Воропаев Александр. Куба в моей жизни (1966-2001)

08.10.2019 Опубликовал: Гаврилов Михаил В разделах:

Также читайте: 1960-1963 | 1963-1966 | Мои встречи с Фиделем Кастро | "Веселый Роджер" и женщины




Случилось так, что эта песня сопровождала меня с первых дней пребывания на Кубе. Еще на "Адмирале Нахимове", когда с выходом в Атлантику нам объявили, что мы идем на Кубу, я стал вспоминать, что я знаю об этой стране, и одной из первых вспомнилась эта кубинская песня в исполнении Клавдии Шульженко, бывшая в моде в 50-е годы.
На Кубе я услышал ее в оригинале, который, как говорится, запал мне в душу.

Cuando salí de la Habana, ¡Válgame Dios!

Nadie me ha visto salir si no fui yo,

y una linda Guachinanga sí, allá voy yo,

que se vino tras de mí,

¡Que sí, señor!

Si a tu ventana llega una Paloma,

trátala con cariño que es mi persona.

Cuéntale tus amores, bien de mi vida,

corónala de flores que es cosa mía.

¡Ay! ¡Chinita que sí!

¡Ay! ¡Que dame tu amor!

¡Ay! Que vente conmigo, chinita,

a donde vivo yo!


Когда из твоей Гаваны отплыл я вдаль,

Лишь ты угадать сумела мою печаль.

Заря золотила ясных небес края,

И ты мне в слезах шепнула:

"Любовь моя!

Где б ты ни плавал, всюду к тебе, мой милый,

Я прилечу голубкой сизокрылой.

Парус я твой найду над волной морскою,

Ты мои перья нежно погладь рукою!"

"О, голубка моя!

Будь со мною, молю!

В этом синем и пенном просторе,

В дальнем чужом краю!"

(Автор русского текста Т. Сикорская)

Каждый раз, когда я покидал Кубу и когда потом возвращался на Остров, у меня в памяти всплывала мелодия и слова "Голубки".
Интересна история создания этой песни. Ее автор – испанский композитор Себастьян Ирадьер (1809–1865), который в начале 1860-х годов прожил два года на Кубе, где изучал местную народную музыку. Мелодию и своеобразный, чисто гаванский ритм "Голубки" ему навеял особый стиль танца "Хабанера" ("гаванка" – от Habana, по аналогии с русской "Цыганочкой", "Сербияночкой", "Иркутяночкой"). Там же, в Гаване, она впервые прозвучала. Позже Ж. Бизе использовал мелодию "Хабанеры" (говорят, он был абсолютно уверен, что это чисто испанская мелодия) в опере "Кармен".


1966-1971. Возвращение с Кубы, учеба в Инъязе, работа в ТАСС

Как я уже писал, в конце мая 1966 года я вернулся с Кубы, где с начала августа 1962 г. по ноябрь 1963 г. служил срочную службу, а после демобилизации работал переводчиком с нашими военспецами. По решению командования советских военных специалистов мне дали рекомендацию и направление для поступления в одно специализированное военное учебное заведение. Но, вернувшись на родину, я, что называется, "загулял". Мы с одним нашим военным специалистом, вернувшимся на полгода раньше меня (он сам, его жена и его отец, полковник в отставке), отправились на его "Волге" в путешествие по маршруту Москва – Киев – Одесса – Николаев – Херсон – Запорожье – Курск – Москва.
Запомнилась Одесса, куда мы прибыли из Киева рано утром и, слегка отдохнув в кемпинге, отправились "завоевывать" город. В целом Одесса как Одесса: Дерибасовская, Потемкинская лестница, Оперный театр, дюк Ришелье… И все-таки чего-то не хватало. Ближе к вечеру мы зашли в пляжный ресторанчик под тентом, где лакомились прекрасными одесскими бычками под белое бессарабское вино. Вскоре на небольшой эстраде ресторана появились музыканты, и первое, что они исполнили, была бессмертная "Мурка". Теперь все стало на свои места. Мы – в Одессе.
На другой день мы отправились на поиски знакомых, живших на Мясоедовской улице. У железнодорожного вокзала спросили какую-то женщину, как нам добраться до Мясоедовской улицы. Та не знала и остановила другую… Через несколько минут целая группа одесситок, забыв про нас, ожесточенно спорила о том, как проехать на Мясоедовскую улицу. "Ну шо вы мине говорите?! – возмущенно толковала одна из них. – Я ж хорошо помню, шо когда я у первый раз приехала у Одессу и спросила, как мине добраться до Мясоедовской, мине сказали: едьте вон туда и приедете, куда вам надо. Я таки да поехала и приехала на Мясоедовскую…". В общем, нам подробно, многословно разъяснили маршрут, и мы нашли эту улицу и этот дом. Наши знакомые были коренными одесситами. Слушая их манеру говорить, мы не могли сдержать улыбок, а то и смеха. Это сначала веселило, а потом стало раздражать наших одесситов. "Чему вы удивляетесь, если у нас все так говорят?" – удивлялись, в свою очередь, они. Ближе к вечеру хозяйка предложила "прошвырнуться по Дерибасовской". Предложение было принято. 12-летняя дочка хозяйки притащила большой пакет и начала наделять всех нас жареными подсолнуховыми семечками. "Это зачем?" – спросили мы. "А у нас все так гуляют по Дерибасовской", – ответила девочка, удивляясь нашей неосведомленности в таких простых вещах.
После прогулки мы втроем отправились на танцплощадку в парк имени Шевченко, где встретили двоих "земляков", кубинцев-курсантов местной мореходки. Один был habanero (из Гаваны), другой – matancero (уроженец провинции Матансас). Можно без преувеличения сказать – это была встреча друзей. Ребята учились на втором курсе, уже почти два года не были на Кубе, соскучились по ней и с жадностью расспрашивали о том, какая она сейчас, а мы интересовались их впечатлениями о жизни в СССР. Нашлись даже общие знакомые среди офицеров РВС.
Желая преподнести ребятам сюрприз, я прошел в кабинку, где двое парней "руководили музыкой", т.е. включали музыкальные записи или просто ставили пластинки, и спросил, есть ли у них кубинская музыка. "Есть", - ответили. "А что?" – не отставал я. "Кванда-кванда", – уточнил один из парней и достал пластинку. "Это же что-то африканское!" "Нет, это кубинская музыка", – не сдавался тот и протянул мне пластинку. Действительно, на диске было написано "Cuando, cuando" ("Когда, когда"). Я попросил ее поставить. Интересно, что кубинцам эта мелодия была незнакома.
На обратном пути мы заскочили в Курск, чтобы встретиться с нашим общим знакомым Славой Карачевцевым, работавшим в свое время инструктором у кубинских минеров-подводников, который в свое время учил меня азам обращения с аквалангом.
В общем, в указанное специальное военное заведение я пришел только через три недели после возвращения с Кубы. Там долго знакомились с моими документами, которыми меня снабдили в Гаване, и сказали, что все это здОрово и очень хорошо, но не пойдет, потому что прием уже закончен. "Приходите через год", - заключил мой собеседник. "Через год вы меня не возьмете", - ответил я, - потому что мне будет уже 26 лет, а у вас прием до 25-ти". "Да, точно, не возьмем", - согласился он и, помолчав, предложил поступить в московский Инъяз, а после его окончания прийти к ним на работу. Я спросил: А что это такое, московский Инъяз?", чем очень удивил собеседника, отреагировавшего на мой вопрос вопросом: "Вы, вообще, откуда приехали, что не знаете, что такое Инъяз?" "Из Гаваны", – ответил я. "Ах, да, конечно!" – спохватился он и объяснил, что это Московский государственный педагогический институт иностранных языков (МГПИИЯ) имени Мориса Тореза (ныне Московский государственный лингвистический университет – МГЛУ), который находится на углу Метростроевской улицы (ныне Остоженка) и Померанцева переулка, и что ближайшее метро к нему это "Парк Культуры".
Я поблагодарил собеседника за информацию и отправился по указанному адресу, и в институте, не мудрствуя лукаво, зашел в деканат Переводческого факультета, а на вопрос: кто я и откуда, ответил, что такой-то из Гаваны. Сотрудник деканата долго просматривал какие-то бумаги и, наконец, сообщил, что моей фамилии в его списке "гаванских студентов" нет. Я объяснил, что я еще не студент, но хочу им стать. "Так вам нужно в Приемную комиссию", - ответил тот и объяснил, куда идти. В Приемной комиссии я с радостью увидел в списках абитуриентов фамилии нескольких человек, работавших, как и я, с нашими военспецами на Кубе после завершения срочной службы. Их контракт, как и мой, закончился в декабре 1965 года, и они уехали "в Союз", а мне было предложено поработать переводчиком до конца мая 1966 года, и я согласился. Пятеро из нас (Ю. Рублевский, В. Бондаренко, Д. Фельдман, Г. Корецкий и я) плюс сын так называемых "советских испанцев" Фернандо Гаскес, после сдачи экзаменов и принятия в институт, составили, как ее называли, "спецгруппу" испанского первого курса. Дело в том, что тогда в советских школах изучали (и, соответственно, сдавали при поступлении в Инъяз) один из трех иностранных языков: английский, немецкий или французский. Однако поскольку у всех нас, кроме Гаскеса, уже была солидная практика работы с испанским языком, нашей группе это не подходило, и мы сдавали при поступлении испанский язык и учились по экспериментальной программе. Обычно со второго курса студенты начинали учить второй иностранный язык, и на втором курсе нам "навесили" аж два языка: португальский и английский. Единственной проблемой для меня тогда была дисциплина "Фонетика испанского языка". Поскольку в язык я вошел на Кубе, то и произношение у меня было кубинское, и менять его мне было сложно, да и не очень хотелось. Кончилось все тем, что мне условно поставили по "Фонетике" "четверку" и оставили в покое.
В Померанцевом переулке институт соседствовал с кубинским Торгпредством, сотрудники которого нередко были гостями на институтских мероприятиях, что способствовало поддержанию контактов с его сотрудниками. После окончания второго курса я, как и многие другие студенты, начал во время летних каникул подрабатывать переводчиком испанского языка в Комитете Молодежных Организаций (КМО) при ЦК ВЛКСМ, а также в Комитете по Физкультуре и Спорту при Совете Министров СССР, работал с молодежными и спортивными делегациями испаноязычных стран. Нередко это были кубинские делегации.
Надо сказать, что представители организации, рекомендовавшей мне поступить с Инъяз, первое время не забывали меня. Но когда на третьем курсе у меня появились определенные проблемы с партийностью, меня оставили в покое, и после окончания института в 1971 году я решил пойти на работу в ТАСС. С тех пор и до выхода на пенсию в 2013 году место работы не менял.
В октябре 1974 года по приглашению тогдашнего генерального директора ТАСС Л.М. Замятина в Москву с визитом прибыл руководитель кубинского (кубинцы называли его Латиноамериканским) информационного агентства Пренса Латина, Густаво Робреньо с супругой Эленой. Отдел международных связей ТАСС (который мы в шутку называли тассовским МИДом), занимавшийся организацией таких визитов, разработал программу пребывания четы Робреньо, предусматривавшую, в частности, поездку на теплоходе от Москвы до Астрахани. Когда мне сказали, что я буду сопровождать "кубинца" в качестве переводчика во время его пребывания в СССР, я, ознакомившись с программой, предложил исключить эту поездку. Действительно, что может быть скучнее плавания по Волге в холодную дождливую осеннюю погоду? Этот пункт был исключен, его заменила поездка в Ленинград и Таллинн.
В Ленинграде была организована стандартная программа: Эрмитаж. Русский музей, "Аврора", Смольный, Павловск и т.д. По пути в Павловск (мы ехали на двух машинах, арендованных в Лентуризме; на первой кубинцы и я, на второй – сопровождение из ЛЕНТАССа) я поинтересовался у водителя, как называется дорога, по которой мы едем. "Кольцевая", – ответил тот. "Надо же, прямо как в Москве!" – сказал я безо всякого умысла. Неожиданно водитель, бросив руль, замахал руками и тонким от гнева голосом буквально заорал в мою сторону: "Это в Москве, как у нас, а не у нас как в Москве!" Я попросил его успокоиться и следить за дорогой, добавив, что я не хотел никого обидеть.
Густаво и Элена с интересом вслушивались в нашу "беседу", потом спросили у меня о ее причине. Я объяснил, что это – коллизия, подобная тем, которые иногда возникают на Кубе между жителями Гаваны и Сантьяго-де-Куба. Густаво, коренной habanero, ответил на это, что действительно, жители Сантьяго с гордостью называет свой город "колыбелью кубинской революции", но почему-то всегда стремятся найти работу в Гаване.
Осенью 1975 года в Гаване состоялось ежегодное совещание руководителей информационных агентств соцстран. В нем участвовала и делегация агентства ТАСС, в которую входил я в качестве переводчика. Таким образом, спустя 9 лет, я, хоть и ненадолго, но вернулся на Кубу. Интересное это было возвращение.
Началось с того, что в лифте отеля "Habana Libre", в котором поселили нашу делегацию, меня кто-то окликнул по имени. Я оглянулся и увидел знакомую кубинку Лусию, работавшую лифтершей. В 1963-66 годах она была официанткой в столовой для советских военных специалистов в Каса-Бланке, в которой питался все годы своей работы переводчиком, так что мы с ней были хорошо знакомы. "Привет, Алекс". "А, Лусия! Привет! Как дела?" "Вот, работаю здесь". "Давно?" "Скоро два года. А ты, значит, вернулся". "Да, пока ненадолго". "Я почему-то так и думала". "Что ты думала?" "Что ты вернешься". "Почему?" "Не знаю, так мне казалось". "Как там остальные?" "А кто тебя конкретно интересует?" "Ну, вообще… - Лусия глянула на меня. – Ты женат?" "Да". "И дети есть?" "Есть". Лусия помолчала и добавила вполголоса: "И она замужем. И дети у нее есть". Я хотел продолжить расспросы, но она незаметно указала глазами на неприметного старика, стоявшего в углу лифта. Ясно, Куба есть Куба. Задав еще пару ничего не значащих вопросов, я вышел на своем этаже.
На другой день началась работа совещания, на котором председательствовал все тот же Густаво Робреньо. В свободное от заседаний и встреч время мы выезжали на пляж, посетили дом-музей Э. Хемингуэя, благо тогдашний заведующий Отделением ТАСС легендарный Н.Н. Чигирь прикрепил в делегации корреспондента ТАСС О. Колесникова, который возил нас на своей машине, куда нам хотелось. Неделя пролетела быстро. С Лусией мы больше не пересекались.


