Воропаев Александр. Отшумели песни нашего полка… Часть 2. (1963-1966)

10.05.2017 Опубликовал: Гаврилов Михаил В разделах: Тексты

(лайков: 6)

Загрузка...

Напечатать

Начало – смотри Часть 1 (1960-1963)

Какое-то время мы были "в подвешенном состоянии", вроде бы демобилизованные, но находящиеся при части, с правом выхода из нее, но без денег. И тогда командование нашло нам применение. В то время советский режиссер Михаил Калатозов заканчивал на Кубе съемки первого советско-кубинского фильма "Я – Куба" по сценарию Е. Евтушенко, и нас попросили поработать на съемках в качестве разнорабочих. Утром нас привозили в павильон кубинского Института Искусств и Киноиндустрии (так называлась местная киностудия, в павильонах которой проходили съемки некоторых сцен фильма), а после работы отвозили в Торренс. Задачей нашей было принести, отнести, перенести, и мы таскали с места на место бутафорские домики гаванских трущоб и хижины сельских жителей, пальмы, огромные "юпитеры", какие-то коробки и т.д. В ходе работ мне удалось познакомиться с сотрудниками группы звукооператоров. В ее составе был один чех, который практически не вылезал из автобуса со звукозаписывающей аппаратурой. Я стал расспрашивать о нем, и шеф группы вполголоса сообщил, что у того большое горе: когда он уехал на Кубу, его жена ушла к другому. Затем шеф громко окликнул чеха:

- Франтишек!

- Да? – отозвался тот.

- Ты почему не взял жену с собой на Кубу?

Чех повернул голову в нашу сторону и меланхолично ответил:

- Как это будет по-русски? Зачем возить дерево в лес, да?

Несколько дней все шло хорошо, но со временем кое-кто из наших ребят проявил излишнюю настойчивость в ухаживаниях за молодыми кубинками из числа сотрудниц студии, что не понравилось мужской половине кубинской стороны. Дело дошло до выяснения отношений типа "наших девок не замай", кое-кто даже, говорят, "пободался". В общем, во избежание дальнейшего осложнения отношений было решено доснимать фильм без нашего участия.

9 ноября 1963 года нас перевезли в гаванский район Коли (reparto Kohly), в котором жили советские и чехословацкие военные специалисты, и распределили по группам. Нам выдали по 100 песо и дали два дня на обустройство. Меня с ленинградцем, ныне покойным Димой Сарновским определили на работу в группу специалистов ракетных воск и артиллерии, в которой, кроме нас, было еще два переводчика из числа так называемых советских испанцев, т.е. испанцев, эмигрировавших в СССР в конце 30-х годов после прихода к власти в Испании генерала Франко. Мы получили по паре комплектов кубинской военной формы, которая, как и во всей Латинской Америке была точной копией американской полевой униформы, и которую нам надлежало надевать при выезде на учения и в кубинские воинские части.

Но, выйдя на работу, я понял, что по большому счету языка-то я не знаю. Промучившись пару недель, я пришел к руководителю группы полковнику Ермакову с просьбой отправить меня, как тогда говорили, "в Союз", поскольку мой уровень знания испанского недостаточен для работы переводчиком. Ермаков, высокий, с худым вытянутым лицом и нависшей над ним короткой седой челкой, долго смотрел на меня своими холодными глазами.

- Та-а-к, - протянул он, наконец. – Значит, домой, в кусты, Воропаев? Твое счастье, что ты уже не срочнослужащий, а то влепил бы я тебе, милый друг, десять суток ареста.

- За что? – возмутился я.

- А мы как? – не слушая меня, продолжал он. - Ты хоть что-то понимаешь по-испански, а большинство наших специалистов – ни слова. Поэтому мы и взяли вас. Через год-полтора к нам придут подготовленные переводчики. Ты должен выдержать эти год-полтора, ясно? Значит, так: днем ты будешь работать, вечерами учить язык. Самостоятельно. Учебники мы найдем. Всё, свободен.

Месяца два так и было – днем работа, вечером самостоятельная учеба. Вскоре я почувствовал, что "вошел в язык". Одновременно расширялся круг знакомств среди кубинцев. Жить стало веселее.

Подошел 1964-й, мой первый "последембельский" Новый год. Встречали его в советском военном клубе в компании всех советских военных специалистов. На празднике было много кубинских военных, а также группа кубинских артистов, в том числе гордость кубинского телевидения, несравненная Росита Форнес. (Позже, обзаведясь любительской кинокамерой, я однажды пробрался за кулисы телестудии и снял генеральную репетицию Роситы и ее группы перед готовившимся концертом. После, в Москве эта пленка стала своего рода "бестселлером" среди военных, работавших на Кубе в те времена. Кто-то из них и "заиграл" ее).

Росита Форнес в 60-х годах прошлого века

2 января на гаванской Площади Революции состоялся парад частей Революционных Вооруженных Сил Кубы. С его подготовкой у меня связан один эпизод. Подготовка проходила поздними вечерами (чтобы не мешать движению) на широком отрезке гаванской кольцевой дороги, который назывался Vía Blanca. Руководил подготовкой министр РВС, Рауль Кастро при участии советских военспецов, в том числе артиллеристов. Однажды совершенно неожиданно начался проливной дождь, а Рауль оказался без плащ-палатки. Я же возил с собой старую, еще со времен Севастополя, плащ-палатку, которую и накинул на себя. Находившийся неподалеку адъютант Рауля в шутку заметил, что я хоть и soviético, но только переводчик, а Рауль все же comandante, после чего я передал ему плащ-палатку для Рауля. Дня через три тот же адъютант вернул мне ее с благодарностью от comandante. (Звали адъютанта Карлос Альдана. Спустя 14 лет, когда я вернулся на Кубу корреспондентом ТАСС, он был личным секретарем Рауля Кастро, и это знакомство помогало в работе. А еще через несколько лет Альдана возглавил Отдел Революционной Ориентации ЦК КП Кубы.).

Ракетная установка "Луна"

В январе 1964 года меня перевели на работу с тремя нашими военспецами в кубинский ракетный дивизион "Луна", дислоцированный в поселке Эль-Которро, под Гаваной. Днем шла работа с обучением личного состава, а вечерами мы: один наш специалист, начальник штаба дивизиона лейтенант Арамис и я, обрабатывали множество всяческих наставлений по пускам "Луны". Вообще-то они были переведены на испанский в Москве советскими испанцами, которые не были специалистами в ракетной области, да и с языком у них были проблемы, поэтому их приходилось допереводить на "кубинский" язык. Эти наставления были секретными, и работать с ними приходилось в штабе дивизиона. Надо было слышать, какими эпитетами награждал Арамис этих переводчиков.

В этом же поселке находилось рыбоводческое хозяйство, в котором работали китайские специалисты. Советско-китайские – в отличие от кубино-китайских – отношения тогда были весьма напряженными, однако власти поселка умудрились в один из праздников организовать нам встречу с китайскими специалистами. Китайцы угостили нас рыбой собственного приготовления, мы выставили водку, кубинцы – ром. В ходе "мероприятия" все три стороны говорили о дружбе и, вообще, о том, что объединяет, а не разъединяет народы, так что всё прошло очень неплохо. После, пересекаясь с китайскими специалистами в Которро, хозяйство которых, кстати, находилось неподалеку от нашего дивизиона, мы уже не настораживались, как раньше, а, напротив, с улыбкой приветствовали друг от друга.

