Шулика Юрий (осень 1971 ― весна 1973): "В душе остается только хорошее и приятное"

14.11.2016 Опубликовал: Гаврилов Михаил В разделах: Материалы из двухтомника 'Тайны «Лурдес» 1964-2001'

(лайков: 3)

Загрузка...

Напечатать

Повестка, проводы, военкомат

Я заканчивал второй курс техникума, когда меня начали таскать на медкомиссию. Спрашивают: "Где хотите служить?" Я отвечаю: "Водилой". Мне говорят: "Нельзя!" А я с детства машину водил, еще сидя у бати на коленях. Тогда прошусь в связь; я ведь радиохулиганил в эфире. Нас называли "шарманщики"; примитивными станциями мы выходили на связь в диапазоне средних волн на небольшие расстояния. Ну, меня и записали в связь; номер команды "10г".
Всем ребятам сказали, когда отправка их команд, а мне ― неизвестно. Учебный семестр подходит к концу, а у меня запарка с курсовым по теормеху. Я к военкому: "Хочу в армию!" У него разговор короткий: "Хочешь? Значит, пойдешь". И понеслось: сначала районная, потом областная медкомиссии. Знающие ребята сказали, что я попаду заграницу.
17 мая 1971 года призвали. Перед этим, как и положено, вечер, проводы, пьянка до трех ночи. Утром с бодуна загрузились в автобус ― и в военкомат. Оттуда направили в Луганск, в областной распределитель. По дороге все перезнакомились.
Был такой Виктор Делибалов (царствие ему небесное, уже умер), мот еще тот. Ехать до Луганска ― 50 километров. Я познакомился с майором в отставке, который нас вез; договорился с ним, чтобы где-нибудь остановиться и позавтракать. Так как в военкомате спиртное забрали, заодно упросили майора и в магазин заехать, чтобы взять "лекарства". В шесть утра магазин только открылся, а водяру продавали с одиннадцати. Делибалов уломал продавщицу продать нам вина: гребли, кто сколько донесет. Заехали в посадку, подлечились. Виктор снова уломал майора, чтобы тот сказал, кто и где будет служить, но здесь уже пришлось кинуть офицеру на лапу.
Про себя я узнал: связь, "команда 555". Что это такое, майор не знал. Делибалову грозил Морфлот. Когда приехали в Луганский областной военкомат, наши покупатели были уже там: два сержанта и майор (Строгий, злой! Ужас! Для меня это было дико!). Зато Витьку в Морфлот не забрали. На общем построении, когда назвали его фамилию, он не вышел из строя, а когда морячков увели на поезд, Делибалов подошел к военкому и сказал, что был с родителями за забором. Военкому ничего не оставалось, как причислить Витьку к нашей команде.
Мы в военкомате прожили три дня; питались своей едой из дома и тем вином, что осталось. Но как можно выпить, когда майор строгий, а сержанты глаз не спускают? Витька пригласил сержантов за стол, а там все домашнее: слюнки так и текут у служивых. Ребята по разу откусили колбаски и хлеба. А Делибалов, молча, не вытягивая бутылки из вещмешка, налил вино в кружки. У сержантов рот занят, да они и не хотят возражать. Майор мимо проходит, а мы кушаем с сержантами; тогда он ― в сторону, а у многих забрал все пойло. Вот от этих сержантов я и узнал, что такое "команда 555": после учебки будем служить на Кубе, если пройдем медкомиссию.

Учебка в Гостомеле

Посадили нас в поезд Луганск ― Киев. К нам в купе опять сели сержанты, но до Полтавы мы с пойлом не дотянули. И вот Полтава, семь часов утра. На перроне стоит парень и две девушки. Витька высунулся в окошко и попросил парня купить вина: как раз напротив нашего вагона стоял киоск. Парень купил, отдал Делибалову, и тут же из других купе потянулись руки с деньгами. Парень уже один не управляется, девчонки тоже давай таскать... За полчаса опустошили весь киоск; ведь ехали два вагона призывников. Майор разозлился, взял сержанта и отправился изымать винцо. К нам заглянул, а с нами ― сержант (вино стояло под сиденьем); майор увидел сержанта и пошел дальше.
Высадили нас, не доезжая Киева; мы лесочком дошли до части. Майор разрешил доесть последние харчи, и нам как раз всего хватило: вино допили уже перед воротами учебки.
Дня три нас распределяли по подразделениям: я ночевал и "в дальниках", и у радистов, и в конце концов очутился у телефонистов. Дальники ― тоже телефонисты, только работают через радио на дальние расстояния, поэтому не тягают кабель по полям.
Когда нас тасовали, то собирали группами с документами. Однажды сидим на поляне перед казармой, а капитан Болинук называет фамилии. Встаешь и рассказываешь: кто, откуда, чем занимался. А перед этим Болинук объявил: "У меня во взводе должны служить одни раздолбаи и воры!" Я только после учебки понял смысл этой фразы; к концу рассказа и вы поймете.
Сержантами у нас были Коля Канцибер и Миша Голышев. Коля ― настоящий солдат, как в американских фильмах: подтянут, накачан, кроссы вместе с нами бегал. Форму он носил еще старого образца: воротник, стоечка ушита. А Миша ― типичный маменькин сынок, на зарядку не ходил. Когда бежали кросс, Миша следил, чтобы мы не срезали углы, а Коля впереди несся. Канцибер с нами в командировки ездил, а Голышев ― в отпуск. За четыре с половиной месяца учебки Миша дважды был в отпуске, а Коля ни разу, хотя ему объявляли.
Так вот, переодели нас в форму (старую и рваную подменку); и мы стали как овцы: друг друга не узнаем, все одинаковые. Дней через пять нас послали таскать кабель: надо было протянуть связь на Пуще-Водицу, там какой-то армейский босс собрался отдыхать. И вот мы стали таскать. Подошло время обеда, а еды нет. Старшина говорит: "Кто-нибудь сгоняйте в магазин, купите пирожков". Ну, мы и купили, а в нагрузку ― вина. Так на шестой день в армии я выпил. До сих пор помню картину: стоят оборванные солдатики с перегарным выхлопом; к ним подходит старушка, протягивает бутыль молока, а они ей: "Бабушка, а бражки нет?"
Хорошо запомнился первый развод. Построили нас и объявляют: "Сегодня увольняются такие-то (перечисляют фамилии), выйти из строя!" Дембеля выходят (а там стоял целый полк); на них ― отглаженная форма старого образца, парадка со значками. У меня слезы на глазах. Стою и думаю: "А сколько же мне еще трубить?!" Тут заиграли "Прощание славянки", так у меня мурашки пошли по коже.

Капитан Болинук

Наш командир взвода все время напевал:
Ах, где найти такую тещу,
Чтобы купила "Жигули"?
И чтоб никто не догадался,
Что это деньги не мои?
И вот однажды приехал на "Жигулях". На разводе комбат объявил: "Совхозу „Бучанский“ требуется помощь!" Послали наш третий взвод. Вот это было здорово! На улице ― жара, в учебке ― кроссы, занятия в классах, а тут на свежем воздухе, да еще и в совхоз, а там доярки. Привезли нас в поле убирать клубнику, раздали сита (сначала в них, а потом ― в ящички). Часа два ящики никто не носил, пока не наелись, а потом пошла работа ― в рот клали только крупные ягоды. Тут капитан Болинук и говорит: "Ребята, в посадке стоят мои „Жигули“, багажник открыт и почему-то пустой". Мы все поняли, натрамбовали ягод ― и ему, и теще.
Возили нас в совхоз еще раза четыре. Однажды мы только успели наесться, как хлынул дождь, мы его в посадке пересидели (бригадир нас на поле не пустил, чтобы не затоптали землю) и поехали обратно в часть. А "Жигули" пустыми никогда не уезжали.
Один раз на разводе комбат объявил, что начинается строительство нового учебного полигона. Опять послали наш взвод. Строительство вели в лесу где-то под Киевом. Природа, воздух, жили в палатках, ни тебе зарядки, ни занятий, ни строевой. Красота, как на курорте!
Когда Болинук на "Жигулях" приезжал на стройку, ему грузили все, что плохо лежит. Наверное, он себе построил не только гараж, но и дачу для тещи. Но наши ребята его уважали. За то, что он нас вытягивал на работы в командировки (меньше находиться в части). А если смотр строевой подготовки, мы выкладывались по полной. Наш взвод был всегда лучшим в батальоне, несмотря на фразу кэпа: "У меня должны служить одни раздолбаи и воры!"