1976-1978. Гайана

В 1976 году я был назначен корреспондентом ТАСС в Гайане (бывшая Британская Гвиана), небольшой англоязычной стране на юге Карибского моря, находящейся географически между испаноязычной Венесуэлой и Суринамом (бывшая Голландская Гвиана).
Тогда в гайанской столице Джорджтаун работали два постоянно аккредитованных иностранных журналиста: корреспондент агентства Пренса Латина перуанец Хорхе Луна и я. Тем не менее, в министерстве информации существовал целый отдел иностранной печати, которым руководил невысокий, быстрый в движениях негр Виктор Форсайт. После аккредитации я, выполняя местную традицию, пригласил его с помощником на обед в один из местных ресторанов. В завязавшейся беседе я поинтересовался у Форсайта: "Каково население Гайаны на сегодня?" Форсайт, в тот момент что-то жевавший, едва не поперхнулся, и быстро ответил: "850 тысяч". Затем, подумав, поправился: "А может быть, девятьсот". "Нет, Вик, – вступил в разговор его помощник. – Думаю, нас уже миллион".
Следует отметить, что около 45% населения Гайаны составляют этнические индийцы, потомки жителей Индии, вывезенных англичанами для сельскохозяйственных работ в этой стране, более 30% – негры, 15% - метисы и мулаты, 9% - индейцы (араваки) и около 1% – белые (главным образом, потомки англичан и других европейцев), а также арабы и китайцы. На центральной улице Джорджтауна, Риждент Стрит, было множество небольших магазинчиков с товарами из Индии, в которых работали молоденькие индианки в сари и с обязательным красным пятнышком ближе к переносице. Однажды мы с женой зашли в один из них. Две юные продавщицы, увидев нас (незнакомые белые в городе – редкость!), начали весьма интересные расспросы.
"Вы – американцы?" "Нет, мы – русские". "А русские, это американцы или англичане?" "Нет, русские это русские". "А где они живут?" "В СССР". "???" "В России". "А Россия, это где: в Америке или в Азии?" "Нет, Россия это в Европе и частично в Азии". "Так это Германия?" "Нет, Россия это Россия". "А язык у вас какой, английский?" "Нет, русский". "Русский это немецкий, да?" "Нет, русский, это не английский и не немецкий, а русский". И тогда, уже больше не обращаясь к нам, а между собой: "Значит, испанский".
Как я уже говорил, Хорхе Луна – перуанец, работал корреспондентом кубинского информационного агентства Пренса Латина (это, кстати, была распространенная практика, поскольку журналист с перуанским или каким-либо другим паспортом мог спокойно въехать, к примеру, в Парагвай, Гватемалу и ряд других стран региона, в которые в ту эпоху въезд кубинцам был запрещен). Однажды мы с ним за чашкой рома разговорились в разнице климата на севере Карибского моря (Куба) и на его юге (Гайана). Я признался, что если Куба для меня – это как цветная фотография, то Гайана – как черно-белая. Такое сравнение ему очень понравилось, и он быстро довел его до сведения сотрудников кубинского посольства, что вызвало у них симпатию ко мне еще до непосредственного знакомства со мной. После они не раз вспоминали об этом моем сравнении в разговоре со мной.
Во время одного мероприятия у кубинском посольстве в Джорджтауне я встретил Педро Гарсиа, с которым мы неоднократно пересекались, когда я работал переводчиком в штабе артиллерии РВС и в Артиллерийской академии, и о котором я уже писал. "Алекс, это ты?" "Я. А это ты, Педро?" "Да, это я". "Как тебя сюда занесло?" "Я – корреспондент советского информационного агентства ТАСС". "А я здесь, в посольстве", – неопределенно сообщил он. Как результат, я стал желанным гостем в кубинском посольстве.
Более того, кубинцы, похоже, взяли меня под свое покровительство. Однажды мы с женой как-то остановились в одном достаточно пустынном пригороде Джорджтауна на берегу океана. Буквально через несколько минут перед нами встала незнакомая машина, из которой вышли пятеро крепких чернокожих ребят. Я насторожился, но вскоре сообразил, что это не гайанцы. А ребята, поздоровавшись, поинтересовались на ломаном английском, не нужна ли нам помощь с машиной, и вообще, почему мы остановились в таком месте. Видя мою настороженность, они представились: "We are cubans". Впрочем, я уже и сам понял по их кубинским рубашкам "гуайябера" и нескольким фразам, которыми они обменялись между собой (акцент не спрячешь), что они "cubans". Я поблагодарил их на испанском, объяснив, что мы просто хотели полюбоваться на закат солнца над океаном, а они порекомендовали быть осторожнее с выбором места для любования закатом. Почему-то мне кажется, что эти ребята были как-то связаны с Педро и действовали с его подачи.
Между тем, жена была уже на девятом месяце беременности, приближалось время родов. Сначала ее наблюдал гинеколог-индус, работавший в Гайане по контракту, но вскоре он по каким-то нам неведомым причинам разорвал его и уехал в Индию. Следующим был старик-канадец, который осмотрел ее всего один раз, заявил, что с ней все о’кей, и успокоился.
Однажды корреспондент агентства Пренса Латина Хорхе Луна предложил, чтобы ее осмотрел какой-нибудь кубинской врач, они тогда работали в государственной больнице Джорджтауна. Я сказал "да", и буквально на следующее утро раздался звонок в дверь. Это был кубинский врач-гинеколог Андрес Эстенос. Обыкновенным портновским сантиметром он обмерил живот и бедра будущей роженицы, предложил сделать рентгенографию и в тот же день сделал ее у себя на работе.
Вечером Андрес позвонил мне и предложил приехать к нему домой "поговорить". Я приехал. "Привет, ром будешь?" "Нет, спасибо. О чем ты хотел поговорить?" "Вот, посмотри". И он подал мне пакет с рентгеновскими снимками. Я посмотрел. "И что?" "Ничего не видишь?" "Ничего". "Объясняю для продвинутых: вот кости таза, а вот голова ребенка". "И что?" "Объясняю для гениев: ребенок очень большой, его голова не пройдет между костями таза. Это ясно?" "Так что теперь делать?", - тупо спросил я. "Хороший вопрос. Отвечаю: будем делать кесарево сечение. Знаешь, что это такое?" "Приблизительно. Что должен делать я?" "Найти больницу с медикаментами и необходимым инструментарием. Бригаду врачей подберу я". "Сроки какие?" "Десять дней". "Плата за работу?" Андрес засмеялся: "Если мальчик – пять бутылок виски на бригаду, если девочка – три".
Мы с врачом советского посольства Н. Федоровский нашли The Seven Days Adventists Hospital, небольшой, но достаточно современный для своего времени родильный дом, – все его служащие, включая руководство, были неграми, – и подписали все необходимые документы. В назначенный день я привез жену в роддом, где нас уже ждал Андрес со своей бригадой. Жену увезли на операцию. Вскоре в помещении больницы собралось почти все сотрудники советского и кубинского посольств. Все курящие, а курящими были почти все, нервно курили, старались выглядеть непринужденными, но это не всегда получалось. А время тянулось неестественно медленно. Наконец из операционной вышла пожилая негритянка в белом халате и с каким-то свертком из зеленой ткани на руках. "Congratulations. You have a baby", – сказала она, развернув ткань, показала ребенка так, чтобы все видели, что "baby" – мальчик, и тут же унесла его в палату для новорожденных. Мы с консулом Ф.М. Тимофеевым подошли к окошку палаты: через стекло было видно около десятка кроваток, в которых лежали новорожденные – все чернокожие, кроме одного. Это был мой сын – первый советский гражданин, родившийся в Гайане. "Да, - усмехнулся консул. – Здесь уж точно не подменят".
А жизнь продолжала преподносить свои сюрпризы. Как выяснилось, в Гайане невозможно достать практически ничего из того, что необходимо для новорожденного. Дело кончилось тем, что через пару недель посольский врач Н. Федоровский сказал, чтобы я срочно увозил новорожденного из Гайаны. Легко сказать, а как это сделать? Жена после операции едва транспортабельна, я свой отпуск за 1977 год использовал. Спасибо руководству ТАСС: в виде исключения мне разрешили использовать отпуск за будущий 1978 год, чем я не преминул воспользоваться.
Но новая напасть: самолет ПАН-АМ, единственный, курсировавший между Нью-Йорком и Джорджтауном раз в две недели, улетает завтра, а у нас нет транзитных американских виз, и я прекрасно знаю, что их оформление занимает, как минимум, неделю. В полном отчаянии еду в консульство США, где начинаю сбивчиво и многословно объяснять ситуацию. Консул, пожилая американка, перебивает мой монолог: "Простите, вы сегодня уже пили кофе?" "Какой кофе? У меня проблема!! – начал снова я. "Вам сейчас принесут отличный кофе. Давайте ваши паспорта". Отдаю паспорта, мне приносят кофе. Через полчаса консул возвращает мне паспорта с визами, просит передать наилучшие пожелания жене и желает счастливого полета.
Короче, в Джорджтаун я вернулся примерно через месяц один самолетом все той же компании Пар-Американ, самолеты которой совершали полеты по маршруту Нью-Йорк – Джорджтаун с посадками в Кингстоне (Ямайка), Порт-оф-Спейне (Тринидад и Тобаго) и в Бриджтауне (Барбадос). Во время посадки в Порт-оф-Спейне, когда всех пассажиров заставили покинуть самолет, полиция в аэропорту потребовала у меня документы, а, когда я предъявил паспорт, арестовала, вернее, задержала меня и отпустила только после объявления посадки в самолет.
Надо сказать, что спасение, по существу, моей жены и сына кубинскими врачами неожиданно упрочило отношения между советским и кубинским посольствами и, в целом, между очень немногочисленной советской и очень многочисленной кубинской колониями. Тем более что через несколько месяцев ожидалось рождение второго советского ребенка в Гайане, родители которого, вдохновленные нашим примером, также решили воспользоваться услугами кубинских врачей.
Жена приехала через пару месяцев, устроив сына у своей старшей сестры в Грозном. Впрочем, ближе к весне 1978 года мне сообщили, что, в связи с тем, что летом в Гаване будет проходить XI Всемирный фестиваль молодежи и студентов, руководство агентства решило перебросить меня с юга Карибского моря (Гайана) на его север (Куба) и включить меня в бригаду журналистов–тассовцев, сформированную для освещения этого важнейшего события.
Где-то в мае жена улетела в Москву. Интересный это был вылет. Я привез ее в местный аэропорт Тимейри. Она, оказавшись единственной пассажиркой, прошла паспортный и таможенный контроль, и я все время находился рядом. У меня даже документы не проверяли. Достаточно было моих слов о том, что я – муж пассажирки. Мне стало просто интересно, где меня остановят. Между тем мы вышли из здания аэропорта на летное поле, дошли до трапа самолета, у которого стояла стюардесса и полицейский. Они проверили билет жены, я произнес волшебную фразу: "I am her husband", и мы поднялись в салон самолет, где две стюардессы с баллончиками со спреем гонялись за одной мухой, и уселись в кресла. Через некоторое время из хвостового отделения вышел пилот, парень лет тридцати, и, слегка тронув меня за плечо, показал на часы. Я встал, поблагодарил пилота и стюардесс, спустился по трапу, поблагодарил дежурную стюардессу и полицейского, стоявших у его основания, поблагодарил охранника у входа (выхода) в помещение аэропорта, вышел на смотровую площадку, помахал рукой взлетевшему самолету, поблагодарил сотрудников таможенной и пограничной служб за оказанную мне любезность и уехал.


Июль-август 1978. Фестиваль в Гаване

В начале июля из Москвы приехал мой сменщик. Прошли положенные две недели для передачи дел. Я приобрел билет на рейс кубинской авиакомпании Cubana de Aviación по маршруту Джорджтаун – Гавана с посадкой в Кингстоне (Ямайка) и, зайдя по делам в кубинское посольство, узнал, что этим же рейсом в Гавану летит все тот же Педро Гарсиа и еще один сотрудник посольства.
У меня были с собой три бутылки люксового шотландского виски Chivas Regal, припасенные для гаванских коллег. Одну из них мы "оприходовали" до посадки в Кингстоне, где моих попутчиков встречали два сотрудника кубинского посольства на Ямайке. Час времени, отведенный на заправку самолета, мы провели в их компании на открытой площадке ресторана, расположенного на втором этаже аэропорта, за бутылкой ямайского рома. После взлета поступило предложение продолжить, но я отказался, сказав, что хочу прилететь в Гавану более или менее трезвым.
Интересно, что почти одновременно с нами, с разницей примерно в полчаса в гаванском аэропорту приземлился самолет "Аэрофлота" из Москвы, которым прилетел спецкор. ТАСС, так что мы добрались до отделения ТАСС на одной машине. В то время Отделение ТАСС, как и квартиры его сотрудников – за исключением квартиры заведующего – находились в здании "Фокса" в гаванском районе Ведадо.



vrp01
Здание "Фокса" слева.


В работу пришлось врубаться сразу. Времени на подготовку и раскачку не было. Буквально с началом фестиваля для нас наступили фестивальные трудовые будни. Именно трудовые, ведь фестиваль - это не только песни и танцы, выступления художественной самодеятельности и оркестров. Большое место в нем занимала политическая программа, включавшая проведение встреч и заседаний, собраний и дискуссий, на которых делегаты могли обменяться мнениями, обсудить актуальные вопросы, принять совместные решения.



vrp02
Эмблема Гаванского фестиваля.


28 июля одиннадцать артиллерийских залпов возвестили об открытии XI Всемирного фестиваля молодежи и студентов. С перекрестка главных улиц Гаваны делегаты направились на Латиноамериканский стадион. Там состоялось его торжественное открытие. По традиции парад открыла делегация страны - хозяйки предыдущего фестиваля; это были представители Германской Демократической Республики. Замыкала праздничное шествие кубинская колонна, во главе которой ехали одиннадцать всадников в форме бойцов армии освобождения Кубы XIX века - мамби, державшие в руках флаги стран, которые принимали у себя всемирные форумы молодежи.
Фидель все дни фестиваля был в постоянном движении. 28 июля он участвовал в торжественном открытии фестиваля на крупнейшем стадионе страны "Латиноамерикано". Фидель Кастро посещал различные районы Гаваны, где проходили молодежные встречи, чтобы поговорить с зарубежными делегациями и кубинскими участниками фестиваля. 2 августа он прилетел на остров Пинос, где после штурма казарм Монкада молодые революционеры отбывали заключение в тюрьме, ставшей после музеем. Там он объявил о принятом Национальной ассамблеей решении дать острову название Остров Молодежи.



vrp03
Фидель Кастро выступает на открытии фестиваля на стадионе "Латиноамерикано".


