Райтаровский Виктор. "Турист" №279 (1962-1965 и не только)

04.10.2017 Опубликовал: Гаврилов Михаил В разделах: Тексты

(лайков: 7)

Загрузка...

Напечатать

Фотоальбом

РАЙТАРОВСКИЙ Виктор Владимирович: Почетный профессор Московского Международного университета, МГУ им. Ломоносова и доктор испанистики Леонского университета (ЛУ, Испания)).
Родился 16 января 1943 г. на Украине. После окончания в 1960 г. средней школы им. Платона (Наславча, Молдавия) учился в Кишиневском строительном техникуме и работал. В 1962–65 гг. служил в Советской Армии, из них два года на Кубе. В 1970 г. окончил Ленинградский государственный университет по специальности филолог-романист. В 1970–77 преподавал испанский язык в Ленинградском пединституте (ЛГПИ, ныне РГПУ им. Герцена) и французский, испанский, польский и португальский язык в Ленинградском институте театра, музыки и кинематографии (ЛГИТМиК, ныне СПБГАТИ). В 1977–79 г. – слушатель Высших педкурсов Московского института иностранных языков им. М. Тореза (МГПИИЯ, ныне МГЛУ). В 1979–80 г. переводчик при КМО СССР. С 1980 по 1998 г. работал в Гостелерадио СССР в качестве диктора и ведущего аналитическо-информационных программ на Испанию и страны Латинской Америки. В 1985–87 гг. находился в командировке в Мозамбике, по возвращении – аспирант кафедры иберо-романского языкознания МГУ им. Ломоносова. В 1990 г. защитил диссертацию по специальности "романское языкознание", продолжал сотрудничать с филологическим факультетом МГУ как научный оппонент и руководитель, а в 1992–97 гг. как преподаватель, и параллельно продолжал работать в Гостелерадио. С 1990 г. по 2000 г. – преподаватель кафедры испанского языка Московского Лингвистического университета и с 1996 г. по настоящее время – профессор кафедры романо-германской филологии и востоковедения Московского Международного университета. Учился в 2001-2004 гг. в докторантуре по направлению "Испанская филология" на факультете философии и словесности Леонского университета (ЛУ) (Испания). По окончании докторантуры получил степень доктора философии - Ph.D. В 2018 -2020 гг. обучался в докторантуре ЛУ по новой программе - «Испанистика (корни, развитие и перспективы)», в 2020 г. защитил докторскую диссертацию, получил степень доктора испанистики. В последние годы – работал в качестве профессора по кафедре по совместительству в Высшей Школе Бизнеса МГУ им. Ломоносова.
Известный романист, автор научных работ и учебно-методических пособий, актер театра (Teatro Gótico de León, España) и кино (советско-кубинский фильм "Всадник без головы", 1972 г., и кубинский телесериал "Великий мятеж",1980 г.), композитор (vivir.bandcamp.com).

Награжден Почетной грамотой министра РВС Кубы Рауля Кастро как Воин-интернационалист. Член МООВВИК с 1998 г.

---------------------------------------------
В одной из "чичеринских" казарм города Днепропетровска, где в 1962 году я прошел курс молодого бойца, принял присягу и осваивал специальность радиста, появились однажды стройные, загорелые парни с экзотическими наклейками на чемоданах. Они только что вернулись с Кубы. Для нас они были героями, выполнившими свой интернациональный долг. По ночам белая зависть лишала сна – "А пошлют ли меня защищать кубинскую революцию? Ведь она в опасности!" Мы действительно так думали и были так воспитаны. Это были наши убеждения. Добровольцами записались ехать почти все солдаты нашей части, а вот отправляли не всех. Но мечте моей суждено было сбыться. Мой напарник по "релейке" таджик Латипов не прошел медкомиссию, и мои шансы резко увеличились. Долго ждать не пришлось. Капитан Зубко лично отвез нас в Ленинград и передал в распоряжение нового подразделения.
Очередной контингент солдат и офицеров – больше тысячи – под видом туристов (я лично был под номером 279, каюта 328, место №3), которым было приказано на время не употреблять уставную терминологию, отправлялся на "Грузии" из Ленинградского порта в длинный путь к чудесному Острову, о котором Колумб, увидев его впервые, записал в вахтенном журнале – "Esta es la tierra más hermosa que los ojos humanos hubieran visto" (Это самая красивая земля, которую видели когда-либо человеческие глаза). На нем, как мы уже знали, в 1959 году победила Революция, а в 1961 году она разгромила с помощью нашей боевой техники интервентов в бухте Кочинос, на Плайя-Хирон.