Кубино-советско-китайская встреча

Неподалеку от Которро по пути в Гавану, в поселке Сан-Франсиско-де-Паула находится вилла "Вихия", в которой долгие годы жил и работал Эрнест Хемингуэй, а после смерти писателя был открыт его музей. В то время, я, что называется "бредил Хемингуэем" и использовал любую возможность, чтобы побывать в этом музее. Мне удалось познакомиться с секретарем писателя (если я правильно помню, его звали Рене), который иногда, в отсутствие посетителей, разрешал мне заходить во внутренние комнаты музея (для посетителей была построена крытая галерея вокруг здания) и даже просматривать множество фотографий, хранившихся в ящиках одного из столов в кабинете. Когда на одной из найденных там фотографий я опознал Ингрид Бергман, с которой писатель был, как известно, близко знаком, Рене зауважал меня еще больше.

Вход на виллу "Вихия"

Как-то офицеры дивизиона решили меня разыграть. Зная, что русские испытывают брезгливость к лягушкам, - на Кубе лягушки, вернее, их задние лапки, считаются деликатесом (речь идет о выращиваемых в специальных садках крупных лягушках, которых называют "rana-toro", т.е. "лягушка-бык", и задние лапки которых размерами не отличаются от небольших куриных окорочков), они решили угостить меня этим деликатесом "без предупреждения", чтобы после посмотреть на мою реакцию. Мы зашли в небольшой ресторанчик недалеко от дивизиона, как они сказали, "поужинать и попить пива". Их перемигивания насторожили меня, а кода официант принес тарелки с рисом и лягушачьими лапками ("Алекс, это цыпленок"), я все понял. Такого "цыпленка" мне уже доводилось пробовать на Кубе. Поэтому я выжал на "цыпленка" приложенные дольки лимона и обильно полил его тамариндовым соусом, запивая пивом "Тропикаль" (прекрасная, кстати, штука). Когда все было съедено, один из кубинцев не без ехидства спросил, знаю ли я, чтО ел. Я ответил: "Спасибо, рана-торо был очень вкусным", и, чтобы сгладить возникшую неловкость, от себя заказал лангусты под майонезом и пиво.

Группа советских военных специалистов с командованием дивизиона "Луна". Второй слева – н/ш дивизиона лейтенант Арамис, в центре - командир дивизиона капитан Хирон, справа – кубинский водитель.

Усадьба, в которой дислоцировался дивизион, располагалась на склоне большого холма, порытого манговыми деревьями. Однажды после сильного дождя гусеничная установка "Луна" с ракетой сползла по раскисшему глинистому откосу и "села" боком на толстое, до полуметра в диаметре манговое дерево. Надо было его спилить, но оказалось, что никто из экипажа установки, как это ни странно, не умеет обращаться с русской двуручной пилой, которая, к тому же, оказалась закрашенной зеленой краской вместе с корпусом установки. Пришлось нам с лейтенантом-специалистом взяться за дело самим. Стоя по колено в расквашенной глине, мы пилили проклятое дерево почти у самого основания, а один из членов экипажа все время пытался полить маслом полотно пилы, заверяя нас, что так нам будет легче.

Установку оттащили в мастерскую, чтобы отремонтировать сломанные откидные сетчатые подножки. Но оказалось, что в мастерской нет сварщика, а со стороны брать нельзя – объект-то секретный. Пришлось мне вспомнить свой доармейский двухлетний опыт работы на электрификации железных дорог, где доводилось заниматься сваркой. Я прожег в нескольких местах форму, но швы у меня получились хоть и не очень ровные, зато прочные, что удивило не только кубинцев, которые потом долго прыгали на подножках, испытывая прочность швов, но и наших специалистов.

В апреле того же года наш дивизион был отправлен на остров Пинос (ныне Остров Молодежи) для проведения первых у истории Кубы ракетных пусков. Прошли колонной до рыбацкого городка Батабано на южном побережье Кубы, откуда ходил паром до Пиноса, там погрузились на баржу, которая под тяжестью техники просела настолько, что от верха борта до воды было не больше полуметра. На наше счастье, на море в тот день был штиль.

Идем на остров Пинос. Командир первой установки "Луна" и автор этих строк.

К вечеру погрузка была закончена, и старенький катер медленно потянул перегруженную баржу. 60 километров, отделяющих о. Кубу от о. Пинос, мы одолевали всю ночь, и только на другой день часам к 10 утра прибыли в пиносский порт Нуэва-Херона, откуда колонной двинулись на юго-западное побережье острова и разместились неподалеку от прибрежного отеля "Колони", знаменитого своим пляжем Бибихагуа с черным песком. На проверку песок оказался темно-серым, но все равно это была экзотика (Позже мне доводилось видеть подобный песок на тихоокеанском побережье Центральной Америки, но там это экзотикой не считалось.).

Кубинцы уверяют, что Пинос – это прообраз знаменитого "Острова Сокровищ", а лагуна около отеля "Колони" - тот самый залив, в котором развивались описанные события. В те времена холл и ресторан отеля украшали изображения шхуны "Эспаньола", одноногого Джона Сильвера с попугаем на плече и другие картины на темы романа Стивенсона. Бухты Пиноса, как и ряда других карибских островов, действительно были излюбленным местом стоянок пиратских судов. В них корсары прятались от преследований, отдыхали, ремонтировали суда, прятали награбленное. Кто знает, может быть где-нибудь в окрестностях "Колони" действительно ждут своего часа сокровища, спрятанные пиратами…

Нас расположили рядом с кубинским дивизионом ЗУРСов с тем, чтобы мы могли пользоваться в день пусков данными его метеостанции. Наша осталась в Гаване. По несколько раз в день проводились имитации пусков (для настоящих ждали комиссию во главе с Раулем Кастро), Суть имитации: выезд установки на позицию, расчехление ракеты, ее наводка и условный пуск, затем зачехление и возвращение на место стоянки. Как-то один из кубинцев, измученный постоянным расчехлением-зачехлением, спросил у нашего спеца: "А нельзя ли запустить ракету, не расчехляя ее?". Тот усмехнулся и ответил вопросом на вопрос: - Когда ты идешь в туалет, то штаны снимаешь, так? – Так, - ответил кубинец. "Но ты ведь, в принципе, можешь сделать все и не снимая штанов, верно?" Больше вопросов на эту тему никто не задавал.

Прошло около двух недель: мы все слегка пообтрепались, похудели, ибо питались тем, что привезли с собой, а привезли в расчете на 10 дней. Несколько раз мы с офицерами, прихватив автоматы, отправлялись на охоту в центральную часть острова, где возвышались две небольшие горы, поросшие густым кустарником. Пару раз удавалось подстрелить диких свиней, мясо которых скрашивало наше меню.

Наконец прибыла долгожданная комиссия. Обе пусковые установки вышли на стартовую позицию, оборудованную в полукилометре от отеля, на крыше которого разместился наблюдательный пункт для членов комиссии. Нервничали наши спецы, нервничали кубинские офицеры; и на этом фоне бросалось в лицо спокойствие командира расчета второй установки. Похожий на европейца цветом волос и глаз, он запомнился тем, что на мой вопрос о том, как его зовут, ответил с улыбкой: "Хосе Мария Мигель Анхель…", далее следовало еще полдесятка имен. Мы звали его просто Хосе. Он сидел в ровике метрах в двадцати от своей установки, держа на коленях пульт управления, соединенный кабелем с установкой.