В те дни в Гаване можно было встретить молодых коммунистов, социалистов, христианских демократов, мусульман, христиан, буддистов, представителей профсоюзных, женских, студенческих, крестьянских, общественных и спортивных организаций, одним словом - посланцев самых различных организаций, объединяющих молодежь нашей планеты. В Гаване работало пять постоянных центров политических дискуссий, на заседаниях которых ежедневно присутствовало около двух тысяч делегатов. Темы, обсуждавшиеся там, охватывали практически всю сложную многогранную панораму жизни и борьбы современной молодежи. Главный разговор шел о ее роли в борьбе за прекращение гонки вооружений, за мир, разрядку, безопасность народов и международное сотрудничество.
В здании Академии наук Кубы был открыт Международной центр антиимпериалистической солидарности. В Международный трибунал "Молодежь обвиняет империализм" вошли видные юристы, прогрессивные политические и общественные деятели многих стран. И все время, пока шли его заседания, зал был переполнен - сотни молодых людей вели большую и скрупулезную работу по расследованию преступлений империализма. Единодушный приговор трибунала гласил, что империализм виновен по всем предъявленным ему обвинениям.
Подготовка к проведению фестиваля, продолжавшаяся в течение трех лет, стала важным событием в жизни Кубы. 20 октября 1975 года был создан кубинский национальный подготовительный комитет фестиваля, который возглавил Фидель Кастро. В течение 1975–1978 годов была проделана огромная организаторская работа. По всей стране развернулось соревнование за достойную встречу XI фестиваля. Это, как отмечал Фидель Кастро, "дало ценный опыт в деле мобилизации масс и ускоренного претворения в жизнь экономических и социальных планов". На Кубе была проведена кампания по сбору средств в фонд фестиваля. Было собрано более 78 миллионов песо. Это значительно превысило намеченную сумму и не только позволило покрыть ту часть расходов, которые взяла на себя кубинская сторона, но и помогло финансированию строительства новых дворцов пионеров, пионерских лагерей и других молодежных и детских объектов уже после завершения фестиваля.
Официальная кубинская молодежная делегация на фестивале состояла из 2 тысяч человек, избранных от различных молодежных и студенческих организаций по всей стране. Фидель Кастро был избран почетным делегатом на Всекубинском молодежном собрании. Сотни тысяч молодых кубинцев приняли самое активное участие в многочисленных мероприятиях, проведенных в рамках фестиваля. Он не оставил равнодушным практически ни одного кубинца.
Впервые в истории фестивального движения международная встреча молодежи всех континентов была проведена в латиноамериканской стране. XI фестиваль, прошедший на Кубе с 28 июля по 5 августа, собрал более 20 тысяч юношей и девушек из 145 стран, представлявших более 2 тысяч организаций различных политических направлений.
5 августа Фидель выступил на миллионном митинге на площади Революции в Гаване по случаю закрытия XI фестиваля. Перед началом митинга прошел сильный тропический ливень, но, как отметил Фидель Кастро в своем выступлении, это не помешало его проведению, не смогло остудить эмоций и энтузиазма собравшихся. Речь Фиделя была кратка. Он объяснил почему - много выступающих. Речи переводились лишь на несколько наиболее распространенных языков, и многие не имеют возможности понять сказанное. Поэтому, чтобы не утомлять слушателей и дать возможность выразить свои мысли и чувства как можно большему числу участников фестиваля, Фидель ограничился лаконичным подведением итогов.
После завершения Фестиваля Фидель обратился со специальным посланием к кубинскому народу, в котором поблагодарил как председатель национального организационного комитета весь кубинский народ за его самоотверженный вклад в подготовку и проведение фестиваля.
Всемирный фестиваль молодежи и студентов, прошедший в Гаване, стал яркой манифестацией возросшего авторитета Кубы на мировой арене, ее возросшего влияния на события, происходящие в мире.
После окончания фестиваля тогдашний заведующий Отделением ТАСС в Гаване, бывший первым корреспондентом ТАСС на Кубе после победы кубинской Революции, личный друг Фиделя, Рауля и других кубинских руководителей, легендарный Н.Н. Чигирь улетел в отпуск. Вместе с ним улетела группа московских журналистов агентства, прибывшая для освещения работы Фестиваля, а также один из постоянных корреспондентов ТАСС, работавших в Гаване. Остались мы вдвоем с ныне покойным Игорем Голубевым, причем на меня было возложено временное руководство Отделением. Мои расчеты на то, что после обилия информации с Кубы во время Фестиваля интерес к этой стране в Москве несколько спадет, увы, не оправдались. Жизнь продолжалась, и моим мечтам и надеждам на определенный отдых после Фестиваля не суждено было сбыться.


1978-1979. Гавана. Работа в ТАСС.

Кроме чисто журналистской работы, по указанию из Москвы мне пришлось искать переводчика-стилиста для работы с центральном аппарате ТАСС в редакции перевода тассовских материалов на испанский язык. В этом неоценимую помощь нам оказали коллеги из руководства местного информационного агентства Пренса Латина. Благодаря их содействию, такой человек, Рене Риверо, был найден. В течение буквально пары недель его удалось оформить и отправить на работу в Москву. Я лично провожал его в аэропорт Хосе Марти. Пишу об этом потому, что ровно 10 лет спустя, мне довелось провожать его в аэропорт Шереметьево, когда он, завершив свое пребывание в СССР, возвращался на Родину. Но об этом позже.
Здесь я хочу немного рассказать об одной кубинской сотруднице гаванского Отделения ТАСС. Примерно в это же время, летом 1978 года, неожиданно уволилась кубинка, работавшая уборщицей в помещении нашего Отделения (и подрабатывавшая в квартире заведующего этим Отделением). Надо было срочно подыскивать ей замену, и здесь снова мне помогла кубинская сторона: местное отделение Комитетов защиты Революции (существовала такая общественная организация, объединявшая практически все взрослое население Острова). Мне предложили на эту работу кубинку примерно 40 лет. Ее звали Адальгиса (Ада) Тамайо. Помню, когда она появилась впервые в Отделении, я спросил ее, не является ли она родственницей кубинского космонавта Тамайо Мендеса. Она ответила, что они из одной деревни в восточной провинции Гуантанамо, добрая половина населения которой носит фамилию Тамайо. С тех пор Ада превратилась в своеобразный символ Отделения ТАСС в Гаване. Она поддерживала идеальный порядок в Отделении, и как-то так получалось, что была непременной участницей всех мероприятий, проводившихся сотрудниками ТАСС. Менялись корреспонденты, редакторы, одни уезжали, другие приезжали, но Ада всегда была на своем месте. Она удивительно умело поддерживала отношения с семьями сотрудников ТАСС и, повторюсь, всегда была "своей" на всех тассовских мероприятиях.
Еще одним важным международным событием на Кубе, в освещении работы которого мне довелось принимать самое активное участие, стала VI Конференция глав государств и правительств неприсоединившихся стран в Гаване, состоявшаяся в сентябре 1979 года. Тогда Вашингтон приложил значительные усилия, чтобы сорвать намечавшуюся конференцию, не допустить ее проведения в Гаване и принятия решений с четкой антиимпериалистической направленностью. США оказывали давление как на участников Движения неприсоединения, так и через своих союзников среди глав развивающихся стран. Накануне конференции они усиленно эксплуатировали тезис тогдашнего президента США Джимми Картера, - проведение конференции на Кубе будет способствовать радикализации Движения неприсоединения, его подчинению политике социалистических стран. Госдепартамент США направил в Гавану большую группу дипломатов и журналистов с задачей, действуя в кулуарах форума, повлиять на принятие выгодных Вашингтону формулировок итоговой декларации. В этих условиях Фидель Кастро принял личное участие в подготовке и редактировании проектов всех наиболее важных документов, связанных с определением повестки дня. Он провел десятки встреч и переговоров с главами государств и правительств неприсоединившихся стран, на которых согласовывались позиции, осуществлялся поиск точек соприкосновения и совпадения интересов, вырабатывалась единая линия по основным проблемам, а также посетил ряд других развивающихся стран, принял большое количество зарубежных делегаций из государств - участников движения неприсоединения. Одновременно Кубу в этот период посетили главы государств и правительств многих неприсоединившихся стран. Все это позволило подготовить благоприятную почву для работы VI Конференции неприсоединившихся стран в Гаване. Ее заседания проходили с 3 по 9 сентября 1979 года во Дворце конгрессов. Ф. Кастро, выступивший на ее открытии с глубокой аналитической речью, задал тон и направление работе международного форума.
VI Конференция неприсоединившихся стран в Гаване была самой представительной из всех подобных форумов, которые собирались ранее. В ней приняли участие главы государств и правительств 138 стран. Фидель Кастро использовал дни работы форума для встреч, переговоров, консультаций с лидерами развивающихся государств.
Во внутреннем плане одним из важнейших направлений деятельности правительства стала реализация идеи Фиделя Кастро о налаживании отношений с кубинской зарубежной общиной. Как известно, сразу после победы революции Кубу покинуло около миллиона человек из тогдашних 11 миллионов ее населения, большинство из которых осели в США (главным образом, в штате Флорида), а также в Испании, Мексике и некоторых других латиноамериканских странах. В течение двадцати послереволюционных лет на Острове выработалось четко отрицательное негативное отношение к эмигрантам, – которых презрительно называли "гусанос" (gusanos) – червяки, – и, соответственное отношение к их родственникам, остававшимся на Кубе, большинство из которых в одночасье оказались чужаками в собственной стране. Значительная часть последних постаралась откреститься от эмигрировавших родственников, официально заявив, что не считает их таковыми. И вот теперь Фидель начал ломать эту сложившуюся схему отношений и высказался за восстановление родственных связей и лично пригласил желающих эмигрантов посещать своих родственников на Кубе. Многие из последних были буквально ошарашены этой переменой отношений и даже во всеуслышание заявили, что и на порог пустят своих зарубежных родичей. Падкие на шутки местные остряки тут же окрестили зарубежных кубинцев "гусаньеро" (шуточное слияние испанских слов gusano – червяк и compañero – товарищ).
Но у кубинского руководства был свой расчет: во-первых, что бы там ни говорили, но этот шаг в целом способствовал снижению напряженности в отношениях между кубинскими эмигрантами и населением Острова. Кроме того, кубинские эмигранты были, как правило, люди достаточно состоятельные и, приезжая к родственникам на Кубу, оставляли им определенное количество денег в валюте, которую те тратили в валютных магазинах, действовавших в Гаване. То есть, в конечном счете, эта валюта шла в бюджет государства. Более того, когда страсти на этой почве поутихли, получилось так, что "родственники гусанос", бывшие ранее объектом насмешек и даже презрения со стороны основной массы населения, неожиданно превратились в привилегированную прослойку, поскольку располагали небольшими суммами, но законной валюты, и получили возможность приобретать товары, недоступные для большинства населения страны.