Пересылка и теплоход

Дорогу до Ленинграда на пересылку я запамятовал. Зато помню, как нас привели на склады переодеваться в гражданку. Завели в огромные ангары. Там рядами висели вещи по размерам. Идешь и выбираешь себе костюм, рубашку (только белые: одна с длинным рукавом, другая – с коротким), а вот костюмы ― разных цветов, покроев и материала; и туфли тоже на выбор. Сверхсрочник, наблюдавший за нами, сказал, чтобы мы брали обувь только на кожаной подошве. Говорит: "Там большая влажность, и вы можете подхватить радикулит". Знал, кого одевал. Пальто (тогда стояла осень) нам предоставили ГДРовские: материал ― джерси, последний писк моды, рукав ― реглан. Такое пальто в то время не каждый пижон мог достать! Выдали и фуражки одинаковые ― белые, в редкую черную точку, с начесом.

Посадка на теплоход была, как на поезд: ни таможни, ни досмотра. Я попал в каюту с москвичами, и мы всю дорогу отлично ладили. Но дисциплина в армии должна быть: поэтому меня назначили замком. Командиром взвода был молоденький лейтенант, шел на замену. Ехал он с красавицей-женой и грудным ребенком. Жена на палубе показывалась редко, о чем многие жалели: как выйдет, так солдаты, словно мухи, кружатся вокруг нее. Мне по долгу службы приходилось заглядывать к ним в каюту. Я узнал, что она ― эстонка, и любовался ею больше остальных.
В каюте у нас был парнишка, так он каждый день писал песни. Мы их разучивали и вечером на палубе пели под гитару. Однажды пели ту, что сейчас часто крутят по радио, ― "Плачет девочка в автомате". Я сдружился и с ребятами из команды ― двумя поварами и двумя официантками. Ночью бродили по палубе, разговаривали, анекдоты травили. Рядом девушки ― что может быть приятней для солдата? Нечаянно коснешься руки ― и счастливый, аж светишься! Один раз они пригласили меня в ресторан, где мы питались, на чай.
Девочки накрыли стол: масло, белый хлеб, баклажанная икра и чай. Я до армии ни разу в ресторане не был. Сижу и думаю: "Что с чем кушать?" Отнекиваюсь: мол, не хочу, а когда девушка намазала мне хлеб маслом, а сверху икрой, я стал лопать за обе щеки.
Поболтало нас в осеннем Балтийском море. Шторм был десять с половиной баллов. "Михаил Калинин" только вышел с капремонта: на нем все сияло медью, поручни блестели. Но когда нас болтало, теплоход скрипел как несмазанная телега. Все лежали вповалку три дня: никто ни ел, ни пил, только травили. На каждой ступеньке лежала стопка пакетов, и все равно корабль загадили. Болтало так, что слышно было, как винты вхолостую прокручиваются. Выходы на палубу задраены; по коридору не пройдешь, если не держишься за поручни; на кровати лежишь, то головой ударишься о спинку, то ногами. В иллюминатор смотришь на воду ― то словно с высоты пятого этажа, то иллюминатор под воду уходит. А вот страха или, тем более, паники не было. Все были уверены в нашей технике и экипаже.
Ближе к тропикам наступила благодать. Я и не думал, что море может быть таким спокойным! Поверхность гладкая, как зеркало, и летающие рыбки выныривают. Однажды напоролись на косяк рыб. Мама мия, больше, чем в бочке, кишмя кишит! Дельфинов много раз видели, китов ― только фонтаны, и слышали, как они фыркают, когда выпускают воду.

Первые дни на узле связи

Выгрузили нас в Гаване и повезли в бригаду. На следующий день я попал на узел связи (далее УС). К вечеру 6 ноября встретил нас майор ― начальник УС. Завели в штаб, разделили по подразделениям. Я, как телефонист, попал в телефонно-телеграфный центр (далее ТТЦ). Начальником там был капитан Елкин. У нас сразу забрали одеколон, часы. Сказали, что старики все равно отнимут, а так ― через полгода получите. И правда, вернули через шесть месяцев; но все равно это пошло на пропой, часы я пропил на свой день рождения.
Повели нас в казарму, а до этого ― и в учебке, и в бригаде ― стариками запугали: мол, они и сапатами бьют, и стульями. В общем, изверги. Тут подходят деды, ищут земляков. Нашли и меня. Парень с соседнего поселка спрашивает: "Кого знаешь?" Я перечисляю знакомых и заодно говорю: "Я к вам в поселок ходил к такой-то девушке, дружу с ней, она мне письма пишет". Этот дед чуть на задницу не упал, говорит: "Так, значит, она из-за тебя мне не пишет?!" Тут уж я чуть не упал, а деды как заржут! Парню с соседского поселка делать нечего, он давай меня тискать: "Вот это земеля!"

После ужина он забрал меня у старшины и куда-то повел. В итоге пришли к зданию почты и давай глушить водяру. Мне налили два раза по полкружки и подначивают: "Давай, шахтер!" Я пью и думаю: "Куда мне потом идти? Где искать своих?" А еще я слышал, что старики за пьянку молодых гоняют. Думаю: "Вот влип!" Ну ничего, все по-людски получилось: привели в казарму, положили на кровать, а через койку от меня старик ноги помыл и идет по проходу ― весь в шерсти, и спина, и грудь. "Ну, думаю, ― этот орангутанг меня ночью и задушит". Ничего, выжил! Утром никто и слова не сказал.
А через день тот дед из соседнего поселка попрощался и отбыл на родину. Адрес у нас был московский. Я тогда матери написал, что встретил земляка и что он уехал домой. Мать нашла его, была у него дома, а потом пишет: "Приходил Саша, с батей выпили, батя пошел провожать, упал и сломал два ребра". А когда я приехал домой, родители собрали на стол, я пригласил ребят, а про Саню забыл (стыдно). Только сели, тут и он заходит. Вот было радости! Сейчас изредка встречаемся. Девушка ― ничья.

С коммутатора в третью аппаратную

В учебке у нас были занятия по боевой и политической подготовке, а также по специальности. Изучали коммутаторы, телефонные аппараты и как закреплять кабель. На Кубу меня отправили как телефониста, поэтому и посадили на коммутатор (позывной "Сосна"). Коммутатор был образца 1957 года. Я "надавал по ушам" всем, кто звонил, ― от ротного начальника УС до Главного военного советника на Кубе генерал-лейтенанта Крутских. "Надавать по ушам" ― значит послать вызов абоненту. То есть я вызывал того, кто сам просил вызвать; в результате у вызывающего потом долго звенело в ушах.
Меня с аппаратной и турнули. Полгода ходил по нарядам. Изучал СТ-2М (телеграфный буквопечатающий аппарат, расшифровывался как "Советский телеграфный аппарат на втором международном коде"). Фазаном меня пустили в смену экспедитором, в третью аппаратную. В мои обязанности входило заказывать канал радистам, вести учет телеграмм, входящих и исходящих, кодировать адреса и уничтожать телеграммы.

Я не жалею: в аппаратную не имели право входить даже дежурные по связи. Мы там спали, как сурки, даже днем ― так быстрее летело время до дембеля.

Отношения между призывами

Были молодые, фазаны, старики и деды. Молодых не закрепляли за отдельными стариками, и робы они им не стирали. Им вменялось идти строевым в столовую, орать песню от начала до конца, а вечером натягивать старикам накомарники. В Гавану и на пляж они ездили, если в машине было место. Фазаны из песни пели только припев, шли в ногу, но нестроевым. Старики не пели, шли вразвалочку. Стариков редко, но выгонял дежурный по части на зарядку, а так они сразу шли умываться.

На работах ― да, молодые пахали и за себя, и за стариков. Молодым запрещалось ходить в самоволку, пить водяру, но сигареты у них никто не забирал. В столовой за каждым столом обязательно сидели двое молодых, один был разводящим, насыпал харч. Если разводящий обсчитался и ему не досталось (себе он насыпал последнему), ему в тарелку отделяли старики, но не фазаны. Масло также делили молодые на порции старикам; молодые старались положить старикам лучшие куски.
Будучи молодым, я ни разу не получал колодки, а будучи стариком, никому не давал. (Колодки ― самодельная обувь на деревянной подошве, а "отпустить колодки" ― значит приложиться каблуком по мягкому месту провинившегося.) Все молодые выполняли свои обязанности добросовестно, и поэтому при мне ни разу не было конфликтов. Старику какая разница, кто ему натянет накомарник или в парковый день покосит траву? Молодые между собой договаривались тоже мирно. Дневальными ходили в основном молодые; в крайнем случае ― старик. Ночью старик стоял свои часы, как положено, но в первую смену (с вечера до полночи), а днем почти все время стоял молодой.