Раздалась команда нашего специалиста: "Первая установка, пуск!". Я перевел. Командир расчета первой установки, худощавый мулат (см. фото), надавил на две кнопки пульта. Грохнуло, полыхнул хвост огня и дыма, ракета поползла по направляющим, соскочила с них, слегка просела и вдруг (кто-то из наших крикнул: "Пошла!") резко взмыла вверх под углом и через несколько секунд исчезла из поля зрения. Установка, бывшая только что блестящей и нарядной (специально красили у приезду комиссии), дымилась от обгорающей краски.

Примерно через полчаса был произведен пуск ракеты со второй установки. Он прошел совершенно буднично, словно ракеты на Кубе запускали со времен Колумба.

Во второй половине дня мы на двух "газиках" - кубинцы их по привычке называли "йипи", т.е. "джип" - выехали в район цели на противоположном побережье острова. Там в обширной болотистой зоне (местные жители предупредили нас, что можно наткнуться на крокодилов) была установлена цель - десятиметровая металлическая вышка с белым флагом. (Тогда я не знал, что расположенный неподалеку поселок Кокодрило, согласно легенде, назван так потому, что в свое время на группу корсаров, высадившихся там для отдыха, ночью напал громадный крокодил).

По дороге "джипы" зарывались в песок так, что не помогал даже ведущий передний мост. Вытаскивая друг друга, мы медленно приближались к "цели". Наш водитель, коренастый чернокожий уроженец Ямайки Джонни (кубинцы звали его Йонни), имитируя модных тогда американских блюзменов, вполголоса меланхолично басил:

The autumn leaf

Flews in my window…

У болота дорога оборвалась. Дальше – пешком. Вышку мы отыскали быстро, а вот с воронками от взрывов дело обстояло хуже. Они оказались затянутыми болотным илом, и найти их удалось по следам от взрывов на мангровых деревьях. Они находились метрах в ста от вышки. Для начала очень неплохо: ведь в случае боевых действий "Луна" будет нести ядерный заряд, констатировали наши специалисты.

Перепачканные болотной жижей, измотанные многочасовым лазаньем по мангровым зарослям (про крокодилов мы вообще забыли), искусанные москитами и изнывающие от жажды, мы на обратном пути заехали в придорожный поселок Лос-Индиос, в котором на наше счастье работал небольшой бар-магазин. Дальше все пошло как в анекдоте. Взяли по одной бутылке кока-колы – мало. Взяли еще, все равно мало. Когда выпили по три, хозяин бара взмолился: оставьте хоть немного для местных жителей. - А просто холодная вода есть? – Есть. – Давай. Мы выпили еще два пластмассовых полугаллоновых кувшина холодной воды и поехали в дивизион.

На другой день наши специалисты - и я с ними – вернулись в Гавану. Когда я вошел к себе в домик в холл, соседи, переводчики, коллеги, меня не сразу признали. Как сказал один из них: в поношенной униформе, в "ж.. с ручкой" (так наши острословы называли военную кепку-бейсболку, обтягивающую голову по последней солдатской моде и с длинным козырьком), в темных очках зеленоватого оттенка и с солдатской сумкой оливкового цвета в руках, я походил на кубинца больше, чем многие кубинцы.

В конце сентября состоялось очередное комсомольское собрание, на котором мне вручили грамоту комитета Комсомола Группы советских военных специалистов на Кубе, как было в ней написано, "за … высокие показатели в выполнении служебного и интернационального долга", хотя мне лично было не совсем понятно, чем в данном случае служебный долг отличался от интернационального.

Тогда же мне снова предложили написать заявление о вступлении кандидатом в члены КПСС. Возможно, я бы и согласился, но случилось так, что буквально парой дней раньше я услышал разговор двух наших военспецов, полковника-танкиста и другого, мне незнакомого. Оба они, будучи навеселе, шли по улице и разговаривали, не обращая внимания на окружающих. А я был в кубинской военной форме и темных очках, и они, похоже, приняли меня за кубинского солдата. Когда они поравнялись со мной, полковник взволнованно говорил собеседнику: - И что ты думаешь? Приносят моему сыну повестку из военкомата о призыве на военную службу. Представляешь? Да я… тах-та-та-тах, партбилет к такой-то матери на стол положу, но не допущу, чтобы моего сына взяли в армию! "Ах ты ж сука, полковник, - подумал я. – Значит, такие как я, горбатились и горбатятся по три года, а ты своего партбилетом прикрываешь! А через пару дней мне предлагают писать заявление о вступлении в партию!" Я, конечно, не стал подставлять полковника, но под каким-то благовидным предлогом отклонил предложение.

В начале октября я уехал в отпуск, первый после ухода в армию. Нас, таких отпускников, было четверо: уже упоминавшийся Дима Сарновский, Саша (фамилии не помню) из Выборга, Жена Екенин из Челябинска и я. Мы развезли передачи, привезенные от коллег с Кубы их родственникам в столице, назначили день встречи в Москве для совместного возвращения в Гавану и разъехались по своим городам и весям. Я приехал в родное село Чубковичи ближе к вечеру. Встречу в родителями и братом можно себе представить – мы не виделись почти четыре года. Брату я привез в подарок магнитофон. Он (брат) к тому времени уже не очень хорошо себя чувствовал и вскоре ушел к себе. Отцу я подарил скандинавский теплый свитер, матери – оренбургский пуховый платок. Все это было куплено в валютном магазине "Березка". Родители очень обрадовались подаркам. Мама начала примерять платок перед зеркалом. И в это время послышался голос брата, который звал нас скорее в свою комнату. Мы быстро туда прошли и видим: на экране телевизора Людмила Георгиевна Зыкина, которая тогда только-только вошла в силу, исполняет одну из своих коронных песен "Оренбургский пуховый платок". Мама даже расплакалась от такого совпадения.

Через месяц мы вчетвером встретились в Москве, где к нам присоединились две женщины с детьми, ехавшие к своим мужьям на Кубу, и через несколько дней вернулись к месту работы.

Вскоре после возвращения из отпуска меня перебросили на работу в советско-кубинскую бригаду фронтовых крылатых ракет ФКР (кубинцы расшифровывали их название как Фидель Кастро Рус), дислоцированную на северо-западном побережье Кубы километрах в 70 от Гаваны в так называемой Басе Гранма. Работа были примерно такой же, как в дивизионе "Луна", за исключением того, что после окончания работы в дивизионе я ехал домой, а Гавану, а в бригаде оставался в казарме. По субботам кубинцы, свободные от службы, уезжали на двух грузовиках в Гавану, а оттуда по домам или просто отдыхать, а в воскресенье вечером собирались в условленном месте на набережной, где их ожидали те же грузовики, которые и доставляли их назад в бригаду. Я уезжал и возвращался вместе с ними. Узнав об этом, командир советской бригады, полковник с белорусской фамилией, закатил истерику и обозвал меня злостным самовольщиком. Мои слова о том, что я не сверхсрочнослужащий, а вольнонаемный, не произвели на него никакого впечатления. Приехав в очередной раз на выходные с кубинцами в Гавану, я зашел к Ермакову, поставил его в известность о конфликте и спросил, имею ли я право, как вольнонаемный, распоряжаться своим свободным временем по собственному усмотрению. Он сказал, что имею, но рекомендовал не обострять отношений с командованием. В общем, когда я снова отлучился на выходные в Гавану, у нас с полковником состоялся диалог, который после превратилась в анекдот, по крайней мере, на Кубе: "Если Вы будете стоять на своем, я добьюсь, чтобы Вас отправили на Родину", - заявил он, на что мне оставалось только ответить: "Вы меня Родиной не запугаете".