1979-1981. Никарагуа

Сандинистская революция в Никарагуа 19 июля 1979 года застала меня в Гаване. Мы, сотрудники гаванского отделения ТАСС, освещали события в Центральной Америке, прежде всего, в Никарагуа, Сальвадоре и Гватемале, где кипела партизанская война. Некоторые руководители партизанского движения этих стран появлялись на Кубе нелегально, и мы прилагали все усилия, пытаясь встретиться с ними. Группа руководителей никарагуанского Сандинистского Фронта Национального Освобождения /СФНО/ находилась на Кубе в качестве политэмигрантов, и с ними встретиться, чтобы взять интервью, было проще. Среди них – будущий глава Руководящего совета и будущий президент Даниэль Ортега, его брат, будущий министр обороны Умберто Ортега, будущий руководитель радиостанции "Голос Никарагуа" ныне покойный Карлос Гуадамус и др.
Вскоре после этой даты тогдашний зав. Отделением ТАСС на Кубе ныне покойный Олег Колесников вылетел "на разведку" в Манагуа. Я ему жутко завидовал. Однако вскоре – и к полной моей неожиданности – мне сообщили, что я назначен постоянным корреспондентом ТАСС в Манагуа. Мне позвонил тогдашний зав. Американской редакцией, тоже ныне покойный Н. Сетунский и сказал, что во вторник следующей недели я должен быть в Манагуа (разговор происходил в четверг), чтобы встретиться там с Колесниковым (тот, воспользовавшись связями с сальвадорскими партизанами, пробил себе двухнедельную поездку в Сан-Сальвадор, куда и должен был отправиться в среду). Легко сказать, вылететь в Манагуа. По существу, за два дня (суббота и воскресенье не в счет) нужно было сделать визу и исхитриться попасть на чартерный рейс кубинской авиакомпании "Кубана де Авиасьон", пассажиры которых утверждались на уровне ЦК КП Кубы. Самое удивительное, что все это мне удалось сделать. Посол Никарагуа, недавний партизан СФНО, к которому я пришел за визой, спросил у меня, что он должен сделать. Я сказал, что нужно поставить в паспорт штамп с никарагуанской визой. Он достал мешочек с набором штампов, среди которых мы после некоторых поисков нашли то, что, на мой взгляд, мне было нужно. В ЦК долго ворчали, что, мол, самолеты не резиновые (оказывается, на них возили больше грузов, чем пассажиров), но, в конце концов, смилостивились.
Жену и сына я не решился везти в совершенно незнакомую страну, где не было ни посольства, ни каких-либо других советских организаций. По согласованию с руководством агентства я оставил их в Гаване.
И все же вылет во вторник не состоялся, так что в Манагуа я прибыл только в среду, когда Олег уже вылетел в Сан-Сальвадор. В телефонном разговоре перед вылетом он сообщил, что забронировал мне номер в отеле "Интерконтиненталь" (там было относительно безопасно) и оставил для меня у заместителя директора отеля господина Фернандеса кое-какие информационные материалы, номера телефонов, которые могли мне пригодиться, а также внес 400 долларов в качестве оплаты моего пребывания в гостиницу. Тогда в Гаване зарплату выдавали только в кубинских песо, поменять их на доллары было невозможно, так что вылетел я в Манагуа с пятью долларами в кармане, случайно оставшимися у меня со времен Гайаны.
Итак, я – в Манагуа, городе, вокруг которого несколько действующих вулканов, так что фраза "живем как на вулкане" приобрела конкретный смысл. В общем, говоря словами Остапа Бендера, сбылась мечта идиота. Как я уже указывал, мне предстояло жить и работать в стране, где еще не было нашего ни посольства, ни какого-либо другого советского представительства, и вообще никого из "своих", т.е. соцстран, по крайней мере, официальных, кроме кубинцев. Я поменял в аэропорту свои 5 долларов на 50 кордов (официальный курс кОрдовы, никарагуанской денежной единицы, по отношению к доллару США составлял тогда 10:1) , взял такси и отправился в "Интерконтиненталь". Подъехали к отелю. "Сколько с меня?" – спросил я. "80 кордов", – ответил таксист, взявшийся было нести мою сумку. Извинившись, я отобрал ее у него (какие там чаевые, у меня всего 50 кордов в кармане) и понес вещи сам. Пожилая никарагуанка на "ресепшене", которой я сказал, что на мое имя должен быть забронирован номер, даже не заглянув в паспорт, сухо ответила, что никакой брони нет. "Как нет? – удивился я. – Но сеньор Олег Колесников…" "Ах, дон Олег! – оживилась та. – Да-да, моментико, конечно, сеньор (она заглянула в паспорт) Воропаев (с ударением на "е"), на Вас зарезервирован номер. Заполните, пожалуйста", – она подвинула мне карточку. "Простите, я могу видеть сеньора Фернандеса?" "Конечно!" – ответила она. Появился Фернандес, невысокий, толстенький, улыбающийся – сама любезность – колумбиец, ни на секунду не переставая восхищаться тем, какой великолепный человек сеньор Олег Колесников и как много хорошего он рассказал им о сеньоре Воропаеве (здорово Олег их тут обаял), быстро оформил документы и передал мне ключ от номера. "Сеньор Фернандес, – начал было я, – мне неудобно начинать свое пребывание в Вашем великолепном отеле с просьбы, но…" Тот все понял с полуслова. "Сколько?" – спросил он у таксиста, стоявшего у меня за спиной. "80 кордов". "Выдай", – это уже в сторону кассирши. Та щелкнула кассовым аппаратом, и на мой гостиничный счет легли первые 80 кордов долга.
Что меня поразило в первый день пребывания Манагуа, так это развалины старого городского центра, оставшиеся после мощного землетрясения 1972 года, заросшие травой в человеческий рост, куда было жутковато заходить даже днем. И это – в полукилометре от Дома Правительства, гостиницы "Интерконтинеталь" и министерства внутренних дел. Еще одно открытие: громадный Восточный рынок – своего рода государство в государстве, где можно было продать и купить все, что угодно (по словам местных старожилов, "вплоть до атомной бомбы в разобранном виде"), и поменять любые деньги на любые (исключая рубли и кубинские песо), причем, по более выгодному курсу, чем в Центральном банке. Этим пользовались все без исключения иностранцы, приезжавшие в Манагуа.
В первый же день я связался с корреспондентом Пренса Латина Херардо, который взял меня, безденежного и "безлошадного", под крыло, помог аккредитоваться в МИДе и познакомил с сотрудниками Отдела печати Дома правительства. Там я "пересекся" с группой журналистов из Италии, Голландии, Австрии, оказавшимися замечательными людьми. Едва ли не на другой день голландец Яаан со своим итальянским коллегой пригласили меня поехать с ними в город Леон, примерно в сотне километров на север от Манагуа, на митинг с выступлением тогдашнего координатора Руководящего совета Правительства национального возрождения, по существу, президента Даниэля Ортеги. Это была моя первая поездка за пределы столицы, по возвращении из которой я подготовил весьма приличный репортаж.
Через несколько дней Херардо повез меня с собой на поминки матери тогдашнего директора радиостанции "Голос Никарагуа", Карлоса Гуадамуса, с которым мы были шапочно знакомы еще по Гаване. На поминки приехал также Даниэль Ортега с супругой Росарио, которая "по совместительству" была руководителем его секретариата. В тот вечер мы долго и обстоятельно разговаривали обо всем. Херардо и Гуадамус "нашептали" Даниэлю, что из-за срочного приезда у меня возникли финансовые проблемы, и что надо бы единственному советскому корреспонденту оказать содействие в плане автотранспорта, возможно, из числа машин, конфискованных у сторонников бежавшего диктатора Сомосы. Короче, через несколько дней я уже разъезжал по Манагуа на поношенной, но вполне приличной "Тойоте", которую мне "одолжил" Даниэль Ортега. Машина была с обычными гражданскими номерами, что помогало избегать излишнего внимания, как со стороны полиции, так и со стороны "контрас". Деньги на заправку мне одалживал все тот же Херардо.
Связь с Москвой у меня была по телефону. Ровно в полночь (9.00 по Москве) меня вызывала телефонистка, и я задиктовывал ей все, что "натворил" в течение дня. Повторюсь: тогда в Манагуа не было ни советского, ни какого-нибудь другого посольства соцстран (кроме Кубы). Я был в буквальном смысле слова один, и кто только тогда не приходил ко мне в гостиницу. Были случаи, когда у меня просили поставить в паспорт советскую визу. Между тем информацию о событиях в СССР и вокруг него я черпал тогда только из никарагуанских и американских газет, продававшихся в гостиничном киоске, что сыграло со мной злую шутку. Однажды ближе к вечеру в номере раздался телефонный звонок: "снизу" сообщили, что меня хотят видеть манифестанты, собравшиеся в фойе с требованием вывода советских войск из Афганистана, в то время как я и об их вводе имел весьма смутное представление. Спустился. Меня тут же окружила галдящая толпа манифестантов, заполнивших гостиничный холл, с плакатами типа "Русские, вон из Афганистана!". Полиция пока не вмешивалась. Я поинтересовался, кто у них "старшой". Ко мне подошел не совсем трезвый толстяк и спросил: кто я? "Журналист, - говорю, - корреспондент советского агентства ТАСС". "Позови советского посла". "В Манагуа нет советского посольства". "Как нет? Нам сказали, что здесь живет советский посол". "Вас обманули. Здесь живу я, советский журналист". "Вы почему ввели свои войска в Афганистан?" "Во-первых, я их туда не вводил. А во-вторых, думаю, что это было сделано либо с согласия, либо по просьбе афганского правительства". (Пауза) "Ну ты передай своим, что мы будем бороться против пребывания ваших войск в Афганистане". "Хорошо, передам". Такая "беседа" продолжалась около получаса. На другой день антикоммунистическая радиостанция "Радио 1000" в репортаже об этом инциденте сделала мне комплимент, обозвав меня "маленькая красная армия" (по аналогии с "маленькой сумасшедшей армией" Сандино).
В канун католического рождества 1979 года Сандинистское правительство устроило первый официальный прием, на котором произошел примечательный казус. Сразу после официальных приветствий ко мне подбежал американский посол Лоуренс Пезулло и, почтительно поздоровавшись, спросил: имеет ли он честь говорить с послом СССР в Манагуа (это был большой прокол ЦРУ, которое явно переоценило значимость моей персоны). Я ответил ему столь же почтительно, что он ошибся, и что я – всего лишь корреспондент советского агентства ТАСС. Пезулло отскочил от меня, как ошпаренный. После только, наверное, ленивый не спрашивал у меня, откуда я знаю лично Пезулло.
Похоже, Пезулло этот случай запомнил. Тогда в Никарагуа существовала самодеятельная Ассоциация иностранных журналистов, члены которой – я в том числе – платили небольшие взносы, на которые устраивались встречи с "интересными людьми". Однажды руководитель Ассоциации, мексиканский репортер по телефону сообщил, что собирается устроить встречу все с тем же Пезулло. Я поддержал идею. Через некоторое время он снова позвонил и сказал, что Пезулло согласен встретиться при условии, что на встрече не будет корреспондента ТАСС, и спросил мое мнение на этот счет. Я ответил, что в таком случае корреспондент ТАСС не будет членом Ассоциации. Попросив меня подождать, мексиканец перезвонил послу, потом мне, и сказал, что тот согласен, чтобы корреспондент ТАСС присутствовал на встрече при условии, что он не будет задавать вопросов. Я ответил, что согласен при условии, что посол не будет говорить гадости про СССР. В противном случае я буду считать себя свободным от всех обязательств. На том и порешили. Зная привычку американцев разыгрывать из себя этаких good boys, и лезущих обычно перед встречей к журналистам с рукопожатиями и похлопываниями по плечу, я пришел к самому началу встречи. В результате оказалось, что за длинным узким столом все места были заняты, и мне пришлось сеть в его торце. С другой стороны прямо напротив меня я видел Пезулло. Сначала все шло нормально. Но вскоре посол, увлекшись, заговорил о "вмешательстве Москвы" в дела Польши (это был период, когда активно муссировались слухи о возможном направлении СССР в Польшу, как тогда говорили, "большой партии яиц в оригинальной упаковке – военных галифе"). Я посмотрел на Пезулло. Мы встретились глазами, и он сменил тему.
Примерно в это время в гостинице поселился некий американец, сельскохозяйственный специалист, двухметровый светловолосый амбал, который каждый вечер надирался в гостиничном баре "до положенья риз". И вот однажды вечером наблюдаю картинку: вдрызг пьяный американец в расстегнутой до пупа рубахе, с длинными волосами, свесившимися по обе стороны головы, и со стаканом виски в руке, обнимая сразу нескольких человек, сидящих за стойкой, втолковывает им: "Я – из Миссисипи. Мис-си-сипи! Мы.. в Миссисипи, с ниггерами… вот так.. Х-а-а!" И положив кулак на кулак, резко крутнул ими в разные стороны, брызгая виски на собеседников. Потом отошел от стойки и плюхнулся за столик у стены. Увидев меня за другим столиком с бутылкой пива в руках, поднял стакан: "Хай!" Я ответил ему тем же. На другой день в лифте он смотрел на меня, как на пустое место. С тех пор повелось: вечером он подсаживался ко мне в баре со своим "хай", а утром меня не узнавал. Как миллионер в известном чаплинском фильме.
Надо сказать, что Атлантическое побережье Никарагуа с административным центром Блуфилдс в ту эпоху имело мало общего с остальной территорией страны. Население его составляло примерно 175 тысяч человек, в том числе около 120 тысяч индейцев "мискитос", "сумос" и "рамас", плюс около 20 тысяч потомков чернокожих переселенцев с Ямайки. Еще в доколумбову эпоху племя "кариби" осело в сельве на берегах рек, впадающих в Атлантический океан, получив название "дис-китуарасмани", что можно перевести как "непереселяемые". Со временем оно приобрело современное звучание "мискитос", а само Атлантическое побережье стало Москитией или Москитовым берегом.
В Блуфилдс я впервые прилетел в составе группы иностранных журналистов, аккредитованных в стране, на ввод в действие первой радиостанции, ведущей передачи кроме испанского, на языках "мискитос", "сумос" и "рамас", а также на английском "креолизе" для местных негров. Гуляя по Блуфилдсу, я случайно забрел на профсоюзное собрание местного рыбацкого кооператива. Запомнилось, как один рыбак под дружную поддержку зала требовал выгнать из Блуфилдса всех гондурасцев (от Блуфилдса до устья реки Рио-Коко, по которой проходит граница с Гондурасом – не больше 100 километров). "Появляется такой гондурасец один, бедный и несчастный, через полгода их уже целая семья, а через год – уже целая колония. А берег – он не резиновый. Нет, гнать их отсюда надо. Пусть убираются домой!" – горячился он.