Перевод в фазаны

Молодым был и я, но с того времени ничего особо не запомнилось. Был примерным, как и все молодые. Когда меня переводили в фазаны, я был на дежурстве в третьей аппаратной. Ночью звонок в дверь, я пошел открывать.

В самом начале службы старики меня предупредили: если ночью хочешь спать на дежурстве, значит, должен спать так, чтобы слышать звонок. А потом один добавил: "И не дай бог, я встану раньше тебя ― всю ночь будешь сидеть возле двери и открывать-закрывать, а вдруг кто придет". Я на гражданке спал, как убитый, мать не могла добудиться; а там, в аппаратной, научился спать и все слышать. Как идет вызов (щелкает релюшка) ― я слышу; идет канал, аппарат тарахтит –―я сплю. Как только называют мое имя или фамилию, я моментально встаю и выполняю свою работу.
Итак, открываю. Помощник дежурного по связи говорит: "Иди, тебя старшина вызывает". Прихожу в казарму, дневальный посылает в каптерку. Захожу, а там куча стариков: сидят, квасят. Со мной, правда, здорово церемонию не разводили, так как я был на смене. Объявили, что переводят меня в фазаны; на столе стоит чайник, а рядом низенькая и толстенькая бутылка. Спрашивают: "С какой емкости тебе, шахтер, наливать?" Думаю, подкалывают, в чайнике точно вода. Говорю: "Конечно, с бутылки". Налили на палец и подают. Говорю: "Это налили только для того, чтобы дежурный по связи унюхал?" Мне добавили полкружки. Я как дернул глоток, горло перехватило, мимо рта льется, слезы побежали; я и забыл, что закусывать надо. Оказывается, то был спирт неразведенный, а в чайнике ― разведенный. Так и перевели меня. Заметьте, я не знал, когда это будет, где брали водку, где закуску.
А при мне в фазаны переводили так. Дату перевода держали в тайне, чтобы не вынюхали офицеры. Старшину у нас всегда назначали из стариков. После отъезда дедов старшина делал ревизию и находил, чем поделиться с кубашами. В столовой брали примитивную закусь: хлеб, квашеную капусту, что осталось после ужина. Водку старики, если получалось, немного заготавливали сами, с будущих фазанов не брали ничего. В эту ночь из стариков назначались судья, прокурор, следователь и адвокат; а начиналась приемка, естественно, после отбоя.
Дневальный зазывал будущего фазана в каптерку, и начинался допрос.
― Откуда родом?
Если из села, прокурор просил назначить двадцать колодок, если из города ― двадцать пять.
― Сестра есть?
Если есть ― пятнадцать колодок, если нет ― двадцать.
― Брат есть?
Есть ― десять, нет ― пятнадцать.
― Брат в армии служил?
Нет ― полсотни за брата!.. И так далее.
Адвокат записывал, сколько назначено. Потом прокурор требовал добавить за какую-нибудь борзость или снять за почтение к старикам. Заодно старики смотрели на реакцию молодого фазана, а потом, по объявлению судьи, после приговора делили, по сколько им предстоит отпускать. Отпускали по усмотрению: если борзой, то покрепче, если нет ― слабо. Все было построено театрально, со смехом. Например, назначали до четырехсот колодок, и представьте себе реакцию молодого, а потом снимали так, что старикам оставалось бить по 2–3 колодки.

Кент Витька

С нашей учебки ребята и раньше отправлялись на остров Свободы и переписывались с сержантами. Больше всего хвалили УС по части дисциплины и хавки, потом "двадцатку" (отдельный двадцатый батальон в Торренсе), но наиболее элитным местом считалась Касабланка (район в Гаване, где находился наш генштаб). Туда на коммутатор попал мой кент Витька, мы с ним были из одной учебки. Мы ― земляки, шахтеры. Когда нас привезли на УС второй баркой, нас было только двое молодых на весь ТТЦ. Мы держались все время вместе, чтобы никто не обидел, и могли друг за друга пойти на крайности.
Так вот, Витька рассказывал о житухе в Касабланке: ходил в гражданке все время, ни подъема, ни отбоя, свободное передвижение (с позволения дежурного) по городу, кормили их официантки-кубинки. На смену сходил, отсидел на коммутаторе 6 или 8 часов ― и свободен! Однако шахтерская душа к таким благам не привыкла. Однажды у кубашей был какой-то праздник, и кроме харчей они выставили водяру по графину на столик.
Витек перед сменой пообедал, изрядно хряпнул и пошел дежурить. Кто знает, что такое коммутатор, поймет: то звонят без конца, то затишье. Витя закрылся на крючок и во время затишья заснул! Да так крепко, что пришлось выбивать дверь!
Сразу после этого Витьку отправили на бригадную губу. Он отсидел 10 суток. Когда начальник ТТЦ поехал его забирать, узнать Витьку было нелегко. У него очень быстро росла борода, и он стал похож на Фиделя.
Приехал Витек с губы в кабине начальника, в кузове ГАЗ-51.
Мы спрашиваем: "Почему ты в кабине, а не в кузове?"
А кэп отвечает: "Это я его посадил. А то, как проезжаем деревушку, детвора видит его, бегут, лезут под колеса и орут: „Вива, Фидель!“ Пришлось прятать".
Я поначалу борзел, сам хотел попасть на губу, но, глядя на Витьку, перехотелось: наслушался его рассказов и насмотрелся на его черные зубы и худое лицо. Он говорил, что ребята, которые стоят в карауле, голодные и, когда приносят еду для губарей, они поедят, а потом разносят то, что останется. А зубы у него были черные от компота; из чего уж его варили, я не знаю. Были такие мудаки в карауле, что подливали воды на бетонный пол, чтобы жарко не было, поэтому ужасные испарения. О накомарниках и речи не было; на ночь кидали сбитый щит, на день забирали; на работу водили редко, курить никто не давал.

Бригада

В бригаде я был всего 3–4 раза. Один раз возили на стрельбище, второй ― на футбол, а в третий раз ― на концерт Зыкиной. О бригаде впечатления остались, как о дисциплинированном подразделении; служба у ребят там была не сахар. А о бригадной дедовщине мы слышали еще в учебке. Из нашего призыва остались ребята в бригаде, и, когда я сидел на коммутаторе, мы созванивались, если попадали в одну смену. От них я наслушался мрачных историй. Меня удивляет, как бригадные старики успевали долбать своих молодых при такой строгой дисциплине и занятости.
Теперь о футболе. В бригаду приезжала команда футболистов из СССР "Карпаты", играла со сборной солдат ГСВСК. От узла связи был один футболист, Вовик Дубинчик из Алма-Аты; он служил у нас шифровальщиком ("Булава"). Служба у него была мед: никому не подчинялся, ни перед кем не отчитывался. У него был разряд по футболу; играл Вовик, как балерина: ножки тоненькие, по ним не попадешь бутсами, а водил мяч мастерски, пенальти забивал 10 из 10. Мы часто играли и проигравших били мячом по заднице ― многие промахивались, а от Вовкиных ударов задница всегда была красной.
Об игре с "Карпатами". В первом тайме наши забили гол. Что творилось на стадионе?! И это оказался единственный мяч, побывавший в воротах карпатцев. Потом они нашим закатили 8 штук (коленкой, головой и т.п.). В общем, разделали, как тузик грелку.
А Зыкину я по радио никогда не слушал, а тут появилась возможность увидеть вживую. Должен был выступать и Муслим Магомаев, но, по разговорам, напился и на сцену не попал. С этим концертом у меня был собственный концерт. С пленкой для фотика у нас проблем не было, с тех пор как появилась "Булава". Так вот, принесли мне ребята рулон пленки и сказали: "Заряжай кассету, да мотай побольше, чтобы было не 36, а 63 кадра!" Я залез в каптерке под вешалками в ящик и давай мотать. Мотал, мотал, уже не лезет в кассету, я еще зубами прокрутил барабан и говорю: "Готово!" И поехали на концерт.
Когда Людмила спела первую песню, вышел солдатик с цветами, она его поцеловала. Что творилось со зрителями?! Я все это снимал, но в фотике заела перемотка, так я поднажал и все пошло нормально. Я, как корреспондент, и на сцену заходил, и так, и сяк фоткал.
Зыкина пела без фонограммы, живой оркестр, голосище ― нет слов, часа два с половиной не уходила со сцены. С тех пор горжусь, что побывал на ее концерте. Ну, а пленки в фотоаппарате хватило на все. В часть приехали, я своим старикам говорю: "Пленка осталась, пошли, пофоткаю". Они давай дурачиться: и на пальмы залезут, и друг на друге ездят, настроение ― клевое. Пришло время проявлять пленку, я опять полез в ящик, заряжать пленку в фотобачок. А заряжать-то нечего! Только потом до меня дошло, что когда я мотал пленку на кассету, ее перекосило и заклинило, я два кадра щелкнул, пленка и кончилась, я поднажал и прорвал окошки на пленке. В итоге механизм, протягивающий пленку, работал вхолостую.