Через несколько недель в западной провинции Пинар-дель-Рио, в районе поселка Канделария, были проведены первые пуски двух ФКРов. Они назывались тогда "самолет-снаряд" (СС) и представляли собой слегка видоизмененный МиГ-15, снабженный дополнительным стартовым пороховым ракетным двигателем СПРД в форме толстостенной трубы длиной около трех метров с одним заваренной отверстием, заполненной порохом и прикрепленной снизу к СС.

В обстановке строгой секретности нас привезли на место пуска с тройной проверкой документов. Вскоре прибыла государственная комиссия во главе с Фиделем Кастро. Оба "изделия", установленные заранее на пусковых установках, расчехлили, подсоединили к ним пусковые кабели от переносных кабин управления. Кубинский командир бригады доложил Фиделю о готовности к проведению пусков, и тот распорядился провести пуск первого изделия.

Первый пуск проводил сам командир бригады. И тут произошел небольшой казус. Дело в том, что вначале запускается турбина ФКР, и командир установки следит за набором ее оборотов и после перехода рубежа в 10 тысяч, докладывает руководителю пусков из переносной кабины управления, к примеру: 10500 оборотов, 10800, 11500 и так далее. Когда количество оборотов достигает, если я правильно помню, 12500, следует запустить СПРД, поскольку задержка с этим может привести к излишнему выгоранию горючего ФКР, и "изделие" может просто не долететь до цели. Так вот, командир дивизии докладывает осипшим от волнения голосом: 11500 оборотов, 12100, 12300, 12500… Надо запускать СПРД, а кубинца "заколодило", и он продолжает докладывать как автомат: 12600, 12700, 13000. Тогда стоявший за его спиной наш специалист, капитан Горовой протянул руку и нажал своим пальцем на палец кубинского комбрига, лежавший на кнопке пуска. Комбриг дернулся и оторопело оглянулся, но в эту секунду грохнул СПРД, пламя лизнуло пусковую установку и траву вокруг нее. ФКР рывком соскочила с направляющих и с завывшей на форсаже турбиной начала крутой подъем. В этот момент появившиеся из ниоткуда два МиГ-17 присели почти до земли с обеих сторон ФКР и повели ее как любимую девушку. Это было сделано для маскировки пуска на тот случай, если его фиксировали американские самолеты-разведчики. Когда ФКР набрала высоту, от нее отделился выгоревший СПРД, грохнулся на землю и запрыгал мячиком в разных направлениях на десятки метров. Невольно подумалось: не хотелось бы оказаться в этот момент на месте его падения.

Между тем ФКР, набирая скорость, исчезла из поля видимости, и вскоре пилот одного из самолетов сопровождения доложил, что зафиксировал взрыв. В район цели (все тот же многострадальный юго-запад Пиноса) срочно вылетел вертолет с группой проверки, которая примерно через полчаса сообщила по радио, что расстояние от цели до места взрыва не превышает 200 метров. Фидель поздравил ракетчиков с успешным запуском первой ФКР на Кубе. Сегодня одна ФКР, насколько я помню, стоит в музее Революционных Вооруженных Сил.

ФКР на параде на Площади Революции 2 января 1965 года

Не знаю, чем бы кончилось наше постоянно растущее противостояние с командиром бригады, если бы однажды ближе к вечеру в бригаду не приехал Джонни. "Тебя Василий (Ермаков) срочно зовет", сказал он. Я передал через офицеров привет командиру бригады и уехал в Гавану, где, не заезжая домой, явился к "Василию". Он был, как всегда, немногословен. "Здоров? Военная форма есть? Вечером полетишь в Сантьяго-де-Куба с группой инспекторов. В ней два наших специалиста. Возглавляет группу капитан Мир (Арнальдо Мир был начальником штаба артиллерии). Вопросы?". Вопросов не было. Ровно в полночь группа вылетела по назначению.

Поселили нас в окрестностях Сантьяго, в ранчо "Версаль". В задачу группы входило проинспектировать все в/части и артиллерийские склады Восточной, Центральной и Западной армий. Рано утром группа выезжала на инспекцию в соответствии с планом. За день посещали одну, максимум, две в/части, а вечером насквозь пропыленные, как пишут журналисты, "усталые, но довольные", возвращались в "Версаль", впрочем, нередко оставались в той в/части, где нас заставала ночь.

Ранчо "Версаль" сегодня

Однажды в дождливый январский день группа инспектировала две в/части близ одного из перевалов в горах Сьерра-Маэстра. Промокшие насквозь и замотанные донельзя члены комиссии выехали в Сантьяго, но застряли на перевале и где-то ближе к полночи свернули в первую попавшуюся часть, где и заночевали. Нас накормили остывшими остатками ужина и уложили на свободные койки в одной из казарм. Рано утром солдаты ушли, стараясь не беспокоить нас. Остался дневальный у входа с небольшим радиоприемником в руках, из которого доносилась негромкая музыка. Я лежал на втором этаже двухъярусной койки (внизу спал мой шеф, фронтовик, преподаватель Ленинградской Артиллерийской академии полковник Соболев Ю.А.) и сквозь сон слушал музыку. Вскоре она прекратилась и началась передача новостей. Диктор сообщал, что вчера, 16 января, находящаяся в СССР кубинская делегация во главе с Р. Кастро прибыла из Москвы в Киев… 16 января, что-то знакомое.., мама дорогая, да это же мой день рождения. Вчера был мой день рождения, а мне… С досады я заворочался, кровать заскрипела. – Что случилось, Саша? – спросил меня шеф. – Все нормально, просто я только что вспомнил, что вчера у меня был день рождения… Помолчав, шеф сказал: - Ладно, не переживай, на войне как на войне, вернемся в "Версаль", отметим это дело.

Как-то, инспектируя один из артскладов, мы увидели, как пожилой толстяк-солдат тащил с напарником ящик со снарядами, не выпуская из зубов горящей сигары, и роняя пепел и искры прямо на содержимое ящика. Наш специалист-пороховик, подполковник, недавно прибывший на Кубу и еще не знавший местных реалий, от возмущения потерял дар речи. Он подскочил к толстяку и попытался выхватить сигару у него изо рта, но тот лишь сильнее сжал зубы, не понимая, чего от него хочет этот "совьетико". Руки у него были заняты ящиком, бросать который было нельзя, а сказать он ничего не мог, поскольку рот был занят сигарой. Конец немой сцене положил подбежавший солдат, который перехватил ящик у толстяка. После началось объяснение. Подполковник приводил массу случаев, когда халатность с курением приводила к серьезным последствиям.

Однажды мы задержались в одной из кубинских воинских частей у поселка Сан-Луис в горах Сьерра-Маэстра на востоке острова. Вечером собрались у костра вместе с кубинскими солдатами, которые вполголоса пели что-то "свое кубинское". К костру подъехал верхом местный "гуахиро", крестьянин. Я попросил у него разрешения проехать на коне. Он разрешил, предупредив, чтобы я далеко не уезжал. Я пообещал, сказав, что буду ориентироваться по свету костра, объехал вокруг поселка, вернулся к костру. Мы поделились впечатлениями от поездки. Вспомнив, как в послевоенные годы меня учили вскакивать в седло, не касаясь стремян, я попытался сделать это, но у меня не получилось. Попробовал "гуахиро", у него тоже не получилось. Тогда один из кубинских солдат, молодой, лет двадцати, подошел, сосредоточился, прыжок, и он в седле. Я даже позавидовал ему. Оказалось, он тоже из семьи "гуахиро" из провинции Камагуэй.