Когда ближе к вечеру мы забрались в самолет (старый военный Дуглас made in USA времен Второй Мировой), в двери показались несколько американских журналистов, прилетевших днем раньше, и тоже загрузились в салон. На возражения командира экипажа, что самолет не взлетит с такой нагрузкой, поддатые american boys, похлопав его по плечу, подтолкнули в сторону кабины, уселись на металлический пол и занялись пивом. Командир пожал плечами и повел "агрегат" на взлетно-посадочную полосу, представлявшую собой обычную открытую шахтную выработку. Докатившись до ее края, самолет развернулся, заревел мотором и, поднимая тучи пыли, пошел на взлет. Я сидел у пилотского отсека, заменявшего кабину, и заметил, что впереди по направлению взлета растет какое-то дерево, и что второй пилот быстро и мелко крестится. Между тем самолет кое-как оторвался от земли, и я услышал, как по его днищу хлестнули ветви злополучного дерева. Впрочем, может быть, мне это показалось.
Примерно через месяц после приезда я снял небольшой домик под жилье и корпункт (квартир в Манагуа практически не было), и подобрал на улице "сторожа", небольшую черную короткошерстую собаку, назвав ее Мики. Когда она раздражалась, ее глаза начинали гореть каким-то зеленоватым светом настолько сильно, что первое время даже жутко становилось. Она оказалась очень верной и по-собачьи злой, особенно не любила именно никарагуанцев (видимо, кто-то из них ее однажды сильно обидел), и делала исключение только для уборщицы корпункта, молоденькой индианки Марии, возможно, потому, что та ее мыла и кормила. (Мария просила отдать Мики ей, поскольку жила она в окраинном районе, где даже не было электричества, и там такая собака, по ее словам, была просто необходима. Я пообещал отдать ей Мики перед отъездом в Москву). А если в корпункте появлялись другие никарагуанцы, то Мики приходилось запирать в "мытьевой". При домике был небольшой сад с парой манговых деревьев, авокадо и несколькими папайями. Для поддержания в нем порядка в доме дважды в месяц появлялся садовник Хесус. Однажды пришел Хесус. Мария, как обычно, заперла Мики, и все занялись своим делами. Неожиданно из сада донесся вопль Хесуса: "Дон Алехандро!". Выскакиваю в сад и вижу "картину маслом": Хесус сидит на суке мангового дерева, а вокруг него носится с утробным рычанием и горящими глазами Мики, которую безуспешно пытается унять Мария.
Вообще Хесус был колоритной личностью: худой, немолодой, невысокий, как и большинство никарагуанцев, он постоянно носил старую широкополую шляпу, делавшую его похожим на большой гриб. Жил он примерно в таком же районе, как и Мария, пробавлялся мелкими заработками вроде садовничества и имел пятерых или шестерых детей. На мой вопрос, почему, не имея постоянной работы, он завел такую большую семью, Хесус безыскусно отвечал, что раньше он жил где-то в провинции в хижине, стоявшей рядом с железной дорогой, по которой каждую ночь проходил товарный поезд. "Ну что, - говорил он, - от шума поезда проснешься, ворочаешься, ворочаешься, не засыпается, а рядом жена. Ну и…" (Этот его рассказ напомнил мне о демографической ситуации в середине 70-х на кубинском острове Пинос, – он же остров Молодежи, – южная часть которого в то время не была электрифицирована. Так вот, уровень рождаемости на неэлектрифицированной его части был выше, чем на электрифицированной, и выше, чем в целом по стране).
В те феерические времена, когда старая власть была свергнута, а новая еще не устоялась, не только в стране, но и в столице стрельба по ночам была делом самым обычным, и все жители ставили решетки не только на окна, но и на двери, а по верху заборов все старались натянуть колючую проволоку. Все, кто мог, обзаводился оружием. Не остался в стороне от этого и я, тем более, что снятый мной дом выходил фасадом и одной стороной на пустырь: знакомый коммунист подарил мне револьвер "Магнум" и три десятка патронов к нему. Однажды поздно вечером дом обстреляли из крупнокалиберного пулемета с проезжавшей машины. Я выскочил, что называется, в чем мать родила, но с "Магнумом" в руках, однако увидел только секундный отблеск задних габаритов машины. Через несколько минут приехала полиция, начались разборки. Как выяснилось, две пули попали в дверь, несколько других оставили следы на фасаде дома. Интересно, что никто из полицейских даже не поинтересовался, откуда у меня оружие.
После этого мне поставили охрану на ночное время. Но сюрпризы не прекращались. Практически каждый вечер я заезжал в редакции влиятельнейших местных газет: сандинистской "Баррикады" и либеральной "Пренсы", чтобы ознакомиться с содержанием их номеров следующего дня. Так вот, выхожу однажды из дома, подхожу к стоящей в потемках "Тойоте", и чувствую, что наступаю на что-то большое и мягкое, и в тот же момент ствол винтовки утыкается мне снизу в подбородок. Ударом руки выбиваю винтовку. Оказывается, часовой улегся за машиной на траву и задремал, а когда я наступил на него, схватил винтовку для обороны, но, слава Богу, не успел выстрелить. Высказав вполголоса охраннику все, что я о нем думаю, возвращаю ему оружие и еду по делам.
Тогда в Никарагуа вошло в моду обращение "брат" (так в свое время называли друг друга соратники национального героя Никарагуа Аугусто Сесара Сандино, о котором речь впереди). "Братьями" именовали даже официантов в кафе и ресторанах, а в военной среде было более распространено слово "товарищ" (по-испански compañero, или сокращенно "компа"). Использование последнего иногда принимало какие-то экзотические формы. Так, выступая по телевидению, заместитель министра здравоохранения со звучной фамилией Iván el Tercero (Иван Третий) предложил разработать специальную программу для борьбы с проституцией с тем, чтобы "товарищи проститутки" могли заниматься общественно полезным трудом. В другой раз шеф полиции Манагуа, которая гонялась за бывшим военным, дезертиром, промышлявшим ночными грабежами, также по телевидению предупреждал жителей столицы, чтобы они были осторожнее и не открывали двери своих домов "товарищу бандиту".
Это был период резкой активизации действий сальвадорских повстанцев и начала передач их радиостанции "Либерасьон". Я попытался выйти на корреспондентов этой радиостанции в Манагуа. Мне некоторое время морочили голову, но в один прекрасный день посадили в машину и после длительной езды по окраинам Манагуа привезли в какую-то тщательно охраняемую усадьбу. Как оказалось, это и была радиостанция "Либерасьон", которая вела вещание "с освобожденной территории Сальвадора". Впоследствии удавалось получать копии текстов передач этой радиостанции. Как результат, иногда корпункт ТАСС в Манагуа передавал информацию со ссылкой на "Либерасьон" раньше, чем ее передавала сама радиостанция.
На тот момент Центральная Америка была "в моде". Как-то в Манагуа нелегально появились два молодых югослава в черных беретах a la Че Гевара, которые без копейки денег пытались проникнуть в Гватемалу, чтобы снять фильм о тамошних партизанах. Они несколько раз прятались от полиции в туалете моего номера, когда я жил в отеле. Появился итальянец по имени Франко, выдававший себя за журналиста, сумевший даже аккредитоваться и снять дом в пригороде, где собирались как иностранные, как и местные журналисты, и даже кое-кто из правительства. В его доме я встречал католическое рождество 1979 года (там же были оба югослава, секретарша тогдашнего министра внутренних дел Томаса Борхе и даже член Руководящего Совета Никарагуа Мойсес Хассан). Однако, как вскоре выяснилось, Франко оказался просто мошенником международного масштаба. Появлялись какие-то кубинские, испанские журналисты, которые исчезали так же неожиданно, как и появлялись. Короче, Манагуа превратилась в центр международного шпионажа и авантюризма.
Примерно через месяц после моего приезда в Никарагуа, в соседнем Гондурасе началась подготовка в президентским выборам. Провентилировав возможность получения гондурасской визы у посла этой страны в Манагуа (он сказал, что это стоит 60 долларов), я запросил разрешение на поездку у руководства редакции. Мне отказали. Интересно, что посол, увидев в моем паспорте американские визы, заговорил, что, мол, нет проблем, что он хоть сейчас "шлепнет" мне въездную визу. Но, присмотревшись, сказал, не скрывая разочарования: "Ах, так они к Вас всего лишь транзитные!" Затем он изрек, что он лично не против, но что существуют инструкции, и он должен запросить свой МИД. В общем, из Манагуа в столицу Гондураса Тегусигальпу (полчаса на самолете) отправился мексиканский журналист, работавший на кубинское агентство Пренса Латина. Два голландских репортера отправились туда на своей машине. Мексиканец вернулся злой как черт, и на вопрос о том, что случилось, сказал: "Знаешь, Алекс, в этом мире у каждой вещи есть своя ж…. Так вот, Тегусигальпа, это ж… всего мира". Голландцам повезло меньше: на обратном пути пьяные гондурасские пограничники просто отобрали у них машину и вышвырнули их на никарагуанскую территорию.
За несколько дней до нового, 1980 года ко мне в Манагуа должна была прилететь из Гаваны жена с сыном. Накануне по телефону мне позвонил из Гаваны Олег Колесников и своей обычной скороговоркой зачастил: "Значит так, Саша, Марина с Васей вылетают завтра утром чартерным рейсом "Кубана де Авиясьон". "Спасибо". Некоторое время спустя позвонил корреспондент Пренса Латины, уже упоминавшийся Херардо. "Алехандро, - забубнил он, - к тебе завтра утром жена с сыном прилетают, так что готовься". "Спасибо". Примерно через час снова звонок: "Алло, это ТАСС?" "Да". "Говорит представитель посольства Республики Куба в Манагуа. Нам поручено проинформировать Вас о том, что завтра утром к Вам из Гаваны чартерным рейсом "Кубана ак Авиасьон" прилетает Ваша супруга с сыном". "Спасибо". Вечером после передачи материала по телефону в редакцию, тассовская телефонистка сказала, что со мной хочет поговорить заместитель заведующего редакцией М.В. Артюшенков. "Саша, звонил Олег Колесников, просил сообщать, что к тебе завтра из Гаваны прилетает супруга с сыном". "Спасибо". И уже где-то за полночь еще звонок. "Это ТАСС?" "Да". "Алехандро? "Да". "Представитель "Кубана де Авиасьон" в Манагуа, Сантос говорит. У меня для тебя хорошая информация. Завтра нашим бортом из Гаваны к тебе прилетает жена с сыном". "Спасибо".
На другой день утром я, как белый человек, был в зале ожидания аэропорта. Вскоре там появился Сантос, который, увидев меня, спросил: что я здесь делаю? "Как?! – растерялся я. – Ты же сам вчера звонил!" "Да, но почему здесь?" "А где я должен быть?" "А машина твоя где?" "На стоянке". "Да что вы, как дети, – продолжал он. – Ладно, пойдем к твоей машине". Мы пришли на стоянку. Он уселся в машину: "Поехали". "Куда?" "Туда", – он указал на ворота, ведущие к летному полю. Часовой у ворот, схватившийся, было, за автомат, увидев пропуск Сантоса, открыл их. "Запаркуйся там", – Сантос указал на стоянку для служебного транспорта.
Через несколько минут показался самолет Ил-18. Он шел на посадку, но почему-то с наклоном влево. "Опять этот Педро фокусничает", – проговорил один из встречающих кубинцев. Заметив мое недоумение, Сантос пояснил: "Это бывший военный пилот Педро сейчас будет опять сажать самолет на одно колесо". Ил-18 действительно несколько секунд прокатился по бетонке одним, задымившим резиной колесом, затем выровнялся и вырулил к стоянке. Подкатили трап, из самолета вышли немногочисленные пассажиры, среди них моя жена с сыном. Сантос забрал ее паспорт, ушел в помещение аэропорта и через несколько минут вернулся. "Все в порядке, – сказал он. – Можешь ехать".
Теперь немного о Сандино, именем которого была названа революция в Никарагуа. Это человек удивительной судьбы, которая, по существу, повторяла судьбу его страны. Он прославился как непобедимый "генерал свободных людей", хотя не имел не только военного, но даже полного среднего образования. Выходец из крестьянской семьи, родившийся в поселке Никиноомо, уже в ранней юности отличился тем, что чуть было не убил (кое-кто утверждает, что убил) сына местного латифундиста, отозвавшегося непочтительно о его матери, и был вынужден уехать в соседний Гондурас. Вернувшись, Сандино устроил в Никиноомо торгово-потребительский кооператив. Но кооператив мешал перекупщикам, и чтобы пресечь "дурной пример", в Никиноомо прислали генерала Монкаду, который разогнал кооператив. Сам Монкада, боровшийся за президентское кресло, обратил внимание на Сандино, однажды пригласил его на вечеринку и предложил "забыть все плохое" и начать работать на него. Говорят, что он даже притащил какую-то тринадцатилетнюю девчонку и заявил: "Эту жемчужину, соперницу богинь я приготовил для себя. Но я хочу, чтобы мы стали друзьями навеки, чтобы ты проводил мою политику, и потому с радостью отдаю ее тебе!" Собравшиеся зааплодировали. Перепуганная девчушка зарыдала. И тогда произошла знаменитая сцена. Сандино выхватил у Монкады из-за пояса пистолет и крикнул: "Слушай ты, старый козел! Эта девочка - символ нашей страны, Никарагуа! И ни ты, и никто другой над ней не надругается!" Он схватил девочку за руку и, держа генерала под прицелом, отвел к своей лошади. Затем, разрядив, выбросил пистолет, чтобы его не обвинили в хищении чужого имущества, и, вскочив на коня, отвез девочку в ближайший женский монастырь. Генерал Монкада был так потрясен, что даже не снарядил погоню. После этого сыщики генерала устроили охоту на Сандино, и однажды в баре один из них попытался застрелить его, после чего Сандино поклялся не брать в рот ни капли спиртного. Потом он работал в Гондурасе, Гватемале, Мексике. Это было время, когда в Никарагуа борьбу за власть вели с переменным успехом либералы и консерваторы, а в экономике хозяйничали американские компании, действовавшие под охраной 12-тысячного корпуса морпехов США.