Ченч и отоварки

Подходишь к кубашу, показываешь товар и говоришь: "Ченчи по ченчи". Как они это понимали, не знаю, но обмен происходил. Мы знали стоимость товара, а молодых в самоход не пускали, чтобы те не сбивали цену, да и все равно попадутся. Но из молодых никто и не рвался, так как менять им было особо нечего.
Отоваривались мы раз в месяц в "двадцатке", на полтора песо, остальное шло на "книжку"; водил нас на отоварки старшина. На каждого была заведена карточка ― купил, отметили. А после приказа старики закупались: чемодан, подарки родственникам, себе что-нибудь.
При мне цены на товары были смехотворными, чисто символическими, хотя все вещи и продукты шли из Союза. Качество отменное (шоколад, сгущенка), я больше такого нигде не ел. Ценников на продуктах не было, производитель оставлял свои реквизиты. Банка сгущенки коричневого цвета стоила 14 сентаво, румынская и наша (румынская вкусней). Однажды мне попалась банка сгущенки не экспортного исполнения; так это все равно что сравнивать "Памир" с "Популяресом"; там один крахмал! Большая шоколадка "Чайка" в Союзе стоила 1 рубль 80 копеек, а там ― 28 сентаво. Ящик рефрески стоил 1 песо. Мы, будучи стариками, играли в футбол с молодыми на ящик рефрески с игрока. Ящики стояли под кроватями, и никто не трогал чужого. Дороже всего стоили наши спички, которые там не горели, 2 сентаво, а в Союзе ― 1 копейку.
Так что и старики здорово не рвались в самоход, потому что не с чем было ходить. На пьянку (компанией) находили, а в одиночку ходили единицы. Основным поставщиком у нас был Вася Верета с Украины, из города Старобельска. Он нас подогревал и товар сбывал по завышенным ценам.

Водка и Вася Верета

В армии я попил водки. Первый раз ― будучи фазаном. Пошли мы с Васей Веретой в самоволку. Куда идти, не знаем. Перелезли через проволоку и давай шататься в месте, где молодыми рыли окопы; там мы видели касы. Набрели на кубаша. Договорились, что принесем трусы и майку, а он даст нам бутылку. За бутылкой Вася сходил сам. Принес, ему в ночь на дежурство; договорились, что он после отбоя меня разбудит и мы дернем. Разбудил, а закусить Вася принес со смены два кусочка белого хлеба. А бутылка 750 граммов, меньше тогда не было. Нас трое. Когда допивали, закусывали уже травой; она такая сочная, высасывали из нее сок.
Вася, хоть и из деревни, был щупленьким, дома водку вообще не пил. Моя первая смена; прихожу менять Васю, а он ― в дрова, всю ночь прорыгал. Идет канал с "Рубина" (связь с Москвой, Ватутинки), а Вася ― никакой. Хорошо, что смена пришла, так номер прошел. Меня мутит, вышел на улицу, дизель работает. Я как дыхнул выхлопных газов ― и тоже давай травить. Оказывается, эту водку называли "газолин", потому что она воняла керосином; видимо, самогон.
К концу службы Вася и водку научился пить, и накачался, и в самоволку ходил, как к себе домой, и ни разу не попался. Молодец был парень, сувениры делал классные, благо, в аппаратной было время. Я с ним потом еще долго в одну смену ходил. Мы были в одной аппаратной: он ― телеграфист, а я ― экспедитор.
Вася всегда находил, что украсть и загнать, а вдобавок сдружился с кубинским комсомольцем и ходил к нему домой, как к себе. Тот его и подкармливал, даже пивком баловал ― только не за ченч, а вроде по-дружески, а Васек ему тоже по-дружески то вентилятор смастерит, то принесет аккумулятор с телефонного аппарата. В общем, таскал туда Вася все, что плохо лежало. Во время смены он ходил свободно, офицеры уезжали домой, а после обеда в части оставался только дежурный.
В нашу аппаратную имели доступ только начальник УС, главный инженер и замполит. И даже ночью дежурный по связи не имел права входить. Вася идет в самоход, я остаюсь. Когда с "Рубина", "Автократа" или "Авроры" идет канал, я сажусь за клавиши и играю, как на пианино. Кричу в первую аппаратную: "Идет сбой!" ЗАС тоже начинают искать причину, и так, пока не придет Вася. Он был профи печатать, я так не мог, и меня могли вычислить. Вася частенько приносил в аппаратную пивко. Кинем его в кондишен (они стояли и у нас, и у ЗАС, а вот радисты мучились без них), и через полчаса по телу растекается такая блажь!

На узле связи

На территории УС были развалины свинарника; на скотину напала какая-то эпидемия, и Рауль Кастро приказал сжечь всех свиней. Больше живность не заводили, и свинарник развалился. Молодым я как-то попал обновлять окопы вокруг УС: там стояли жилые касы, мы ходили, просили попить воды. Фляг у нас не было, и меня поразило, что каждому выносят попить, а в кружке кусочек льда. Я считаю, это ― дань уважения. В каждой задрипанной касе стояли наши холодильники с такими круглыми дверями ― "Донбасс", "Днепр". Телевизоры тоже имелись в каждой лачуге ― "Электрон", "Огонек".
Насчет окопов. Я там был один раз; они предназначались для защиты УС от противника, но мы по ним не ползали. Тревога была лишь однажды: нас предупредили и полшестого утра подняли. Мы оделись и снова легли в постели ― ждать команды "Тревога!". Поднялись, построились, разобрали оружие и патроны из ящиков и отправились к тем окопам. Провалялись там до завтрака и пошли обратно.
УС был огорожен колючкой с трех сторон по вертикали в три ряда. На территории УС всю траву выкосили, а за колючкой трава росла выше человеческого роста. Перелез через проволоку, и тебя не видать. Со стороны "двадцатки" не помню ограждения; туда ходить не было нужды. Где-то там стояли разведка или "слухачи", "Бухенвальд": кто они и чем занимались, не знаю, но иногда и они приносили нам телеграммы.
За колючкой находилась манговая роща, росло королевское манго. Туда ходили все, у кого было время, даже молодые, и это не считалось самоходом, никто не гонял. Там также имелось немало лимонов и бананов, но бананы не вызревали: их рвали зелеными, и они созревали там, куда их прятали солдаты. Лимоны рвали перед ужином: на ужин ― чай, выдавил туда лимончик себе и товарищу ― и порядок!
Молодых мы предупреждали, чтобы те не пили воду после манго, а то будет горе. Кстати, в бригаде носили с собой фляги с водой, а у нас никто не носил. Между кухней и хозвзводом, возле учебных классов, стояли цементные ящики, обтянутые железом. Туда привозили из Гаваны лед, бросали, он таял, и мы пили эту воду. Имелась для этих целей специально оборудованная машина: ГАЗ-51 бортовой, обшитый оцинкованным железом.
А вот случай. Прослужил старшина-сверхсрочник два месяца, послали его за льдом. Машину вел молодой. Они заскочили в Касабланку, дернули пивка, взяли с собой и поехали в часть (пиво при мне было роскошью; его, где попало, не купишь). Где-то на трассе водила резко повернул; машина была загружена не полностью, и лед от одного борта переместился к другому. В итоге, они перевернулись. Сразу приехала полиция. Старшина решил откупиться: достал пиво и предложил полисменам. Не знаю, что было дальше, только через три дня этого старшину отправили в Союз.
Письма с родины шли около двух недель. Деньги по почте нам присылали. За последние полгода родители отправили мне около 130 рублей. Обычно трешку вкладывали в сгиб письма. А купюры большего достоинства (червонец, четвертной) до нас не доходили: а кто и где их вытягивал, так никто и не узнал.