Закончив инспекцию на территории от Сантьяго до Гуантанамо и Баракоа, группа переместилась в Ольгин. Там капитана Мира сменил капитан Портела, активный участник боевых действий Повстанческой армии против батистовцев именно в районе Ольгина, который много рассказывал о боях в этих местах. ("А здесь нас прижали к скалам. Мы кое-как перебрались через речку, а тут авиация. Спрятались в плантации сахарного тростника, а они его подожгли…"). Довелось мне тогда побывать и в уже упоминавшемся поселке Хигуани, населенном выходцами с Гаити. Там к группе присоединился на несколько дней командующий артиллерией РВС Кубы, команданте Революции Педро Мирет, с которым у меня произошел забавный случай. Все мы были в кубинской полевой военной форме; когда Мирет и вся группа заходила в помещение штаба части, ему все отдавали честь, он и сопровождающие его лица козыряли в ответ. Козырял и я. И вдруг Мирет говорит: – Знаешь, Алехандро, я все-таки присвою тебе звание лейтенанта РВС Кубы. Ты не против? – За какие заслуги, команданте? - не понял я. – Уж очень ты лихо козыряешь.

Около трех недель ушло на инспекцию частей и подразделений Центральной армии со штабом в г. Санта-Клара. Однажды вечером, когда я в своем номере переводил какую-то срочную бумагу для шефа, ко мне зашел член группы лейтенант Педро Гарсиа. - Алехандро, - сказал он, - говорят, у тебя есть с собой гражданская одежда. У меня действительно были с собой рубашка и брюки, которые я за всю командировку так ни разу и не одел. Переодевшись прямо у меня (рубашка навыпуск, пистолет за поясом), Педро ушел. На другой день он вернул мне одежду. Брюки были вычищены, рубашка выстирана и накрахмалена. Он мне ничего не объяснял, а я ничего не спрашивал. (С Педро мы встретились через 14 лет в Гайане, где я в то время работал корреспондентом ТАСС, а он - в посольстве Кубы. Потом мы с ним пресеклись в Кингстоне и в Порт-оф-Спейне, где меня однажды даже задержали, как я понял, за "серпастый и молоткастый" советский паспорт, но, помариновав около часа, отпустили).

Встреча с крестьянами (и крестьянками) восточной провинции Орьенте. Слева наш военспец-пороховик, рядом с ним - нач. штаба Восточной армии, капитан Леаль, в центре ближе к крестьянкам прикуривает автор этих строк.

В общем, в Гавану мы вернулись через два месяца. Могу с уверенностью сказать, что в ходе той командировки объехал в буквально весь остров: от восточного мыса Майси, от которого до острова Гаити менее ста километров, и до мыса Сан-Антонио на крайнем западе. Мне посчастливилось увидеть Кубу "вблизи": горы Сьерра-Маэстра на востоке, хребет Эскамбрая с его кофейными плантациями на юге провинции Вилья-Клара, плантации сахарного тростника и ананасов на равнинах Камагуэя и Матансаса, огромные сады цитрусовых на полуострове Сапата, поселки углежогов в болотах карибского побережья, живописные долины западной провинции Пинар-дель-Рио. А самое главное, я познакомился с интересными людьми, кубинскими солдатами и офицерами, узнал удивительно гостеприимных кубинских крестьян. Говорю это не ради красного словца: даже в самых бедных сельских домах, в которых доводилось бывать (а бывать в них доводилось), после традиционного "¿Qué tal?" т.е. "Как дела?" вторым вопросом был "¿Tienes hambre?", "Ты голоден?". И всегда делились тем немногим, нередко последним, что имели. Такое не забывается.

Позже, работая в Главном штабе артиллерии и в артиллерийской академии, находившихся в гаванской крепости Кабанья, мне доводилось неоднократно отправляться в самые отдаленные уголки острова с нашими военспецами на разного рода совещания, проверки, учения, стрельбы и т.д. Каждая такая поездка обогащала меня новыми знакомствами, кстати, не только среди военных. Наверное, поэтому мой шеф полковник Соболев, собиравшийся как-то в поездку в Восточную армию, на предложения командования штаба дать ему сопровождающего, ответил: "Не надо. У меня Саша есть".

Работая в Артиллерийской академии, приходилось делать письменные переводы лекций наших преподавателей, наполненных схемами и таблицами. В лекции и таблицы постоянно вносились поправки. Как-то срочно понадобилось перепечатать поперечную таблицу, для чего была нужна пишущая машинка с широкой кареткой. В штабе такой не оказалось, и шеф послал меня в машбюро при штабе советских военных специалистов. Все машины оказались в разгоне, а дело было срочное, и я попросил у одного курсанта мотоцикл, чешскую "Яву". Приехав в штаб, заскочил в машбюро, молодой и красивый, и сходу: "Здрасьте. У меня срочное дело. Девчонки, у кого у вас широкая каретка?" Машинистки почему-то стали переглядываться и хихикать, а зав. машбюро, пожилая женщина, с улыбкой сказала: - Иди вон к Кате, она у нас самая толстая. До меня только тогда дошло, какую глупость я сморозил. У Кати действительно была машинка с широкой кареткой. Долго мне потом поминали эту "широкую каретку".

Интересно, что когда я в 1978 г., работая на Кубе в качестве корр. ТАСС, прилетел по делам в Камагуэй, один из сотрудников местного аэропорта, присмотревшись, узнал меня, добавив, что 13 лет назад я был в военной форме.

Среди наших военных специалистов попадались удивительные люди. Таким для меня был капитан Садоха, фронтовик, одессит, тренировавший кубинских десантников. Невысокий, весь словно скрученный из канатов, с лицом, покрытым крупными морщинами, он, казалось, был рожден именно для того, чтобы быть десантником. Однажды, едва ли не в первом прыжке, разбился кубинский десантник, парашют которого остался нераскрытым. Прибывший на место происшествия министр Революционных вооруженных сил Кубы Рауль Кастро спросил у Садохи, почему это произошло. Тот ответил, что солдат просто испугался в воздухе. Ответ вызвал гневное раздражение министра. Тогда Садоха снял с разбившегося парашют, надел его на себя, приказал завести вертолет, взлетел на нем и совершил прыжок. Парашют у него нормально раскрылся. Больше Рауль ему никаких вопросов не задавал, а среди наших спецов долго говорили о том, как Садоха "умыл" кубинского министра.

В те времена для многих наших военных специалистов, - впрочем, не только военных - и их переводчиков на Кубе подводная охота была одним из самых излюбленных видов отдыха и спорта. Теплая прозрачная вода, золотистые песчаные пляжи, практическое отсутствие акул и других опасных тварей в прибрежной зоне, ограниченной коралловыми рифами, все это буквально провоцировало надеть маску и ласты, взять в зубы шноркель (дыхательную трубку), нацепить ниже колена ножны с ножом (прошу извинить за тавтологию; кстати, слово "нож" есть сокращенное "ножной меч", то есть, короткий меч, носившийся в голенище сапога), разумеется, взять в руки подводное ружье и… Да, еще желательно надеть футболку, потому что солнце на Кубе обжигающее, вода в море соленая, поэтому без привычки можно схлопотать весьма серьезные солнечные ожоги, тем более, что подводная охота – весьма длительный процесс.