В 1926 году Сандино вернулся на родину, и, создав партизанский отряд из 30 человек, начал войну против корпуса США, поддерживая правительственные войска в случаях, когда они выступали против "грингос". Его отряд (в донесениях американского командования – шайка бандитов) вскоре разросся до тысячи человек. К нему приходили мексиканцы и сальвадорцы, гватемальцы и колумбийцы, венесуэльцы и аргентинцы. Эта "бандитская шайка" (прозванная впоследствии "маленькой сумасшедшей армией") наносила американским морпехам сокрушительные удары, применяя тактику партизанской, или как говорили сами партизаны, "индейской" войны. Однажды разведка партизан обнаружила ночью американский военный лагерь. Чтобы в темноте не спутать своих и противника, Сандино приказал партизанам раздеться. Из одежды на них оставались лишь пояса с пистолетами и обоймами патронов и ножны с мачете. Голые партизаны разгромили крупное соединение морпехов. В другой раз, для того чтобы "маленькая сумасшедшая армия" смогла выйти из окружения, Сандино с успехом разыграл собственные похороны (американская печать "купилась" на это и, поместив репортаж с фотографией об этих похоронах, сообщила, что наконец-то с бандитом Сандино покончено). Знаменем "маленькой сумасшедшей армии" было черно-красное полотнище, цвета которого цвета означали "Свободная родина или смерть!". (Через 30 лет Фидель Кастро выберет для своей Повстанческой армии то же знамя).
В июле 1929 года войска США развернули наступление на городок Окоталь, в котором находились силы Сандино. Самолеты США на бреющем полете расстреливали жителей Окоталя и окрестных деревень. Около 300 мужчин, женщин и детей были убиты, более сотни ранены. Это, кстати, произошло за 8 лет до того, как итальянцы Муссолини расстреливали с самолетов безоружных абиссинцев, и за десять лет до того, как гитлеровская эскадрилья „Кондор" превратила в руины испанскую Гернику. В лагере Сандино царил железный порядок. Был случай, когда один полковник, напившись пьяным, совершил ряд серьезных проступков, за что по решению военно-полевого суда был расстрелян перед строем. В ноябре 1932 года американцы устроили в Никарагуа выборы, в которых приняло участие менее трети избирателей, усадили в президентское кресло "улыбающееся ничтожество" Хуана Баутиста Сакасу, навязав ему в качестве шефа Национальной Гвардии Анастасио Сомосу (про него впоследствии президент Тедди Рузвельт скажет: "Сомоса, конечно же, сукин сын. Но это – наш сукин сын"), после чего с сознанием выполненного долга вывели свои войска из этой страны. Новые власти начали переговоры с Сандино о будущем его армии. В канун очередного раунда переговоров Сомоса посетил миссию США, где только что назначенный посол Артур Блисс Лейн передал ему инструкции Госдепа, потребовав, чтобы Сандино был ликвидирован "сегодня же". По завершении переговоров Сакаса проводил Сандино до машины, которая на выезде с территории штаба была остановлена пьяными гвардейцами, расстрелявшими Сандино и сопровождавших его лиц.
Весной 1979 года отряды Сандинистского фронта национального освобождения окружили Манагуа, однако Вашингтон до последнего поддерживал режим "своего сукина сына" Сомосы, квалифицируя сандинистов как бандитов. Но вот 20 июня национальные гвардейцы Сомосы расстреляли на окраине Манагуа американского журналиста Билла Стюарта, не заметив того, что находившийся неподалеку коллега Билла снял сцену убийства. На запрос американского посольства относительно гибели Стюарта, сомосовцы, естественно, сказали, что это дело рук сандинистов. Однако показ по телевидению фотографий, сделанных в момент убийства, вызвал взрыв негодования в США. (Общеизвестно, что американцы не прочь убивать других, но очень не любят, когда убивают их: примеры тому – Корея, Вьетнам, Никарагуа, Ливан, Афганистан). И уже через месяц, при содействии все того же Пезулло последний из династии Сомоса, Анастасио, его любовница Дебора и их окружение бежали в Парагвай. Рассказывали, что одна старая индианка, узнав о гибели Билла Стюарта, сказала, что если для свержения режима Сомосы понадобилось убить всего одного "гринго", то почему его не убили сорок лет назад?
Где-то через год возмездие настигло Сомосу. Его бронированный "Мерседес" был расстрелян из гранатомета в упор на одном из перекрестков парагвайской столицы Асунсьона. После появилась версия, что это – дело рук кубинцев.
Приближалось 16 января, мой первый день рождения в Никарагуа. Я оставался там – по крайней мере, официально – единственным soviético, поэтому отмечал его весьма скромно, пригласил корреспондента кубинского агентства Пренса Латина руководителя радиостанции "Голос Никарагуа" Карлоса Гуадамуса, еще кое-кого и, совершенно неожиданно, Даниэля Ортегу. В разговоре с ним (честное слово, случайно) я обронил, что 16-го у меня день рождения. Даниэль заинтересовался, спросил адрес. Я, естественно, сказал адрес, присовокупив, что для меня было бы большой честью, и т.д. В канун дня рождения в Манагуа из Гаваны прилетели – опять же чартером, других рейсов не было – корреспонденты Гостелерадио, "Правды" и "Комсомолки". Не успели мы поднять первый тост за именинника, как раздался требовательный звонок в дверь. Едва я ее открыл, как в дом вошли несколько человек и, извинившись, обошли все помещения. Гости, которых я не предупредил о разговоре в Даниэлем, и про который я, честно говоря, сам забыл, сидели, ничего не понимая. Но до меня уже дошло, в чем дело, поэтому я не особенно удивился, когда в дом вошли Даниэль со своей супругой Росарио, бывшей на девятом месяце беременности. Начались поздравления, представление гостей. Жена занялась Росарио. Прошло около получаса. Неожиданно Росарио почувствовала себя плохо. Охрана быстро увела ее. Даниэль встал и, извинившись, тоже ушел. Я проводил его до машины. Начальник охраны доложил ему, что Росарио уже лучше. Слава Богу, не хватало еще, чтобы у супруги президента роды начались в меня дома. В общем, все остальные события дня рождения крутились вокруг визита Ортеги.
18 мая 1980 года впервые в Никарагуа день рождения Сандино отмечался официально. На торжества, проходившие на его родине, в Никиноомо, прибыли около полутора десятков бывших бойцов "маленькой сумасшедшей армии" – колумбийцы, мексиканцы, сальвадорцы. Запомнился высокий мексиканец с длинными седыми волосами в косичку, в военной форме 30-х годов, сальвадорец, опиравшийся на массивную трость, пожилая женщина… Они прошли по центральной улице поселка в тишине, прерываемой звучащим из динамиков гитарным перебором мелодии бессмертной "Аделиты", которую так любил Сандино (и которую, добавим, "обессмертил" И.О. Дунаевский, переиначив в бравурное "Легко на сердце от песни веселой…". Не зря в СССР в то время ходила поговорка "С миру по нитке – голому рубашка (вариант: веревка), с миру по нотке – Дунаевскому оперетка"). Эти весьма уже немолодые люди шли, взявшись за руки и поддерживая друг друга. Один их них нес красно-черное знамя армии Сандино. И когда они проходили мимо трибун, все присутствующие вставали, буквально физически ощущая, что мимо них проходит история. Не было ни приветствий, ни аплодисментов. Только аккорды гитары, тишина и медленное шествие сподвижников Сандино. После были выступления, бравурные марши, военный парад, но главное впечатление осталось от прохождения ветеранов.
Примерно тогда же в Блуфилдсе прошло открытие первой в истории Никарагуа радиорелейной станции, связавшей центр Атлантического побережья со столицей страны. В составе группы журналистов я прилетел туда тем же порядком, что и в первую поездку, оставив машину около столичного аэропорта. Вскоре в Блуфилдсе появился Даниэль Ортега, выступивший на торжественной церемонии и официально открывший линию связи. После окончания официальной части я поинтересовался у организаторов, когда мы возвращаемся в Манагуа, на что мне ответили, что последний самолет вылетел в столицу час назад, а следующий будет дня через два. Я побежал к Даниэлю, пытаясь разъяснить ему, что, во-первых, у меня нет разрешения редакции на столь длительное отсутствие, и во-вторых (а может быть, наоборот, во-первых), моя семья остается одна без охраны в Манагуа, где было весьма неспокойно… "Ладно, – ответил он. – Пока пей пиво, оно здесь хорошее, лучше столичного". В другой ситуации я бы обязательно последовал его совету.
Вскоре помощник Даниэля сказал, что меня зовет команданте. Я подошел. "Знакомься. – Даниэль кивнул на сидевшего рядом с ним плотного крепыша в ковбойской шляпе. – Это Луис Кинтана, заместитель министра рыбного хозяйства. Он отправляется в Манагуа. Если хочешь, поезжай с ним". "На самолете?" "Нет, – ответил Кинтана, – на катере". "Он у вас летающий?" "Нет, – засмеялся он, – на катере мы доберемся по реке Эскондидо до поселка Рама. От него по шоссе до Манагуа. В поселке у меня машина".
И вот небольшой, человек на пять, катер протиснулся меж бортами скопившихся у причала рыболовецких судов и, выйдя на чистую воду, резко набрал скорость и стрелой рванул наискось через широкую бухту. Справа на длинной каменистой косе мелькнула башня маяка и домики поселка Блуфф. Катер, не снижая скорости, помчался вверх по реке Эскондидо. "Сколько времени займет наше путешествие?" – спросил я по-испански у рулевого, старика-негра (оказавшегося кубинскими эмигрантом) в надвинутом на глаза зеленом пластмассовом козырьке. "Около двух часов", – ответил тот по-английски. "А сколько здесь километров?" "У нас скорость 50 узлов. Посчитай", – улыбнулся он. Значит, до Рамы порядка150 км. Берега Эскондидо напоминали берега гайанских рек: та же растительность, те же индейские поселки, только они попадались чаще, да еще я не видел кайманов, которыми кишели реки Гайаны. В Раме мы подкрепились в кафе, хозяин которого оказался знакомым Луиса. Во дворе его дома стоял небольшой "Мерседес". "Вот на нем и поедем", – объявил мой провожатый. "Здесь как, не опасно?" – спросил я. - Скоро стемнеет". В ответ Луис похлопал по кобуре "кольта", висевшей у него на поясе. Дорога была узкой и извилистой с редкими поселками. Луис не снижал скорости ниже сотни километров. Нас четырежды останавливала полиция для проверки документов. По пути мы сбили нескольких соррильос (серых зверьков, похожих на маленьких лис), выходивших ночью понежиться на теплом асфальте, и уже за полночь подъехали к столичному аэропорту. "Ну, где твоя машина?" – спросил Луис. "Вон у забора стоит одна. Похоже, моя". Попросив его подождать, я отправился к машине. Моя. Я сел в нее, завел, мы перемигнулись фарами и разъехались в разные стороны. Через пару дней я столкнулся в Доме правительства с Даниэлем Ортегой. "Как поездка?" – спросил он. "Спасибо, остался живой и теперь знаю дорогу на Раму?" "Да, – ответил Даниэль, – но будь осторожен. В Матагальпе (департамент, через который мы ехали) появились "контрас".
В это время правительство развернуло борьбу с неграмотностью, в которую оно привлекло молодежь, включая старшеклассников. Один из них после рассказывал, как они добирались до какого-то отдаленного поселка в той же Матагальпе: сначала поездом, потом автобусом, потом на грузовике, потом на мулах. "Приходим к одному местному жителю, - говорил он. - Прошу его продать нам пару горстей риса, и протягиваю деньги. А он мне: "Здесь деньги ничего не стоят, здесь за еду надо работать". Так мы и жили там три месяца: день вкалываем на плантации, вечером – за букварем при керосиновой лампе. Но неграмотность ликвидировали".
А 19 июля 1980 года Никарагуа отметила первую годовщину победы Сандинистской революции, на которую прибыли руководители практически всех латиноамериканских стран, включая таких "несовместимых", как Фидель Кастро и тогдашний президент Венесуэлы Карлос Андрес Перес. Местная оппозиционная печать тогда подробно описывала инцидент, происшедший во время приема в честь годовщины: венесуэлец буквально обрушился на Фиделя, публично обозвав его советской марионеткой и "рукой Москвы". "Карлос Андрес, пойми, – был вынужден оправдываться Фидель, - я – не "рука Москвы", я – ее жертва". Остается добавить, что в 1993 году во время своего второго президентского срока Перес был осужден за слишком вольное обращение с госказной и провел несколько лет в тюрьме.
Примерно в это время, – думаю, не без помощи кубинцев, – в Никарагуа прошло неформальное совещание глав стран Движения Неприсоединения, при подготовке к которому были приняты чрезвычайные меры безопасности. В частности, прошла основательная чистка персонала международного аэропорта. В результате, как рассказывал после зам. министра иностранных дел Суарес (имени не помню), когда в аэропорту приземлился ИЛ-62 с генсеком ЦК КП Вьетнама Ле Зуаном, оказалось, что подать трап к самолету некому. И тогда "главный чистильщик", министр внутренних дел Т. Борхе, два зама министра иностранных дел, в том числе Суарес, и еще кто-то из высокопоставленных встречающих сами уперлись в трап и покатили его к самолету.
Ближе к концу 1980 года в Манагуа появились первые советские дипломаты, и вскоре было открыто посольство СССР. Один из первых приемов в нем ознаменовался небольшим казусом: после окончания приема в кабинете посла собрался оперативно-дипломатический состав для обсуждения результатов приема, а комендант посольства, пожилой мужичок, уставший от хлопот и, вероятно, принявший с устатку "несколько капель", дремал на кухне. Неожиданно распахнулась дверь, и в кухню вошли несколько вооруженных человек в военной форме, а с ними невысокий мужчина с редкой седой бородкой и непонятным платком на голове. "Спишь! – сказал он через переводчика, плохо говорившего по-русски. – Иди, передай своим, что пришел Арафат". Перепуганный и ничего не понявший комендант вошел в кабинет посла и растерянно произнес: "Там, это, Аэрофлот пришел". Оказалось, что в это время в Манагуа неофициально находился Ясир Арафат, который захотел встретиться с советским послом и почти в полночь отправился к посольству в сопровождении своей и никарагуанский охраны. Наружная охрана посольства его, естественно, пропустила, но центральный вход был закрыт, светилось только окно кухни, через которую Арафат и прошел.