Старшина Петров

В мой фазаний период у нас старшиной был Юра Петров из Москвы. Однажды у нашего призыва с ним произошел инцидент. Мы выпили после отбоя, попели песняка, а дежурный по части доложил о нас командиру ТТЦ. Тот дал команду старшине разобраться. Нам по статусу пить уже разрешалось, а вот за то, что попались, грозило наказание.
После обеда Петров всех солдат отпустил, а фазанов оставил на плацу. Решил в воспитательных целях погонять нас строевой. Командует: "Смирно, равнение направо!", а мы как шли, так и идем ― нога за ногу. Петров кричит: "Запевай!", а мы, не сговариваясь, молчим. Старшина орет: "Я вам приказываю!" А мы ― ноль внимания.
Тогда он решил прогнать кросс. Орет: "Бегом марш!" Мы трусцой вокруг штаба пробежали, а у туалета встали как вкопанные, потом сели на корточки и закурили. Петров подошел. А что он может сделать? Виноватых нет, сидит толпа, а старшина ― один. Пытался он нас по одному выдергивать, да только никто его не слушает. В итоге ничего у Петрова не вышло, и он отпустил нас ни с чем.
А я ходил на смену с телеграфистом-стариком. В аппаратной ― куча свободного времени, поэтому мы болтали и о доме, и о подругах, и о сослуживцах. Тот старик рассказывал мне, что Петров, и как человек, и как солдат, был гниловат. У старшины имелся неприкосновенный запас (НЗ) и трусов, и маек, и сигарет, который всегда шел на ченч; так вот Петров весь этот товар зажимал. А кроме того, всегда находил предлог старикам, чтобы те меньше выпивали (то дежурный не тот, то должен с проверкой приехать командир ТТЦ, а он не приезжал). Словом, его собственный призыв тоже был старшиной недоволен.
Однажды во время ПХД Петров ко мне привязался, чтобы я что-то покрасил. А у меня на руках был грибок, красить я ничего не мог ― краска потом стиралась вместе с кожей. Ну, мы со старшиной и поцапались. К тому же я на днях получил письмо из дома; мать написала, что в армии, на границе, погиб мой двоюродный брат. Настроение у меня было ни к черту, вот я старшину и послал.
Тот пообещал расплату. После обеда снял меня со смены и поставил дневальным. Все, как положено, ложусь спать перед нарядом, а Петров мне шепчет: "После отбоя в каптерку". Ну, я рассказал обо всем нашему призыву. Конечно, толком не спал, переживал, как все пройдет. Одно меня успокаивало ― штык-нож.
Прошла вечерняя поверка, помылись старики и начали подтягиваться к каптерке. Потом позвали меня. Я, проходя через казарму (а каптерка находилась в самом конце помещения), слышал, как мои фазаны стучат ногами по спинкам кроватей и каждый успокаивает: "Если что, крикни! Выручим!" Тут я совсем осмелел. Зашел в каптерку, встал спиной к стеллажам и жду предъяву.
Не помню, как все точно происходило: но и он орал на меня, и я на него. Я сказал, что старики его не уважают, и спрашиваю их: "Что, я не прав?" Они все головы опустили и молчат. Ни слова не сказали против старшины ― ЭТИКЕТ. В итоге отпустили меня без всяких нареканий.
Но не это главное в моей истории. Я, хоть и начал издалека, хотел сказать, что не остается в душе той злости и всего плохого, что было, а только хорошее, приятное. Если бы я сейчас встретил того старшину, то обнял бы по-дружески, с теплыми чувствами, с радушием. Более того, мне бы очень хотелось узнать, как сложилась его судьба на гражданке.

Традиции

Традиции были. "Кидали" при нас презрение. Когда офицер или дед накосячат, один из солдат кричал: "Офицеру такому-то выносим всеобщее презрение!" И весь узел связи орал: "У-у-у сука!!!"
Офицерские жены не работали, только сплетничали по Деревне; вот им и была тема для разговора: "Сегодня твоему вынесли презрение"... И понеслись пересуды.
"Выносили презрение" обычно в столовой или на фильме, но обязательно, чтобы этот офицер слышал. Также выносили соболезнование, если офицер получал за нас взбучку. Один кричал: "Офицеру такому-то выносим всеобщее соболезнование!2 УС орал: "Эх, е… твою мать!" Старикам выносили, если приходила "похоронка" (девушка переставала писать).
Когда выходил приказ, выбирали молодого, заставляли помыться в душе, почистить зубы, встать на тумбочку обязательно в чистых носках и трусах и прочитать приказ, а заодно пожелать дедушкам спокойной ночи. После, конечно, была пьянка, но это уже делалось после отбоя.
Со дня выхода приказа каждую ночь один из стариков кричал: "Старики, день прошел!" Старики в ответ орали: "Ну и х… с ним!!!"
Однажды дежурный по части вычислил "петуха" (который кричал начало) и сдал ротному. Это был старик-замок. На разводе наш ротный капитан Елкин объявил ему трое суток губы. В эти сутки он заступил дежурным по части. Прошла вечерняя поверка, отбой и старики начали шоркаться: то ноги пошли мыть, то курить, а ротный стоял на плацу возле казармы и наблюдал. Когда все улеглись, пошел мыться старшина. Мы хоть и спали под накомарниками, но свет дежурный горел, поэтому нам было все видно. Старшина помылся, зашел в казарму, а напротив стоял Елкин. Старшина возьми сдуру да ляпни: "Старики, день прошел!" А нам того и надо! Старики как заорали: "Ну и... с ним!!!" Старшина обалдел, он думал, что все видят ротного и промолчат. Так Елкин полночи читал морали, ходил между кроватями и гундосил о неуважении к нему, но традиции мы уважали больше.
Утром он объявил от имени начальника УС старшине пять суток. Правда, потом все спустили на тормозах, и никого на губу не возили. Не хотели раздувать лишнюю шумиху, да и губа была в бригаде ― далековато.

Польза от традиций

Молодым и фазанам запрещалось отдавать честь офицерам, поэтому береты носили в карманах. Если старики увидят, что отдал честь, будешь с 2 до 4 отдавать честь столбу (в это время офицеры уезжали на обед).
У меня отец был инвалид Великой Отечественной, не было ноги; а тогда инвалидам бесплатно выдавали "Запорожец" (ЗАЗ-968) и через 5 лет бесплатно меняли на новый. И вот однажды я шел из штаба в роту не мимо бассейна, а по асфальту. Навстречу ― капитан Елкин, наш ротный. Я иду, а у самого в голове: "Что делать? Отдавать честь или нет?" Мы приближаемся друг к другу, а вокруг ни души. Я прошел мимо, наклонив голову, и ни мур-мур. Тут оклик: "Боец, ко мне!"
Возвращаюсь, подхожу строевым.
― Почему не отдал честь?
Я отвечаю:
― Извините, задумался: из дома плохое письмо получил.
― Здесь не место для разговора, зайдешь в канцелярию.
Елкин ушел, а я думаю: "Что ему сказать? Соврать про девушку? Не подходит. Решит, что я ― слизняк". А тут как раз мать написала, что батя проходил медкомиссию для получения "Запорожца" и ему отказали; культя на 7 сантиметров длиннее, поэтому не положено.
Вернулся в роту, а тут Елкин сам меня вызывает. Пришлось идти. Я зашел к нему и давай рассказывать, что мать насчет машины написала. Ротный заставил меня все изложить в письменном виде и отпустил. В тот же день меня вызвал и замполит, я и ему про "Запорожец" отца все написал.
И колесо закрутилось. Через полтора месяца пришло письмо из дома. Мать просила передать командованию спасибо за помощь в приобретении автомобиля, а также справку из военкомата: "Такому-то выдан автомобиль такого-то числа". Так что, благодаря традиции...

А вообще, у нас многие ребята обращались к командованию насчет бытового угля, шифера или стройматериалов для родителей, и всем помогали.

И еще о традициях

На УС всегда знали, когда вышла барка, когда придет и кому идет замена. А также почти всегда знали, кто на какой барке уходит.
В связи с этим была традиция: когда из Союза выходила барка, те, кто на ней отчаливает, переставали есть масло до тех пор, пока барка не войдет в Гаванский порт. И хотя за столом сидели по 2–3 старика, масло делилось только между молодыми. Вроде мелочь, а молодым приятно. Когда же барка заходила в порт, то с того дня и до самого трапа старик, который уезжал, ел масло, сколько хотел, а остаток делили поровну между фазанами и молодыми. Случались и казусы (масло не ел, а на барку не попал), тогда от поддевок не было отбоя.

Служба в третьей аппаратной

Представьте себе почтамт: приносят мне телеграмму, я считаю количество слов, отмечаю в журнале "Исходящие", присваиваю телеграмме номер, достаю из сейфа блокнот с кодами, пишу ниже текста код и отдаю телеграфисту, он сидит в этой же комнате. По громкоговорящей связи (ГГС) кричу радистам в первую аппаратную: "Давайте канал!" Они настраивают частоту, передают во вторую аппаратную, это ЗАС (засекречивающая аппаратура связи), те делают свою работу (зашифровывают), потом дают команду телеграфисту: "Работай!" Тот печатает телеграмму, как в учебном классе, а она пошла в Москву. ГГС, кстати, была связана со всеми аппаратными, и переговоры по ней слышали дежурный по связи, старший смены и радисты.
Когда меня первый раз привели в аппаратную и начался канал, я прочел первые строчки и чуть не кончил; там было написано: "Привет, милый". Это же из Москвы! Там сидели девушки, а может, женщины и матери, но главное ― женского пола! Они так с нами здоровались, и мы отвечали тем же: "Здравствуй, милая" ― каждый раз, когда был канал. Входящие телеграммы я обрабатывал таким макаром: расшифровывал адрес отправителя, регистрировал в журнале "Входящие", сообщал дежурному по связи. За телеграммой приезжали, расписывались в получении ― и все.
Адресаты были из всех родов войск, которые находились на Кубе. До появления "Каньона" (в/ч п.п. 54234) мы держали связь и с кораблями. "Компас", "Автократ" ― позывные моряков, "Рубин" ― Москва, "Горец" был наш передатчик, "Чайка" ― Касабланка.
За телеграммами приезжали офицеры и старшины-сверхсрочники. Я их отдавал через окошко в присутствии дежурного по связи. Работали мы на телеграфном аппарате, как у Ленина: идет перфолента ― лента с дырочками, и каждая дырочка или несколько ― это буква. Их читаешь, а потом приклеиваешь на листочек и относишь адресату. Телеграммы печатал телеграфист, никто кроме меня и телеграфиста не знал, что написано и что передают. Радисты находили нужную частоту, ЗАС шифровал, а мы печатали открытым текстом, а в эфире все, конечно, "булькало" и никто не мог "прочитать".
Иногда нам давали шифрованные телеграммы. Там шли и буквы, и цифры, и пробелы, и черточки, и двоеточие. Печатать ее без навыка ― как первый раз бить по клавиатуре, хотя мы и печатали, не глядя на клавиши.
А уничтожали телеграммы мы вместе с офицером. Перед штабом, напротив дизельной (ее только строили), стояла буржуйка (печка, огороженная колючкой). В ней и сжигали все черновики телеграмм, коды и т. д. Все действия записывались в журнал: номер телеграммы, дата уничтожения и т. д. Конечно, так как я знал содержание телеграмм, то давал подписку о неразглашении на 15 лет и 5 лет был невыездной. Причем в первый же день, перед тем как зашел в аппаратную.
У нас было три смены. Ходили по графику: первые сутки ― с утра до обеда, вторые ― с ужина до завтрака, а третьи ― с обеда до ужина. В свободное время (кроме ночи, конечно!) занимались учебой в классах.
Когда проходил чемпионат Европы по футболу (лето 1972), ребята часто просили узнать счет. Я это делал запросто, ведь дежурный по связи не имел понятия, для каких целей я заказывал канал. А в Москве было посложнее, там дежурными по связи ходили полканы и подполковники, но девчонки, если не могли с нами поболтать, давали сбой, отдавали канал ЗАСу и пудрили им мозги, что нет связи.
Со смены Вася Верета часто бегал в самоход, а я оставался один в аппаратной. Если шел канал с Москвы, я печатал, что попало, имитировал сбой, пока не придет Вася. Девчонки сразу по почерку понимали, что у аппарата не профи. Я ведь учился печатать уже на Кубе, дошел до третьего класса ― 1200 групп в час, а Вася бил 1600–1700.
Однажды к нам на переговоры приезжал генерал-лейтенант Белов, начальник войск связи Министерства обороны. Во второй и третьей аппаратных стояли кондишены, а буквально за месяц до приезда генерала наш кондер вышел из строя. На все наши просьбы его отремонтировать командование не обращало внимания.
Но перед приездом Белова марафет навели. Все, как положено, но только жарко в аппаратной; ведь нам даже ночью окна не разрешали открывать. И вот, за час до приезда генерала, мы включили самодельный кипятильник (два лезвия), и в литровой банке начали подогревать водичку. Получилась настоящая парилка! А тут заходит Белов с офицерами. У начальника УС глаза на лоб полезли от такой жары!
Переговоры Вася Верета провел на высшем уровне, а за недопустимый "климат-контроль" наш офицер Боря Селиванов получил втык. Кондишен тут же сняли со второй аппаратной и поставили нам, хотя там было больше техники и грелась она сильнее.
А через неделю приехали кубаши и закачали фреон. Мы отдали кондишен второй аппаратной наверх, а наш стал работать.

Третья аппаратная изнутри

Третья аппаратная была на первом этаже. Большой зал, там два СТ-2М. Стол для экспедитора (то бишь для меня) и сейф стояли в сторонке. То ли нашему начальству, то ли так положено по инструкции, надо было сделать перегородку между телеграфистом и экспедитором. Для этих целей привлекли вольнонаемных кубашей.
Во время смены я наведывался в аппаратную, смотрел, как продвигается ремонт. Нам поменяли столы: поставили с массивными ножками и толстыми столешницами. А когда сделали перегородку, начали устанавливать дверь. Кубаш повесил ее на навесы, а я хожу вокруг да около, наблюдаю. Когда кубинец врезал замок для защелки, осталось привинтить металлическую планку. Он мне ее показал: мол, сможешь? Я: "Конечно!" Карандаш в руки, разметил, выдолбил стамеской паз, взял два шурупа и молоток. Он молча смотрел, но когда я начал забивать шурупы, а не закручивать, не выдержал и заорал: "Но нормаль!" Я говорю: "В Союзе так нормаль". Так он потом, после меня, чуть ли не языком вылизывал отверстие для защелки, планку заделал заподлицо с лудкой (дверной коробкой), шурупы закрутил отверткой.
А во время работы мы общались: где словами, где жестами. Я его спросил, как будет по-испански "член", он ответил. Спрашиваю: "А женский орган?" Ответил. Говорю: "А какие девушки азартней?" Он: "Мулатки". И давай мне рассказывать: "Когда у них уже нет сил, они ложатся валетом: она вылизывает ему, а он ― ей". Я плююсь, говорю: "Но нормаль, амораль". А он мне на чисто русском выдает: "А ты пробовал?" Я говорю: "Нет". А он опять на русском: "Попробуй, потом мне скажешь".
Аппараты мы вынесли на второй этаж рядом с ЗАС, подключили и оттуда вели связь. Это был кабинет главного инженера УС. У него имелась каптерка; когда он ее открывал, я подсмотрел, что там плохо лежит, а добра там хватало (спирт, бобинные кассеты, чистые и с записями); на кассеты записывали кое-какие станции на коммутаторе, да и с аппаратных, когда звонишь, шла запись на диктофон. Ну а спиртом ЗАС "протирали" контакты.
Так вот, главный инженер опечатывал свою кондейку не по-людски: на дверь лепил пластилин и тянул нитку от двери до лудки и ставил свою печать. Я это дело усек, и в следующий раз рассмотрел ключ от кондейки получше. Он мне показался таким же, как у нашего старшины от каптерки. Я пошел к старшине, попросил у него ключ, попробовал, подходит! Дальнейшее было делом техники: срезал печать лезвием, набрал кружку спирта, замкнул, подогрел пластилин над настольной лампой и прикрепил на место. Подождал, пока инженер придет и сорвет печать: номер прошел. Я не борзел, много не брал, да и водичкой разбавлял спирт. Потом не выдержал и свистнул три чистых кассеты для магнитофона. Хотел привезти домой кубинской музыки.

Особист

Я взял кассеты и спрятал их в аппаратной, сначала за картой Кубы (рисованная, напротив телеграфистов висела) в общем зале, чтобы не перли на меня одного, если найдут. Потом перепрятал к себе в хованку, которую мне передал дед. Она была прямо в аппаратной. Представьте себе большой зал, а в нем ― предбанник. Стена между коридором и экспедиторской была обшита доской. На уровне колена вытягивалась досочка, и туда прятали все: и сувениры, и фотки.
Прошло месяца три или четыре, уже собирались на дембель. Тогда я решил, что пора отдать кассеты в клуб. Там был бобинный маг студийный, ну я и попросил клубного механика записать мне музыку. Через неделю прилетает особист (что бывало крайне редко); он ездил на К-750, тяжелом мотоцикле с люлькой. Все на ушах, значит, ЧП! Меня вызывают в штаб к главному инженеру. Захожу, а особист там. Я понял, что влип.
Особист стал спрашивать о кассетах: "Откуда? Где взял?" Как я выкручивался! И с бригады передали, и нашел... Короче, тягали меня к нему раз пять, а то и больше, а это все нервы. Довели меня до того, что я рассказал всю правду: и где прятал, и когда взял. Проверили мою хованку, а там лежал дембельский песенник и фотки ― из дому и армейские. А также фотка голой бабы. Это сейчас на каждом углу можно купить глянцевый журнал с бабами голыми, а в мое время ― мутная самоделка была. Особист опять давай меня пинать: "Рядом с родителями и девушкой лежит такая гадость!" Я порвал ту фотку, а остальные никто не тронул.
Довели меня, честно говоря, до упора допросами. Я уже не боялся ни дисбата, ни ссылки. Последние мои слова были такими: "Что хотите, то и делайте! Хоть сажайте, хоть вешайте, хоть закопайте, я сказал правду!" И тогда мне особист рассказал, как они меня зацепили. Оказывается, был еще один м…, как я, только похлеще. Он украл много кассет и много спирта, а потом поджег каптерку, и это валили на меня. Пожар потушили, видно, сразу, потому что на УС даже разговора о пожаре не было.
Вот такая музыка, так я разжился кассетами. А этот особист потом далеко пошел.

Выезды

На узле связи людей было мало, и на выезд солдат отправляли каждую субботу и воскресенье. Две машины нас возили: ЗИЛ-157 и ГАЗ-51 (дежурка), человек по 20 в машине. Ездили, допустим: в субботу ― ТТЦ и первая радиогруппа; в воскресенье ― хозвзвод и вторая радиогруппа. Возили в основном в Гавану: в зоопарк, в аквариум, в детский парк типа Диснейленда, там были качели, кафе и горки.

Кстати, в этом парке мы на дембельском выезде нажрались до поросячьего визга. Ребята где-то достали 6 бутылок водки (750-граммовых, с широким горлом), а нас ― 9 дедов. Кабаки открывались после полудня, а нам в час дня уезжать. Ну и решили пойти в детский парк. Купили по мороженому и стакан воды, сдвинули два стола и сели вокруг. Дети с мамами смотрят на дядей; а дяди, играя на публику, каждый по очереди стакан опрокинет, ложку мороженого на язык положит и передает стакан другому. Не только дети, но и мамы не успевали следить за стаканом! Потом пили вино в каком-то подъезде, закусывали хлебом ― ребята говорили, что он из риса. Там же, в подъезде, справляли малую нужду. Свинота ― других слов я не нахожу.

Иногда нас возили гулять по набережной. Однажды приехали, а там людей мало, девчонок нет, фоткаться не с кем. Потом появилась одна мучача: так, ничего, только зубы гнилые. Я попросил ее со мной сфоткаться. Она смотрит, откуда солнце, чтобы не засветить кадр, присела и меня приглашает. Я поблагодарил, и мы с ребятами пошли к Капитолию. Оттуда возвращаемся к машине, смотрим, а эту мучачу два взвода тягают: она и на колени садится, и ложится на бетон, голову кладет на колени. В общем, совсем без комплексов.

Были выезды и в вечернюю Гавану. И опять без водки никак! Привезли нас однажды на концерт. Завели, как гражданских людей, в зал, посадили в кресла. Вышла кубинка в концертном платье, на ней ожерелье по всему залу пускает такие отблески, что глаза режет. А как она пела, даже самому захотелось спеть! Но друзья вовремя остановили и позвали в кабак. Артистку звали Патрисия, больше о ней ничего не знаю.

Опять же в кабаке я отличился. Заказали по стопарику и типа яичницы. Сидим, выпиваем, какой-то мужичок с гитарой ходит между столиками, поет. Я попросил его спеть для нас. Он начал, аж слезы у него на глазах ― такая жалобная песня. Я слушаю, а кто-то из друзей мне шепчет: "Надо ему заплатить". Тут мои мысли переключились. Чем?! Денег у меня нет, пойла мало, самим только для затравки. Было полпачки сигарет, я их и отдал. Мужик закончил петь и ушел; а мне до сих пор стыдно за такую расплату.
Насчет достопримечательностей Гаваны. В то время все было обшарпанное: дома с подтеками от ржавчины. Однажды мы возвращались с пляжа; через площадь Революции нас не пустили, полисмен показал объезд. Так я за квартал слышал, как выступал Фидель, как скандировал и ликовал народ. Я тогда подумал: "Вот это люди! Как они любят своего вождя!"

Летом нас возили на пляж. Ребят офицеры брали на рыбалку тягать рапанов, но я ни разу не попал.

О пьянках

Мы всегда пили вместе, можно сказать, коллективно. Я лишь один раз самолично выменял бутылку водки, которую распили гурьбой, а все остальное время пил на халяву. В увольнении то же самое: мороженое, напитки, пьянки в баре ― все это было гурьбой; пусть доставалось понемногу, но всем из нашего призыва. Деньги на дембель никто не копил; отоваривались на те, что шли на карточку.
Если пили в расположении, то обязательно после отбоя, в казарме или на спортгородке; после общения на вольную тему всегда заводили песняка. Если пил ТТЦ, об этом знали все ― вплоть до дежурного по части: кто сдавал, кто молчал, всякое бывало.

Однажды на выезде мы все нажрались, а машина ждала нас на набережной. Мы шли от Капитолия к Малекону и орали: "А я иду, шагаю по Москве!.." Немного опоздали, а старшим машины был молодой старлей из хозвзвода. Он, как нас увидел, так у него челюсть и отвисла. Старики попадали спать, на обед не пошли.
Но в итоге все обошлось. Как? Мне потом об этом рассказал дежурный по роте: "Я подошел к старлею, позвал его в курилку. Сели, закурили. Я говорю: „Командир, тебе нужны проблемы?“ Он: „Нет“. ― „И нам не нужны. Промолчи!“ И он промолчал".
Дежурный по части тоже был из хозвзвода, и они со старлеем договорились. И даже ротный ничего не узнал, потому что в воскресенье у него был выходной.

Последние месяцы на острове

Месяца за три до барки меня турнули со смены за разгильдяйство. Принесли телеграмму: "Просим организовать встречу рейса такого-то со скорой помощью и врачами, направляется больной Ф.И.О. с диагнозом „саркома головного мозга“. Просим сообщить родственникам". На моей смене радисты не смогли дать канал ЗАСу, и я поэтому телеграмму не отправил. Сменщику ничего не сказал, а пока он ее нашел в журналах, рейс был уже на месте. Больным был солдат то ли из бригады, то ли с "двадцатки"; ходили слухи, что траванулся водярой. Как прошла его встреча, не знаю. Может, летчики запросили врачей; а может, потом ждали врачей.
После того как меня турнули из третьей аппаратной, я и не помню, чем занимался. Один раз поставили меня в караул, впервые за все время службы. Слева от входа в штаб находилась автостоянка, машины на три; и там стоял дежурный ГАЗ-51. Так я ночью залез в него, автомат под себя, чтобы не украли, и заснул. Утром меня разбудил помощник дежурного по части. ДПЧ спал, помощник на пульте закимарил, а смена ждала наряд. Больше меня в караул не посылали.
На третью барку нас с ТТЦ осталось трое или четверо солдат. Ходили на политзанятия, когда их проводил замполит, валялись то на спортгородке, то на футбольном поле, то за сценой. Я думаю, при такой занятости о ностальгии можно не спрашивать. Дембельских аккордов у нас не было, а это, я считаю, дело полезное. Во-первых, люди были бы заняты; во-вторых, сделали бы своими руками нужную работу.

А так, помню, лежим на поле и перебираем в памяти друзей, подруг, рассказываем по несколько раз одно и то же. Водичку нам таскали холодненькую в чайнике молодые, так как дедушки лежат, обливаются потом, загорают. Домой хотелось приехать загоревшим. Так что ностальгия ― это мягко сказано, полная тоска. Это можно сравнить с одиночной камерой: хоть и люди вокруг, а знаешь наперед, кто, что и когда скажет.

Прощальная ночь

Итак, долгожданная последняя ночь перед дембелем! После отбоя понеслась душа в рай! Накрыли стол в бытовке и поехали. Сначала осторожно, как положено. И вдруг подходит к окну "Тракторист". (Старлей, мужик-деревенщина: ни выправки, ни фарса. Он, когда первый раз заступил дежурным по части, на вечерней поверке стоял, держа правую руку в кармане. Никак не мог приложить ее к фуражке, за что и получил свою кликуху.) И вот этот Тракторист обнаружил всю нашу церемонию! Я думаю: "Ну, все! Кранты!" Ведь с нами сидели ребята, которым еще служить и служить. Но Тракторист только попросил, чтобы мы особо не зарывались. Мы его пригласили к столу, но он отказался. И как только он ушел, началась полная расслабуха!
Мы шатались из роты в роту: то тут 100 граммов примешь, то там 50. Приглашали к столу земляков, даже если они молодые. Пригласить мог любой дед, ни у кого не спрашивая.
Потом пошли прощаться в хозвзвод. Я вижу, кто-то у дневального выхватил штык-нож, оттянул свою куртку и со спины до самого низа ее распорол. Это всем так понравилось: и начали пороть форму на ленты! Даже не знаю, обычай был такой или само собой получилось, только робы попороли на всех стариках. Даже те, кто был по пояс голый, побежали за куртками, чтобы их порезать.
Потом орали песняка, обнимались и так всю ночь колобродили. Не помню, ложились ли мы вообще спать! Передать словами это невозможно; нужно видеть хотя бы выражение лица человека, который такое рассказывает. На всю жизнь запомнил!
Так как всем дембелям порвали робы, на завтрак мы поневоле одели гражданку. Но какой завтрак после ночной пьянки? Так никто ничего и не съел. А потом состоялось общее построение.