Впрочем, подводная охота есть не только охота на рыб или лангустов, но "охота" на раковины. Последняя не менее интересна и не менее опасна, чем первая. Вообще-то и тем, и другим желательно заниматься не в одиночку, а в компании. В мой первый выход на подводную охоту – после нескольких предварительных тренировок под присмотром опытных подводников (куда уж опытнее, это были наши "фрогмены", т.е. подводные минеры), - я вылез, что называется, в гордом одиночестве на водный простор за коралловую гряду и довольно долго там наслаждался жизнью, развлекаясь погоней за проплывавшими мимо рыбами, пока не нарвался акулу, правда не очень большую, метра полтора длиной. Акула, надо отдать ей должное, меня полностью проигнорировала, за что я ей весьма признателен до сих пор. Когда я рассказал об этом случае старому кубинскому подводному охотнику, работавшему с нашими "фрогменами", капитану Сантосу, тот только ухмыльнулся: - Алекс, это, наверно, был тунец, а не акула. – Cам ты тунец, - огрызнулся я. - Скажи еще, сардина. - Или сардина, - продолжал подначивать меня Сантос и, вдоволь поиздевавшись надо мной, уже серьезно добавил: - А все-таки, Алекс, за коралловую гряду ты один лучше не вылезай. Это может быть действительно опасно.

Совету старого волка-подводника я старался следовать, но морская глубина заманивает, как у Сент-Экзюпери пустыня заманивала новобранцев Французского легиона, которые уходили в Сахару и не возвращались, и я все же изредка выбирался за кораллы, пока однажды не напоролся на огромного электрического ската и решил, что хватит дразнить судьбу. На моей памяти такой вот скат едва не отправил на тот свет командира советской дивизии крылатых ракет ФКР (о нем я уже упоминал выше), вылезшего за коралловые рифы в районе Басе-Гранма. Бывшие с ним офицеры едва успели доставить его в госпиталь.

Так вот, однажды весной 1965 года мы с одним военспецом, (назовем его Володей) тоже слегка сдвинувшимся на подводной охоте, приехали на пляж Санта-Мария, что километрах в 20 от Гаваны. В то время для большинства наших специалистов и их семей такой выезд на пляж был одним из любимых видов отдыха. Итак, семья Володи осталась на пляже, а мы с ним, нацепив все необходимое снаряжение и прихватив на линьке автомобильную камеру, затянутую с одной стороны частой сеткой для складывания раковин, отправились на охоту. Как обычно бывает в это время года, с утра царил полный штиль, видимость на глубине 15-20 метров была идеальной, и на песчаном дне можно было различить едва заметные бороздки, которые оставляли при передвижении обитатели раковин. По этим бороздкам, пока их не размыла вода, можно было выйти и на сами раковины.

Примерно через час у нас их набралось штук, наверное, пять, в том числе прекрасный витой тритон, как две капли воды похожий на тот, в который трубил Ихтиандр в фильме "Человек-амфибия", и который после в Москве "увел" у меня один их близких друзей. Мы уже собрались возвращаться, когда мне в поле зрения попала довольно крупная необычного вида серая раковина, наполовину зарытая в песок. Жестом показав на нее Володе и прицепив ружье к автопокрышке, я вынул нож из ножен и пошел на погружение. Когда до цели оставалось метра, наверное, два, то оказалось, что это совсем не раковина: с нее на меня смотрели два круглых злых глаза. Только тут до меня дошло, что это мурена, и я быстро пошел на поверхность. "Что случилось?", спросил Володя. – Это мурена, - ответил я. – Как? Мурена в песке? – Да, в песке. И здоровенная.

Мы покружились над ней. – "Может, подстрелим?" – предложил Володя. – Попробуй, - ответил я.

Володя натянул резины ружья, приготовился, нырнул, но с полпути вернулся. – Нет, это твоя добыча. Ты ее нашел, ты и стреляй.

- Ладно. Теперь уже я натянул резины своего ружья, выбрал позицию, чтобы зайти "с затылка", и пошел на погружение. Когда до мурены оставалось около метра, я спустил курок, и стрела буквально пригвоздила ее голову ко дну. Уходя в сторону, я успел заметить, как мурена забила хвостом, поднимая со дна тучи песка, и махнул Володе рукой в сторону берега – будем возвращаться. Мурена продолжала биться на стреле. Вслед за ней в воде тянулась темная полоска крови. Мы быстро уходили к берегу.

Доплыв, мы выбрались из воды едва ли не ползком. Те, кто занимался подводным плаванием, знают, что с ластами и в маске можно плавать часами, но когда выходишь на берег, оказываешься без сил.

Уже на берегу мы разглядели наш трофей. Темно-зеленая, пятнистая мурена, обвившаяся вокруг стрелы, была мертва. Я попытался обхватить ее пальцами. Увы, это не получилось даже пальцами двух рук. Да мурена была мертва, но пальцы все еще ощущали подрагивание ее тела. Добыча оказалась не маленькой - более 170 сантиметров длиной.

Я со своей добычей

Пляжная публика шумно восхищалась нашей добычей. Нас же с Володей занимал вопрос, а что с ней делать дальше? Его жена категорически отвергла наше предложение отвезти мурену домой, чтобы приготовить ее, заявив, что ни за что в жизни не станет возиться с этой "ядовитой гадостью".

Не подействовало даже мое апеллирование к римским императорам, которые вроде бы считали мурену деликатесом. "Да выбрось ее обратно в море, и все дела", предложил Володя, явно уставший от подводной охоты, бурного восхищения "сопляжников" и от упорного нежелания жены продемонстрировать свои кулинарные способности.

Нет, выбрасывать мурену я не стал (зря, что ли старался?). Сплавав еще раз в море, нарвал водорослей, обернул ими добычу и уложил в сумку вместе с принадлежностями для морской охоты.

После возвращения в Гавану я отправился в столовую для советских военных специалистов, и там, на кухне показал свою добычу. Кухня загудела, как потревоженный улей. Посмотреть на мурену сбежался весь штат поваров и посудомоек, состоявший исключительно из местного населения. Когда же я спросил у них, можно ли мурену "употребить в пищу", и если да, то могут ли они должным образом приготовить, шум еще больше усилился. Одни говорили, что нет, что мясо мурены (не знаю, уместно ли здесь слово "мясо") ядовито, и яростно спорили с теми, кто придерживался иного мнения. (Мне это напомнило сцену в Одессе, когда мы с приятелем, приехав в этот прекрасный город, у вокзала спросили какую-то женщину, как нам проехать на Мясоедовскую улицу. Та не знала, остановила другую женщину… В общем, через несколько минут уже целая группа одесситок, напрочь забыв про нас, ожесточенно спорила о том, как проехать на Мясоедовскую улицу. "Ну шо вы мине говорите, - возмущенно толковала одна из них. – Я ж хорошо помню, шо когда я у первый раз приехала у Одессу и спросила, как мине добраться до Мясоедовской, мине сказали, едьте вон туда и приедете куда вам надо. Я таки да поехала и приехала на Мясоедовскую…").

Видя, что спор уже достиг достаточно высокого накала, и что спорящие про меня вообще забыли, один из поваров, средних лет мулат, отвел меня в сторону.

- Не слушай ты их, - сказал он. - Спорят о том, чего не знают. Я в молодости шесть лет работал поваром на каботажном судне. Наши ребята не раз ловили мурен, и я готовил их так, что только пальчики оближешь. Давай сюда твою добычу. Он быстро и профессионально разделал мурену, отрубив ей голову ("у нее только здесь яд") и выпотрошив, разрубил ее на несколько кусков, которые уложил в чан и залил рассолом с уксусом и переложил какими-то травами ("мурена старая и без этого будет жесткой").