1983-1988. Гавана

В 1981 году я оказался в Москве, а через полтора года был снова направлен на Кубу. Интересно, что знакомые иностранные журналисты, с которыми я работал в Гаване до переезда в Никарагуа, восприняли мое появление как возвращение из отпуска. "Ну, у вас и отпуска", – сказал, встретив меня, аргентинец по кличке Чанго (его настоящие имя и фамилию не помню), работавший на агентство Франс Пресс.
Ну, отпуск или не отпуск, но приехал я в хорошо знакомую страну, народ которой я, смею надеяться, знал достаточно хорошо, и в которой у меня оставалось много хороших знакомых и друзей в разных сферах деятельности страны, что очень помогало мне в работе. И как старого друга меня встретила в Отделении все та же Ада Тамайо.



vrp04
Ада Тамайо с моим сыном.


Многие кубинские журналисты, в том числе из кубинского агентства Пренса Латина, нередко приезжали в командировки в Манагуа, и в Гаване мы встречались уже как старые знакомые. Однажды тогдашний шеф кубинского Пренса Латина Педро Маргольес позвонил вечером в субботу и предложил заглянуть в агентство. Зная Педро достаточно хорошо, я понимал, что ради пустяка он бы меня не позвал, тем более в субботний вечер. Я быстро отправился туда, благо агентство располагалось в нескольких кварталах от Отделения ТАСС. Поднимаюсь на четвертый этаж, где был кабинет шефа агентства. Он провел меня в небольшой зальчик, где уже сидели два его заместителя. "Присаживайся удобнее, - сказал он, - сейчас посмотрим кое-что интересное". Оказалось, речь шла о записи трехчасового интервью Фиделя Кастро бразильскому религиозному журналисту, которое он дал буквально пару дней назад, и о котором в журналистских кругах ходили самые невероятные слухи, поскольку в нем Фидель высказал свою новую для того момента позицию по вопросам религии.
В другой раз в аналогичной ситуации мне удалось видеть другое "свежее" интервью Фиделя американской журналистке Марии Шрайвер (супруга Арнольда Шварценеггера), которая в течение более трех часов безуспешно пыталась вытащить из кубинского руководителя хоть какой-то намек на причастность Кубы к доставке в США наркотиков из Латинской Америки.
В эпоху крепкой советско-кубинской дружбы (а 80-е годы были завершающим периодом той эпохи) практически каждое мероприятие, связанное с Кубой, завершалось принятием резолюции с требованием убрать с кубинской территории американскую военную в Гуантанамо. И меня всегда удивляла несколько вялая реакция официальной Кубы на такие требования. И где-то году в1985, когда я спросил об этом в частном разговоре с одним из заместителей министра иностранных дел Кубы, тот предоставил мне копию Договора об аренде территории базы, подтверждённого в 1934 году, которым и регламентируется статус базы. В отличие от обычных документов такого типа, предусматривающих определенный срок действия документа, а также возможность его расторжения по желанию одной из сторон, этот договор имеет "бессрочный" характер и может быть расторгнут "только по обоюдному согласию сторон". Следовательно, отказываясь от расторжения этого договора, формально американская сторона не нарушает его положений. Более того, в принципе, американцы тоже могут – формально – расторгнуть этот договор без согласия на то кубинской стороны.
Можно по-разному относиться к Фиделю Кастро. Для одних он – политик мировой величины, для других – диктатор, ввергнувший народ Кубы в коммунистический ад. Мне, прослужившему и проработавшему на Кубе более десятка лет, кажется, что истина где-то посредине. Да, Фидель повторял наши ошибки и допускал свои, но у него не отнимешь главного: при нем о Кубе заговорили во всем мире, а сам он вошел в плеяду мировых лидеров своей эпохи. При нем кубинское общество стало одним из самых здоровых и самых образованных, по крайней мере, среди развивающихся стран. За годы его правления уровень младенческой смертности сократился с 60 на тысячу родившихся в 1958 до 13,3 в конце 80-х, средняя продолжительность жизни выросла за тот же период с 57 до 74 лет (сколько там у нас сегодня?), а неграмотными остаются только 2% населения против 24% в том же 1958. Сегодня ее врачи оказывают безвозмездную помощь многим странам, считающимся гораздо более экономически прочными, как, к примеру, та же Венесуэла. Куба считается одной из самых милитаризованных стран региона, но именно ее Вооруженные Силы, принявшие все лучшее от советских военспецов, но отринувшие советский военный академизм, разгромили считавшуюся лучшей на континенте армию ЮАР, а ее военные советники создали регулярную армию независимой Анголы. (Во время одного из приездов в Анголу министр РВС Рауль Кастро на встрече с кубинскими военспецами поинтересовался, как идет дело с подготовкой военных кадров. Те стали жаловаться, что ангольцам вообще невозможно что-либо вбить в голову, что они невосприимчивы к обучению и т.д. Рауль выслушал всех и сказал: "Думаю, теперь вы понимаете, почему советские военные специалисты уезжали с Кубы поседевшими". Больше никто из них не жаловался).
К слову, Рауль относился к sovéticos с самой искренней симпатией. Когда в силу определенных обстоятельств Россия оставила Кубу на произвол судьбы (говоря об этом, я всегда вспоминаю известное выражение Сент-Экзюпери), ее экономическое положение, и без того не отличавшееся стабильностью, резко ухудшилось. Но если Фидель – похоже, так и не простивший нам вывода с Острова стратегических ракет в октябре-ноябре 1962 г. без согласования с кубинской стороной, – после распада СССР позволял себе антироссийские выпады (вроде того, что он брал кредиты у СССР, а не у России), то Рауль… Году, кажется, в 1998 кто-то из членов правительства, выступая на заседании Госсовета, предложил, учитывая огромный дефицит газа на Острове, отключить его подачу к Вечному Огню у Мемориального комплекса советским воинам-интернационалистам. Но Рауль перебил его, заявив, что этот объект "будет отключен в последнюю очередь". И еще: насколько мне известно (если я ошибаюсь, поправьте меня), Куба была единственной страной, руководители которой – как и большинство населения – были против ухода с нее российских войск.
Мемориальный Комплекс был воздвигнут на месте кладбища советских воинов-интернационалистов, появившегося в поселке Торренс рядом с нашим полком в начале 1963 года, когда мы похоронили на нем первыми своих трех сослуживцев. Неподалеку от кладбища был заложен парк, в котором мы сажали "свои" деревья, прикрепляя к ним тонкой проволокой запаянные в целлофан листки бумаги с указанием собственных фамилий. Оказавшись на Кубе через 15 дет, я поспешил на это кладбище, уже превращенное в Мемориальный комплекс, нашел фамилии сослуживцев на могильных плитах, а вот "своего" дерева найти так и не смог. Деревья стали большими, трава между ними была аккуратно подстрижена, и ничто не напоминало того скромного солдатского кладбища, каким оно было в 1963 году.



vrp05
Группа советских и чешских журналистов на борту парусника "Крузенштерн", прибывшего с визитом дружбы в гаванский порт. Автор – второй слева.


Мое личное знакомство c Фиделем произошло, по-моему, в 1985 году на приеме в советском посольстве по случаю очередной годовщины Октябрьской революции. Это был период антиалкогольной кампании в СССР, и поэтому самым крепким напитком для гостей на приеме было пиво. После того как основная масса гостей схлынула, "избранные" (оперативно-дипломатический состав посольства с женами, кое-кто из журналистов и высшее кубинское руководство) собрались на втором этаже, где наливали кое-что покрепче пива, и коротали время в ожидании выхода посла К.Ф. Катушева и Фиделя Кастро, ведущих переговоры в посольском кабинете.
Там же была супруга Рауля Кастро, председатель Комитета кубинских женщин, ныне покойная Вильма Эспин, у которой незадолго до этого я брал интервью для журнала "Советская женщина". Мы разговорились. Подошедший Рауль, бывший уже явно "под шафе", поинтересовался у меня, кто я. Я представился и сказал, что помню, как в октябре 1962 года он разговаривал в поселке Торренс под Гаваной с группой советских солдат, среди которых был и я. Узнав, что я участвовал в стратегической операции "Анадырь", Рауль оживился, вспомнил, или сделал вид, что вспомнил ту встречу более чем 20-летней давности. Заговорили о Карибском кризисе. В разговор включился мой старый знакомый, бывший адъютант Рауля – Карлос Альдана, на тот момент уже заведующий Отделом революционной ориентации ЦК, что не мешало Раулю звать его по привычке "Хабао" (что-то вроде "Кучерявый"). Неожиданно Рауль спросил, не буду ли я против, если он сейчас, "пока нет Фиделя", предложит тост за меня, и, не дожидаясь моего ответа, громко, на весь зал произнес свое знаменитое: "Всем зарядить!" (т.е. налить). "Предлагаю тост за Алехандро, который был на Кубе рядовым в трудный момент Карибского кризиса, а сегодня возглавляет…". Тут я боковым зрением заметил, что из угловой комнаты выходят посол и Фидель, и, повернувшись к Раулю, вполголоса сказал: "Команданте, сюда идет Фидель". Но Рауль, как поющий соловей, ничего не слышал и продолжал свой тост. И в этот момент раздался громкий голос Фиделя: "За что пьем?" Рауль, от неожиданности сбившийся с торжественного тона, торопливо заговорил: "Да вот, Фидель, здесь Алехандро, участник Карибского кризиса, возглавляющий сейчас Отделение ТАСС в Гаване…"
"Так вот что я хотел сказать об агентстве ТАСС, - заговорил Фидель, взяв с подноса рюмку водки и обращаясь ко мне через разделявший нас стол. Помолчав, он вдруг добавил: - А почему ты там стоишь? Иди сюда".
Вокруг все сразу зашептали: "Иди же! Иди!"
Обойдя стол, я остановился рядом с Фиделем, поставив свою рюмку рядом с его рюмкой, а Фидель, прихлебывая мелкими глотками водку, в почтительной тишине начал излагать свое мнение о работе ТАСС так, словно стоял не за накрытым столом, а на трибуне. Дав, в общем, положительную оценку работе агентства, он неожиданно сказал: "Но с другой стороны, в работе ТАСС есть и серьезные провалы…". "Не могу согласиться с Вами, команданте", - не выдержал я, и тут же ощутил незаметный со стороны, но чувствительный толчок локтем со стороны посла, оказавшегося рядом со мной, и его угрожающий шепот в ухо: "Не спорь!"
Между тем вокруг установилась полная тишина. Фидель, явно непривыкший, чтобы ему противоречили, с удивлением посмотрел на меня и, сделав "качаловскую" паузу, оглянулся и произнес: "Ну, вопрос о ТАСС мы обсудим после". "Когда, команданте?" - не утерпел я. "…А сейчас… здесь, кажется, был тост за…", - и он снова посмотрел на меня, видимо, забыв мое имя. "Алехандро, – подсказал Рауль. "Да, за Алехандро", - как ни в чем не бывало, продолжил Фидель. Все вокруг облегченно вздохнули и тоже начали поздравлять меня.
В 1986, кажется, году в Гаване прошло внеочередное совещание Движения Неприсоединения, на котором Фидель Кастро предложил развитому миру простить долги развивающихся стран, что эти страны, естественно, активно поддержали. Фидель, выступивший на форуме с основным докладом, детально обосновывал необходимость прощения этой задолженности, заявив в конце, как бы между прочим, что не исключает из развитого мира и Советский Союз. Это его заявление, встреченное участниками форума бурными аплодисментами, повергло буквально в шок советское посольство, руководство которого после заставляло меня снова и снова повторять, какими именно словами, и едва ли не какими интонациями выразил эту мысль Фидель, и передал ли я это его заявление в Москву.



vrp06
Встреча с Фиделем Кастро.


В первый день форума перед началом вечерней сессии, на которой кубинский руководитель и озвучил свое заявление, я пробрался в зал, чтобы взять несколько кратких интервью у рассаживающихся участников, а после начала сессии, в нарушение норм, установленных для прессы, но с негласного разрешения охраны, среди которых встретил знакомых еще с 60-х годов, остался в зале с условием не попадаться на глаза Фиделю. После окончания вечерней сессии я все-таки попался ему на глаза, и у нас состоялся такой диалог: "Ну что, ТАСС, ты все записал, что я говорил?" "Все, что успел, команданте". "А что успел?" "Практически все, что Вы говорили". "И это опубликует советская печать?" "Думаю, что да. Кроме того, агентство ТАСС распространит Ваше заявление по всему миру". "А советская печать?" "Команданте, я могу говорить только об агентстве ТАСС".
Утомительные ежедневные сессии совещания продолжались достаточно долго, и на всех их бессменно присутствовал Фидель. Интересно, что одному из фотокорреспондентов, кажется, газеты "Сан-Франциско Икзаминер" руководство поручило поймать объективом момент, когда усталый Фидель зевнет. Бедняга дежурил на балконе для прессы целыми днями, не имея возможности даже в туалет сбегать, но напрасно. Поручение он так и не смог выполнить. В последний день работы совещания я наткнулся в холле Двора Конгрессов на взмыленного фотокорреспондента агентства Пренса Латина. На мой вопрос о том, что случилось, он только рукой махнул, сообщив на бегу, что "Фидель фотографируется на память с каждым участником совещания", которых было более 800 человек.
В 1987 году на Кубу прибыл с визитом тогдашний шеф КГБ СССР В.М. Чебриков в сопровождении своего заместителя В.А. Крючкова и эксперта по Кубе Н. Леонова. С последним я был шапочно знаком. Поздно вечером мы передали в Москву полностью согласованный текст сообщения о первом дне пребывания делегации. Примерно в час ночи я приехал домой, но не успел раздеться, как позвонил дежурный по посольству и сообщил, что меня хотят видеть члены делегации. И немедленно. Проклиная все делегации на свете, отправляюсь в правительственную резиденцию, где располагалась делегация. Захожу с текстом переданного материала. Сидят Чебриков, Крючков и Леонов, причем последний в абсолютно такой же гуайябере (кубинская летняя рубашка), как и я. Здороваюсь. Пауза. Наконец, Крючков спрашивает: "Вы передали сообщение о делегации в Москву?" "Да, передал". "А вот этот момент включили?" "Да, включил". "Все, спасибо". Переглядываюсь с Леоновым. Тот еле заметно пожимает плечами. Ухожу.
На другой день – вручение Чебрикову Ордена Че Гевары. "Рыба" заготовлена. Еду во Дворец Революции на церемонию вручения исключительно для того, чтобы знать, будет ли присутствовать на церемонии Фидель. Немногочисленные участники церемонии и многочисленные журналисты собрались в одном из залов. В углу на диване – Чебриков, Крючков и Рауль. Фиделя нет. Время идет, официанты разносят напитки, активно поглощаемые журналистской братией. Поднимается легкий шум. Я стою со стаканом в руке у стойки бара, рядом с которой виднеется какая-то дверь, и беседую с кем-то из кубинцев настолько оживленно, что не замечаю, как неожиданно воцарилась тишина, и вдруг чувствую, как сзади мне на плечи опускаются две мощные руки, и слышу: "Как дела, Алехандро ТАСС?" Быстро оборачиваюсь и "на автопилоте" (откуда мне было знать, что Фидель войдет в зал именно через этот "задний проход"?) отвечаю: "Хорошо, команданте, спасибо!", едва удержавшись от слов "И Вы, команданте?" Фидель пожимает мне руку и идет к делегации. Уф-ф, скорее найти телефон и сообщить в отделение, что на церемонии присутствовал Фидель Кастро.
На следующий день прямо с утра мне пришлось выслушать выговор от Крючкова за то, что не сопровождаю делегацию в поездках по Гаване и "области". Мои ссылки на то, что моя машина в состав кортежа не включена, а самовольное присоединение к кортежу чревато в лучшем случае тем, что тебя просто вышибут из него, не воспринимались. "У Вас ведь, кажется, очень неплохие отношения с высшим руководством? – заявил он с некоторой долей ревности в своем скрипучем голосе. – Так что, как говорится, Вас в дверь, а Вы в окно". И только слова оказавшегося рядом Н. Леонова о том, что с кубинцами такие шутки не проходят, положили конец этому неприятному разговору.



vrp07
В море с кубинскими пограничниками


Но если Фидель запомнил мое имя (что, впрочем, объяснимо – его подпольная кличка в предреволюционный период была "Алехандро"), то фамилию он так и не смог одолеть, и называл меня просто Алехандро ТАСС. Зато сотрудники Отдела печати МИД почему-то старались называть меня больше по фамилии. Как-то раз еду я с ныне покойным генеральным директором ТАСС С.А. Лосевым по гаванской набережной, и вдруг из встречной машины высовывается рука и раздается возглас: "Ола, Воропаи-и-и!". Я машу в ответ. Через несколько минут ситуация повторяется. Сергей Андреевич удивленно спрашивает: "Что они кричат?" "Это сотрудники Отдела печати МИД приветствуют по фамилии заведующего Отделением ТАСС на Кубе".
Кстати, некоторые из них, работавшие впоследствии в кубинском посольстве в Москве, так и не отказались от этой привычки.



vrp08
Встреча в Отделе революционной ориентации ЦК КП Кубы для обсуждения вопроса об организации в Гаване фотовыставки Фотохроники ТАСС. Автор этих строк – второй слева.