Мы с Григорием Богдановым, моим новым другом, обнаружили в корабельной библиотеке русско-испанский словарь. Несмотря на ставшую уже хронической морскую болезнь, не покидавшую нас вплоть до Азорских островов и которую можно было побороть, лишь жуя сырые лимоны, мы усваивали слова – compañero (товарищ), amigo (друг), amistad (дружба), barbudo (бородач), revolución (революция), ruso (русский), cubano (кубинец)... Когда капитан, наконец, дал команду бросить якорь в Мариеле, я уже знал назубок несколько сотен слов. На причале висел большой транспарант, на котором было написано "Quien intente apoderarse de Cuba sólo recogerá el polvo de su suelo anegado en sangre...". К приятному моему удивлению я поймал себя на мысли, что понимаю эту цитату Антонио Масео "Кто попытается завоевать Кубу, соберет только пыль с ее земли, обагренной кровью...".
Стояла удушающая жара. Мы, обливаясь потом, выгружались на причал. С любопытством всматривались в новый, внешне райский мир, наполненный щебетанием птиц, неторопливым, как в замедленной съемке, движением местных людей, почти не верилось, что это и есть героическая земля, ради свободы которой тысячи наших соотечественников готовы были отдать свою жизнь. В порту нас разбили на команды и развезли в разные стороны. Сначала я попал в гарнизон Эль-Чико, недалеко от аэропорта им. Хосе Марти, где впервые увидел кубинских сверстников, отрабатывающих на плацу рукопашный бой.
Наступила первая ночь на суше. Все тут же "отрубились". Спустя каких-то полчаса нас вдруг подняли по тревоге. Странно было бежать строиться одетым в штатское, отвыкшим за время плавания на теплоходе от военных команд. Надо было привыкать к новым условиям службы. Наутро нас распределили по частям, дислоцированным по территории острова. Я попал в Лимонар, на особый Узел связи.
Пока ехали до места назначения, поражало буйство красок – кругом пальмы, секвойи, море цветов, разноцветные – от белых до иссиня-черных – приветливые кубинцы. Удивительно красивые девушки. Было странно видеть женщин в бигудях. Мы тогда еще не знали, что кубинки обычно готовят прическу с утра, задолго до вечера. За Матансасом наш автобус свернул с Центрального шоссе, и вскоре мы были уже на месте. Нам здесь крупно повезло – в бараках жили кубинские солдаты, а нашим были предоставлены кубрики в зданиях бывшей офицерской школы при диктатуре Батисты. Подъем для кубинских солдат был часом раньше, но мы просыпались практически вместе с ними под громкие команды "лечь!", "встать!".

Начались будни – дежурства по специальности, обучение азбуке "Морзе" кубинских радиотелеграфистов, ночные тревоги, подготовка позиций в окопах, которые кишели самыми разнообразными ползучими, гремучими и квакающими существами. Во время таких залеганий, я не раз испытывал на себе омерзительное касание жабы с присосками на лапках. Однажды меня укусил скорпион, после чего пришлось лечиться полмесяца в нашем медпункте. По ночам хотелось больше всего нырнуть под накомарники, которые мы сами мастерили из огромной марли. Там было уютно. Мы – радисты – умудрялись мастерить из транзисторных диодов микроприемники. Вложишь его в ухо – и музыка в тебе. А музыкальный репертуар гаванского радио был просто превосходный.
[Я до сих пор помню слова песен, которые исполняли модные тогда "Лос Синко Латинос". Одной из самых красивых была "Дон Кихот", которую с 90-х годов по настоящий день все мои студенты поют с большим удовольствием. Я даже создал свою версию этой песни. Солисткой известного аргентинского ансамбля была Эстелла Рабаль, с которой спустя полвека, незадолго до ее смерти мы переписывались через ее лечащего врача Марию Терезу Кассанесе. В моих архивах сохранилась наша переписка, в которой я выражал благодарность Эстелле за минуты удовольствия, которые мы испытывали, слушая ее неподражаемый голос. Из кубинских песен помню знаменитую "Гуантанамеру" ("Девушка из Гуантанамо"), на слова Хосе Марти "Un caramelo para Margot" (Конфетку для Марго), "Сha-cha-cha, bu-ru-ru" (один из вариантов карибского "ча-ча-ча") и многие другие.]
Продолжу рассказ о быте. Спать под марлей было очень жарко и душно, но светло, как днем. Даже можно было книжки читать. Уж действительно, "голь на выдумка хитра". Мы брали бутылку из-под кефира, наполняли ее светлячками, которых на Кубе хоть пруд пруди, и ночью они светились, как настольная лампа. Антикомарин, который нам выдавали в бутылках на время караульной службы и которым мы намазывали открытые места на теле, действовал, как правило, не более 15–20 минут. Кубинцам хоть бы что – у них тропический иммунитет, а нас же комары ели поедом, особенно после дождей. Москитов была тьма-тьмущая, они как будто только и ждали там русских. Лишений хватало: тропический солнцепек, под которым нередко случались обмороки, замкнутость жизненного пространства, кишечные заболевания, частые ночные тревоги, оторванность от Родины... Были и гадости, которые нам устраивали "контрас": обстреливали позиции, отравляли воду и т. п. А мы между тем делали свое дело – несли службу и обучали кубинцев.
Нередко вместо личного оружия советским солдатам приходилось держать в руках "мачете" – большие стальные ножи, предназначенные для рубки сахарного тростника.

Оказывать помощь во время сафры – сбора урожая тростника – было с непривычки нелегко. Самым неприятным ощущением было не столько воздействие палящего солнца, сколько постоянный зуд от игольчатой пыльцы, которая при ударе по стволу брызгала на тебя, как из пульверизатора, тут же впиваясь в кожу. Крестьян-мачетерос, работавших на сахарных плантациях десятилетиями, можно было узнать по задубевшей коже, почерневшим зубам, либо их полному отсутствию из-за избытка в организме чрезмерного количества глюкозы, содержащейся в соке тростника. Во время сафры на Кубе, как и на сенокосах в России, остановок для отдыха делается мало, отчего всегда хочется пить. Жажда там утоляется традиционно так: рубится под корень ствол тростника, потом он скручивается и под льющуюся струйку сахарного сока остается только подставить рот, а можно просто жевать этот тростник, выпивая сок и выплевывая волокна.
Однажды я услышал рядом с собой русскую речь. Никак не вязалось – передо мной стоял кубинский парнишка, невысокого роста в униформе цвета зеленой оливы: – Армандо Куадрадо Роса – представился он. Мы подружились. Этот солдат РВС сам изучал русский и помогал нашим ребятам как переводчик. А переводчиков везде действительно не хватало. Вскоре и я оказался среди них, – не зря еще на корабле учил слова. Армандо стал моим наставником. Наш сержант готовил лекции, которые потом читал кубинцам. Я делал письменный перевод в особой тетрадке, (она, кстати, хранится у меня до сих пор), а мой кубинский друг мне его редактировал.
Жизнь и служба шли своим чередом. Становилось постепенно привычным видеть солдат РВС в их тропических униформах, накрахмаленных и отглаженных до глянцевого блеска, в начищенных до зеркальности высоких, шнурованных ботинках. В первые дни зрелищной казалась их манера строевого шага, во время которого размах рук достигает уровня головы, отточенные до виртуозности танцевальные элементы, бывшие обязательной составной частью парадного марша. Необычным для нас было и то, что кубинские солдаты могли уезжать домой на выходные. Им можно было только завидовать, – многие наши ребята за весь последующий период пребывания на Кубе так ни разу ничего и не увидели, кроме мест, где приходилось бывать только по долгу службы. Большое удивление вызывало и то, что нашим кубинским сослуживцам официально разрешалось пить пиво в увольнении и во время праздников. Потребление этого слабоалкогольного напитка в нашей армии было категорически запрещено. Наши уставные запреты дополнялись невозможностью, обусловленной особым положением, иметь личные увольнения, что иногда приводило к отлучкам из части в поисках элементарных земных удовольствий, за что пойманные самовольщики сурово наказывались, – от гауптвахты до высылки, с первым же кораблем, в дисбаты СССР.
С большим энтузиазмом мы участвовали в совместных мероприятиях. Отмечали праздники наших стран. У кубинцев было чему поучиться. Мне запомнились их политзанятия, так называемые "кортесы", что-то наподобие парламентских слушаний и принятия решений по животрепещущим темам, как то моральная и боевая подготовка молодого бойца, обсуждение его поведения в строю и в быту, вынесение вердикта в случае нарушения им воинской дисциплины, оказание психологической поддержки и другие вопросы. Иными словами, это сейчас можно было бы охарактеризовать как ростки демократии на армейской почве. И что самое интересное, справедливой критике могли быть подвергнуты даже командиры. Не будем забывать, что до реформы 1964 года в РВС Кубы еще не было такого опыта политического воспитания, как в Советской Армии. И, тем не менее, подобная работа ими проводилась.
Шло время. Появилась смуглость на коже. С моего лица ушли все веснушки на правое плечо, а потом исчезли навсегда. Уже меньше обращалось внимания на укусы комаров, уже стали нормой абсолютно необычные для советского солдата "наряды", как, например, перебирать рис, гречу или перловку, в которых порой было больше червяков, чем самого продукта. Были получены первые письма с Родины. Моя подруга детства Рита Зайцева прислала из Москвы в пятидесяти письмах – посылки не разрешались – страницы учебника испанского языка без обложки (я только при поступлении в Ленинградский университет узнал, что он был рассчитан на филологов-романистов). Кроме Армандо, в вопросах теории языка мне помогал Петя Шпанарский, который уже к тому моменту был "дембелем" и "шпарил" по-испански, как на своем родном украинском. После его отъезда стал я незаменимым переводчиком на весь наш Узел связи. Ко мне стали присматриваться офицеры, и доверяли перевод бесед с кубинскими коллегами.
Спустя месяца два после прибытия на Кубу, мне удалось впервые побывать в ее столице.

Гавана предстала перед моими глазами как один из красивейших городов, которые мне приходилось ранее видеть. Великий кубинский писатель Алехо Карпентьер назвал ее в одной из своих книг "городом белых колонн". И действительно, в старой части города, где возвышается Капитолий, можно видеть очень много зданий с колоннами. Как ни парадоксально, но в то время, несмотря на уже начавшуюся экономическую блокаду, в магазинах было много товаров, остававшихся из запасов прошлых лет. В диковину было видеть шариковые ручки, телевизоры с большим экраном, наборы цветных рубашек на каждый день и другие вещи, которые в нашей стране были еще в дефиците. Постепенно и там все становилось дефицитом. У кубинцев накапливались наличные деньги из-за введенной карточной системы на продукты и товары первой необходимости. Нам каждые три месяца выдавали новые рубашки, носки, брюки и обувь. Избыток вещей и продуктов (сгущенка, консервы) мы обменивали на ананасы, лимоны, бананы, авокадо и на другие экзотические фрукты, либо продавали, а на вырученные деньги потом покупали спирт, ром, кока-колу, сигареты, сувениры, или приобретали в магазинах нашего торгпредства такие супермодные на тот момент вещи, как плащи "болония", нейлоновые рубашки, транзисторные приемники. За три песо можно было купить отличные туфли. Приобретенных таким способом вещей хватило после службы на Кубе года на три моей студенческой жизни в ЛГУ. У меня, чуть ли не у единственного на факультете, были настоящие техасские брюки, которые я выменял на флакон одеколона, еще будучи в Лимонаре.
Не знаю сколько длилось бы еще наше пребывание в Лимонаре, если бы нас вдруг не перебросили в Бехукаль, недалеко от Гаваны. Там я был рекомендован как переводчик самому командиру – майору Соколову. Часть наша была большая и многочисленная как с кубинской, так и с нашей стороны. Меня как опытного радиотелеграфиста (я тогда уже тянул на первый разряд по передаче и приему групп радиосигналов) определили в радиовзвод. Мы дежурили по ночам на КП, поддерживали связь с дивизионами. Выходя в эфир, наши ребята, бывало, выстукивали на ключе типичные солдатские шутки. Кто был радиотелеграфистом в Советской Армии, прекрасно знает из скольких точек и тире состоят такие приколы, как СПГ (сапог), СЛГ (салага), СДК (сундук) и т. п. Если бы ЦРУ удалось перехватить эти невинные словечки, то навряд ли оно смогло бы их расшифровать, посчитав суперсекретной кодировкой нашей боевой техники.
Там, в Бехукале, на высоком холме, откуда открывался вид на десятки километров и у подножия которого расположен городок, мы иногда видели самого команданте Ель Чино, который туда наведывался не один раз. Наш же "батя" общался с нами ежедневно и даже, как нам тогда казалось, в самые неподходящие моменты. В мой день рождения, сидя над обрывом, мы готовились к торжественной трапезе. Ребята с кухни притащили жареной картошки с луком. Наш майор возник неожиданно. Обнял меня, поздравил от всей души, извинился предварительно и... разбил в дребезги бутылку "Бакарди", которую мы собирались осушить всей компанией в праздничный для меня день. Да, дисциплина у нас там была железная.
Появились новые друзья из числа ребят, переброшенных к нам из других частей.
Кроме Армандо и Осмаито, среди кубинских солдат мое внимание привлек один парнишка-негр, который писал в свободное от службы время философский трактат на тему "Роль Ленина и Хосе Марти в революционных процессах".
Впервые за несколько месяцев со дня прибытия в Бехукаль нам устроили экскурсию в Гавану, потом возили на пляж.

Служить стало легче, и жизнь была наполнена до краев. Особенно нас радовали наши вечера КВН. С Володей Ковалевым (известный специалист в области издательского дела, ушел из жизни в 2016 году) мы организовали художественную самодеятельность (я с детства играл на разных инструментах). Всегда событием были совместные с кубинцами спортивные мероприятия. Неплохо играл в футбол кубинский солдат, которого мы прозвали duque (от итальянского "дуче"), из-за его внешнего сходства с Муссолини. Однажды, свободный от дежурства, я заглянул на узел, чтобы забрать оставленную во время своей ночной смены ручку. Увидел склоненным над приемником именно его, "дуке". Он что-то переписывал в свою тетрадку. "¿Qué haces, duque?" (что ты делаешь, дуке?), – спросил я. Парень побледнел. "Nada" (ничего), – ответил он еле слышно и поспешил спрятать ее за спину. Я вырвал тетрадку и ахнул – на страничке в столбики были расписаны принимающие и передающие частоты, на которых мы работали с дивизионами. Сначала я подумал, что это конспект занятий с кубинскими радистами. Но чтобы наши солдаты разрешили переписывать самое что ни на есть секретное по нашей части? Невероятно! И сами ребята мне подтвердили, что такое им даже во сне не пришло бы в голову. Я немедленно доложил дежурному капитану о случившемся, передал ему тетрадку. Дуке ушел, а у меня началось какое-то странное волнение. Что бы это все могло значить? "Начальство разберется", – решил я про себя, но уже после ужина поделился своими сомнениями с Володей Ковалевым. Еще большей стала тревога, когда он рассказал мне, что в релейках, находившихся в отдалении от КП, в том числе и в его, где он накануне дежурил, обнаружены по канистре с бензином, а кабели соединения были кем-то перерезаны. На следующий день меня вызвали к командиру. Кроме него, в кабинете сидел пожилой мужчина, очень похожий на Буденного из-за своих усов. Рядом находился кубинский "особист" в чине лейтенанта. "Наверное наш "Буденный" был не ниже полковника", – предположил я. Из-за штатской одежды, в которую на Кубе были одеты наши солдаты и офицеры, определить звание, не зная его заранее, было невозможно. На лице гостя не было загара, из чего я заключил, что он только что прилетел из Москвы, тем более, что накануне был самолет, которого мы раз в неделю ждали с заветной почтой с Родины. "Ну-ка, рассказывай, сынок, все как было", – как-то очень по-отечески попросил он меня, держа в руках ту злополучную тетрадку. Я пересказал в подробностях. Кубинский особист внимательно следил за моим рассказом, который я сам же ему и переводил параллельно. "А ты мог бы его узнать, этого парня, ну, того, что списывал частоты"? "Конечно же, – подтвердил я и добавил: – У него кличка "дуке", и мы часто с ним гоняем в футбол". "А давайте, пусть Виктор покажет мне его, я сам с ним поговорю", – вмешался в разговор лейтенант. "Хорошо", – согласился "дедушка" (как я его окрестил про себя). "Найдите его", – решил он... Нам не пришлось долго искать "дуке", и вот мы оказались втроем. "¿Ouién te ordenó que copiaras las frecuencias?" (кто тебе приказал переписать частоты?) – задал первый вопрос лейтенант. "Еl Jefe de Comunicaciones" (начальник связи) – ответил ему "дуке". "Рего él está уа desde hace una semana en La Habana" (но ведь он уже неделю как в Гаване) – возразил офицер. "¿Quién, entonces?" (так кто же тогда?), - настаивал он. "Usted, mi teniente" (Вы, лейтенант!) – ответил "Муссолини", глядя ему прямо в глаза. Вот такого оборота событий я не ожидал. Неужели лейтенант тоже "гусано" (так кубинцы называли предателей революции)? – стал теряться я в догадках. Тем более, что реакция лейтенанта после тех слов была более, чем неожиданной. "Bueno, Víctor, parece que aquí hay una confusión, trataré de aclararla yo mismo" (ладно, Виктор, похоже, что здесь какое-то недоразумение, я постараюсь разобраться сам), – хлопнул меня по плечу изменившийся в лице лейтенант. Я бегом к "деду". Рассказываю ему дословно, а он вдруг как закричит: "Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?!" "Так точно!" – подтвердил я, начав на самом деле нервничать оттого, что мне не верят. "Тогда пиши все, что слышал и распишись!.."
В ночь я ушел на дежурство. Утром, уже после завтрака – ночники всегда завтракали раньше всех – мы сели покурить. Нам стало плохо. Очнулся я спустя несколько дней уже в морском госпитале – Hospital Naval de la Habana del Este. Мне рассказывали потом, что завтрак был отравлен, и что собирались отравить вообще весь личный состав, отрезать КП от дивизионов, напустив помехи на наши частоты, а технику уничтожить. Кто-то из наших в госпитале говорил, что тот кубинский "особист" действительно работал на контрреволюцию и что якобы кроме него в готовившейся диверсии были замешаны с кубинской стороны и начальник связи и даже кто-то из высокого начальства части. Не знаю до сих пор, как там было на самом деле.
В Бехукаль я больше не вернулся. Прямо из госпиталя в числе других меня направили для продолжения срочной службы в мотострелковую бригаду. Она находилась в Нароке, между Сантьяго-де-лас-Вегас и Манагуа. Само местечко на первых порах дислокации в нем нашей бригады называлось не только Нарока, но и даже, по свидетельству некоторых наших сослуживцев, Нарокко, что иногда сбивало с толку. Может быть, отчасти и по этой причине советские военные, части которых были рассредоточены по Острову, для удобства переименовали Нароку в Токмачево. По крайней мере, как утверждает Григорий Богданов, в среде советских солдат и офицеров это место дислокации было больше известно именно как Токмачево, в честь комбрига генерала Токмачева.
Так вот, здесь, относительно недалеко от Гаваны, открывалась новая глава в моей солдатской жизни, которая предопределила мое профессиональное будущее. В Бехукале я был уже опытным переводчиком. Что меня ждало в Нароке? Никто меня здесь не знал, и я никого. Армандо, мой наставник испанского языка, неизвестно куда был переведен. Володю Ковалева перебросили в Эль-Чико. Одним словом, приходилось все начинать с нуля. Когда нас распределяли по подразделениям, офицеру почему-то показалось, что меня надо в разведроту. И я стал разведчиком. Благо, посчитал за честь такое назначение, так как мой отец в Отечественную тоже был разведчиком, и ему тогда не раз приходилось брать языка. Специальность радиотелеграфиста здесь не была нужна, кубинцев на территории с нами не было, стало быть, и переводить некому было, а у высокого начальства были свои штатные переводчики. Я добросовестно делал все, что положено было делать по службе, а в свободное время опять стал "грызть" учебник испанского языка, учить по пятьдесят слов в день, заниматься еще активнее спортом, ухаживать вместе с ребятами из музвзвода, находившемся в соседнем бараке, за разной живностью, – черепахами, рыбками в аквариуме, удавом, которого мы отловили и, смастерив ему огромный ящик, подкармливали мышками. Иногда мы прерывали его сытую жизнь, – самые смелые извлекали его из ящика, он обвивался вокруг тела, а фотографы-любители снимали их на пленку на фоне пальм. У меня тоже была такая фотография, жаль, потерялась. По ночам участвовал, как и все, в акциях грусти. Была у нас такая забавная традиция – уже после отбоя хором "грустить" по родному дому, который там, далеко, на евроазиатских просторах. Освоил пианино и вместе с ребятами сколотил ансамбль, и мы стали выступать в нашем клубе. А до демобилизации оставалось еще далеко...
Вскоре я опять оказался востребован. У нашего генерала Алексея Семеновича Токмачева был свой офицер-переводчик, пока не заболел. Его отозвали в Москву, и комбриг остался на время вообще без переводчика. Пока этот вопрос решался, его работа с кубинской стороной естественно не могла прекращаться. Так получилось, что к генералу приехали офицеры из Генштаба РВС как раз тогда, когда его переводчик уже уехал. У наших командиров были, разумеется, сведения обо всех солдатах, изучивших самостоятельно испанский язык в разных частях, откуда они, как и я, попали в бригаду. Поэтому приказ генерала созвать всех знатоков языка и помочь в общении с представителями Генштаба был выполнен незамедлительно. Собралось нас человек 10, но так получилось, что довольно важные переговоры сумел перевести только я. Этот переводческий успех и предрешил мою дальнейшую судьбу. На следующий день генерал вызвал меня на виллу, велел рассказать о себе, о своей семье. Выяснилось, что мой отец вместе с ним в Отечественную воевал какое-то время на одном направлении. В тот же вечер я поехал с генералом на карнавал, куда он был приглашен накануне. Отлично помню, как я получил от него первый в жизни важный урок. Разгоряченные весельем и пивом участники праздника бросали прямо под ноги объедки сладостей, бумажки и окурки. Дурному примеру последовал и я, и тут же Алексей Семенович меня отчитал по "полной программе" за мое бескультурье: "Не делай так! Ты - воспитанный советский человек!" До сих пор с глубочайшей благодарность вспоминаю то время нахождения рядом с образованнейшим человеком, давшим мне лично море знаний по русскому языку, истории, культуре, литературе, искусству. Я считал, что это нормально, что все генералы такие. Он был строгим, но заботливым командиром, которого мы – солдаты и офицеры - любили всей душой. Он никогда не повышал голос ни на кого, но речь его была всегда справедливой и убедительной независимо от темы разговора. В силу своей молодости мы еще не до конца понимали, какой был мужественный наш генерал, - уже тогда, в Нароке, у него врачи обнаружили серьезное заболевание печени. Мне, как его переводчику, да и водителю "Волги" этот факт был известен, и мы всегда, оставаясь с шофером наедине, сходились во мнении, что генерал наш страдает от невыносимой боли и старается никому свое состояние не показывать. Да и не до болезней было. На комбрига легла колоссальная ответственность за целый контингент солдат и офицеров, живших далеко в некомфортных условиях за тысячи километров от Родины, друзей, семей и близких. У Токмачева постоянно были встречи в Генштабе и в министерстве РВС, переговоры и совещания в Нароке и на выезде, иногда по нескольку часов подряд, до глубокой ночи, по выходным и по праздничным дням... Естественно, что я как личный переводчик в служебных ситуациях находился при генерале.

Постепенно решился вопрос и с моим рабочим местом. Рядом с кабинетом начальника оперативного отделения полковника Коновалова нам на двоих с чертежником Женей Мельником (из Минска, будущий известный конструктор) выделили небольшую комнатку, а самое главное – я получил словари, учебники и разные разработки для переводчиков, полученные из аппарата военного советника И. Н. Шкадова. Правда, прежде чем остаться при генерале переводчиком, меня проверяли на знание языка очень серьезные товарищи из помещения за забором, увешанного антеннами, из чего я заключил, что вот они-то действительно были разведчиками, не в пример нам из разведроты. К сожалению, не помню их фамилий, но благодарность им за допуск к переводческой работе всегда хранил в своем сердце. Особенно благодарен одному из них, в звании капитана, который открыл мне глаза на разнообразие вариантов испанского языка и дал много ценных советов, касающихся изучения его грамматики и лексики. Приходил я в казарму только ночевать. Меня невзлюбил командир роты, но ничего не мог поделать, – приказ генерала. Нетрудно представить в каких кругах я, рядовой солдат Советской Армии, стал вращаться. Куда генерал, туда и переводчик. Парни моего возраста еще плохо знали имена соратников Фиделя Кастро, а мне уже доводилось переводить высшим лицам РВС Хуану Алмейде, Гильермо Гарсие, Педро Мирету и даже Раулю Кастро.
Вспоминаю один забавный эпизод, связанный с моей переводческой деятельностью при генерале. Однажды секретчика, чертежника и меня вызвал к себе полковник Коновалов и сообщил, что на рассвете следующего дня мы вместе с ним должны были присоединиться к генералу и выехать на совместную рекогносцировку местности, которую проводил Генштаб РВС с участием министра Рауля Кастро. Полковник, прошедший, как и многие наши офицеры старшего поколения, Отечественную войну, был человеком строгих правил, внешностью поджар и сухощав. Он много курил и мало ел. Знал буквально каждую тропинку на холмистых рельефах острова. К выполнению ответственной задачи готовился заранее. Оставались некоторые технические детали нашего долгого похода, в том числе и вопрос – "а как и где мы будем питаться?". Предусмотрительный, он велел нам с чертежником Женей запастись на складе провизией и для этой цели дал нам свой портфель. Тушенка, которую нам выдавали в избытке, давно уже надоела. Зная, что полковник имеет дурную привычку днем почти ничего не ест, а только беспрерывно курить, мы решили набрать для себя побольше огурцов, завернув каждый в бумагу с тем, чтобы создать иллюзию количества продуктов, и запихали их в портфель. Выехали мы из части часов в 6 утра, присоединились в Гаване к колонне джипов Команданте Рауля и отправились на выбранную заранее местность. Работа шла легко и весело. Рауль и Алмейда на глазах преобразились. Стали резвиться и перепрыгивать через колючую проволоку, которой в те годы огораживались участки земли. Легко перепрыгнул наш генерал, настала очередь его переводчика. К позору своему, я зацепился, в результате чего приземлился с разорванными до самого пояса брюками. Прикрываясь портфелем, бегу к нашему чертежнику в джип. Кричу ему: "Снимай немедленно штаны!" Он надевает мои, я – его, бегу обратно, перепрыгиваю ограждение, на этот раз без проблем, и вдруг слышу, как Рауль предлагает перекусить в тени огромного дерева. Кубинские повара с походной кухни министра приносят бутерброды с колбасой и ветчиной, горячий шоколад – как называют на Кубе какао. Ест генерал, ест его переводчик, только не есть наш полковник, а все курит. На предложение Рауля присоединиться, благодарит и говорит, что плотно поел с утра. После этого небольшого привала, работаем дальше, подходит время обеда. Ситуация повторяется. Коновалов опять только курит. Где-то часам к 5-ти не выдерживает голода, подходит к нам с Женей и требует вдруг свой портфель. Открывает его, разворачивает бумагу, достает огурец. Хвалит нас, что позаботились о витаминах. Разворачивает другую бумажку, третью... десятую... и в каждой видит только огурец. Терпению его приходит конец, и он начинает меня с Женей бомбить огурцами, приговаривая, какие мы подлецы. Обидели мы тогда старика своей неуместной шуткой. Хотелось бы сейчас попросить у него прощения.
Далее были все новые и новые переговоры, совместные учения в районе Санта-Клары, во время которых нам выдавали для конспирации обмундирование кубинских солдат.

В учениях участвовали кубинские и советские силы. Отрабатывалось применение в обороне нашей бронетанковой и авиационной техники. На контрольной башне в те дни можно было видеть кроме Рауля Кастро, представителей Генштаба РВС, нашего военного советника генерала Шкадова и комбрига, генерала Токмачева. (Кстати, у генерала Шкадова был стажер-переводчик, студент Института иностранных языков им. Мориса Тореза, Андрей Дмитриев. Мы тогда познакомились. А при редких встречах Андрей щедро делился со мной теоретическими знаниями по испанскому языку. Спустя годы Андрей Викторович Дмитриев стал Чрезвычайным и Полномочным послом РФ на Кубе. К сожалению, уже ушел из жизни. Я всегда хранил к нему чувство благодарности за помощь). Среди других офицеров нашей части был заместитель начальника штаба бригады полковник А. Н. Сотников, который спас мне жизнь. Один из снарядов установки ПТУРС, потеряв управление, направился в сторону башни. Чтобы видеть хорошо происходящее на полигоне, я высунулся почти до пояса и стал глазеть в сторону танков-мишеней, которые были расставлены на горизонте. Полковник схватил меня за шиворот и так рванул, что я кубарем покатился вниз по лестнице. В том месте, где была моя голова, прошел со свистом снаряд.
С полковником Сотниковым меня связывают и другие воспоминания. Когда его перевели в Гавану на должность советника спецбатальона, мы, солдаты, окрестили его "военным комендантом". Мне однажды довелось провести день в его "резиденции", когда его переводчик, тоже из числа солдат, молдаванин Мирча, заболел, и мне пришлось его заменить на время. В огромном помещении, где мы оставались, и которое занимало целый этаж в одном из старинных зданий в районе порта, во времена Батисты располагалась охранка. Можно только догадываться, какие секретные материалы мне попадались на глаза. Например, как было подготовлено и осуществлено убийство в Мексике Троцкого. Выходит, что про исполнителя сталинского заказа, испанца Меркадера, я узнал намного раньше, чем наши соотечественники, когда дело было официально рассекречено.
(Любопытный факт: полковник Сотников спустя годы после Кубы стал военным комендантом города Ленинграда. Увидеться нам не удалось, я уже к тому моменту переехал в Москву, но по телефону мы связывались пару раз и он общался со мной, как с родным сыном).
В годы ракетного кризиса на Кубе, где появились тысячи советских людей, спрос на знание русского языка был велик. В Гаване был открыт ряд специальных школ, в которых готовили переводчиков. Не успевали юноши и девушки пройти первый год обучения, как их тут же отправляли на языковую практику туда, где были русские. Были кубинские переводчики и при наших врачах в больницах Кубы. Когда в гаванском госпитале я уже шел на поправку, то познакомился с замечательной девушкой Лилианой, которая была студенткой отделения русского языка Института иностранных языков им. М. Горького. Мы с ней тут же подружились. Я ей помогал в изучении русского, она мне – испанского. Ей было 18 лет, мне – двадцать. Дружба перешла во взаимную влюбленность, и мы стали мечтать о нашем счастливом будущем. Только была одна неразрешимая проблема: я не мог ей сказать правду кто я на самом деле. Может, она догадывалась, что я солдат, а не "сельскохозяйственный специалист", за которого себя выдавал? Тем не менее, уезжая из госпиталя, я так с ней и не попрощался. Прошло несколько месяцев. Комбриг поехал в Генштаб РВС, я, как переводчик, – с ним. Заходим в кабинет к одному из военачальников, он отлучается на минут пять, пока ждем, замечаю на столе до боли известный мне русско-испанский словарь. До меня доходит, что эту книгу я в госпитале подарил Лилиане. Открываю и вижу на внутреннем титульном листе фразу, написанную моим почерком – "моей любимой Лили на память..." В этот момент входит в кабинет Лилиана – она, как потом выяснилось, к этому времени была переведена из госпиталя в штаб и работала там переводчицей русского языка. От неожиданной встречи мы оба остолбенели, и вдруг она бросается мне на шею прямо при наших начальниках. Ну, думаю, товарищ Токмачев мне этого не простит,– ведь нам, из-за нашей конспирации, категорически запрещалось знакомиться с девушками. Но, к счастью, пронесло. Генерал отнесся с пониманием к нашей дружбе. Так, волею случая, Лилиана узнала обо мне то, что я тогда в госпитале скрывал. Мы хотели видеться, но это было практически невозможно. Она в Гаване, я в Нароке. Стала писать мне письма. Я храню их до сих пор. Однажды я увидел ее в клубе Каса-Бланка (так называлась резиденция нашего военного советника в районе Репарто Коли в Гаване). Там был концерт художественной самодеятельности, и я намеревался вернуться в часть с нашими офицерами на автобусе. Мы пошли с Лилианой погулять и так увлеклись прогулкой по набережной Малекон, что не заметили как быстро пробежало время. Конечно же автобус из Репарто Коли давно ушел, и мне пришлось добираться до Нароки "на перекладных". На вечернюю поверку я опоздал изрядно... На следующий день меня вызвали те товарищи, "из-за забора". Я душой не кривил. Они посовещались между собой и, решив генерала об этом инциденте в известность не ставить, вынесли мне приговор: в свободное от переводческой работы время клеить в течение недели карты. Так с Лилианой мы больше никогда не встретились. Около двух десятилетий спустя, работая как-то в Москве переводчиком с кубинской делегацией, я узнал от одного офицера, который был в ее составе, что моя кубинская подруга по-прежнему работает в Генштабе, что она давно замужем и что у нее уже двое детей. Вот так распорядилась судьба. Хотя надо сказать, что если бы я был понастойчивее, поступил бы, как некоторые наши солдаты в подобных ситуациях – написал бы, как они это делали, одно письмо Хрущеву и другое Фиделю, и разрешение на наш брак с Лилианой было бы получено. Может, это и смешно кому-то сейчас покажется, но судьба кубинской революции для меня была тогда выше личного счастья.
Частые поездки с генералом по территории острова и в Каса-Бланку давали мне массу новых впечатлений. Люди, города, пейзажи... Я бывал в театре, видел руководителей государства, восторгался речами Фиделя, которого уже неплохо понимал, подражал ему в его манере говорить, учился у него грамотному испанскому, его ораторскому искусству, был посвящен в вещи, которые были за семью печатями. Благодаря нашему генералу, я видел плеяду истинных патриотов своей Родины, строивших новую жизнь в условиях военной и экономической блокады. Я полюбил Кубу, ее жизнерадостный народ. Эту любовь я храню до сих пор. Сейчас могу сказать, что мне повезло – я был свидетелем и участником живой истории. Мои друзья – Георгий Петров, Саша Лукьянов, Сережа Проплеткин, Юра Лысенков, Саша Воропаев, Гриша Богданов, Володя Чередниченко, Володя Ковалев, Володя Мархасев, Боря Минеев и тысячи других наших воинов-интернационалистов внесли в нее свою скромную лепту. Куба дала нам закалку на всю жизнь. Мы сейчас, спустя столько времени, продолжаем дружить, встречаемся с другими ветеранами-интернационалистами, вспоминаем молодые годы, поминаем уже ушедших друзей, например, Сашу Сандырева, который спустя уже много лет погиб на Кубе, будучи нашим консулом в Гаване.

Много других интересных событий было в моей службе на Кубе. Всего в маленьком очерке не опишешь. Хотелось бы отметить главное: ребята наши проявили стойкость к невзгодам, сознание важного дела в тот период нашей общей истории, чувство долга и ответственности перед Родиной за оказанное доверие. Мы все вынесли важнейший для себя урок, результатами которого не устаем делиться с подрастающими поколениями: наша планета – наш общий дом, а человечество в нем - одна семья. В нем мы должны сохранять дружбу, демонстрировать взаимное уважение, мирным способом решать любые противоречия, для созидательного пути развития культур мы обязаны быть в лучшем смысле слова интернационалистами, что на деле мы в те далекие годы продемонстрировали всему миру. Мы научились еще больше уважать своих старших товарищей по оружию, особенно ветеранов Великой Отечественной войны, мы всем сердцем полюбили своих командиров, мы им вечно благодарны за их огромнейшую роль в нашем воспитании. А всем кубинским товарищам, которые несли с нами службу по мирной защите своей Родины, я с гордостью и любовью в сердце говорю огромное спасибо, за все то хорошее, что нам дали – чувство радости каждому мгновению жизни, способность не унывать даже в самые опасные моменты нашего пребывания на Острове Свободы.
Куба предопределила всю мою последующую профессиональную деятельность. Если бы мне не довелось провести более двух лет на Кубе, я бы не стал тем, кем сейчас являюсь – профессором романской лингвистики в ведущих вузах страны

Моими прямыми и косвенными учителями испанского языка были кубинские сослуживцы – рядовые солдаты и военачальники РВС, весь кубинский народ, сам Команданте Фидель, пламенные речи которого являли собой лучший образец литературного испанского языка. Испанский язык навсегда связал меня дружбой и творческим сотрудничеством со многими кубинскими музыкантами, певцами, киноактерами, композиторами, спортсменами. Мне посчастливилось быть переводчиком и сопровождающим в поездках по нашей стране учащихся Гаванской школы имени Ленина. Довелось поработать переводчиком и даже быть актером в роли одного из ковбоев в совместной с Ленфильмом СССР и Кубой киноленте "Всадник без головы", писать музыку к текстам песен великого кубинского актера Алехандро Луго, который снимался в данном фильме в роли Пойндекстера, отца Луизы, а также сняться в седьмой серии кубинского телесериала "La gran Rebelión" в роли представителя Н.С. Хрущева. Находясь несколько месяцев рядом с Эслиндой Нуньес, Фарой Марией, Энрике Диасом и Алехандро Луго я в прямом смысле слова прошел целый курс актерского мастерства, что уже в 21 веке мне очень пригодилось в Испании в моих ролях исторических средневековых королей Леонского королевства, а также архиепископа Сантьяго, а ранее, в 20 веке, в моей работе в качестве диктора и ведущего программ на весь мир на испанском языке "Голосa России" (La Voz de Rusia) Гостелерадио СССР и РФ в течение 20 лет в паре с выдающимися кубинскими дикторами радио и телевидения Маноло де ла Роса и Маленой Негрин.

Я никогда не переставал заниматься художественными переводами с испанского на русский и с русского на испанский. Перевел ряд книг. Много лет в университете веду в рамках СНО Секцию поэтического перевода. Результатом совместного творчества стал выпуск в мировой эфир и последующая публикация моего перевода "Песни о буревестнике" Максима Горького в исполнении Маноло де ла Роса.
В те суровые дни Карибского кризиса, быть может, впервые на нашей планете серьезно задумались о том, как опасно играть с ядерным оружием. Именно с него началось, как мне кажется, переосмысление таких общечеловеческих ценностей, как всеобщий мир, необходимость сокращения ядерных арсеналов и их дальнейшее уничтожение.