- В общем, когда завтра придешь на завтрак, она будет готова. Утром будет мое дежурство, скажешь, на какой стол ее подавать, сказал он.

- Договорились, - ответил я.

Надо сказать, что столовая, о которой идет речь, была организована на манер солдатской: в ней стояли несколько длинных столов со скамейками с двух сторон, каждая из которых рассчитана на пятерых человек. Как это обычно бывает, за каждый стол, как правило, садилась своя постоянная компания. За ужином я предупредил своих, что на завтрак их будет ждать сюрприз. На все расспросы о том, что это за сюрприз, я лаконично отвечал, что, мол, завтра сами все увидите. Компания была явно заинтригована…

Итак, когда на другой день утром наша компания собралась на завтрак, повар поставил на стол несколько тарелок с кусками хорошо прожаренной мурены, хлеб, соус и, в общем, все, что обычно подавалось к завтраку. Компания недоуменно переглядывалась. Тогда я торжественно объявил, что угощаю их мясом мурены, которую накануне подстрелил собственными руками. Недоумение еще больше усилилось. Заговорили о том, что это же змея, да к тому же еще и ядовитая… Все мои резоны насчет того, что императоры Древнего Рима, - а уж они-то понимали толк в еде, - считали мясо мурены деликатесом, почему-то не действовали. Ответ был примерно один: императоры императорами, а мясо мурены… , в общем, черт его знает, она же все-таки змея ядовитая, значит, и мясо ее тоже того…

Поняв, что словами здесь ничего не добьешься, а только личным примером, я, следуя старому армейскому правилу "делай как я", взял кусок мурены, полил его соусом "гуакамоль" (авокадо, лимонный сок, лук, чеснок и зелень) и храбро положил в рот. За столом воцарилась почтительная тишина. Все взоры были обращены на меня, вернее, на мой жующий рот.

- Ну, и как? – раздался чей-то взволнованный голос.

- Прекрасно, - ответил я, стараясь не подавиться от пристального внимания со стороны соседей. – Кажется, начинаю понимать вкусы древнеримских императоров. И я потянулся за следующим куском.

За столом все пришли в движение. Споры стихли, и общую тишину нарушало лишь звяканье вилок. Все старательно жевали куски мурены, смоченные в соусе и слегка посыпанные перцем. Через пару минут с муреной было покончено. От нее остались несколько жалких косточек. Затем, за кофе начался обмен впечатлениями, в ходе которого все сошлись во мнении, что мясо мурены по вкусу почти ничем не отличается от рыбы, и что рыба бывает даже вкуснее.

Отдельного разговора заслуживают наши военные специалисты, с которыми мне довелось работать. К сожалению, в памяти, кроме фамилии полковника Ермакова, которого я уже упоминал, осталась фамилия только последнего, преподавателя Ленинградской артиллерийской академии полковника Юрия Александровича Cоболева, фронтовика, ленинградца, отличного специалиста и прекрасного, интеллигентного человека.

Прогулка по набережной Гаваны в выходной день. Впереди – автор этих строк. Сзади слева – В. Вигский, рядом В. Караченцев.

Был еще полковник Кожевников (или Колесников?), артиллерист-фронтовик. Высокий, не по годам стройный, с морщинистым лицом и редкими седыми волосами, всегда элегантно одетый, он казался мне похожим на офицера царской армии. Отмечая 16 января 1966 г. свое 25-летие, я пригласил на него нескольких наших специалистов, в том числе Кожевникова. Все шло как обычно, поздравления, пожелания, тосты. Постепенно дело дошло до песен. Пели негромко, но слаженно, в основном фронтовые песни. Дошло до песни М. Фрадкина на слова Е. Долматовского "Ой, Днипро, Днипро". Когда дошли до куплета

Ты увидел бой, Днепр, отец-река,

Мы в атаку шли под горой.

Кто погиб за Днепр, будет жить века,

Коль сражался он как герой,

у полковника Кожевникова дрогнул голос и он замолчал. Мы переглянулись, а он объяснил, что просто вспомнил, как его батарея (он был тогда капитаном) принимала активное участие в операции по форсированию Днепра во второй половине 1943 года и понесла большие потери. Мы, молодые переводчики, слушали его рассказ, раскрыв рот. А полковник, между тем, сказал: "Был тогда у меня ординарец Сашка, - и, повернувшись ко мне, продолжил, - точно как ты и внешне, и по характеру. Погиб он тогда". После он часто рассказывал мне о своем участии в ВОВ. (Когда после я смотрел фильм "Освобождение", серию о форсировании Днепра, то мне вспомнились рассказы полковника Кожевникова, многое из которых совпадало с эпизодами фильма и действиями капитана Цветаева (актер Н. Олялин). И подумал, что его рассказы кому-то из авторов картины могли лечь в основу части сценария фильма о форсировании Днепра. Кстати, у капитана Цветаева был ординарец Сашка…

Фамилии остальных наших спецов я, к своему стыду, забыл. Был полковник, уроженец Кубани, фронтовик, который знал несколько слов по-испански, в том числе mañana, т.е. "завтра". Но если он говорил mañana, то обязательно добавлял por la mañana (в его произношении это звучало "маньяна полуманьяна", что нередко сбивало с толку кубинских собеседников. Так, возвращаясь домой после работы, он говорил шоферу-кубинцу: "Значит так, Хосе, маньяна полуманьтьяна аки, т.е. дословно "завтра утром здесь", даже если тот должен был приехать во второй половине дня. И тогда в разговор приходилось влезать мне. Других испанских слов я от него не слышал. Но однажды мы ехали в штаб рано, в шестом часу утра. Набережная была безлюдна и практически без машин. Как вдруг с 23-й улицы на набережную, не обращая внимания на красный сигнал светофора, вылетает на машине какой-то идиот под самым нашим носом. Хосе резко рванул влево и ударил по тормозам. Нас развернуло, и машина едва не перевернулась. И вдруг полковник, высунувшись в окно и грозя кулаком, заорал вслед удалявшейся на бешеной скорости машине нарушителя: - Ах ты, … твою в карахо мать!! Такой русско-испанский симбиоз матерщины я слышал первый и последний раз в жизни.

Был еще один советник артиллерист полковник Иван (фамилию не помню), фронтовик, родом из Одессы, который за словом в карман не лез, но если и матерился, то исключительно по-русски. Вообще-то с Иваном больше работал Дима Сарновский, но иногда случалось и мне. Как-то мы ехали на работу после обеда. На полпути, на улице Линеа, наш "газик" закапризничал, и вот шофер копается в моторе под капотом, мы с Иваном топчемся около него. Неожиданно рядом тормозит спортивная двухместная машина, а в ней капитан Портела, н/штаба артиллерии РВС Кубы, который кричит по-испански: "Иван, что случилось? У нас через час оперативное совещание, поехали!" Я перевел его слова Ивану. Иван в ответ: "Переведи ему: На чем же я поеду? На х.ю боком? Он что, не видит, что у нас машина неисправна?" Я только открыл рот, чтобы как-то перевести эту остроту, но Портела перебил меня: - Не надо переводить, я все понял. Сейчас пришлю летучку. И укатил. Минут через 20 летучка действительно пришла.

Наш военспец полковник Иван (в центре), водитель Хосе (слева) и автор этих строк.

Вообще русский мат на Кубе оставался неотъемлемой частью общения. Кубинские военные, особенно нижнее и среднее звено, заучивали его вскоре после первых встреч с нашими специалистами. Поэтому, приехав в ту или и иную в/часть и спросив, к примеру, у часового на въезде "¿Qué tal?", т.е. "Как дела?", нередко можно было услышать в ответ "За@бись!", что означало, что в этой в/части есть наши специалисты.

Практически то же самое можно сказать о кубинском мате в русской среде. Его, как правило, знали не только мужчины, но и женщины, естественно, не столько для использования, сколько для понимания, когда кто-то из кубинцев вдруг начинает говорить русскому (или русской) с улыбкой кубинскую матерщину в расчете на то, что собеседник (собеседница) этого не понимает, что иногда почему-то доставляло удовольствие самому говорящему и кое-кому из окружающих.

Как я уже указывал, последние полтора года своей доинъязовской переводческой карьеры с советскими военспецами мне довелось работать в Артиллерийской Академии РВС Кубы. И вот первый "наш" выпуск. Выпускной вечер на плоской крыше одного из двухэтажных домов близ набережной. Все курсанты – с невестами, женами. Преподаватели и наши военспецы – тоже с женами. Один я – один. Закончилась торжественная часть. Подняты тосты за первый выпуск, за наших специалистов, за кубинцев, за советско-кубинскую и кубино-советскую дружбу. Играет маленький оркестр, кое-кто танцует. Наши спецы, и в том числе мой шеф, полковник Соболев с женой уезжает, пообещав прислать за мной Хосе (водителя). Все расслабились. Начинаются подзуживания. – Алекс, в ваших фильмах герои пьют водку стаканами. А ты так можешь? – Только с тобой на спор. – Но в наших фильмах этого нет. Так можешь или нет? Я смотрю через ограду площадки и вижу, что к дому подъезжает Хосе. – Ладно, давай на спор, кто больше. – Давай, - горячится курсант, отталкивая протестующую то ли жену, то ли невесту. Нам наливают ром в два высоких стакана. Вокруг собираются "зрители". Я выпиваю ром и переворачиваю стакан. Кубинец с трудом вливает в себя чуть более половины и со словами "no puedo más" т.е. "не могу больше", поднимает руки. Меня поздравляют, а я, стараясь не качаться, дружески прощаюсь со всеми, и быстро, пока ноги слушаются, иду к машине. Домой меня вводит уже Хосе. Но, как говорится, "честь флага" я не посрамил.

Хочу сказать несколько слов о моем друге, упоминавшемся выше, ныне покойном ленинградце Диме Сарновском. Родившийся в семье геологов, Дима всегда отличался независимостью суждений, был человеком очень скромным, но прямым и твердым в принятии и выполнении своих решений. Он познакомился с кубинской девушкой-мулаткой по имени Нидия, работавшей в системе обслуживании советских военных специалистов, Они решили пожениться. И Дима, как законопослушный гражданин, пришел к замполиту Группы советских военных специалистов… и через три дня был отправлен на Родину. Казалось, что тут и делу конец, ан нет. Примерно через полгода Нидия, будучи активистом Союза молодых коммунистов Кубы (кубинского комсомола), добилась, чтобы ее включили в состав молодежной туристической группы для поездки в СССР. Прилетев в Москву, она, не теряя времени, отправилась в Ленинград, где они с Димой и зарегистрировали брак. У них было двое детей, Ира и Дима-младший. В конце 90-х Дима-старший умер. Ира, насколько я знаю, вышла замуж и уехала в Испанию, а Дима-младший с двумя молодыми кубинцами стал "челноком" - они закупали в Москве женское белье и доставляли его на Кубу, где оно было в большом дефиците. Чем кончился этот его бизнес, не знаю. А Нидия, оставшаяся в Петербурге одна, вернулась на Кубу.

Между тем, срок моей командировки подходил к концу. Вообще-то она завершилась еще в декабре 1965 года, но мне предложили продлить ее на год. Я выдвинул встречное предложение: поработать до конца мая 1966 года, которое было принято. Где-то в начале мая я так, между прочим, сказал шефу, полковнику Соболеву, что мне хотелось бы перед отъездом в Москву попрощаться с Сантьяго-де-Куба. Он ответил, что, конечно, давно уже надо проверить состояние дел в штабе артиллерии Восточной армии, и сообщил об этом начальнику Артиллерийской академии команданте Антонио Кеведо. Короче, через несколько дней мы вылетели на неделю в Сантьяго-де-Куба. Как сказал бы, наверное, в такой ситуации Остап Бендер, "сбылась мечта идиота".

Ближе к отъезду на собрании преподавателей и курсантов Артиллерийской         академии команданте Кеведо поблагодарил меня за работу и вручил две Почетные Грамоты от Рауля Кастро: одну за Карибский кризис и другую за работу с кубинскими артиллеристами.

Кроме того, по рекомендации полковника Кожевникова штаб советских военных специалистов снабдил меня направлением и другими документами, необходимыми для поступления в одно специализированное военное учебное заведение. Но, вернувшись на родину, я, что называется, "загулял". Мы с одним нашим военным специалистом, вернувшимся на полгода раньше меня (он сам, его жена и его отец, полковник в отставке), рванули на его "Волге" по маршруту Москва-Киев-Одесса-Николаев-Херсон –Запорожье-Курск-Москва. А когда после возвращения я пришел в указанное заведение, оказалось, что прием уже закончен. Мне порекомендовали идти в Московский государственный педагогический институт иностранных языков им. Мориса Тореза, а после его окончания прийти к ним. Я так и сделал, но после его окончания в 1971 году решил идти в ТАСС, и с тех пор и до выхода на пенсию в 2013 году место работы не менял.

В 1976 году я приехал на работу в Гайану. Однажды мы с женой под вечер выехали за город на побережье полюбоваться закатом солнца. Я остановил машину, и буквально через минуту перед нами остановилась другая машина, из которой вышли четверо крепких чернокожих ребят. Я на всякий случай сказал жене, чтобы она не выходила из машины. Между тем ребята подошли, поздоровались и спросили на плохом английском языке: "У вас проблемы с машиной?". "Нет, - ответил я, - Просто хотим посмотреть закат солнца". "Вы – советский журналист? – поинтересовался один из них, и, получив утвердительный ответ, добавил: Не бойтесь, мы - кубинцы". "Я это понял", - ответил я ему по-испански. "Откуда?" - удивился он. "На вас кубинские гуаяберы (рубашки "кубинского" покроя), ответил я по-испански. Ребята переглянулись. "Вы все-таки будьте осторожнее, место здесь отдаленное, могут быть неприятности", - предупредили они. Я поблагодарил их, и мы разъехались.

И еще самое главное: именно работавшие там кубинские врачи спасли жизнь моей жене и сыну – первому советскому гражданину, родившемуся в этой стране - во время родов.

Сегодня рядом с Торренсом находится Мемориал советским воинам-интернационалистам, отдавшим жизни за свободу Кубы. Так вот, первых четверых солдат там похоронил наш полк. Вокруг кладбища мы сажали деревья. Приехав на Кубу в 1978 году, я попытался найти деревья, посаженные мной. Не нашел – за прошедшие годы они выросли.

Автор этих строк возлагает цветы к Мемориалу (1988 г.)

Известно, что после вывода в 1993 году российской бригады с Кубы, которая базировалась, кстати, и в Торренсе, и прекращения помощи этой стране со стороны России, некоторые кубинские руководители предлагали погасить вечный огонь Мемориала для экономии газа, который Куба импортирует. Но Рауль Кастро тогда твердо заявил, что этот объект будет отключен в последнюю очередь. И еще одно: Куба оказалась единственной страной, которая была против вывода из нее советских-российских войск.