Однажды в Гаване оказался проездом тогдашний шеф ГФУ агентства В.И. Филиппов, и я поставил перед ним вопрос: почему все мои коллеги в других латиноамериканских странах ездят на иномарках и, самое главное, с кондиционерами, а мы – нет, хотя климат на Кубе значительно хуже, чем во многих из этих стран? После некоторого спора Филиппов перед отъездом сказал: "Напиши мне официальное письмо на этот счет. Убедишь меня в том, что на Кубе иномарка необходима – получишь разрешение на ее покупку". Я убедил его.
До того в советской колонии на Кубе на иномарках ездили только посол и торгпред, и многие "наши" в приватных разговорах настоятельно советовали мне предварительно "провентилировать" этот вопрос с послом, недавно приехавшим на Кубу А.С Капто, бывшим в свое время главным редактором журнала "Юность Украины". Я "провентилировал". Посол, бывший в тот момент "на ножах" с торгпредом, прореагировал примерно так: "Если какой-то торгпред разъезжает на иномарке, то почему это не может делать зав. Отделением ТАСС?" Действительно, почему? Через некоторое время практически все советские журналисты, сославшись на ТАСС, также выбили у своих руководителей разрешения на покупку иномарок.
Как-то раз мою машину – "Пежо", регистрационный номер иностранной прессы 232 (не удивлюсь, если и сегодня машина корреспондент ТАСС в Гаване имеет тот же номер) – за незначительное нарушение ПДД остановил полицейский. Кратко и вежливо он объяснил мне суть нарушения, не обращая внимания на мои объяснения, выписал штраф и сунул квиток – небольшую картонную карточку – под дворник. Сумма была небольшая, но надо было еще найти в городе учреждение, в котором можно было ее заплатить, а там очереди.



vrp09
Мои водительские права на Кубе


"Хорошо, – сказал я полицейскому, – я штраф заплачу. Но я скоро уезжаю в Москву (никуда я тогда уезжать не собирался). Насколько мне известно, в Москве полиция относится к кубинским водителям очень либерально. Так вот, я тебе обещаю, что сделаю все для того, чтобы они обращались с кубинцами так, как ты со мной". Полицейский обалдело посмотрел на меня: "А ты разве совьетико?" "Ты же смотрел мои документы!" "Но совьетикос не ездят на иномарках!" "Как видишь, уже ездят". Полицейский вытащил из-под дворника карточку и, демонстративно разорвав ее, махнул рукой: "Все в порядке. Поезжай". После мы с ним довольно часто пересекались на улицах Гаваны, приветствуя друг друга. Полицейский оказался милейшим человеком.



vrp10
С кубинскими друзьями. Автор этих строк – крайний слева.


Случалось и такое: однажды был я в очередной раз в командировке в Сантьяго-де-Куба (восток Острова). Ранний прилет, потом весь день на жаре в пограничной бригаде около базы США в Гуантанамо сморили меня, и я завалился спать пораньше. Где-то ближе к полуночи неожиданно зазвонил телефон. Не понимая, кому я мог понадобиться в это время, в потемках нашарил трубку. Игривый женский голос предложил расслабиться в компании. Спросонья бухнул первое, что пришло в голову: "Извините, я дорого беру". В ответ раздался громкий хохот. После, по возвращении в Москву, я услышал описание похожей истории в одной из интермедий М. Задорнова.



vrp11
Встреча с кубинскими офицерами, участвовавшими с боевых действиях в Анголе.


После победы на выборах 1985 года никарагуанский президент Даниэль Ортега прибыл на Кубу с официальным визитом, в рамках которого в местном Дворце съездов состоялась его пресс-конференция. Вопросов я не задавал. Мне было просто интересно, узнает ли от меня. И вот мероприятие закончилось, Даниэль в сопровождении своего пресс-секретаря и супруги Росарио направился к выходу. Я стоял сред журналистов. Увидев меня, он остановился и медленно пошел в мою сторону. Ничего не понимавшая охрана насторожилась. "Это ты?" "Это я, команданте (он был в военной форме)". "Значит, сейчас ты здесь". "Да, как и раньше". Я поздравил его с победой на выборах. Подошла Росарио. Мы обменялись несколькими фразами о семье, о детях. Их, кстати, у президентской четы целых восьмеро (трое – от первого брака Росарио). Потом мы с Даниэлем пожали друг другу руки и обнялись, чем снова насторожили кубинскую охрану.



vrp12
В гостях у брата Фиделя, Рамона Кастро, возглавлявшего крупное сельскохозяйственное предприятие в провинции Матансас.


Между тем, время шло, и срок моего пребывания на Кубе неумолимо приближался к концу. Где-то в середине июля 1988 года я получил сообщение от руководства агентства, что моя смена приедет примерно через месяц. Действительно, в середине августа приехал мой коллега. Две недели прошли в передаче дел. В заключение отдел печати кубинского МИДа устроил небольшой прием, в ходе которого кубинская сторона поблагодарила меня за работу, а я поблагодарил ее за помощь, которую она оказывала мне в выполнении моих функций. На моих проводах Ада даже слегка расплакалась.
Жарким дождливым вечером 28 августа я приехал в гаванский международный аэропорт "Хосе Марти". Меня провожали коллеги из Отделения ТАСС, кое-кто из других советских журналистов, аккредитованных на Кубе, несколько кубинских репортеров, а также официальный представитель Отдела печати кубинского МИДа Исмаэль Гарсиа. Уладив все формальности с вылетом, мы прошли в ресторан аэропорта (у нас оставалось более получаса свободного времени), заказали, выпили, поговорили.... Вскоре последовало приглашение на посадку в самолет.

После возвращения в Москву руководство агентства предложило мне возглавить Испанскую редакцию Мировой службы агентства, в задачи которой входил отбор и перевод тассовской информации на испанский язык. Я согласился. Отгуляв отпуск, я вышел на свое новое место работы. В этой редакции десятый год подряд работал переводчиком-стилистом кубинец Рене Риверо, которого я в свое время оформлял на эту работу. Он сказал, что планирует заканчивать свое пребывание в Москве и возвращаться на Кубу. Я попросил его подождать, пока удастся найти ему замену. К счастью, этот вопрос удалось решить достаточно быстро: жена одного из сотрудников кубинского Торгпредства в Москве, имевшая журналистское образование и практику редакторской работы, согласилась на работу в агентстве. Рене с женой Ольгой и двумя сыновьями 14 и 16 лет начали готовиться к возвращению домой. Ничто не предвещало сюрпризов. Сначала вылетела Ольга жена с детьми; Рене надо было задержаться на пару недель по делам. И вдруг, как гром с ясного неба новость: по прилету в аэропорт Гандера (о. Ньюфаундленд, Канада) Ольга с детьми попросила политическое убежище у канадских властей.
Помню, каким потрясенным выглядел Рене, узнав об этом. "По мне так сама она, черт с ней, пускай едет куда хочет, - сказал Рене. - Но то, что она детей с собой забрала, этого я ей никогда не прощу". Где-то через неделю я отвез Рене в аэропорт Шереметьево. Он вернулся на Кубу.


2001. Последний раз на Кубе

В следующий – и на этот раз действительно последний – раз я прилетел на Кубу осенью 2001 года на 10 дней в рамках обмена журналистскими группами между агентствами ТАСС и Пренса Латина. В группе нас было двое: я и сотрудница бухгалтерии агентства. Что можно сказать о той поездке? Я увидел совсем другую Кубу, которую мы бросили в один из самых сложных моментов ее политической и экономической жизни. Но что действительно интересно, за все дни тогдашнего пребывания на Острове я не услышал ни одного слова упрека с кубинской стороны. Но не было и той непосредственности, духа дружбы и братства, которым отличались советско-кубинские отношения времен СССР.



vrp13
Автор этих строк возлагает цветы к Мемориалу советским воинам-интернационалистам


Первое, что я попросил тогда у кубинцев, это организовать поездку к Мемориалу советским воинам-интернационалистам, чтобы возложить цветы к Вечному огню и почтить память похороненных там советских солдат и офицеров. После были встречи с кубинскими журналистами, с сотрудниками агентства Пренса Латина, поездки в Дом-музей Э. Хемингуэя, посещение кабаре "Тропикана" и другие мероприятия, организованные кубинской стороной. Бывшие сотрудники отдела печати МИДа, с которыми мне довелось контактировать во время работы журналистом, узнав – не знаю уж, от кого – о моем приезде в Гавану, приезжали в гостиницу (нас поселили в гостиницу "Ведадо", напротив гаванского университета). Это были замечательные встречи, встречи друзей. Нам действительно было что вспомнить, было о чем поговорить…
Как-то тогдашний корреспондент ТАСС с женой заглянули в гостиницу и, пока женщины обсуждали свои дела, мы вышли во внутренний двор отеля, заваленный кучами строительного мусора от проводившихся ремонтных работ. Усевшись на одной из скамеек, разговорились о работе, о делах ТАСС… Корреспондент между делом пожаловался на проблемы с получением материалов о ситуации в соседних странах, освещение которой входило всегда в работу тассовцев на Кубе. Я, между делом, сказал, что, учитывая сложившуюся ситуацию, возможно, стоит поставить вопрос о переносе корпункта ТАСС из Гаваны, к примеру, на Ямайку, где доступ к такого рода информации наверняка гораздо проще. (Интересно, что, приехав в отпуск на следующий год, корреспондент рассказал, что через пару недель после того разговора, на одном из приемов в посольстве кто-то из дипломатов спросил у него, когда он собирается переезжать на новое местожительство (корреспондент менял служебную квартиру в Гаване). Присутствовавший при этом разговоре сотрудник кубинского МИДа, со свой стороны, спросил, куда он собирается переезжать, не на Ямайку ли?).
В заключение, тогдашний корреспондент ТАСС в Гаване Игорь Варламов организовал у себя дома небольшой междусобойчик с участием тассовцев и нескольких сотрудников руководства агентства Пренса Латина, который прошел в действительно дружественной обстановке. Естественно, в этом междусобойчике участвовала Ада. Вопреки незыблемым законам природы, они оставалась такой стройной, как и десять лет назад, только волосы поседели. А на другой день, и снова жарким и дождливым вечером (почему-то Гавана всегда провожала меня "слезами") нас привезли в уже знакомый аэропорт.

5 комментариев

  • Гаврилов Михаил:

    Избранный фрагмент из воспоминаний:
    ===

    Мое личное знакомство c Фиделем произошло, по-моему, в 1985 году на приеме в советском посольстве по случаю очередной годовщины Октябрьской революции. Это был период антиалкогольной кампании в СССР, и поэтому самым крепким напитком для гостей на приеме было пиво. После того как основная масса гостей схлынула, "избранные" (оперативно-дипломатический состав посольства с женами, кое-кто из журналистов и высшее кубинское руководство) собрались на втором этаже, где наливали кое-что покрепче пива, и коротали время в ожидании выхода посла К.Ф. Катушева и Фиделя Кастро, ведущих переговоры в посольском кабинете.
    Там же была супруга Рауля Кастро, председатель Комитета кубинских женщин, ныне покойная Вильма Эспин, у которой незадолго до этого я брал интервью для журнала "Советская женщина". Мы разговорились. Подошедший Рауль, бывший уже явно "под шафе", поинтересовался у меня, кто я. Я представился и сказал, что помню, как в октябре 1962 года он разговаривал в поселке Торренс под Гаваной с группой советских солдат, среди которых был и я. Узнав, что я участвовал в стратегической операции "Анадырь", Рауль оживился, вспомнил, или сделал вид, что вспомнил ту встречу более чем 20-летней давности. Заговорили о Карибском кризисе. В разговор включился мой старый знакомый, бывший адъютант Рауля – Карлос Альдана, на тот момент уже заведующий Отделом революционной ориентации ЦК, что не мешало Раулю звать его по привычке "Хабао" (что-то вроде "Кучерявый"). Неожиданно Рауль спросил, не буду ли я против, если он сейчас, "пока нет Фиделя", предложит тост за меня, и, не дожидаясь моего ответа, громко, на весь зал произнес свое знаменитое: "Всем зарядить!" (т.е. налить). "Предлагаю тост за Алехандро, который был на Кубе рядовым в трудный момент Карибского кризиса, а сегодня возглавляет…". Тут я боковым зрением заметил, что из угловой комнаты выходят посол и Фидель, и, повернувшись к Раулю, вполголоса сказал: "Команданте, сюда идет Фидель". Но Рауль, как поющий соловей, ничего не слышал и продолжал свой тост. И в этот момент раздался громкий голос Фиделя: "За что пьем?" Рауль, от неожиданности сбившийся с торжественного тона, торопливо заговорил: "Да вот, Фидель, здесь Алехандро, участник Карибского кризиса, возглавляющий сейчас Отделение ТАСС в Гаване…"
    "Так вот что я хотел сказать об агентстве ТАСС, - заговорил Фидель, взяв с подноса рюмку водки и обращаясь ко мне через разделявший нас стол. Помолчав, он вдруг добавил: - А почему ты там стоишь? Иди сюда".
    Вокруг все сразу зашептали: "Иди же! Иди!"
    Обойдя стол, я остановился рядом с Фиделем, поставив свою рюмку рядом с его рюмкой, а Фидель, прихлебывая мелкими глотками водку, в почтительной тишине начал излагать свое мнение о работе ТАСС так, словно стоял не за накрытым столом, а на трибуне. Дав, в общем, положительную оценку работе агентства, он неожиданно сказал: "Но с другой стороны, в работе ТАСС есть и серьезные провалы…". "Не могу согласиться с Вами, команданте", - не выдержал я, и тут же ощутил незаметный со стороны, но чувствительный толчок локтем со стороны посла, оказавшегося рядом со мной, и его угрожающий шепот в ухо: "Не спорь!"
    Между тем вокруг установилась полная тишина. Фидель, явно непривыкший, чтобы ему противоречили, с удивлением посмотрел на меня и, сделав "качаловскую" паузу, оглянулся и произнес: "Ну, вопрос о ТАСС мы обсудим после". "Когда, команданте?" - не утерпел я. "…А сейчас… здесь, кажется, был тост за…", - и он снова посмотрел на меня, видимо, забыв мое имя. "Алехандро, – подсказал Рауль. "Да, за Алехандро", - как ни в чем не бывало, продолжил Фидель. Все вокруг облегченно вздохнули и тоже начали поздравлять меня.
    ===

  • Александр Щеглов:

    Хороший, добротный материал личных воспоминаний известного тассовца Воропаева, возвращает нас в те ушедшие навсегда годы, снова вспоминаешь кубинцев, наших советских специалистов и переживаешь уже свои незабываемые встречи на Кубе и в Союзе.
    Спасибо большое за эту публикацию. По-моему она одна из лучших на сайте

  • Александр:

    Спасибо огромное! Очень интересные воспоминания.

  • Николай:

    Светлая память доброму и прекрасному человеку!
    А. С. Воропаев ушёл из жизни 14 июля 20 21 года.

  • Гаврилов Михаил:

    Какая печальная новость, Николай!
    Я несколько лет общался виртуально с Александром Семеновичем - мне будет очень не хватать этого общения.

    Вечная память.
    Очень жаль...

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *