но одно дело ― бесцельно шататься по незнакомому городу с установкой "быть здесь же через пять часов" и совсем другое, когда тебя сопровождает человек, знающий, куда пойти и что посмотреть.
В первый день мы гуляли по старой части города. Начали с Кафедральной площади. Там по выходным собирались местные умельцы, чтобы предложить за небольшие деньги свои поделки туристам. Чего там только не было! Начиная от ожерелий из ракушек и заканчивая прикольными сандалетами, в которых кожаные ремешки были приделаны к подошве, вырезанной из куска автомобильной шины. Какие-то маски, подсвечники, кошельки, прочая мелочь. Исполнение на очень хорошем уровне. Тут же художники за один песо рисовали шаржи на всех, кто пожелает, на листах с памятным штампом "Пласа де Катедраль".
Я не вспомню всего, что мы прошли за этот день. Были в фортах Ла Фуэрса и Ла Пунта. В одном из них находится Музей оружия. Очень приличная коллекция абордажных сабель, почти полная коллекция продукции фирмы "Винчестер". Уже вечером вернулись в госпиталь, чтобы переночевать, и на следующее утро вновь рванули в город.
Во второй день мой гид показывал мне Новую Гавану. Все основные гостиницы, Коппелия, площадь Революции, Мирамар, Капитолий, Музей искусств. В "Гавана Либре", когда мы зашли в вестибюль, просто посмотреть, как там внутри, Артур сказал:
― Мы с тобой никого не встретили, но однажды в посольстве меня спросят, что я тут делал.
От него я узнал, что в Гаване вполне официально существуют дома свиданий. Не публичные дома, а места, куда можно прийти с подругой и получить за некоторую плату чистую постель и пару часов времени. Иногда в таких домах стоят очереди, все больше парами!
Ближе к вечеру мы зашли в кафетерий при гостинице. Сели поужинать, выпили по чашечке обалденного кофе, и тут моего провожатого осенило:
― Ты когда-нибудь пил традиционные кубинские коктейли? Пошли в бар!
Народу там было предостаточно, но местечко нашлось. Артур усадил меня за стойку, а сам встал за спиной (из-за язвы желудка ему было категорически запрещено и пить, и курить).
― Давай, заказывай!
― Что?
― Ну, скажи: "Компаньеро, уно Мохито!"
Ждать пришлось долго; бармен словно забыл обо мне. Тогда Артур начал меня подначивать:
― А ты его матом! Они боятся, когда иностранец нервничает!
Без мата обошлось, но голос пришлось повысить. Через секунду стакан с веточкой мяты и парой кубиков льда, утопленных в напитке, стоял передо мной.
Народ потихоньку жужжал вокруг за своими разговорами. А я, посасывая через соломинку, разглядывал стену за стойкой, заставленную разномастными бутылками. В те времена в Союзе было полно кабаков, которые устраивали "экспозиции" из красивых импортных бутылок, наполненных чаем или водой. Когда я об этом упомянул, Артур сказал:
― Ткни пальцем, и тебе из любой нальют.
Сидели мы недолго, надо было возвращаться. Ехали в госпиталь на автобусе по вечерней Гаване. Я был по самую макушку перегружен впечатлениями от двух прошедших дней. И совершенно не представлял, что завтрашний понедельник готовит мне сюрприз.

Возвращение на Родину

На следующий день в госпитале появился прапорщик с батальонной санчасти. Разыскав меня, он объявил:
― Собирайся, сегодня в пять вечера у тебя самолет!
― !?
― Не беспокойся, твои ребята уже давно в курсе. Они тебя подготовили.
Тут же у стеночки он сфотографировал меня на документы и пошел забирать мои бумажки, выписку и т. д. Обалдевший от новости, я попрощался с Артуром. Он чиркнул записку с просьбой передать ее своим родителям в Москве. Впоследствии я честно тормознул свой отъезд на сутки, чтобы зайти на Вернадского, по указанному адресу. Но от бабушек на скамеечке узнал, что его родители по каким-то делам уехали в Испанию. Отец Артура был функционером тамошней компартии.
Батальон встретил меня рукопожатиями друзей. Они выложили мне чемодан, набитый стандартным дембельским набором. Картой распоряжался мой ближайший друг, Васька Захвалинский. Более того, на дорогу с собой мужики с роты выдали мне невесть откуда добытые советские рубли ― около восьмидесяти. Потом в Шереметьево таможенник вопрошал, откуда у меня такие деньги. Я указал в декларации наличность, совсем не ведая, что по правилам тех времен советский гражданин не имел права вывозить за границу более 30 или 35 рублей. Выслушав мои объяснения, что я уходил в составе воинского экипажа и не проходил таможню, он, секунду подумав, исправил "наличные" на "дорожные чеки". Но все это было потом. Все это было потом. Но когда мужики, каждый из которых занят подготовкой к собственному дембелю, вот так скидываются, это не в каждой роте встретишь.
Не помню, как меня провожали, все было скомкано. Потом аэропорт Хосе Марти, кубинские погранцы, запечатанный конверт с моими документами и "Свидетельство на возвращение в Советский Союз" в кармане.
Далее ― четырнадцать часов полета с моряками с теплохода "Одесса", посадка в Дублине (из-за непогоды), через пару часов Шеннон, где и должен был дозаправляться самолет.
Кстати, со мной летел парень с нашей роты. У него в автокатастрофе погибли оба родителя, и его отпустили домой насовсем. Тем более что перелет был уже после приказа, 30 марта. В самолете ни он, ни я никому не представлялись, но все точно знали, что мы ― солдаты!
Потом Шереметьево. Минус пять, снег, а на мне джинсы, нейлоновая рубаха и пиджак. Пальтишко-то я подарил старшине. Наш пограничник-сержант долго разглядывал мое "свидетельство":
― Это что?
В этот момент вошла стюардесса:
― Как ваша фамилия? А вас там ждут!
Окончания всех процедур ждал здоровенный сержант в синих погонах с буквами "ГБ". После всего, что случилось, я свалял дурака:
― Извиняйте, сами мы не местные! Уж не из госбезопасности ли вы?
На что сержант резонно заметил:
― Я же не спрашиваю, откуда ты прилетел!
Подогнали машину "скорой помощи". Меня посадили "туда, где потеплей", и через некоторое время я прибыл в Подольский военный госпиталь. Было около одиннадцати вечера 31 марта 1981 года.
В этот день в Союзе первый раз переводили стрелки часов на летнее время. В госпитале я провалялся еще месяца полтора, после чего был отправлен домой.