Долгая дорога домой

На теплоходе ничего интересного не произошло. А когда пришли в Пушкин, то документы и проездные деньги выдали нам без суеты, волокиты и нервотрепки. Все прошло быстро, по-военному.
А когда выпустили за забор с полным расчетом и проездными документами, толпа тут же рванула к бочке с пивом. Мы ведь в гражданке, и патруль нам нипочем!
У команды барки мы расспрашивали, что сейчас в моде, какая музыка. Они нам рассказали о движении хиппи, и мы, раскрыв рты, слушали эти страсти. Оказывается, хиппи обитали на Невском проспекте в Питере, а из нас там никто никогда не был. Решили взять такси и поехать, взглянуть на этих хиппанов. Таксист попался нежадный, говорит: "Ребята, что вы стоите на Невском? Ходите туда-сюда, гуляйте!" А мог бы и ободрать как липку. Ничего хорошего, правда, мы там не увидели, я имею в виду хиппи, ну грязные какие-то ребята в порванных штанах и стоптанных штиблетах. В общем, рвань.
Из Питера до Москвы добрались без приключений и трезвые. В Москве я был первый раз. Мы, дембеля, свободные люди, сами себе хозяева, но сработал стадный инстинкт: 9 человек ехали до Дебальцево, и все срочно рвались домой. Ну почему бы не задержаться, посмотреть столицу? У нас ведь было время с утра до вечера; мы переезжали на Павелецкий вокзал, и вот опять же стадный инстинкт! С чемоданами, уйма народу кругом, все куда-то спешат, и мы в этом потоке бежим, бежим, бежим… Куда?! Ведь у нас уйма времени!
А на вокзале кассирша отказалась продать нам билеты. Что делать? Мы тусовались по вокзалу и набрели на комендатуру. Вошли туда и говорим: "Хотим домой! Добираемся из армии уже 17-е сутки!"
За окошком сидел капитан, а чуть дальше ― майор. Капитан спрашивает: "Откуда можно добираться 17 суток?" А я отвечаю: "С Кубы!"
Майор с капитаном переглянулись и попросили у нас документы. Мы показали. Тогда майор посмотрел документы, вернул и говорит: "Идите к кассе".
Мы толпой поперли к той же кассирше. Она на нас разоралась: "Что, не могли сказать, что вы военные?" А ведь мы же были в гражданке. В общем, без разговоров выдала нам билеты.
Это я к тому рассказал, что даже майоры не знали, что мы есть на острове Свободы.
А вот от Москвы до Дебальцево пошли сплошные приключения! Все началось с посадки в поезд. В наш вагон садилось полно служивых: кто в форме, кто в спортивных костюмах, а мы в гражданке. Так вот, в поезд забивались примерно так же, как бабы в деревне штурмуют автобус, везущий на базар. Шум, гам, крики, даже разбили окно в вагоне, так все толкались; потом пришли менты, но крайних, конечно, не нашли.
Уже в вагоне все перезнакомились, и… понеслась пьянка на всю ночь с песнями под гитару, неизвестно откуда взявшуюся. Пропивались до последнего; если кому-то было пора выходить, отдавали деньги или покупали пойло тем, кто едет дальше. Приглашали в гости, дарили подарки, всюду объятия, пьяные слезы, а один парнишка даже оставил в купе кассетный магнитофон "Весна", а тот в то время стоил целую получку шахтера!
Я из Москвы дал родителям телеграмму, чтобы встречали в Дебальцево: боялся, что не хватит денег дотянуть до дома.
К Дебальцеву нас в вагоне осталось двое. Молодые и голодные до гражданских свобод, мы начали клеиться к проводнице. Принесли пойла и пьянствовали уже у нее в купе. Поезд пришел на конечную, а мы сидим, травим разговоры. Поезд встал в тупик на отстой, а мы сидим с проводницей. Тут я смотрю: с перрона люди разошлись, нет почти никого, и только мои старики бегают, ищут меня, долбаюношу!
И мне так стыдно стало! Я, как побитая собака, поплелся к родителям на перрон; мы сели в машину и поехали домой. 19 июня в три часа ночи я был в родной хате.

Куба ― любовь моя!

Я, как и многие, гордился и горжусь, что мне выпала честь служить на Кубе. Я и сейчас считаю, что туда попадали лучшие. А то дома меня все на моей улице считали бандюком и раздолбаем. Так вот, меня эта служба, уже по возвращении домой, дисциплинировала. Ведь я ― интернационалист, был за границей, и стыдно мне теперь совершать плохие поступки.
Ведь нам на собеседовании предлагали: кто не хочет на Кубу, может остаться в Союзе. А у меня и тени сомнения не было: хотя я и боялся, что не застану батю живым! Я слышал рассказы других служивших: ребята подрались с кубашами, или кто-то из них ударил нагайкой нашего. Наверное, было за что!
Ведь сколько мы, солдаты, им вреда наносили! В Союзе, если соседский пацан залез в соседский сад, его и застрелить могли (и даже было такое, в прессе писали). Так это ребенок соседа, с которым тебе завтра здороваться и послезавтра в глаза смотреть, и все равно соседский мальчик столько не нашкодит, сколько мы всего вытворяли на Кубе.
Как можно не любить кубашей? Когда мы ездили в Гавану, в магазинах купить нечего было (карточная система), а вот мороженое, воду и водку можно, но не на каждом углу, стояли длинные очереди.
Вспомните, как у нас: люди толкаются, пихаются, ругаются, а у них ― стоят друг от друга чуть ли ни на расстоянии вытянутой руки и никто без очереди не полезет.
Сколько раз, бывало, пойдем за мороженым, там очередь, а хочется еще поболтаться где-нибудь. Встанем в конец и мнемся, как бы побыстрее. Так подходит кубаш, пообщается с нами, идет вперед, с кем-нибудь поговорит, и нас пропускают без очереди!

В Гаване как-то втроем зашли в кабак, посетителей никого. Мы бармену заказали выпивку. Он кинул лед, налил воды и немного водки. Мы объясняем: "Лед и вода не нужны, а водки налей в три раза больше!" Он понял, что нам нужно три порции; принес в фужерах. Я взял три фужера, слил в один и показываю ему: неси еще два таких, больших! Он принес и смотрит. А когда я полный фужер водки выпил, бармен за голову схватился, за ширму спрятался и оттуда выглядывал.
Ну а мы ― по сигарете в зубы и пошли болтаться по Гаване!
Еще. У нас на строительстве дизельной работали вольнонаемные кубаши. Мы их спрашиваем: почему на ченч сигареты не берете? Они объяснили, что Фидель обещал отменить лимит на сигареты. Мы поехали в Гавану, в киосках есть сигареты, но по карточкам. Мы опять к этим кубашам: мол, никакой лимит не отменили! И тут я впервые услышал плохое о Фиделе! Один кубаш сказал: "Фидель муча бля, бля, бля!" Я понял это так: "Фидель большой, мягко говоря, болтун". И все же через месяц лимит был снят.

Да что говорить! Зайди в любую кубашскую лачугу, там висит портрет Фиделя или Че, хоть из журнала, но висит. А у нас? А вообще всего не передашь, тем более на бумаге!!!
А природа! Рассвет наступает так быстро! А какие закаты! А какое небо звездное и высокое! А лягушки по потолку! Хамелеоны, скорпионы, вдовы, удавы... Ребята где-то поймали попугая. Какой красавец! Глазки с большущими ресницами, как у девчонок...
ДА, ДА, ДА!
Есть, за что любить и людей, которые там живут, и страну с ее флорой и фауной. Я горжусь тем, что там был, нес службу, действительно нужную. Я держал связь, я работал.
Может, меня и занесло, но написал от чистого сердца. Если что не так, звыняйтэ.
Вот он ― дембель!!!